Текст книги "Операция «Хамелеон»"

Он успел заметить, что из темноты на машину набегали какие-то люди. И изо всех сил надавил на акселератор.

Машина остановилась лишь метров через пятьсот.

– Прорвались.

Сосед по сиденью перевел дух и нервно засмеялся:

– Вот она, Гвиания!

– Бастарды! – выругался тот, кто сидел сзади. – Ты кого-нибудь узнал?

– Нет.

Парень, сидящий впереди, дотронулся до плеча Петра:

– Как вы… о'кэй?

Петр с трудом повернул голову:

– Не знаю.

Он зажег в кабине свет. Голова гудела. Он чувствовал, как ниже уха начинает вздуваться опухоль, как она ползет вниз – на шею, сковывая движения. Он дотронулся до этого места рукой. Пальцы сразу же стали липкими от крови.

– Кровь! – тревожно сказал сидящий сзади.

– Сволочи! Чем они его? – спросил высокий.

Они разговаривали, как будто бы Петр был неодушевленным предметом.

Сидящий сзади пошарил по сиденью, по полу.

– Вот. Консервная банка с песком… Высокий усмехнулся:

– Известный способ!

Петр тронул машину: это его уже начинало бесить. Свет в машине все еще был включен, и, скосив глаза, Петр заметил, что из отдувающегося брючного кармана высокого торчит кусок велосипедной цепи.

Парни опять замолчали, но Петр чувствовал, как пристально вглядываются они в темноту улиц, по которым он гнал машину.

– Стоп! – сказал высокий, когда они подъехали к воротам «Сентрала». – Мы выйдем здесь. Спасибо.

И когда Петр остановил машину, он наклонился к нему, весело подмигнул и вполголоса сказал:

– До свидания, товарищ!

Петр все еще крутил головой, когда, оказавшись уже вне машины, парни вдруг поклонились в пояс и громко заорали, как орали нищие на улицах Каруны:

– Да поможет тебе аллах, батуре! Добрый ты человек, батуре!

И пропали в темноте.

ГЛАВА 32

Петр все еще сидел в кресле с кусками льда, завязанными в платок и приложенными к затылку, куда угодила банка с песком, когда в его номере зазвонил телефон.

Он с трудом повернул голову и взял трубку.

– Алло!

На том конце провода молчали.

– Алло! – повторил Петр. – Ну говорите же!

Опять молчание. Петру было слышно, как кто-то прерывисто дышал. И Петру, несмотря на боль, стало вдруг смешно; он рассмеялся прямо в трубку:

– Ну и черт с вами!

– Товарищ… Николаев? – заговорила трубка голосом Гоке… – Это… вы?

В голосе была растерянность.

– Вы… дома?

– Гоке, а как бы я с вами мог говорить, если бы меня не было?

– Прошу прощения, – вдруг вмешался другой голос, сухой, официальный. – Телефон отключается на час. Как предупреждение, что до забастовки осталось три дня. Извините за причиненные неудобства.

Телефон щелкнул и онемел.

– Однако…

Петр на минуту даже забыл про рану:

– Здорово они разворачиваются!

Но рана сейчас же напомнила о себе тупой, ноющей болью.

Петр нажал кнопку, вызвал стюарда и заказал еще льда.

Фотокопии письма доктора Смита лежали перед ним на туалетном столике. Чтобы забыть о боли, Петр еще раз принялся перечитывать неровные строчки.

В дверь постучали.

– Войдите, – крикнул Петр, ожидая увидеть стюарда с новой порцией льда. Но в комнату вошел Роберт Рекорд.

Теперь он был совершенно трезв – по крайней мере, держался твердо и уверенно.

– Что с тобой? – встревоженно спросил он прямо с порога. – Ты ранен?

Он торопливо подошел к Петру, отвел его руку с платком от раны.

– Чепуха! – попытался улыбнуться Петр.

– Чепуха?

Роберт быстро подошел к умывальнику и принялся намыливать себе руки:

– Чем это они тебя?

– Банкой… консервной. Только вместо консервов – консервированный песок.

– Не паясничай! Здесь столько всякой заразы… Он подошел к Петру:

– Ложись на кровать! Голос его был тверд.

– С этой царапиной… – попытался было протестовать Петр. Но австралиец схватил его за плечи и повел к кровати. Руки его были сильными и цепкими, как клещи. Сопротивляться ему было бесполезно.

Затем, несмотря на слабые протесты Петра, австралиец извлек из кармана плоскую металлическую коробку. В ней оказался ватный тампон, бинт, пузырек прозрачной жидкости и пластмассовый шприц. В комнате запахло аптекой.

Роберт быстро и ловко промыл рану вонючей жидкостью из пузырька, наложил тампон, сделал повязку.

– А теперь подставляй зад.

С этими словами он стащил с Петра брюки и ловко всадил ему в ягодицу иголку.

Через минуту он отбросил уже пустой шприц в корзину для мусора.

– Все! Следующий! Петр натянул брюки.

– Сколько за визит, док?

– Э… Пустяки! Сочтемся на том свете уголечками! – в тон ответил австралиец и усмехнулся. – Давненько мне уже никого не приходилось врачевать. После Вьетнама-то…

Он вздохнул и сел в кресло около кровати.

– Послушай! – вдруг приподнялся на локте Петр. – А откуда ты узнал…

– Что на тебя было нападение?

Петр смотрел на него с любопытством.

– На черта тебе нужно было все это там, на дороге из университета? – неожиданно спросил Роберт.

Он грустно покачал головой.

– Они… погибли?

В груди у Петра похолодело.

– Нет. В больнице.

Австралиец с любопытством смотрел на Петра, словно видя его впервые.

– Так вот ты, оказывается… какой! – задумчиво произнес он.

– Какой? – откликнулся Петр.

Роберт встал, подошел и сел на кровать в ногах у Петра.

– Питер, – медленно начал он, – ответь мне на один вопрос…

Он на мгновение задержал дыхание, как перед прыжком в воду, и решился:

– Ты разведчик?

От неожиданности Петр даже вскочил:

– Ты… пьян?

Австралиец усмехнулся:

– Конечно, если бы это и было так, ты ни за что бы не сказал мне этого!

– Это уж точно!

Петр начинал потихоньку закипать.

– Да, ты не разведчик, – уже тверже сказал Роберт. – Я служил в контрразведке… во Вьетнаме. Я видел настоящих разведчиков. Одни из них молчали, другие говорили слишком много, когда мы с ними… работали. Но ни один разведчик в мире, даже самый-самый бездарный, не делал бы столько глупостей, сколько делаешь ты.

– Иди и выспись! Или напейся! Только оставь меня в покое, ученик Шерлока Холмса!

Но Роберт упрямо мотнул головой:

– Джин меня уже не берет. Нервы.

Он протянул руку и взял с туалетного столика пачку фотокопий письма доктора Смита, свернул их в трубку.

– Это не для тебя, Питер! Оставь это мне. С тебя хватит! Петр прищурился, на скулах его выступили желваки:

– Это бумаги Элинор, она ждет их!

– И она их получит.

Австралиец спокойно сунул бумаги в карман. Петр усмехнулся и покачал головой:

– Так вот кто ты такой, Роберт Рекорд!

Но австралиец сделал вид, будто не слышал его слов.

– Так-то будет лучше, – мягко сказал он.

В дверь резко постучали. Она распахнулась и в комнату вошел высокий голенастый европеец в форме гвианийской полиции: серо-голубая рубаха со множеством блестящих медных пуговиц, широкие шорты из грубой жесткой материи, отглаженные так, что складки их торчали, как острия ножей. Под мышкой он держал деревянный жезл.

Петр сразу же узнал его. Это он уводил сегодня малама Данбату там, в университете. Только тогда он был в штатском.

– Мистер Николаев?

– Я.

Офицер козырнул, окинул его взглядом с головы до ног, потом перевел водянистые глаза на Роберта.

– Я хотел бы поговорить с мистером Николаевым наедине, – сказал он сухо.

Роберт, не глядя на Петра, вышел.

– Разрешите представиться. Комиссар Прайс. Советник иммиграционного управления Гвиании.

«Спокойно, – сказал сам себе Петр. – Держись! Главное не поддаться на провокацию».

– У нас есть основания считать, – сухо продолжал Прайс, – что при въезде в страну вами были нарушены визовые правила.

– Ерунда! – усмехнулся Петр.

Он вытащил из нагрудного кармана паспорт и протянул его Прайсу. Тот взял документ и, не глядя, сунул в карман.

– А сейчас я предлагаю вам проехать со мною в главное полицейское управление.

– Это что же? Арест?

Петр изо всех сил старался быть спокойным.

– Арест? – улыбка искривила сухие, бесцветные губы Прайса. – Нет, мы задержим вас… всего на несколько часов.

– Я требую информировать об этом советское посольство и не буду отвечать на вопросы, если при этом не будет присутствовать наш консул.

– Это ваше право, – учтиво кивнул Прайс. – А сейчас прошу! Вещи ваши будут вам доставлены чуть позже.

И он приоткрыл дверь, пропуская Петра вперед.

Лишь только они вышли из подъезда отеля, как Петра ослепили вспышки блицев. С десяток фотокорреспондентов снимали их, пока они шли к машине Прайса – полицейскому «джипу».

Прайс сам сел за руль, включил сирену, и машина с воем рванула с места.

Они ехали по темным улицам города, и редкие прохожие при звуке сирены испуганно жались к глухим глиняным стенам домов-крепостей.

От Прайса сильно пахло спиртным, но машину он вел уверенно. Петр даже залюбовался его точными, четкими движениями.

«Что значит – привык, – подумал Петр. – А машина-то похожа на наш „газик“… Интересно, смог бы я ее вести?»

Прайс выключил сирену, они выехали на загородное шоссе.

– Куда мы едем? – встревожился Петр.

Англичанин чуть повернул к нему свое лошадиное лицо.

– Если бы я хотел вас похитить, это бы было сделано не в присутствии журналистов у подъезда отеля.

Он усмехнулся:

– Считайте, что вы лишь переезжаете из одного отеля в другой, загородный…

«А он выпил, и ему хочется поболтать, – отметил про себя Петр. – Что же, давайте попробуем. Может быть, что-нибудь прояснится».

– Вы давно в Гвиании? – спросил он миролюбиво. Англичанин от неожиданности даже обернулся:

– Наверное, столько лет, сколько вы прожили на свете.

– И нравится?

– Глупый вопрос! – отрезал Прайс.

Он притормозил и свернул с дороги на чуть заметую колею, уводящую в саванну. Машина въехала в узкий коридор, проложенный между стенами желтой, в рост человека, травы и понеслась по нему, поднимая клубы горьковатой пыли.

В горле у Петра запершило, он закашлялся.

– Выпейте виски, – предложил Прайс. – Там, в ящичке около сиденья бутылка.

Петр нашарил ящичек, достал бутылку и отвинтил пробку. «Стаканчиков, конечно, здесь не полагается», – сообразил он. И, поднеся горлышко бутылки к губам, невольно улыбнулся: и все-таки даже в этом приключении была своя прелесть! Ночная саванна, старый колонизатор, виски прямо из горлышка.

Но сейчас же он обругал себя за легкомыслие: тоже нашел романтику! Наши завтра будут стучаться во все двери, чтобы узнать, что с ним случилось, и выручить, а он…

Не говоря ни слова, Прайс протянул руку и взял у него бутылку. Он даже не притормозил, поднося ее ко рту. Его кадык ходил в такт бульканью.

Выпив, англичанин вернул бутылку Петру: она была уже почти пуста. «Ого», – подумал Петр, завинтил пробку и положил бутылку на место.

Горизонт впереди светился слабым розоватым светом. Тонкая полоска красного быстро расширялась, наползала на черноту неба.

– Что это? – спросил Петр англичанина.

– Проскочим! – уверенно ответил тот, и «джип» увеличил скорость. Сухие и толстые стебли травы шуршали, царапая бока машины. Они нависали над крышей, бились в ветровое стекло.

– Но что же это? – опять спросил Петр, не желая верить смутной догадке.

– Огонь. Племена пустили пал по саванне. Они делают это каждый год перед началом посевов. Красивое зрелище!

Голос Прайса был равнодушен.

– Но ведь огонь идет на нас! – вырвалось у Петра.

– Боитесь?

Теперь в голосе Прайса была ирония:

– И не идет, а мчится. Как эспресс! Он вдохнул всей грудью.

– Когда горит саванна, и запах гари-то какой-то особый!

– Вы говорите об этом, как поэт! – стараясь не выдать волнения, заметил Петр.

Голос Прайса опять стал сух и бесцветен:

– Просто я проскакивал сквозь пал раза три. Главное, чтоб только не подвела машина.

Он усмехнулся:

– Вам повезло, будет что вспомнить.

Небо было уже багровым почти наполовину. Сквозь опущенные стекла врывался горячий ветер, пахнущий дымом и гарью. Желтое море сухой травы шло волнами и сверкало в длинных белых столбах света, бегущих перед фарами «джипа».

Прайс жал на акселератор, и «джип» несся вперед. Пожар и машина сближались.

– Через десять минут встретимся, – сквозь зубы процедил англичанин. Он отрезвел, и теперь лицо его было каменным от напряжения.

– Дьявол! – неожиданно вырвалось у него. Он резко крутанул баранку руля, но было поздно: «джип» врезался в темную массу, вывалившуюся вдруг на дорогу из зарослей. Что-то охнуло, взревело, с шумом кинулось в сторону.

«Джип» подбросило, накренило, потом машина опять встала на все четыре колеса… и мотор заглох.

Петра швырнуло вперед, на ветровое стекло. Он успел выставить впереди себя руки и больно ударился ладонями о щиток приборов. И сейчас же обернулся к Прайсу. Англичанин мешком осел на сиденье, подбородок его упирался в грудь, в которую пришелся удар рулем…

– Эй!

Петр потряс его плечо:

– Очнитесь!

Прайс тихо застонал и повалился на бок, на Петра…

«Бежать! Оставить Прайса здесь, в горящей саванне, и бежать?»

От этой мысли Петра бросило в жар, все тело вдруг ослабло. Да, это была реальная возможность вырваться из лап похитителя. Но он сразу же овладел собою. Бежать – это значило признать себя в чем-то виновным. В чем – Петр уже догадывался. Слишком накалялась атмосфера с приближением забастовки, чтобы на нем сейчас не попытались отыграться те, кто хотел бы расправиться с левыми.

Петр глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Надо было что-то делать. Он осторожно вытащил англичанина из-за руля, положил на сиденье, затем вылез из машины, обошел ее и занял место водителя…

Пал приближался. Небо светлело с каждой минутой. Из красноватого оно становилось оранжевым, потом желтым… Справа и слева от машины гудела земля: невидимые стада неслись мимо в бешеном галопе. Трава впереди была примята – видимо, «джип» врезался в стадо диких быков или каких-нибудь других крупных животных и налетел на одного из них.

«Что же делать? – думал Петр. – Что делать?»

Прорываться сквозь пал? Нет, он не решился бы на такое даже на неповрежденной машине, а сейчас – кто знает, что случилось с «джипом»?

Он неуверенно повернул ключ стартера, мотор заработал. Но руль поворачивался только влево, вправо его было не повернуть. Заклинило от удара.

«Что же делать? Что же делать? – лихорадочно думал Петр. – Неужели же так и погибнуть здесь ни за что ни про что! Через десять минут огонь домчится до машины, бензобак взорвется и…»

Бензобак… А что, если… пустить встречный пал? Роберт однажды рассказывал ему, как делают это жители здешней саванны.

Петр ощупал карманы англичанина. Да, в заднем кармане у того был небольшой браунинг.

Петр взял оружие и вышел из машины… Потом присел на корточки и трижды выстрелил в бензобак. Упругие струйки бензина ударили в пыльную траву.

Петр осторожно постучал по бензобаку рукояткой браунинга – бак был полон. Затем он сел за руль, выкрутил его влево как только мог и нажал на акселератор.

«Джип» послушно свернул в высокую золотую стену и, натужно рыча, пошел сквозь заросли, описывая правильный круг. Через две-три минуты Петр выехал на то же место, откуда начинал кружить, потом сделал еще один круг, и еще…

Небо было уже почти белым – теперь оно было похоже на раскаленное добела железо.

Горячий ветер свистел над головой, когда Петр с треском разорвал на узкие полоски платок и поспешно забил им пробоины в баке. Затем он отвел машину назад, в центр островка – очерченного бензиновыми струями круга…

Теперь надо было точно рассчитать, уловить момент, когда ветер потянет понизу, навстречу надвигающейся стене огня – как тяга в печке… И тогда пустить встречный пал!

Все-таки он недаром увлекался книгами о путешественниках!

Он сорвал горсть травы и подбросил ее над землей. Да, пора пора было зажигать…

Но чем? В груди похолодело. У него спичек не было, он не курил. Не было спичек и в карманах у Прайса…

Рядом в траве что-то зашуршало. И при свете зарева, охватившего почти все небо, Петр увидел неподалеку от себя большое и красивое животное, похожее на леопарда. Злые зеленые глаза смотрели на него в упор, пятнистые бока вздымались и опускались, как кузнечные мехи.

«Да ведь это гепард! – узнал его Петр. – Самый быстрый зверь в мире! Но почему он не уходит от огня?»

Гепард зарычал, с трудом поднялся и заковылял в чащу травы, Петр увидел обломок копья, торчащего из ляжки зверя.

Гепард был ранен людьми, и теперь пожар, зажженный ими же, должен был прикончить его.

Петр сунул руку в карман и вытащил браунинг Прайса… В обойме оставалось пять патронов – золотистых, маслянистых карандашиков. Один – для гепарда, один – для него, один – для Прайса… И все-таки это было лучше, чем сгореть заживо!

Петр вытащил обойму и еще раз пересчитал оставшиеся патроны, касаясь каждого пальцем… Пуля в одном сидела неплотно – и Петр вытащил его из обоймы, попытался вжать пулю в патрон. Но ничего не получилось, лишь на ладонь высыпалось несколько крупинок пороха…

Он зубами вытащил расшатанную пулю, забил патрон пыжом – кусочком все того же платка… Теперь он явственно ощущал целых два потока воздуха. Один несся над головой – перед мчавшимся прямо на него желтым пламенем – от горизонта до горизонта, а другой стремился по земле, навстречу огню…

Только бы не опоздать! Только бы еще не было поздно!

Он добежал до колеи от колес «джипа», большой дугой огибающей и его, и машину, и гепарда, и почти в упор выстрелил в политую бензином траву. Ярко-оранжевая жаркая стена взметнулась перед ним – покатилась вправо и влево по кольцу, устремилась навстречу палу.

И тут силы оставили Петра. Земля накренилась, он опустился на колени, глядя, как впереди сближались грудью в грудь два огненных смерча. Так он сидел в полном бессилии, пока не очнулся Прайс.

Пал давно пронесся мимо. Взошла луна, но саванна была уже не золотой, а черной. Она дымилась, и догорали еще кое-где молодые деревца, словно факелы, воткнутые в землю. И только вокруг шелестел золотой островок высокой травы.

…Остаток ночи Петр провел миль за тридцать от Каруны – в образцово-показательной тюрьме, куда доставил его Прайс. Но не в камере, а в комнате для приезжих. Таков был приказ Прайса дежурному офицеру.

– Мой друг у вас долго не задержится, – усмехнулся англичанин, когда офицер попросил сопроводительные документы на необычного заключенного. – И вообще… запомните это – у вас нет и не было арестованного русского. У вас есть гость… мой гость. И прошу обращаться с ним соответственно.

Он церемонно поклонился и козырнул Петру:

– Надеюсь, что вы будете вести себя достойно. Как подобает белому человеку в Африке!

ГЛАВА 33

Элинор вышла из такси, остановившегося у отеля, в тот самый момент, когда за Петром захлопнулась дверца полицейского лендровера.

Сначала она подумала, что все это ей только показалось, почудилось – и полицейский «джип», и бледное лицо Петра, вырванное из темноты фотовспышкой газетчика.

– Что это? – все еще не веря своим глазам, спросила она Роберта, стоявшего тут же, у полуосвещенного подъезда.

Австралиец странно посмотрел на нее и отвернулся.

– Что с Питером? – настойчиво повторила Элинор и схватила австралийца за руку.

– Арестован.

Он осторожно попытался освободиться.

– Это сделали… вы?

Роберт опустил голову.

И, не помня себя, Элинор со всей силы ударила по щеке этого человека, который сейчас был для нее воплощением всего зла, царящего в мире, всего, что она ненавидела, всего, что исковеркало, изломало ее жизнь.

Австралиец отшатнулся, лицо его перекосилось, он стиснул кулаки.

– Осторожно, мадам! – прошипел он. – В таких случаях я не корчу из себя джентльмена!

И, резко повернувшись, он пошел в темноту, в черноту ночи, обступившую его со всех сторон. Потом он больно ударился ногой о скамейку и сел на нее. К горлу подступил комок, и он разрыдался, как мальчишка, не в силах остановиться и только радуясь, что вокруг темно и он один.

Да, он был один, и перед ним был тупик, и некуда было идти дальше, и незачем больше жить. У него уже было однажды такое много лет назад, когда он пришел домой и сказал отцу, что уезжает добровольцем во Вьетнам. И отец с размаху ударил его тяжелой рукой, которую он так любил, которая когда-то делала для него бумажных змеев и игрушечные яхты, а теперь…

– Боб!

Рядом с ним сидела Элинор. Он поспешно вытер рукой глаза, думая, сколько времени здесь эта женщина, принесшая ему столько страданий, и что ей нужно от него сейчас, когда все вокруг так мерзко и он так мерзок самому себе.

– Боб, – мягко повторила Элинор. – Ты должен помочь мне, Боб! Ты должен помочь мне и Питеру.

Он медленно покачал головой.

– Я прошу тебя, Боб, – настойчиво повторила художница. Она помедлила и с усилием добавила: – И тогда у нас все будет как раньше. Помоги мне, Боб.

– Нет!

Теперь он говорил уже почти спокойно и даже насмешливо.

– А ты все играешь в свою игру – в добро и зло. Что он тебе – этот русский?

– Мне?

Элинор замолчала.

Роберт сидел рядом с нею на скамейке и тоже молчал. Он не ждал ответа на свой вопрос – что для нее этот русский. Понимал ли он, что она просила его помочь не русскому – она просила помочь ей, ей и ее любви, любви к нему, к Роберту?

* * *

…Полковник Роджерс с удовлетворением хмыкнул и аккуратно положил газету в стопку других, лежащих у него на письменном столе. Все шло как нельзя лучше. Почти все газеты Луиса были полны сегодня фотографиями Николаева. Казалось, будто их фоторепортеры заранее готовились к этой сенсации, ни на минуту не упуская русского из виду с самого первого момента его прибытия в Гвианию.

Вот он предъявляет документы в аэропорту Луиса. Вот он склонился над Стивом Коладе неподалеку от американского посольства. Разговаривает со Стивом во дворе дома его брата. Садится с Гоке Габойе в лендровер. Смотрит, как мимо него ведут малама Данбату. И наконец, выходит из отеля вместе с Прайсом.

«Москва вмешивается в наши дела!», «Нам не нужны инструкторы из-за железного занавеса!», «Остановить проникновение красных в профсоюзы», – кричали аршинные заголовки на первых полосах.

Роджерс одобрительно хмыкнул: только бы не перестарались в выражениях.

Обозреватели, специализирующиеся на вопросах профсоюзного движения, рассуждали о независимости профсоюзов Гвиании, о необходимости держаться подальше от идеологии. Осторожно намекали, что всеобщая забастовка и создание объединенного забастовочного комитета – дело, которое теперь – в свете ареста русского агента – нуждается в тщательном изучении.

«Да, – подумал Роджерс. – Что все-таки значит хорошенько поработать с прессой! Правда, кампанию ведут в основном правые, но…»

Он продолжал просматривать желтоватые, пахнущие типографской краской бумажные простыни.

«Дейли телеграф», славящаяся своим антисоветизмом, требовала немедленно закрыть советское посольство и выкинуть всех русских из страны.

«Мы всегда были против установления дипломатических отношений с Россией!» – с гордостью заявлял в передовой статье ее редактор.

«Дейли таймс», собственность английского газетного короля, старалась выдержать спокойный тон. Ссылаясь на недостаток объективной информации и на законные опасения граждан – не готовили ли красные в стране переворот, первой стадией которого должна была стать забастовка, – газета требовала от министра внутренних дел провести расследование.

Полковник Роджерс довольно улыбался. Лондонские газеты еще не пришли, но в шифровке из центра говорилось, что и газеты, и Би-Би-Си уже широко подхватили сообщение из Гвиании и теперь развертывают мощную кампанию против проникновения Советов в молодые африканские государства.

Телефон на столе зазвонил.

– Алло!

Роджерс спокойно выслушал сообщение, что посольство СССР уже передало правительству Гвиании ноту протеста и потребовало предоставить возможность немедленно установить контакт с Николаевым. Министерство иностранных дел Гвиании обратилось в министерство внутренних дел за разъяснениями.

– Что ж, этого следовало ожидать, – усмехнулся полковник. – Во всяком случае, с ответом мы спешить не будем.

Он довольно пригладил свои волосы. Все шло по плану. Операция «Хамелеон» благополучно завершалась.

Полковник знал, что по всему городу уже идут аресты и обыски. Хватали функционеров левых профсоюзов, обыскивали их квартиры, конфисковывали бумаги.

Агенты полиции, засланные в ряды профсоюзов, придерживающихся нейтралитета, распускали слухи о «красном заговоре», о готовящемся государственном перевороте.

И всё же до того, как полиция опечатала типографию профсоюзов Бора, «красные» успели выпустить и распространить часть тиража своей газеты «Единство». Собственно, это была даже не газета – вышла лишь листовка с подзаголовком «Провокация!». Здесь была напечатана лишь одна статья, и была она написана самим Бора.

Листовку принесли Роджерсу с некоторым опозданием, словно боялись испортить ему настроение. Что ж, основания для этого имелись.

Роджерс внимательно прочел ее один раз, другой. Да, он не отказал бы автору в таланте. Статья была коротка и логична. А главное, она с удивительной точностью раскрывала направление операции «Хамелеон»!

Бора утверждал, что английская разведка решила нанести удар по прогрессивным силам страны и столкнуть Гвианию с пути нейтралитета и неприсоединения. Для этой цели она решила использовать пребывание в стране молодого советского ученого и обвинить его в участии в подготовке всеобщей забастовки. Таким образом, изыскивался повод к развертыванию антисоветской истерии и давлению на правительство, чтобы заставить его переориентироваться на Запад. Одновременно начиналось широкое наступление реакционных, прозападных сил на левые элементы.

Бора предупреждал, что Конгресс профсоюзов Гвиании с самого начала бдительно следил за подготовкой и ходом операции «Хамелеон» и готов представить правительству и общественности все данные по этому вопросу.

Роджерс нахмурился.

Они знали, оказывается, даже кодовое название операции – «Хамелеон»! Так вот почему Николаев задержался в аэропорту с проколотым колесом. А «счастливое спасение» Николаева от разбойников около Огомошо? А потом и в Каруне? Значит, все эти американские штучки сорвались из-за того, что левые охраняли этого русского?

Да, это был уже новый, непредусмотренный фактор в ходе операции. Роджерс вздохнул. На мгновение ему стало не по себе, но он сейчас же взял себя в руки. Отступать теперь уже было поздно.

Опять зазвенел телефон.

На этот раз звонил из Каруны Прайс. Это был его второй звонок. Впервые он звонил вчера ночью – после того, как отвез Николаева в загородную тюрьму.

– Как дела? – спросил его Роджерс.

– Не нравится мне вся эта ваша выдумка! – мрачным голосом сообщил Прайс. Он был явно недоволен, что центр приказал ему выполнять все указания Роджерса, и не думал скрывать этого.

– Он в тюрьме?

– В комнате для приезжих, – ехидно ответил Прайс.

– Но у вас же были точные инструкции – обращаться, как с обычным преступником!

Роджерс с трудом сдерживал раздражение.

– Бросьте, полковник! – холодно возразил Прайс. – Вот когда я отсюда уберусь ко всем чертям, пусть тогда белых арестовывают и эти черномазые. Пусть белые сидят с ними в одних камерах и едят ту же самую бурду. Но вы-то меня знаете, Роджерс, я из семьи строителей империи. И при мне ни один белый не будет поставлен на одну доску с черными.

Он помолчал и добавил:

– Надеюсь, я не доживу до этого!

«Старый осел! Болван!» – обругал его про себя полковник.

– Прайс! Алло, Прайс! – сдерживаясь уже изо всех сил, сказал он в трубку.

– Слушаю, – сухо отозвались на том конце провода.

– Нашли ли при нем какие-либо бумаги, письма?

– Письмо от Стива Коладе. Бред какого-то старика.

– Отлично! А еще что-нибудь?

– Паспорт. Рекомендательное письмо профессора Нортона с просьбой оказывать содействие.

– И все?

– Он потребовал немедленно связать его с посольством. Роджерсу послышалось в голосе Прайса злорадство. «Хорошо, что этот старый идиот не знает всей схемы операции! Вот бы наломал он нам дров!» – подумал полковник.

– Подождем, – спокойно сказал он в трубку. – А что мисс Карлисл?

– Вчера осматривала город. Рынок, мечеть и все такое. На завтра заказала билет на самолет в Лондон.

– А предсмертное письмо доктора Смита? Где оно?

На том конце провода послышалось невнятное ворчание.

– Слушайте, Прайс! – не сдержался полковник. – Мне наплевать на ваши эмоции. Но письмо это нужно и нам и американцам!

– У художницы его нет! – твердо сказала трубка.

– Я знаю. Она передала его русскому, чтобы сделать фотокопии! Но у русского вы ничего не нашли. Вы должны достать его во что бы то ни стало. Вы слышите меня. Прайс?

– Слышу. И прекрасно понимаю. Прайс помолчал.

– Сегодня американцы дважды чуть было не угробили вашего русского. И все из-за этого письма. Они до смерти боятся, что вся эта история с плато Грос попадет в газеты. Вы только представьте – мы начинаем возню с русским, а в это время выясняется, что американцы испытывают на гвианийцах бактериологическое оружие. Причем в таких масштабах, что даже один американец не выдерживает и кончает жизнь самоубийством!

В голосе Прайса было злорадство:

– Слухи об этом уже ходят по всей Каруне. По нашим данным, красные хотят распространить это письмо в листовках.

Роджерс стиснул телефонную трубку: именно этого-то он и опасался!

Прайс вздохнул и сказал примирительно:

– Извините, полковник. Американцы, как всегда, нагадили нам и здесь. Но об этом мы с вами еще найдем время поговорить. Когда окажемся без работы!

Прайс хохотнул, довольный собственным остроумием.

– Кстати, «Хамелеон» вылетает к вам частным самолетом Д-127.

Трубка легла на аппарат. Полковник задумался.

Где же письмо и фотокопии? Ведь русский ни с кем не встречался с того момента, как вошел в номер.

Нда… дела! Теперь будет неприятный разговор с Девоном. Начнет обвинять в невыполнении условий. Впрочем, американцы сами нарушили эти условия – ведь договорились же, что они не будут соваться к русскому. Идиоты!

Опять внутренний телефон…

– К вам пришел профессор Нортон, сэр.

Профессор Нортон пользовался большим авторитетом и уважением не только в университете. Даже сэр Хью предпочитал с ним не ссориться. «Это только начало! – подумал Роджерс. – Хлопотливые наступают деньки!»

– Пусть идет, – вздохнул полковник.

Профессор взобрался на третий этаж гораздо быстрее, чем на это рассчитывал Роджерс.

Он без стука вломился в дверь, задыхаясь и вытирая толстой ладонью ручьи пота, текущие со лба.

Роджерс встал ему навстречу:

– Дорогой профессор! Вы у нас такой редкий гость. Чем могу служить?

– Уф! – шумно выдохнул профессор, не замечая протянутой ему руки, и тяжело плюхнулся в кресло, поближе к кондишену.

«Ладно, – отметил про себя Роджерс. – Так даже лучше». Он вернулся к столу и сел на свое вертящееся, обитое пластиком кресло.

– Итак, чем могу быть полезен, профессор? – повторил он опять – уже официальным тоном.

Профессор уставился на собеседника свирепым взглядом:

– Не прикидывайтесь идиотом, мистер Роджерс!

– Я попросил бы вас выбирать выражения, сэр. Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей!