Текст книги "Операция «Хамелеон»"

ГЛАВА 16

Они вошли в темный подъезд, освещенный тусклой от грязи лампочкой, висевшей под потолком из неструганых досок.

– Сюда, – сказала девочка и ткнула все еще горящей лампой в сторону узкой и крутой деревянной лестницы без перил. Лестницу стискивали стены, обитые фанерой. По фанере шла широкая грязная полоса – там, где поднимающиеся по лестнице придерживались за стены.

Верхняя площадка была тесной и темной. Одна стена ее была глухой фанерной, другая – забрана мелкой решеткой. При свете, падавшем на площадку из распахнутой двери, было видно, что за решеткой было что-то вроде большой клетки. Вернее, в клетку была превращена комната, загроможденная ящиками. По ящикам метались обезьяны – штук пять-шесть, разных пород и размеров.

Одна, с детенышем, висевшим у нее на брюхе, прильнула к решетке и смотрела большими бархатными глазами на пришельцев.

– Сюда, – опять сказал Афораби, пропуская вперед гостей и отступая в тень.

Они вошли в тесную комнату, освещенную единственной лампочкой без абажура, свисавшей на шнуре с низкого дощатого потолка.

Художница молча поднялась им навстречу из плетеного садового кресла…

– Здесь я живу, – сказала она просто. – Присаживайтесь…

Гости уселись в плетеные кресла – точно такие же, как то, в котором сидела сама художница. Петр осмотрелся.

Это было нечто среднее между гостиной и студией. Две стены заняты стеллажами из неструганых досок, уставленными деревянными скульптурами, потемневшими от времени. Некоторые скульптуры были полуразрушены термитами, гниением. Их покрывал толстый слой пыли.

В углу – груда натянутых на подрамники холстов. На верхнем пестрел яркий узор красок – даже не узор, а взрыв цвета. В большом эмалированном тазу, стоявшем тут же, влажно блестела маслянистая и тяжелая красная глина.

К небольшому окну без занавески прислонился круглый плетеный стол, заваленный кистями, палитрами, кусками бумаги.

В углу около двери тощая рыжая собака кормила щенят. Афораби тихонько шлепнул ее ладонью, и она лениво встала; щенята, толстые, соннные, тяжело отрывались от сосков и щурили мутные глаза. Собака потащилась на лестницу, щенята заковыляли за ней, удивленно позевывая.

Из этой комнаты была еще одна дверь в соседнюю. Там горел яркий свет. Петр со своего места мог видеть лишь широкую, низкую тахту, покрытую пестрой тканью работы местных кустарей, и часть стены, увешанной небольшими яркими рисунками.

На тахте весело возились пять или шесть малышей гвианийцев. Маленькая девочка, лет четырех-пяти, сидела на чурбачке у тахты и ела кашу, запуская большую алюминиевую ложку в яркую эмалированную миску.

По щекам девочки медленно катились тяжелые капли слез.

Художница перехватила взгляд Петра.

– Кофу, – строго сказала она девочке. – Перестань реветь и сейчас же доедай кашу.

Девочка зашмыгала носом, ложка заработала проворнее.

– Это… ваши? – спросил Петр, не зная, с чего начинать разговор и уже ругая себя за нелепость вопроса.

– Мои, – спокойно ответила Элинор.

Она была одета как всегда: грубая юбка из местной узорчатой ткани, легкая блузка-рубашка. И цветок, багровый цветок на желтоватой ткани блузки.

И опять Петр обратил внимание на ее руки – небольшие, но сильные. Кисти – видимо, оттого, что все время бывали покрыты глиной, – не загорели и резко подчеркивали своей белизной темноту загара всей остальной руки.

– Сколько их? – кивнул Петр на детскую комнату.

– Сейчас шесть.

Лицо художницы, напряженное – словно она только что отчитывала Афораби там, у храма Ошуна, смягчилось.

– Сейчас их шесть, – повторила она, растягивая слова. – Скоро будет больше…

– Да, – неожиданно вздохнул Роберт. – Скоро их будет больше.

Петр перевел на него удивленный взгляд. Роберт насмешливо хмыкнул.

– Чему вы удивляетесь? Спросите-ка лучше Элинор, откуда эти дети?

Художница пожала плечами:

– Если вы иронизируете надо мною, Боб…

– Нет, я иронизирую и над самим собою. И над всеми нами.

В словах Роберта была горечь. Петр все еще не понимал, о чем идет речь.

– А вы-то здесь при чем? – вырвалось у него.

– Вот этого я и сам не пойму, – усмехнулся Роберт.

Он кивнул на комнату, из которой слышалась веселая возня.

– Этих детей Элинор подобрала во время прошлогодних парламентских выборов. Их родители погибли – все они были функционеры соперничающих партий. И вот миссс Карлисл металась на своем «фольксвагене» по джунглям и собирала малышей. Она вовлекла в это дело нас всех. Даже я… – он усмехнулся, – отправил двоих в пансионат в Англию.

– Не надо так, Боб!

В голосе Элинор был мягкий укор:

– Вас же никто не заставлял. Вы делаете доброе дело. Роберт поднял руку:

– Стоп! Не делайте из меня святого! Больше всего в жизни я боюсь, как бы вы меня не канонизировали. Нет уж, роль Альберта Швейцера я оставляю вам. Тем более что скоро у вас прибавится работы на этом поприще.

Элинор закусила губу:

– Да… Всеобщая забастовка… Вчера здесь был ваш друг Стив – не у меня, а в нашем городе. Они поехали на Север.

Она вздохнула:

– А вы знаете, что и я была в свое время активисткой классовой борьбы?

Это было сказано с легкой иронией.

– Моя мать была англичанкой, отец – швейцарец – все с той же легкой иронией продолжала Элинор. – Мы жили в Германии, когда пришли наци. Собственно, швейцарское подданство и спасло меня поначалу от всего этого коричневого бреда – от трудовых лагерей, гитлерюгенда. Потом я уехала в Швейцарию. После войны жила в Вене – работала в социалистической газете. Это была пора демонстраций. А потом… потом появился человек, который помогал мне еще в Швейцарии. Он ехал сюда, предложил мне стать его женой…

Она поправила мальчишескую прическу.

– С тех пор я здесь.

Лучистые изумрудные глаза мягко глядели на Петра. Голос Элинор становился все глуше. Комната плыла, кренилась.

«И все-таки я заболеваю», – опять подумал Петр и, чтобы не упасть, изо всех сил вцепился в плетеные подлокотники своего кресла.

Из соседней комнаты вышла Кофу с пустой миской в руках. Слезы на ее щеках уже высохли, но глаза были сердиты. Она молча прошла на босых, искривленных рахитом ножках в угол, к ведру с водой. Так же молча сполоснула миску и отнесла ее в другой угол, к пестро раскрашенному сундучку, заменявшему сервант.

– Что с вами?

В голосе Элинор была тревога.

– Душно…

Петр попытался встать, но ноги его подломились.

– Питер, – услышал он тревожный голос Роберта и провалился в небытие.

Петр открыл глаза и увидел над собой медленно вращающиеся лопасти фена. На лбу лежало что-то мокрое, холодное.

Он попытался приподняться, но уверенная, спокойная рука удержала его.

– Лежите, Питер. Это был голос Элинор.

– У вас лихорадка. Ничего особенного, обычная лихорадка. Это здесь бывает. В здешних краях слишком много болот и сотни видов лихорадки. Для врачей здесь уйма работы.

Все тело ломило, мускулы болели, голова была тяжелой.

Петр лежал на широкой кровати. Конус полога-сетки накрывал его, как купол парашюта. Шнур от верха полога был прикреплен к небольшому черному кругу – к центру фена, вокруг которого неторопливо вращались лопасти пропеллера.

– Где я?

– Вы… – Элинор ответила не сразу.

Она сидела рядом с кроватью на низком деревянном табуретике, традиционном для здешних мест: изогнутое сиденье на спинках двух неуклюжих слонов. Стопка бумажных квадратиков лежала у нее на коленях. Она только что рисовала и, заметив, что Петр пришел в себя, поспешно сунула рисунки в карман юбки.

От резкого движения два листочка упали на пол, но Элинор этого не заметила.

От нее пахло какими-то травами – свежо и терпко.

– Вы в моей спальне…

Петр резко приподнялся. Элинор засмеялась.

– Однако же вы целомудренны! Но не бойтесь, я не собираюсь вас соблазнять.

И опять, как тогда, в первый вечер их знакомства, Петру показалось, что она жалеет его.

«Боже мой, – подумал Петр, – ну какой же я идиот!»

– Где Роберт? – как можно спокойно спросил он.

Резкое движение отняло у него силы, и он беспомощно откинулся на подушку.

– Мистер Рекорд не доверяет моим травам. Он поехал к аптекарю на другой конец города. Чудак! Знал бы он, что аптекарь чуть что бежит ко мне за травами! Выпейте-ка вот этого.

Элинор откинула край полога, села на краешек постели и протянула Петру стакан, наполненный золотистой, пряно пахнущей жидкостью. Потом, вдруг заметив сомнение в глазах Петра, она сама сделала несколько глотков из стакана.

– Не бойтесь. Это тонизирующее.

И пока Петр послушно пил горьковатый, вяжущий напиток, продолжала:

– Старики и старухи знают здесь много такого, что наши врачи еще только ищут. Химики корпят в своих лабораториях, а природа все давно уже изобрела и открыла. Вы вот в душе, наверное, удивляетесь, думаете обо мне – неужели она верит в божество Ошун? А я верю. Да, да, верю, потому что Ошун для меня – воплощение Добра. И я верю в Добро и хочу служить ему. Думаете, я не заметила, как вы разглядывали мои комнаты? Вы, конечно, подумали – зарабатывает неплохие деньги, а живет, как нищая.

Элинор взяла у Петра пустой стакан, встала с постели и отошла, чтобы поставить его на небольшой столик с зеркалом, стоящий в углу.

Петр непроизвольно следил за ее уверенными, плавными движениями, за каждым изгибом ее сильного, стройного тела.

– А я не могу жить иначе!

Элинор резко обернулась, в голосе ее слышалось почти отчаяние.

– Я не могу жить в роскоши, когда люди вокруг меня живут в нищете! И я стараюсь помочь моему народу!

– Вашему народу?

– Да, моему народу. Тем людям, среди которых я живу.

Лекарство действительно было чудодейственным. Петр почувствовал, как возвращаются к нему силы. Голова стала легкой, боль в мускулах стихала. Он сел, до половины откинув было укрывавшую его простыню, и только тут заметил, что раздет.

Простыня оказалась немедленно натянутой до подбородка. Сделано это было так быстро и непроизвольно, что Петр сам улыбнулся комичности своего движения.

Элинор мягко улыбнулась:

– Однако вы действительно целомудренны. Правда, говорят, что вы – там, в России, – установили у себя нравы викторианской Англии? Или вы боитесь быть скомпрометированным?

Она обернулась к своему столику, выдвинула ящик и достала оттуда небольшую книжечку.

– Когда мы с вами познакомились, я решила почитать что-нибудь о вашей стране. И вот… в магазинах в избытке лишь вот что – все тот же Ян Флеминг, «Из России с любовью». Вы ее читали?

Да, Петр уже прочел эту книгу. Прочел, потому что в Луисе только что прошел фильм, сделанный по этому бестселлеру, и все его новые знакомые в университете, когда Роберт представлял его как «парня из России», сразу же начинали улыбаться и говорили:

– А! Из России с любовью…

Книга была дикой по глупости, зато автор тщательно протранскрибировал наиболее ходкое русское ругательство и щеголял им, описывая русских.

– Менее антисоветской книги вы, конечно, найти не смогли, – ответил Петр на вопрос художницы.

– Чепуха! – мягко парировала Элинор. – Никто не воспринимает всерьез эту чушь. Зря вы на нее так болезненно реагируете. Но…

Голос ее стал серьезным.

– Я узнала из этой книги несколько вещей, которые, кстати, не мешало бы понять и вам.

«Черт знает что! – думал тем временем Петр. – Дурацкое положение! Раздетый в спальне женщины, да эта же женщина еще и читает мне мораль!»

– Я вас слушаю, – нарочитым тоном послушного ученика сказал он, ища глазами свою одежду.

Элинор подошла к кровати и села на свой табуретик.

– Содержание вы, конечно, знаете. Ваши… – Она помолчала, подбирая слово, да так и не подобрала его. – Словом, ваши хотят убрать досадившего им английского разведчика, знаменитого агента ноль-ноль-семь Джеймса Бонда. Но не это их главная задача. Их главная задача – скомпрометировать его, используя при этом женщину.

– Прием с бородой! Элинор пожала плечами:

– Тем не менее… Но не в этом дело. Ян Флеминг долгое время работал в английской секретной службе. Об этом написано в его биографии – здесь, на обложке. И все методы, которые он описывает…

Художница выжидающе посмотрела на Петра.

– Вы мне не верите.

Она опустила голову. Потом вскинула ее по-мальчишески задорно.

– Хорошо, не верьте. Но прошу вас, не считайте меня героиней Флеминга. Честное слово, я не собираюсь вас соблазнять, как это делается в детективах. Вы знаете, об этом все говорят: Джерри Смит – мой жених. И мы скоро поженимся.

Она замолчала, словно выжидая, что скажет на это Петр.

Петр отвел глаза. Что он мог сказать этой женщине, которая так ему нравилась и которая видела в нем лишь большого ребенка. И почему-то жалела.

Рисунки, оброненные Элинор, лежали на полу почти у самой кровати. И Петр остановил на них взгляд. Его словно ударило током: из хаоса штрихов на него глядели удивительно знакомые и в то же время незнакомые лица. Петр напряг глаза. Ну конечно, он видел их совсем недавно здесь, в Гвиании. Но где?

Черт бы побрал эту манеру рисунка! Тут и сам себя не узнаешь! Но нет… Это… Это… да, ну конечно же, это тот англичанин, шеф контрразведки, которого он видел у брата Стива. А второй?

Элинор перехватила его взгляд. Она тут же нагнулась и поспешно подняла рисунки, быстро спрятала их в карман.

«Она „зарисовывает“ свои мысли, – подумал Петр. – Англичанин… Значит, она знает его. А второй – кто был второй? В рисунке было нечто знакомое, очень знакомое!»

– Кто это?

Петр задал вопрос непроизвольно, вопрос вырвался у него сам собой. И он знал, что ответа не получит.

– Не знаю, – равнодушно пожала плечами Элинор, но в глазах Петра, видимо, было что-то такое, что заставило ее сунуть руку в карман юбки и достать стопку бумажных квадратиков.

Она быстро просмотрела их.

– Нет, не знаю, – увереннее сказала она. – Это же просто так… впечатления.

Она опять спрятала рисунки.

«А она знает, – подумал Петр, – знает хотя бы одного из них и скрывает. Но почему?»

– Кстати, – голос Элинор был уже спокойным и деловитым. – Я хотела бы, чтобы вы взяли меня с собой. Доктор Смит работает на плато в ста пятидесяти милях от Бинды. Это почти по дороге на Каруну – небольшой крюк в сторону.

– Если не возражает Роберт… – ответил Петр, думая совсем о другом.

– Кто произнес мое имя всуе? – Роберт стоял на пороге с пакетом в руках.

Он подошел к кровати и вывалил на нее содержимое пакета.

– Скупил половину аптеки – от всех болезней на свете! Ну, как ты себя чувствуешь?

– Жив! – неохотно ответил Петр. Он досадовал на австралийца, явившегося так некстати и прервавшего разговор.

Элинор вздохнула. Роберт кивнул в ее сторону и подмигнул.

– С нами бог Ошун и его жрица!

– Я вас выгоню, мистер Рекорд, – устало заметила художница. – Перестаньте паясничать!

Роберт шутливо поднял руки:

– Но ведь, если я не сберегу этого парня, профессор Нортон украсит моим черепом свою любимую лодку!

Плохое настроение у него окончательно прошло – или он хорошо держал себя в руках. Во всяком случае, Боб был теперь таким, каким Петр знал его прежде.

ГЛАВА 17

– Шах! – громко объявил мистер Девон.

Неторопливо пригладив волосы, Роджерс вежливо улыбнулся:

– Вы меня пугаете, коллега! Вы становитесь все более агрессивным!

Они играли в шахматы в холле виллы Нейла Девона. Американец был сегодня в отличной форме: он выигрывал у полковника третью партию подряд.

После минутного раздумья Роджерс осторожно сгреб маленькой ладонью фигуры:

– Сдаюсь!

Девон довольно хохотнул:

– Что ж, порой приходится сдаваться и вам.

– В таких случаях я стараюсь делать это красиво, – мягко заметил Роджерс и посмотрел на часы.

– Я хочу кое о чем с вами поговорить, Нейл.

– О'кэй! – американец насторожился, щеки его набрякли. «Ну и бульдожина!» – подумал Роджерс.

– Вы мне мешаете, дорогой Нейл! – тихо, но очень твердо сказал он, глядя прямо в белесые глаза партнера. Американец побагровел. От этого волосы его казались еще более серебряными. Он медлил с ответом.

«А его когда-нибудь все-таки хватит удар, – подумал Роджерс. – Недаром говорят, что он большой любитель пива».

– Не будем играть в прятки, – продолжал полковник. – У нас есть данные, что ваши люди разрабатывают Николаева. И я советую вам бросить эту затею.

– При чем здесь мы? – Девон пожал плечами. – Мы здесь новички, а хозяева – вы. И потом в конце концов мы же партнеры!

– Да?

Роджерс иронически прищурился.

– Расскажите это кому-нибудь другому, Нейл. Вы прекрасно знаете, что я не люблю американцев, а я знаю, что вы не любите англичан. Но в конце концов мы с вами не Ромео и Джульетта и прекрасно обойдемся без горячей любви. Но наши страны – это два каторжника, скованные одной цепью. И если что-то происходит на одном ее конце, то сейчас же отдается на другом. Мы просто вынуждены быть порядочными в отношениях между собой. По крайней мере не запускать руки друг другу в карман. А вы…

Роджерс сунул руку в карман легких спортивных брюк и выложил на шахматную доску крохотную фотокамеру.

– Возьмите, это ваша техника. Пленку мы, разумеется, уже проявили. Должен вам сказать, что товарищ Николаев и мисс Карлисл вели себя прилично до изумления, – в его голосе был откровенный сарказм. – И больше не посылайте, пожалуйста, ваших людей сыпать всякую гадость в пиво Николаева и ремонтировать фен в спальне невесты доктора Смита. Если доктор узнает об этом, боюсь, что ваши газеты в который раз поднимут крик о вторжении ЦРУ в личную жизнь американцев за границей.

– Вы хотите сказать, что у нас работает агент-двойник? – американец даже слегка охрип.

– А почему бы и нет? Ведь мы здесь хотим совсем иного, чем вы. Например, вы думаете, как вам проникнуть в Гвианию и вытеснить нас отсюда, а мы – как сохранить в Африке то, что нам досталось от империи. Вы хотите при помощи самой банальной провокации попытаться уловить душу мальчишки-аспиранта и, может быть, сделать из него заурядного агента, который потом в конце концов сам побежит каяться в КГБ да еще завалит двух-трех ваших связных. А мы готовим его для использования в большой политической игре.

– И поэтому ваши люди следуют за ним по пятам? Любопытно!

Девон внимательно изучал миниатюрную камеру, и было непонятно, к чему относится его последнее замечание. Внезапно он вскинул глаза на Роджерса.

– Вас очень беспокоит всеобщая забастовка, которую сейчас готовят здесь эти профсоюзники?

– Нащупываете след? – улыбнулся полковник. – Ну-ну!

– Нет, просто хочу еще раз убедиться в том, что вы действуете традиционными методами.

– Что поделаешь, мы старая нация, нация купцов и промышленников. А здесь, в Гвиании, у нас слишком много вложено. Мы просто защищаем наши деньги. И не только здесь, а везде, куда вложили их наши отцы и деды. Не мешайте нам в этом, Нейл!

Мистер Девон стоял в саду до тех пор, пока свет фар машины полковника не исчез за ближайшим поворотом. Потом он медленно вернулся в холл, присел к бару.

На шахматной доске мирно лежала миниатюрная фотокамера. Он задумчиво переложил ее на стойку, машинально принялся расставлять фигуры. Итак, англичане подготовили какую-то важную операцию, в которой главная фигура – этот русский. Операция, судя по всему, в полном разгаре.

Он достал из холодильника, стоявшего около бара, жестянку пива, двумя точными ударами консервного ножа пробил в крышке ответстня. Холодная струйка потекла в горло… Да, что может быть прекраснее свежего холодного пива в такую жару?

Тыльной стороной кисти отер губы.

Значит, так, разберемся по порядку. Сначала англичане задерживают русского консула. Это было элементарно просто – уличная пробка, проверка документов. Николаева встречает Рекорд. Кто-то прокалывает шины.

Девон усмехнулся: полковник Роджерс дорого бы дал, чтобы узнать, кто это сделал. А ведь узнать было несложно. Парни Девона, следившие за машиной австралийца, лишь слегка потрясли мальчишку, проколовшего колесо, и он описал человека, заплатившего ему за это два шиллинга. Судя по описанию, это был один из «левых» профсоюза Бора. А если так, значит Бора что-то знает. Но что?

Девон допил пиво и подошел к телефонному аппарату на столике в углу, набрал несколько цифр.

– Посольство США, – отозвался молодцеватый мужской голос.

– Говорит Девон.

– Слушаю, сэр!

– Наверху кто-нибудь есть?

– Так точно, сэр. Шифровальщики только что потребовали картонку пива.

– Передайте, что я сейчас приеду. Он положил трубку.

Неожиданно бра, освещавшие холл мягким, почти лунным светом, мигнули раз, другой, третий и погасли совсем.

«Забастовка, – вспомнил американец и усмехнулся. – Борьба против неоколониализма! Напрасно англичане все еще кичатся, они уже здесь ничего сделать не могут. Их время ушло навсегда. Мощная всеобщая забастовка – и им придется сначала потесниться, а потом…»

Он опять усмехнулся: «В конце концов одряхлевшая нация всегда уступает молодой. Новое приходит на смену старому, молодая нация диктует условия».

И твердым, уверенным шагом он пошел через темный холл к двери, ведущей в гараж.

На воротах гаража белел листок: это была листовка объединенного забастовочного комитета о предупредительном прекращении подачи электричества в Луис с 9 до 10 часов вечера – напоминание о готовящейся всеобщей забастовке, забастовке, которая должна была охватить всю огромную страну – от космополитического города Луиса до захудалого городишки Бинды, в маленьком рест-хаузе, в котором в это время ужинали поздние гости.

Они выехали сегодня из Огомошо около девяти часов утра, и Роберт не переставал превозносить за это Элинор, устроившуюся на заднем сиденье и равнодушно смотревшую в окно на чащу леса, подступавшего к дороге.

– Мы потеряли бы полдня, если бы в дорогу собиралась какая-нибудь другая дама, – шутил австралиец.

Он поправил обзорное зеркальце:

– Просто удивляюсь, какую массу времени женщины обычно тратят на «мейк ап». В этом отношении нам с вами повезло, Питер. Элинор естественна, как сама природа! Она не красит даже губы.

Петр обернулся. Художница улыбнулась ему: – Как вы себя чувствуете?

– Ваши лекарства – просто чудо, – стараясь быть как можно беззаботнее, ответил Петр. – Это была какая-нибудь лихорадка?

Он действительно чувствовал себя так, словно вчера с ним ничего и не произошло.

– Это… Художница помедлила.

– Так… чисто африканское. Гвианийцы называют это колдовством, чжу-чжу.

Они мчались по разбитой асфальтовой ленте, серпентиной вьющейся между вековых гигантских деревьев.

Кое-где чашу разрезали узкие просеки, по которым на массивных металлических опорах тянулись канаты подвесной дороги. Вагонетки, груженные углем, медленно ползли через дорогу и исчезали в просеках, откуда навстречу им плыли пустые.

– Здесь где-то шахты? – заинтересовался Петр.

– Ива Велли, – тихо ответила Элинор.

– Шахтерский район, – пояснил Роберт. – В 1949 году здесь проходило восстание.

– Я читал об этом.

Да, Петр читал о событиях в Ива Велли в досье материалов по Гвиании, скрупулезно собранном библиотечными работниками Института истории. Еще тогда ему пришло на ум сравнение расстрела в Ива Велли и в России, на Ленских приисках. Во главе рабочих Ива Велли шел Старый Симба, нынешний президент Гвиании, а в то время – просто проповедник.

– А нельзя ли нам заехать туда? – неуверенно спросил Петр.

Элинор с интересом посмотрела на него и облокотилась на спинку переднего сиденья. Она была так близко, что Петр чувствовал на своей щеке ее дыхание. Художница говорила тихо, словно ее слова предназначались только Петру. Но краешком глаза Петр видел, что австралиец напряженно следит за ними.

– Сейчас там не на что смотреть, Питер. Это место не для туристов, – говорила Элинор. – Все здесь полито кровью. Солдаты шарили по бушу и расстреливали каждого, кто им попадался. И командовали ими цивилизованные люди, европейцы, такие, как…

Она не договорила. Роберт перебил ее:

– Надо постараться до темноты приехать в Бинду. Бинда. Первый мусульманский город за Бамуангой. Петр знал об этом городке, славящемся своими мастерами. Издавна здесь делали знаменитые стеклянные бусы и чеканные чаши из бронзы и серебра. И еще именно здесь был убит капитан Мак-Грегор.

Петр повернулся так, чтобы видеть одновременно и Роберта и Элинор:

– А есть ли там кто-нибудь… из стариков, конечно, кто жил там, когда погиб Мак-Грегор?

Роберт пожал плечами:

– Гвианийцы редко живут больше пятидесяти лет. А это было… Дьявол!

Австралиец изо всех сил резко нажал на тормоз: за крутым поворотом, прямо почти перед самым радиатором машины, тяжело рухнуло дерево.

От резкой остановки Петра качнуло вперед так, что он чуть было не ударился головой о стекло.

– Приехали! – зло крикнул Роберт и сунул руку под сиденье. Через мгновение в его руке оказался тяжелый мачете – любимое оружие гвианийцев.

Он едва успел выскочить из машины, как из-за деревьев выбежали люди в масках. Их было человек шесть-семь.

– Бандиты, – выдохнула Элинор.

– Бандиты?

На мгновение Петр растерялся. Происходившее не укладывалось в привычные ему рамки. Он был готов ко всему. Но Африка и бандиты? И не белые авантюристы, искатели приключений, а самые настоящие африканцы? И хотя он сам смеялся над теми своим коллегами, которые с детства привыкли видеть в каждом человеке с черной кожей несчастного дядю Тома, он не сразу поверил собственным глазам.

Бандиты были босы, в одних только шортах цвета хаки – старых, грязных, изорванных. Лица их были скрыты колпаками из нитяных чулок, натянутых на головы. В чулках были сделаны лишь прорези для глаз.

Двое держали странного вида, явно самодельные пистолеты, остальные – мачете. Они быстро окружили машину.

– Деньги! – глухо потребовал низкорослый толстяк, наводя пистолет на Роберта. – Ну?

Роберт отбросил мачете, сунул правую руку в карман брюк. И в то же мгновение рука бандита, оброшенная резким ударом ноги Роберта, окуталась огнем и дымом. Самодельный пистолет выпалил с ужасающим грохотом.

И сейчас же все смешалось.

Петр едва успел выскочить из машины, как на него обрушился удар дубины. К счастью, он увернулся, дубина скользнула вдоль плеча. Он непроизвольно пригнулся и выкинул правую руку вперед, как привык это делать на ринге.

Нападавший рухнул прямо на него, и это спасло Петра от удара мачете, занесенного другим бандитом, Петр швырнул безжизненное тело навстречу набегавшим врагам и схватил мачете, отброшенный Робертом.

– А ну, подходи! – заорал он страшным голосом по-русски, размахивая тяжелым клинком. – Подходи, кому жизнь дорога!

Краем глаза он увидел, как австралиец упал, сбитый кинувшимся ему в ноги бандитом, как на него навалились сразу трое.

– Стойте!

Голос Элинор был тверд и властен. От неожиданности все замерли. Толстяк, видимо главарь банды, покачнулся, как от Удара. Элинор медленно вышла из машины.

– Мадам… – растерянно выдохнул толстяк, пятясь от Элинор. – Мадам…

– Так вот чем ты занялся, Джошуа!

Толстяк опустил голову. Остальные бандиты растерянно следили за происходящим. Они отпустили Роберта, и тот сидел на траве, облизывая разбитые в кровь губы.

– А мне сказали, что ты погиб, когда вы дрались с людьми Банжо у Скалы Питонов. Мне сказали, что все люди Адебайо перебиты.

Толстяк хрипло рассмеялся:

– Я жив, мадам. И они тоже.

Он кивнул на бандитов и заговорил с горечью:

– Конечно, времена теперь не те. Банжо сидит в парламенте и получает кругленькую монету. Его родня захватила все доходные должности в нашей провинции, а мы должны зарабатывать себе на жизнь вот так, на дорогах.

– Вы платите злом за зло. Вам мало уже пролитой крови. Элинор говорила спокойно, но Петр чувствовал, что внутри у нее все кипит.

– Нам нечем платить иным, мадам…

– А кто заплатил вам, чтобы вы напали на нас? – резко бросила Элинор.

– Но… – Джошуа попятился под ее взглядом. – Нам не сказали, что поедете вы.

– Еще бы! – горько усмехнулась Элинор. – Пусть только кто-нибудь посмеет поднять руку на верховную жрицу Ошуна или на тех, кто находится под ее покровительством!

Вдали вдруг пронзительно закричала какая-то птица. Бандиты насторожились. Птица прокричала еще два раза – и бандиты бросились за деревья.

– Твоя дочь Кофу чувствует себя хорошо! – крикнула Элинор, когда толстяк, бежавший последним, достиг деревьев.

– Не говорите ей, что я жив, – донесся оттуда глухой голос, и все стихло.

Но почти сейчас же послышался гул мотора.

– Лендровер, – выдохнул Роберт и облокотился на крыло машины. – Жарко…

Только теперь, глядя на него, Петр почувствовал, что он буквально обливается потом.

– Вы знаете их? – спросил он Элинор, кивнув в сторону леса.

– Несчастные люди!

– А почему вы решили, что кто-то заплатил им, чтобы они на нас напали?

Художница испытующе посмотрела на Петра:

– Это наемники, люди Адебайо, местного лидера партии, которая называет себя «Народный конгресс». Полгода назад – во время выборов в парламент – они были разгромлены наемниками Банжо – главаря здешней партии «Конгресс народов».

Роберт неожиданно со злостью пнул шину.

– Вот и делайте им добро! Если бы не лендровер, который послан нам неизвестно каким богом или дьяволом, они бы сейчас нам показали, что стоят ваши абстрактные понятия здесь, в африканском буше!

Элинор смерила его спокойным взглядом:

– Вот поэтому-то я и предпочла вам доктора Смита, Боб. Для него добро – понятие конкретное.

– Вы психопатка, – устало произнёс австралиец. Он тяжело вздохнул и обернулся к Петру:

– Не обращайте на нас внимания, Питер. Мы оба слишком Долго жили в тропиках, а это сказывается на нервах. Мисс Карлисл – отличный человек, и дай бог ей быть счастливой! Беда в том, что никто из нас не может дать ей счастья. Все мы здесь думаем лишь о себе. И даже то, что мы содержим в школах и интернатах черненьких сирот, это не от нашей доброты. Мы просто хотим казаться добрыми.

Элинор достала из кармана юбки платок и молча протянула его австралийцу. Тот кивнул и приложил его к окровавленным губам.

– Из вас вышел бы неплохой рейнджер, Питер! – глухо сказал он. – Я вижу вас в деле второй раз. Вы деретесь профессионально.

– Действительно, тропики разрушают нервы, – Петр постарался сказать это как можно спокойнее и веселее. – Профессор Нортон прав – не глотнуть ли нам пива. Роберт, дайте-ка мне ключи от багажника.

Шум машины, затихший было на какое-то время, послышался вдруг совсем рядом.

Петр выпрямился над холодильником с жестянкой холодного пива в руке, когда из-за поворота выскочила пропыленная машина, набитая парнями в зеленых рубашках с красными бантиками. Это действительно был лендровер.

Машина резко затормозила, едва не врезавшись в «пежо».

– Какого черта вы здесь стали! – яростно заорал бородатый человек, сидевший рядом в шофером. – А ну, подвиньте вашу колымагу…

Он осекся.

– Товарищ Николаев! Это был Гоке Габойе.

Он проворно выпрыгнул из машины, и молодые, крепкие парни попрыгали следом за ним на пыльную красную дорогу. Карманы их зловеще оттопыривались.