Текст книги "Демонтаж"

Наследники Карпини

Возможно, книга Карпини не сотворила необходимого эффекта в полной мере: «напугать Европу адским вторжением». Полуграмотные европейцы XIII века оказались не такими легковерными простаками, как наши отечественные доктора наук, и не сподобились сильно развесить уши, но другой побочный эффект книги весьма пришелся на руку папе. Европа безоговорочно поверила, что на самом краю Азии, возле океана проживает огромное количество христиан.

Папе такой поворот сюжета весьма подходил. Он получал возможность использовать «неожиданный подарок» в любых ракурсах по своему усмотрению. Наиболее удобный из них, конечно, начать спасение далеких христианских душ от притеснения восточными народами. Самым эффективным способом усиления папского влияния в Европе считалось проведение «крестовых походов», поэтому вариант нового похода на Восток – «Китай – Монголия» наверняка неоднократно обсуждался. Но такой вариант требовал основательного укрепления веры европейцев в существование многочисленной христианской диаспоры Востока. В книге Карпини этому уделялось слишком мало внимания.

Задача следующего путешественника заключалась в том, чтобы в подробностях описать нелегкую жизнь христиан на Востоке и представить их в огромном количестве, а идею о страшных армиях и небывалом могуществе кочевников, наоборот, свернуть. Теперь европейцев необходимо было уверить, что они легко справятся с «отсталыми дикарями», что, конечно, полностью противоречило «наблюдениям» Карпини.

Карпини пришлось «сдать», выставить его человеком легкомысленным, склонным к преувеличениям. С другой стороны, с Карпини рассчитались полностью, сделав его архиепископом Антиварийским, поэтому какие с его стороны могли быть претензии.

Следующим «великим» путешественником к монгольскому императору стал якобы французский монах ордена миноритов брат Вильгельм де Рубрук. Не вызывает удивления, что монах оказался французский, ведь именно во Франции отсиживалось папство после своего бегства из Ватикана. Это основательное свидетельство имеющихся между ними тесных отношений. Поэтому, хотя монах отправился по инициативе французского короля, как бы не связанного с Ватиканом, все равно Рубрук ассоциируется с «роялем в кустах».

Является Рубрук единственным «автором» путешествия или это работа группы авторов, выяснить не представляется возможным. Кто такой Рубрук, также никому не известно. Даже его фамилия везде пишется по-разному: Рубрук, Руброк, Рисбрук, Рю-исбрук, Рюисброк, Рюисбрек. Где он родился, проживал или умер, данных нет. Указывают, что у города Касселя в Северном департаменте Франции есть фламандская деревушка Rubruk, но имеет ли она отношение к «знаменитому путешественнику», неизвестно. А вот то, что одним из основателей ордена миноритов, к которому принадлежал Рубрук, являлся Плано Карпини – факт вполне исторический.

Официальная дата написания его книги 1255 год, хотя нам представляется, что позже. Литературное мастерство Рубрука великолепно. Он несколькими штрихами раскрывает образ и внутренний мир практически всех описываемых людей, от погонщиков и толмачей до вельмож и императоров. Описание дорожных ситуаций по детализации и продуманности не уступает современным детективам. Даже удивительно, что столь «удалое» перо существовало в XIII веке.

В отличие от Карпини Рубрук намного лучше разбирается в географических особенностях местности от Европы до Яика (Урала), но дальнейший путь к Монголии полностью копирует с Карпини, из чего ясно, что Рубрук создавал свою книгу так же, не слезая с табуретки.

В книге «Путешествие в Восточные страны» Рубрук практически передирает сведения о жизни и быте монголов, представленные Карпини. Но поскольку сведения Рубрука и Карпини противоречат данным археологов и реальной действительности, это подтверждает, что «заказ» на данные сочинения оба получали в едином «отделе пропаганды» – Ватикане.

Зато в новой книге пропадает главное, чего добивался Карпини, монголы оказываются весьма заурядными кочевниками, не имеющими почти никакого вооружения и не догадывающимися о таких достижениях цивилизации, как осадные механизмы. Для многих профисториков наверняка это покажется новостью, но это всего лишь следствие того, что они просто не утруждали себя внимательным чтением трудов Рубрука.

О вооружении монголов Рубрук вообще высказывается редко и вскользь и тем самым подчеркивает ничтожность вопроса. Впервые монгольское оружие Рубрук увидел вообще только перед самым концом своего путешествия:

«Между морем и горами живут некие сарацины, по имени Лесги, горцы, которые также не покорены, так что Тартарианам, живущим у подошвы гор Аланов, надлежало дать нам 20 человек, чтобы проводить нас за Железные Ворота. И я обрадовался этому, так как надеялся увидеть их вооруженными, ибо я никогда не мог увидеть их оружия, хотя сильно интересовался этим. И когда мы добрались до опасного перехода, то из 20-ти у двоих оказались латы. Я спросил, откуда они к ним попали. Они сказали, что приобрели латы от вышеупомянутых Аланов, которые умеют хорошо изготовлять их и являются отличными кузнецами. Отсюда, как я полагаю, Тартариане сами имеют не много оружия, а именно только колчаны, луки и меховые панцири».

Вооруженных монголов Рубруку удалось увидеть только в конце своего путешествия, на обратном пути, уже на Северном Кавказе. До этого он так и не смог узреть у них хоть какого-нибудь оружия, как ни старался. И, как нетрудно заметить, у отсталых монголов даже нет сабель или мечей. Кстати, то же самое утверждает и Карпини. По его свидетельству у монголов ничего не было, кроме топоров. Мечи у монголов являются большой редкостью: «Богатые же имеют мечи, острые в конце». Историки в данном случае, естественно, предпочитают прикинуться дебилами и поголовно изображают монголов с огромными кривыми саблями.

Также у Рубрука отсутствует описание монгольского военно-промышленного комплекса. Но у Рубрука понятно: нет оружия – нет комплекса. Оружия потому и нет, что его никто не производил. Но вот почему у Карпини комплекса нет, а оружие есть, историкам еще предстоит отбрехиваться.

Почему же Карпини и Рубрука историки всегда ставят в один ряд? Почему ссылка на них всегда имеет якобы одинаковую цену? Ведь они полностью противоречат друг другу. Карпини утверждает, что монголы вооружены до зубов самым современным оружием, а Рубрук показывает, что оружия у них практически нет, «только колчаны, луки и меховые панцири».

Неужели историки не знают об этой разнице? Представьте себе – не знают! За 300 с лишним лет существования монгольской версии ни один историк не соизволил до конца ознакомиться с книгами Карпини и Рубрука, а после произвести их сравнительный анализ. Вот уж лень, так лень! Тут уместно вспомнить слова безымянного мальчика: «И эти люди запрещают мне ковырять пальцем в носу?!»

Естественно, обнажив вопиющую слабость Монгольской империи, Рубрук горячо призывает не церемониться с ней:

«И они все удивлялись, повторяя: „Зачем вы приехали, раз вы не хотите заключить мир?“ Именно они в великой гордости превознеслись уже до того, что думают, будто вся вселенная желает заключить с ними мир. И конечно, если бы мне позволили, я стал бы, насколько у меня хватило бы сил, во всем мире проповедовать войну против них».

При этом Рубрук непринужденно настраивает европейцев на весьма легкую победу в войне с Тартарианами:

«Ибо если бы Тартариане узнали, что великий священник, то есть папа, поднимет против них крестовый поход, они все убежали бы в свои пустыни».

По сути, и войны-то никакой не требуется. Достаточно объявить крестовый поход и дело в шляпе. Монголы, только услышав о крестовом походе, добровольно растворятся, будто их никогда и не существовало.

Предваряя излишние вопросы, Рубрук делает разъяснения своим согражданам о том, каким образом монголам в прошлом удалось добиться столь обширных, но сомнительных успехов. Просто до этого монголы никогда не воевали с католиками, а одерживать победы над неполноценными людьми сарацинами, язычниками и т. п. труда не составляет.

«Мы проехали по равнине, на которой Тартариане победили Турецкого султана. Писать, как его победили, было бы слишком длинно; но один служитель моего проводника, бывший с Тартарианами, говорил, что их было не более 10 тысяч; а один Кург, раб султана, говорил, что с султаном было 200 тысяч, все на лошадях. На этой равнине, на которой происходила эта война, вернее это бегство, образовалось во время землетрясения большое озеро, и мне говорило мое сердце, что это земля открыла свои уста для принятия крови Саррацинов».

Этим маленьким примером Рубрук показывает, как монголы ничтожными силами завоевали огромные, но в основном пустые пространства. И понятно, если за дело возьмутся католики, то вопрос можно считать решенным. Для этого он не ограничивается простыми намеками на необходимость войны с Тартарианами. Поход на них, это не просто сотворение закономерного возмездия – это повеление Божье. В Армении Рубруку открыли величайшее пророчество, о котором европейцы пока не знают:

«Другого пророка зовут Акатрон; он при смерти своей пророчествовал о народе Стрелков, имеющем прийти с севера, говоря, что они приобретут все земли Востока, и (Бог) пощадит царство Востока, чтобы дать им царство Запада, но братья наши, подобно католикам Франкам, им не поверят, и эти стрелки займут земли с севера до юга, проникнут вплоть до Костантинополя и займут Константинопольскую гавань. Один из них, которого будут именовать мужем мудрым, войдет в город и, увидя церкви и обряды Франков, попросит окрестить себя и даст Франкам совет, как убить владыку Тартариан, а их тем привести в замешательство. Слыша это, Франки, которые будут в середине земли, то есть в Иерусалиме, набросятся на Тартариан, которые будут в их пределах, и с помощью нашего народа, то есть Армян, будут преследовать их, так что король Франков поставит королевский трон в Таврисе, что в Персии; и тогда все восточные и все неверующие народы обратятся в веру Христову, и на земле настанет такой полный мир, что живые скажут умершим: „Горе вам, несчастные, что вы не дожили до этих времен“.

Это пророчество я читал уже в Константинополе, куда его принесли Армяне, там пребывавшие, но не обратил на него внимания. Но когда я поговорил с упомянутым епископом (Армянским), то вспомнил о пророчестве и обратил на него больше внимания. По всей Армении они считают это пророчество столь же истинным, как Евангелие».

Последующая история, конечно, показала, что данному пророчеству не суждено было сбыться по причине того, что принадлежало оно не армянскому пророку, а было выдумано лично Рубруком. Но это в последующем. А на момент оглашения данного пророчества оно обладало вполне притягательной силой и весьма успешно склоняло общественное мнение к необходимости похода на монголов под руководством мудрейшего папы.

Но и на этом уникальная работа Рубрука по подготовке к крестовому походу не заканчивается. Он еще и союзников во вражьем стане отыскал:

«Я обедал с упомянутым выше Сагенсой и получил много знаков уважения как от него самого, так и от его жены и сына, по имени Захарий, очень красивого и умного юноши; он спросил меня, пожелаете ли Вы (король Франции) оставить его у себя, если он приедет к Вам. Он так тяготится владычеством Тартариан. Сверх того, они называли себя сынами Римской Церкви и говорили, что если господин папа окажет им какую-нибудь помощь, то они подчинят Церкви все прилегающие к ним племена».

Несомненно, сигналом к крестовому походу на монголов должна была стать третья книга, написанная следующим путешественником ко двору монгольского хана. Но, очевидно, для предполагаемого похода обстоятельства не сложились должным образом или появились другие, более важные дела. Хотя Рубрук в конце своей книги на всякий случай оставил необходимый «задел» для третьей «экспедиции»:

«Тут (в Айне) нашли меня братья проповедники, четыре из которых ехали из Прованса во Франции, а пятый присоединился к ним в Сирии. У них был только один немощный служитель, знавший потурецки и немножко по-французски. Они имели грамоты господина папы к Сартаху, Мангу-хану и Бури, какие и вы дали мне, а именно просительные, чтобы те позволили им пребывать в их земле и проповедовать слово Божие.

Когда же я рассказал им, что я видел и как Тартариане меня отослали, они направили свой путь в Тефилис, где пребывают их братья, чтобы посоветоваться, что делать. Я им надлежаще разъяснил, что при помощи этих грамот они могут проехать, если пожелают, но должны запастись надлежащим терпением к перенесению трудов и хорошенько обдумать цель своего приезда, ибо раз у них не было другого поручения, кроме проповедовать, Тартариане станут мало заботиться о них, особенно если у них нет толмача. Что сталось с ними потом – не знаю».

Хитрый ход Рубрука, как, собственно, и остальное. Если потребовалось бы «создать» третьих путешественников, то вот живое свидетельство об их «отправлении» в Монголию. А не потребовалось, то Рубрук ничего и не утверждал. Он же ясно намекает: «Что сталось с ними потом – не знаю».

В виде отступления хотелось бы указать на небольшое обстоятельство, которое, по идее, требует от историков большого внимания. Переехав через Железные Ворота (Дербент), Рубрук вступил в область, разоренную тридцать лет назад двумя шальными монгольскими туменами (в дальнейшем победителями Калки). Но Рубрук про этих двух туменов ничего не знает! Причем здесь не важно, ездил Рубрук в Монголию или нет. В лице Рубрука Европа второй половины XIII века ничего не знает ни о какой Калке и переходе монголами Большого Кавказского хребта – вот это уже подтвержденный факт. Так что зря вы, граждане историки, плевали Суворову с Ганнибалом в лицо. Забирайте назад. Это теперь все ваше!

Основная часть книги Рубрука связана с описанием христиан-несториан. Рубрук поведал Западному миру о небывалой запруженности христианами стран Востока. Причем несториане, это такие христиане, которых можно одновременно признать своими, а можно объявить и врагами Святой церкви. Можно организовать крестовый поход под лозунгом «Спасем наших братьев по вере», а можно тот же поход обозвать очистительным от демонов в христианском обличии.

К тому же, как выяснил Рубрук, все монголы поголовно, включая великого хана, склонны принять католичество, вследствие чего очень тянутся к несторианам, но из-за невежественности несториан не могут в полной мере принять Христа. Этот несториано-монгольский окрас и является основным фоном произведения:

«Между ними, в качестве пришельцев, примешаны вплоть до Катайи несториане и Сарацины. В 15 городах Катайи живут несториане и имеют там епископа в городе по имени Сегин. Несториане там ничего не знают. Они произносят свою службу и имеют священные книги на Сирийском языке, которого не знают, отсюда они поют, как у нас монахи, совершенно не знающие грамоты, и отсюда они совершенно развращены. Прежде всего они лихоимцы и пьяницы; некоторые из них, живущие вместе с Тартарианами, имеют многих жен. Входя в церковь, они, подобно Сарацинам, моют себе нижние части тела, в пятницу едят мясо и, по сарацинскому обычаю, устраивают в этот день попойки. Редко бывает в этих странах епископ, может быть едва один раз в пятьдесят лет. Тогда они заставляют его поставлять в священники всех младенцев, даже в колыбели, отсюда все мужчины их – священники. И после этого они женятся, что совершенно противно учению святых отцов, и бывают двоеженцами, так как и священники, по смерти первой жены, берут другую. Все они преданы симонии, не исполняя даром ни одного таинства. Они озабочены судьбою своих жен и малюток, почему стараются не о расширении веры, а о наживе. Отсюда случается, что, когда некоторые из них воспитывают каких-нибудь сыновей знатных Моалов, то, хотя и учат их Евангелию и вере, однако своей дурной жизнью и страстями скорее удаляют их от закона христианского, так как жизнь самих Моалов и даже Туинов, то есть идолопоклонников, более невинна, чем жизнь этих священников…»

«Мы выехали из вышеупомянутого города (Кайлака) в праздник святого Андрея и там поблизости, в трех лье, нашли поселение совершенно несторианское. Войдя в церковь их, мы пропели с радостью, как только могли громко: „Радуйся, Царица“, так как давно уже не видели церкви»…

«Когда мы возвращались, я увидел далеко перед концом двора (великого хана) в восточном направлении, примерно на расстоянии двух выстрелов из баллисты, дом, на котором был крестик. Тогда, сильно обрадовавшись и предполагая, что там находится что-нибудь христианское, я вошел с уверенностью и нашел алтарь, убранный поистине красиво. Именно по золотой материи были вышиты и настланы изображения Спасителя, Святой Девы, Иоанна Крестителя и двух ангелов, причем очертания тела и одежд были расшиты жемчугом. Здесь же находился большой серебряный крест с драгоценными камнями по углам и в середине и много других церковных украшений, а также перед алтарем горела лампада с маслом, имевшая восемь светилен. Там сидел один армянский монах, черноватый, худощавый, одетый в очень жесткую власяную тунику…

Затем он рассказал нам о своем прибытии, говоря, что явился туда за месяц ранее нас, что он был пустынником на земле Иерусалимской и что Бог три раза являлся ему, приказывая идти ко владыке Тартариан; когда он откладывал свое отправление, Бог третий раз пригрозил ему, повергнув его ниц на землю и сказав, что он умрет, если не отправится. Монах этот, по его словам, сказал Мангу-хану, что если тот пожелает стать христианином, то весь мир придет в повиновение ему, и что ему будут повиноваться Франки и великий папа; при этом он советовал мне сказать хану то же самое…»

«Настал праздничный день, монах меня не позвал; а в шестом часу меня позвали ко двору, и я увидел, что монах со священниками возвращался от двора со своим крестом, а священники с кадилами и Евангелием. Именно в этот день Мангу-хан устроил пиршество, и у него существует такой обычай, что в те дни, которые его прорицатели называют праздничными, или какие-нибудь священники-несториане – священными, он устраивает при дворе торжественное собрание, и в такие дни прежде всего приходят в своем облачении христианские священники, молятся за него и благословляют его чашу».

Как здесь не пустить слезу умиления. Праздники для монгольского Владыки мира назначают христианские священники. Причем не придворные священники, а просто «какие-нибудь священники». И назначают не тогда, когда действительно церковный праздник, а когда им левая нога подскажет. Все-таки европейские короли не так безоглядно доверялись христианским священникам, как монгольский хан.

В этом месте христиан, пожалуй, должно сильно распереть от гордости. А историки почему-то такие вещи совсем не рекламируют. Мы, например, о подобных «слабостях» монгольского хана в отечественных учебниках не читали.

«На следующий день, то есть в недельный день по Богоявлении, все священники-несториане собрались до рассвета в часовне, ударили в доску, торжественно пропели утреню, оделись в свои облачения и приготовили курильницу и благовоние.

И в то время, как они ожидали на церковной паперти, первая супруга (Мангу-хана) по имени Котота Катен, вошла в часовню со многими другими госпожами, со своим первородным сыном, по имени Балту, и другими своими малютками, и они распростерлись на землю, касаясь ее лбом по обычаю несториан, а после этого дотронулись правой рукой до всех образов, постоянно целуя руку после прикосновения; после этого они подали руки всем стоящим кругом в церкви. Это обычай несториан, входящих в церковь. Затем священники пропели многое, давая ладан госпоже в ее руку, и она полагала его на огонь, а затем они кадили перед госпожой.

После этого, когда был уже ясный день, она стала снимать у себя с головы украшение, именуемое бока, и я увидел, что голова ее плешива. Тогда она сама приказала, чтобы мы ушли, и, уходя, я увидел, как ей принесли серебряный таз. Я не знаю, крестили ее или нет, но знаю, что они не совершают обедни в палатке, а постоянно в церкви.

И на Пасхе я видел, как они крестили и с большой торжественностью освящали купели, чего они тогда не делали. И пока входили мы к себе в дом, явился сам Мангу-хан и вошел в церковь или часовню; ему принесли золоченое ложе, на котором он сел рядом с госпожою против алтаря. Затем позвали нас, не знавших, что пришел Мангу, и привратники обшарили нас, ища, нет ли при нас ножей.

Войдя в часовню, я имел на груди Библию и служебник. Я сперва преклонился пред алтарем, а затем перед ханом, и, пройдя мимо его, мы стали между монахом и алтарем. Затем они приказали нам пропеть псалом по нашему обычаю и петь вообще. Мы им пропели следующую прозу: «Гряди, о Святый Дух». А хан приказал принести наши книги, Библию и служебник, и внимательно расспросил про картинки, что они обозначают.

Несториане ответили ему, что хотели, так как наш толмач не входил с нами. Также, когда я первый раз был у хана, у меня на груди была Библия, которую он приказал принести к себе и долго ее рассматривал. Затем он удалился, а госпожа осталась там и раздала всем христианам, там бывшим, подарки, монаху она дала один яскот, а архидьякону священников другой. Перед нами она приказала положить насик, то есть материю широкую, как покрывало для постели, и очень длинную, и буккаран.

Так как я не пожелал взять их, то они послали толмачу, и тот удержал их за собою. Затем принесли питье, а именно рисовое пиво, красное вино, напоминающее собою вино из Рошелля, и кумыс. Тогда госпожа, держа в руке полную чашу и преклонив колена, просила благословения, все священники пели громким голосом, и она выпивала всю чашу. Даже и мне, и моему товарищу пришлось петь, когда она пожелала пить в другой раз.

Когда почти все были пьяны, то принесли пищу, именно баранье мясо, которое тотчас было съедено, а после этого, без соли и без хлеба, больших рыб, по имени карпов, от которых вкусил и я (монголы не едят рыбу. – Прим. авт.). Так провели они день до вечера. И когда опьянела уже сама госпожа, она села на повозку при пении и завывании священников и поехала своей дорогой.

На следующее воскресенье при чтении «Брак был в Кане» явилась дочь хана, мать которой была христианка, и поступила так же, однако не со столь большой торжественностью, именно она не давала подарков, а дала жрецам пить до опьянения и есть вареное пшено…»

«Но настала сыропустная неделя, когда впервые перестают есть мясо все восточные христиане, и главная госпожа Кота ту неделю постилась со всеми женщинами. Она приходила всякий день в нашу часовню и раздавала съестные припасы священникам и другим христианам, которые стекались туда в эту первую неделю в большом количестве для слушания службы…»

«В Великий Четверг я служил с их серебряной чашей и диском, а эти сосуды были очень велики; так же было и в день Пасхи. И мы причастили народ, как я надеюсь, с благословением Божьим. А они окрестили в полном благочинии в канун Пасхи более чем шестьдесят человек, и все христиане сообща этому весьма радовались…»

«В праздник святого Иоанна хан устроил великую попойку; я насчитал 105 повозок и 90 лошадей, нагруженных кобыльим молоком; так же было и в праздник апостолов Петра и Павла».

Любителей выпить должно перекосить от зависти, что они не родились в то время в Монголии. Где еще христианские праздники отмечают с таким размахом? «Кобылье молоко» в данном случае – хмельной напиток.

«Перед воскресеньем семидесятницы несториане постятся три дня, называемые ими Иониным постом, который тот проповедовал Ниневитянам, а армяне постятся тогда пять дней, называя это постом святого Серкиса, который считается у них наибольшим святым и про которого греки говорят, что он был канон.

Несториане начинают пост во вторник и оканчивают его в четверг, так что в пятницу едят мясо. И я видел тогда, как канцлер, то есть старший секретарь двора, по имени Булгай, предоставил им тогда мясное продовольствие в пятницу, и они благословили это мясо с большой торжественностью, как благословляют пасхального агнца. Однако сам Булгай не ел мяса (в пятницу), поступая так по наставлению мастера Вильгельма парижского, его большого друга. Монах сам поручил Мангу (великому хану) поститься эту неделю, что тот и исполнил, как я слышал.

Итак, в субботу семидесятницы, когда бывает, так сказать, армянская пасха, мы пошли в процессии к дому Мангу; …Итак, когда мы вошли пред его лицо, предупрежденные ранее, чтобы не касаться порога, священники-несториане поднесли ему ладану; он сам положил его в курильницу, и они кадили перед ним. Затем они пропели, благословляя его напиток, и после них монах произнес свое благословение, а в конце нам надлежало сказать наше. И когда он увидел, что мы держим у груди Библию, он приказал принести ее себе посмотреть и разглядывал ее очень тщательно. Затем, когда он выпил, причем старейший священник поднес ему чашу, они дали пить священникам. После этого мы вышли, и мой товарищ остался сзади; и когда мы были снаружи, он, готовясь выйти сзади нас, повернулся лицом к хану, кланяясь ему, а затем, следуя за нами, споткнулся о порог дома. В то время как мы шли впереди, направляясь с поспешностью к дому сына хана, Балту, наблюдавшие за порогом наложили руки на моего товарища и приказали ему остановиться и следовать за ними. Затем они позвали какое-то лицо и приказали отвести моего товарища к Булгаю, старшему секретарю двора и осуждающему виновных на смерть. А я не знал этого. Однако, оглянувшись и не видя его идущим, я подумал, что они удержали его, чтобы дать ему более легкое платье. Ибо он был слаб и так отягощен шубами, что едва мог ходить».

Произведение Рубрука по задумке должно являться продолжением книги Карпини. Именно для этого он вставил эпизод с порогом. Карпини в свое время в третьей главе изобрел некий смертельный грех для монголов, за который нарушитель неминуемо должен быть умерщвлен:

«…если кто наступает на порог ставки какого-нибудь вождя, то его умерщвляют точно таким же образом».

Рубрук, с одной стороны, желает во всем соответствовать Карпини, но с другой, видит полнейшую глупость выдумок предшественника, поэтому, стараясь повторить монгольские обычаи, он пытается придать им больше достоверности.

Описывая подобные обычаи Рубрук и Карпини воображают себе, что монголы живут в сооружениях, похожих на дома в привычном для европейцев понимании. Представляем, каково было бы их удивление, когда бы они узнали, что юрта конструктивно не имеет порога. К счастью для обоих, они дожили до старости в полной уверенности наличия порога в юрте.

«Мы же пошли к дому первородного сына хана. Этот сын имеет уже двух жен и помещается направо от двора своего отца. Увидев, что мы идем, он тотчас вскочил с ложа, на котором сидел, распростерся на землю, ударяясь о нее лбом и преклоняясь перед крестом».

А наши историки талдычат нам про какую-то веротерпимость монголов и склонность к мусульманству. Послушайте лучше католических «историков». Сын хана «Всея Вселенной» чуть землю насквозь лбом не прошиб перед католическим священником.

Читая о раболепном почитании католичества монгольскими ханами, отечественных историков, по идее, не должно покидать чувство ущемленного самолюбия. Ведь ими достоверно установлено, что ханы раболепствовали только перед православной церковью. Помните, как там: «На Руси да не дерзнет никто посрамлять церквей… все чины православной церкви и все ее монахи подлежат лишь суду православного митрополита… и т. д.» С одной стороны, мы предупреждали, что любовь монгольских ханов штука коварная, но с другой – исторический казус налицо. Русские церковные летописцы утверждают, что монголы млели от православной церкви, а европейские монахи-путешественники уверяют в любви оных исключительно к католическим течениям. А так не бывает! Кто-то из них врет! Хотя пусть читатель сам решает, где вранья больше.

«Встав, он приказал положить крест с большим почетом на новое сукно на возвышенное место рядом с собою. У сына хана есть наставник, один несторианский священник, по имени Давид, сильный пьяница, который учит его».

Пьяница-то пьяница, а вон как сына хана на католических священников натаскал.

«Затем Балту приказал нам сесть и дать священникам пить. И сам он тоже выпил, получив от них благословение (без благословения священников сын „императора вселенной“ не позволил бы себе потребить. – Прим. авт.).

Затем мы пошли ко двору второй госпожи, по имени Кота, которая поклонялась идолам; ее мы застали лежащей в постели больной. Тогда монах приказал ей встать с постели и поклониться кресту с коленопреклонением и ударяясь о землю лбом, причем он стоял с крестом у западной стороны дома, а она у восточной. После этого они поменялись местами, и монах пошел с крестом к востоку, а она к западу, и, хотя она была так слаба, что едва могла стоять на ногах, он смело приказал ей, чтобы она распростерлась вторично, трижды поклоняясь на восток, по обычаю христиан. Она это и сделала».

В ежовых рукавицах держали католики монгольский императорский двор. Строго, конечно. Но, что делать? У католиков не забалуешься! Если бы Иван Калита или Дмитрий Донской в свое время прочитали Рубрука, то, глядишь, совсем по-другому «завернули» бы этих монголов. Пригласили бы католического священника, тот крест показал, они, хрясь об землю, и чего изволите? Куда проще?

Рубрук во время пребывания при дворе не все время посвящает владыке мира. Бывает, что не до него.

«Меж тем он (великий хан) вернулся в Каракорум и устроил великое торжество как раз в осьмой день по Пятидесятнице и пожелал, чтобы в последний день этого праздника присутствовали все посланники. Он посылал также и за нами, но я ушел в церковь крестить детей одного бедного немца».

Действительно, не до него. Своих дел по горло. Чтобы какой-то там владыка мира отрывал христианского священника по пустякам? Перебьется!

«Затем, когда она (вторая жена императора) снова легла на ложе и за нее были произнесены молитвы, мы пошли к третьему дому, где прежде жила госпожа христианка. По смерти ее заменила молодая девушка, которая вместе с дочерью господина (великого хана) радостно приняла нас; в этом доме все с благоговением поклонялись кресту; он был положен на шелковое сукно на возвышенном месте, и затем было отдано приказание принести пищу, а именно баранье мясо; когда его положили перед госпожой, она приказала разделить его между священниками. Я же и монах воздерживались от пищи и питья.