Текст книги "Демонтаж"

Как выясняется, одной скупкой земли дело не закончилось. «Анализом совокупности письменных источников выяснено, что в XIV веке аппарат архиепископа получил право контроля не только над фондом „черных“, небоярских земель, но и над всеми операциями с землей. Акты, подтверждавшие куплю-продажу любых земельных участков, их дарение, наследование и обмен, утверждались свинцовыми печатями владычных наместников, получавших доход с каждой такой операции за ее оформление и утверждение печатью».

По сути, к XIV веку завершилось то, ради чего все и затевалось. Ни один сантиметр земли не мог быть куплен, продан и даже подарен без ведома архиепископа. Хотя если учесть, что уже в XII веке почти вся «новгородская» земля была в собственности Церкви, то это просто формальность.

По-детски, на фоне вышеизложенного, выглядят патриотические выкрики историков о вечевом принятии решений в Новгороде на Волхве и народно-мудром управлении хозяйством. Не могли людские массы тявкать на «хозяина». А власть высокопоставленных бояр, якобы считавшаяся равной с «хозяйской», скорее, была символической.

Мы уже отмечали, что боярство Новгорода (на Волхве) весьма специфическое. Главной задачей новгородских бояр являлась… забота о церквях, их строительстве, росписи, содержании. Бояр хоронили не на кладбищах, их хоронили… в церквях. Для примера можно привести фрагменты истории двух семей Мишничей, которые своей схожестью доставили немало хлопот археологам.

Юрий Мишнич в 1316 году, а Варфоломей Юрьевич в 1342-м похоронены в церкви Сорока мучеников. Церковь Спаса на Разваже построена в 1421 году Лукьяном Онцифоровичем. Церкви Кузьмы и Демьяна в 1400 году Юрий Онцифорович подарил богослужебную книгу. Это очень дорогостоящий подарок по тем временам. Кроме того, Юрий Онцифорович создал Колмов монастырь. После этого соборная церковь стала официальной усыпальницей Онцифоровичей. А потомков другого знаменитого Миши погребали в церкви Вознесения.

К тому же все посадники и бояре в конце жизни были обязаны принимать схиму, то есть постригаться в монахи. Не вдаваясь в теоретические рассуждения, можно констатировать, что это свидетельствует о чрезмерном влиянии церкви на представителей высшего сословия.

Если кто-то пожелает упрекнуть нас в предвзятости, то пусть обратит внимание: мы всего лишь перечисляем факты, добытые археологами. Как говорится – ничего личного. Не бывает такой правды, чтобы никому не было обидно, а смотреть ей прямо в глаза – занятие не для слабонервных.

Ведя разговор о жителях Новгорода (на Волхве), интересно будет ознакомиться с грамотой № 519, которая является «духовной грамотой», то есть завещанием. Грамота очень длинная и приводить ее всю довольно утомительно. Мы хотим лишь перечислить основные земли, которые передает по наследству «раб Божий Мосей»:

«А отказывает свое имущество своим детям. Сосенскую землю и Засосенскую землю по деловой грамоте, и Зашолонскую землю… и во Вшашкеи земле… И Кромиски земли свою треть, и на Вышкове свою треть… и Пожарскую землю… а Скутовскую землю Матфею и брату его Григорию… А Кромеская и Вышкевеская земля святеи Богородиции на Дубровни… А дворъ мои в городе, а пожня на Глушици, а другая за Городищем, а то Даниловымъ детям».

Перед нами обычный землевладелец, живущий в городе и получающий ренту с принадлежащих ему земель. Интересно то, что археологи, просчитав все принадлежащие ему участки, отнесли Мосея к самым мелким новгородским землевладельцам. Это обычный горожанин. Таких в Новгороде (на Волхве) было полно, и они не представляют для археологов особого интереса. Хотя необходимо отметить, что даже простой горожанин в завещании не забывает часть имущества передать церкви.

Но дело не в самом Мосее, а именно в том, что таких было полно. Изучая социальный состав городских жителей, археологи пришли к совершенно неожиданным выводам. Мы передаем их в том виде, как их представил В. Л. Янин, хотя напоминаем, что не во всем с ним согласны:

«Почему представление о традиционности кланового боярского городского землевладения кажется мне столь важным? Попробуем вместе разобраться в одной необычайно сложной проблеме.

Если один боярский род владел на территории Новгорода значительным комплексом усадеб, то есть большим районом города, а в этом районе, кроме самих бояр, жили многочисленные представители других социальных слоев, значит, подавляющее большинство населяющих эти усадьбы людей жило не на своей земле. Все эти люди находились в разных формах зависимости от владевших комплексом усадеб бояр. Вместе с тем боярский род, увеличиваясь с течением времени, сохраняет единство, которое проявляется в совместном владении комплексом этих усадеб. Такая организационная ячейка общества называется патронимией.

В том, что мы стоим на правильном пути, убеждают некоторые особенности планировки новгородских концов. Рассказывая о землевладении Мишиничей в городе, мы заметили, что принадлежащий им комплекс усадеб со всех сторон окружен церквами, возникающими по инициативе владельцев усадеб. К району городских владений Мишиничей примыкают четыре церкви: Сорока мучеников, Саввы, Спаса, Кузьмы и Демьяна на Козмодемьянской улице, образуя гнездо. Об одной группе церквей в Новгороде кем-то было сказано, что они «кустом стоят». Вот такой куст мы и видим вокруг усадеб Мишиничей. Но если внимательно рассмотреть план древнего Неревского конца, мы обнаружим на нем и другие подобные «кусты». К северу от комплекса изученных усадеб, имеется подобный «куст» – церкви Кузьмы и Демьяна на Холопьей улице, Георгия, Якова и Мины. В этом же районе существуют еще два подобных, но менее выраженных района. Не такие же ли это патронимии, как на Дмитриевской улице?

Исследователей давно интересовал механизм политической борьбы в Новгороде. Была высказана, например, такая мысль. Разные районы города населяли люди разной социальной принадлежности. В одних местах жили бояре, в других купцы, в третьих ремесленники. Поэтому столкновение территорий отражает расстановку классовых сил в новгородском обществе. Эта мысль опиралась на особенности в названиях разных концов и улиц города. Полагали, что на Торговой стороне жили купцы, в Плотницком конце – плотники, в Гончарском (Людином) конце – гончары, на Холопьей улице – холопы, на Щитной улице – ремесленники, изготовлявшие щиты, и т. д.

Археологические раскопки развеяли эту гипотезу (!). И на Торговой стороне, и на Холопьей улице открыты богатые боярские усадьбы, а следы ремесленного производства оказались характерными для любых участков древнего города. Более того, выяснилось, что и боярские хоромы, и ремесленные мастерские располагались на одних и тех же усадьбах.

Иными словами, стало очевидным, что значительная часть простого населения Новгорода зависела от бояр больше, чем было принято думать. Эти люди не имели своих дворов, а вынуждены были жить на земле, принадлежащей боярам, составляя, таким образом, один из элементов боярской патронимии».

Видите, Янин пишет «развеяли эту гипотезу». Только теперь вопрос: «Для кого?» Академик Янин думает, что научные открытия могут каким-либо образом влиять на мнение столпов исторической науки, на того же Сахарова. Ничего подобного. Через десять лет после «развеивания этой гипотезы» Сахаров как ни в чем не бывало пишет:

«Славился Новгород своими мастерами кузнечного и гончарного дела, золотых и серебряных дел, оружейниками, плотниками, кожевенниками.

Улицы и «концы» города зачастую носили названия ремесленных профессий: Плотницкий конец, улицы Кузнечная, Гончарная, Щитная…»

И плевать на ваши археологические раскопки. Сахаров никому не позволит вносить изменения в историю, которую он уже затвердил!

Однако данные выводы Янина «развеивают» вдобавок еще и «гипотезу столкновения территорий». Раньше причины столкновений объяснялись «профессиональной» неприязнью: пошивщики лифчиков злобно кидались на вышивальщиков крестиком, учителя начальной школы на дворников. Теперь же, когда выяснилось, что все территории города подчинены лицам одного круга, причин для «столкновения территорий» не осталось. А раз не было причин, резонно задать вопрос: «А были ли столкновения?» Ведь исследование беспричинного кидания на людей не входит в функции историков. Этим занимается другое ведомство.

Если возникал конфликт интересов, например двух знатных владельцев земли, то это называлось «поругались две боярские морды», а не «столкновение территорий». Вряд ли по этой причине подневольный плотник одного господина побежит с удовольствием вырезать семью другого такого же плотника. Действительно ли подобные рассказы относятся к Новгороду на Волхве или данные события происходили совсем в другом городе?

Знакомясь с экспонатами раскопок и текстами берестяных грамот, В. Л. Янин находит и другие нестыковки с академической версией, хотя высказывается довольно осторожно:

«Один из крупнейших купеческих городов Европы Новгород стоял на пересечении важнейших международных торговых путей». Эту фразу Янин вставляет, возможно, больше для самоуспокоения, потому что дальнейший его текст большей частью сказанное опровергает. «На фоне колоссального товарообмена перед глазами исследователей долгое время маячили только две фигуры – фигура богатого гостя, купца, держащего в своих руках все нити большой торговли, и фигура производителя купеческих товаров – охотника, рыболова, бортника. Принято было считать, что торговля была основой новгородской экономики. Ни ремесло, ни земледелие на нее не влияли».

Дальше Янин, не глядя на лояльное «предисловие» к официальной истории, выпаливает совсем уж крамольные вещи:

«Анализ письменных источников – летописей и актов, писцовых и лавочных книг – выдвинул на первый план в управлении республикой фигуру боярина-землевладельца, которому принадлежали села и пашни, рыбные ловы и промысловые леса…

Основу новгородской экономики, источник новгородских богатств современные историки увидели не в международных купеческих спекуляциях, а в эксплуатации боярами массы новгородских крестьян и ремесленников».

Высказывания о спекуляции и эксплуатации выдает склонность Янина к коммунистической терминологии, но даже в такой форме полностью отвергает основы академической версии. По академической версии, Новгород (на Волхве) – громадный морской порт – и земледелие (в почти северных широтах) не может играть заметной, а тем более решающей роли в экономике. Янин же настаивает на том, что основу экономики играет сельское хозяйство. В подтверждение своих заявлений он приводит десятки текстов берестяных грамот. В конечном виде его выводы звучат так:

«Из-за строк берестяных грамот перед нами рядом с красочным Новгородом иноземных товаров и загорелых моряков вырастает другой Новгород, власть в котором принадлежала владельцам разбросанных по всей Новгородской земле крупнейших вотчин, деревень и промысловых угодий».

На секунду прервемся для того, чтобы сделать небольшое замечание. Янин прекрасно осведомлен, что «крупнейшим владельцам» принадлежало не более 20 % новгородской земли, основным владельцем земли, то есть 80 % являлась Церковь, но почему-то не желает заострять на этом внимание.

«Перебирая берестяные письма Мишиничей-Онцифоровичей, мы каждый раз убеждались, что предположения современных историков, высказанные еще до находки берестяных грамот, верны. Теперь эти предположения перестали быть всего лишь гипотезами.

Да, власть в Новгороде принадлежала крупнейшим землевладельцам. Да, источником богатств и могущества этих землевладельцев была прогрессирующая эксплуатация простого населения Новгорода и Новгородской земли. Да, торговля в Новгороде не играла первостепенной роли, и купцы занимали в нем подчиненное положение. Ради только этих трех «да» стоило девять лет волноваться, вскрывая по кускам пласты посадничьих усадеб!»

Эти слова принадлежат академику, выдающемуся археологу! Итак, облик Новгорода (на Волхве) начинает раздваиваться. Такое ощущение, что историки описывают один Новгород, а археологи совсем другой.

А что по поводу международной торговли сообщают сами берестяные грамоты? Прежде чем обратимся к текстам, необходимо доложить читателю: ни одной купеческой усадьбы в Новгороде археологами не обнаружено. Официальное объяснение по этому поводу такое: «Просто еще не откопали. Все впереди». Наше объяснение другое: откапывать на самом деле нечего, поскольку купеческих усадеб в Новгороде просто нет и никогда не было. Раскопов в Новгороде на самом деле существует уже достаточно. Если бы купеческие усадьбы в действительности существовали, то хоть одна обязательно бы обнаружилась.

Вообще в истории такое явление, как апеллирование к еще не сделанным открытиям, процветает. В данном случае историки уверяют нас в существовании массы богатейших новгородских купцов и тут же сообщают, что их еще «не откопали», но непременно «откопают» в скором будущем. Как же ученые назвали данное явление? А никак! Ученые делают вид, что такого явления в науке не существует. Но даже семикласснику видно, что перед нами обычная «научная ипотека». От финансовой она отличается тем, что если финансовый должник не выполняет своих обещаний, то его объявляют мошенником и отправляют «топтать зону», ученым же позволительно не выполнять своих обещаний веками. Это, кстати, абсолютно не мешает им именовать себя «передовыми людьми» и «совестью нации». Теперь к текстам.

В грамоте № 125 некая Марина, живущая в XV веке, просит своего сына Григория купить зендянцу, то есть хлопчатобумажную ткань. Поскольку данная ткань в Новгороде не производилась, это, по мнению «специалистов», явный признак широкой международной торговли.

Грамота XIV века № 282: «…Купилъ есмь соль немецкую…» Эта грамота, по мнению опять же «специалистов», также свидетельствует о нахождении в Новгороде (на Волхве) крупного морского порта, не глядя на то, что обычные новгородские хутора зачастую стояли рядом с немецкими.

Вот еще одна очень международная грамота. № 32, XIV век: «Фешко Юргию челом бьет… соль срочно, не поступала мне от тебя соль два года». После ее прочтения даже у самых скептичных людей должны пропасть сомнения насчет международной торговли. Правда, с одним условием, при этом нельзя вспоминать, что Старая Русса, располагающаяся через озеро от Новгорода, – являлась соледобывающим городом.

Еще один почти заграничный документ. Грамота № 173, XV век: «Поклонъ от Панфил к Мар… и ко попу. Купите маслеца древяного да пришлите симъ». Древяное масло – это то, которое заливали в лампадки. «Древяным» называли самое низкосортное оливковое масло. А раз оливковое, значит, заграничное. Да, заграничное. Но на какую заграницу оно недвусмысленно указывает? Дураку ясно, что на Византию, откуда и грецкие орехи и греческий боб – фасоль.

Являются ли представленные грамоты бесспорным доказательством существования международного морского порта в Новгороде? «Специалисты» считают, что являются. Мы же оспаривать или обсуждать этого не будем, потому как глупость подобных утверждений права на обсуждение не имеет.

Зато множество других грамот весьма наглядно оспаривают «портовскую» сущность Новгорода. Помните грамоту № 423, которую мы обещали рассмотреть подробнее? «…Продвъше дворъ, идите же семо, Смольньску ли, Кыеву ли (продавайте двор и переезжайте в Смоленск или в Киев). Дешевле ти хлебе (хлеб там дешевле)…» и т. д. Согласно тексту данной грамоты хлеб в Новгороде настолько дорог, что дешевле продать все нажитое и уехать отсюда навсегда. Это свидетельствует о масштабном голоде, а не просто о цене на хлеб.

Как же так? Что же это за портовый город, через который идет «перевалка» товаров из Европы в Азию, Африку и обратно? Разве может такой город в чем-либо нуждаться?

Если в городе, стоящем на пересечении караванных путей, в котором отираются тысячи заграничных купцов, вдруг подорожал хлеб, как на подобное увеличение цены отреагируют меркантильные купцы? Совершенно ясно, что срочным образом повезут в Новгород хлеб пудами и тоннами. Причем каждому нужно успеть первым. Когда хлеба привезут в избытке, цена упадет ниже минимальной. Свое нужно урвать, пока цена не упала.

А в грамоте речь идет о бегстве из Новгорода практически от голодухи. У людей почему-то нет надежды на скорое «выравнивание» ситуации. Значит, никто не собирается привозить хлеб в Новгород? Где же заграничные купцы? Выходит, их нет?

Но может, это просто нетипичный случай? Так, запаниковал кто-то раньше времени, а на самом деле всего-навсего один раз хлеб подорожал и все. И не надо никуда уезжать.

Оказывается, надо. И голодуха в Новгороде (на Волхве) не редкое явление. Об этом нам прямо сообщает В. Л. Янин. Мы даже приведем выдержки из его изысканий. Все, что сообщает здесь академик Янин, связано с изучением причин написания вышеупомянутой грамоты № 423:

«Гюргий написал грамоту в Смоленске, но сам он намеревается идти дальше, в Киев. Родители, продав свой двор, могут присоединиться к нему в Смоленске, но могут идти и в конечный пункт его путешествия. Зачем? Каковы причины такого решительного жизненного поворота? Почему нужно ликвидировать хозяйство в Новгороде и переселяться на юг? Грамота дает недвусмысленный ответ на этот вопрос: „дешев хлеб“.

«Дешев хлеб» – эти слова поставили нашу грамоту в один ряд с повторяющимися на многих страницах летописи сообщениями о частых недородах в Новгородской земле. Перелистаем несколько таких страниц:

1127 год. «На осень уби мороз верше всю и озимице, и бы голод и церес зиму, ржи осминка по полугривне».

1128 год. «В се же лето (летом в Древней Руси назывался год) лютее бяше: осминка ржи по гривне бяше; и ядаху люди лист липов, кору березову, инии молиць (мякоть дерева) истълокше, мятуце с пелъми (мякиною) и с соломою; инии ушь, мох, конину…, а друзии разидошася по чюжим землям».

1137 год. «И стоя все лето осминка великая по 7 резан».

1161 год. «Стоя все лето ведромъ, и пригоре все жито, и на осень уби всю ярь мороз… И купляхом кадку малую по 7 кун. О, велика скорбь бяше в людех и нужа».

1215 год. «…кадь ржи купляхуть по 10 гривен, а овса по 3 гривне, а репе воз по 2 гривне; ядаху люди сосновую кору и лист липов и мох».

1230 год. «Изби мраз… обилие по волости нашей, и оттоле горе уставися велико: почахом купити хлеб по 8 кун, а ржи кадь по 20 гривен, а во дворех по пол 30, а пшенице по 40 гривен, а пшена по 50, а овсе по 13 гривен. И разидеся град наш и волость наши, а полни быща чюжии гради и страны братье нашей и сестр, а останок почаша мерети. И кто не прослезиться о сем, видящее мертвеца по улицам лежаща, и младенця от пес изедаемы».

Число таких невеселых сообщений можно увеличить, здесь приведены наиболее яркие. Если мы выпишем из летописей все, то в глаза бросится немаловажное обстоятельство: большинство сообщений о голодных для Новгорода годах падает на древнейший период XI–XIII веков…

Лишь широкое освоение пахотных земель во второй половине XIII–XV веков, создавшее основу могущества Новгородской республики, сделало Новгород независимым от ввоза хлеба извне».

Интересные вещи рассказал нам академик Янин. Люди «соснову кору, липов лист и мох ядаше», «мертвеца по улицам лежаща», а кадь ржи по 20 гривен стоит, то есть почти четыре килограмма серебра. Но заморских купцов, толпами шныряющих по городу это ни капли не волнует. Им совершенно не хочется привезти в Новгород кадь ржи и обменять ее на четыре килограмма серебра.

Жизнь заморского купца в Новгороде получается несколько странной. Выходит, приехал он в Новгород, продал свой товар (исключительно промышленного назначения), купил себе дорогую шубу, шапку, сапоги, пришел домой, лег спать и, не раздеваясь, под утро окочурился с голодухи. Можно ли поверить в подобную белиберду? Если вы историк, то, конечно, можно, но мы спрашиваем это у нормальных людей. Понятно, что никакие купцы Новгород (на Волхве) посещать не могли, и никаким купечеством там отродясь не пахло.

Крайне удивительно, почему Янин, знающий лучше остальных о полном отсутствии каких-либо сведений в берестяных грамотах, связанных с иностранной торговлей, молчит об этом? Он обосновал, что Новгород (на Волхве) являлся «земледельческим». Доказал, что экономическую мощь Новгород приобрел в результате широкого освоения пахотных земель, но… как бы и все. Про купцов очень вскользь, обтекаемо, общими словами… Скромно молчит академик, не желает «связываться с коллегами по цеху». Мол, кто захочет, между строк прочтет, а я и так уже сказал больше, чем разрешено.

Пожалуй, самое время напомнить основные вехи академической версии, составляющие историю Господина Великого Новгорода. Кого же, как не Сахарова, следует цитировать для этого? Он ведь у нас самый глав… ну, вы знаете.

А. Н. Сахаров. История России. 2005, с. 130: «Новгород с самого начала вырос не столько как резиденция варяжских князей, но в первую очередь как торговый и ремесленный центр. Он располагался на знаменитом пути „из варяг в греки“. Отсюда шли пути в Южную Прибалтику, в немецкие земли, в Швецию и Норвегию. Через озеро Ильмень и реку Мету пролегал путь на Волгу, а оттуда в Волжскую Булгарию, Хазарию, страны Востока. По Днепровскому пути новгородские купцы доходили до Западного Причерноморья, Балкан, Византии.

Новгородцам было чем торговать. Они вывозили прежде всего пушнину, которую добывали в северных лесах, ремесленники поставляли на внутренний и зарубежный рынки свои изделия. Славился Новгород своими мастерами кузнечного и гончарного дела, золотых и серебряных дел, оружейниками, плотниками, кожевенниками. Улицы и «концы» города зачастую носили названия ремесленных профессий: Плотницкий конец, улицы Кузнечная, Гончарная, Щитная…

Богатые торговцы имели не только речные и морские суда, но и склады, амбары. Они строили богатые каменные дома, церкви. В Новгород приходило немало иноземных купцов. Здесь располагались «Немецкий» и «Готский» дворы, что указывало на тесные торговые связи с немецкими землями. В торговлю включались не только купцы, ремесленники, отдававшие свою продукцию скупщикам, но и бояре, представители Церкви, в том числе новгородский владыка – архиепископ…

По берегам Волхова стояли многочисленные пристани. У причалов теснились речные и морские суда. Они стояли так тесно, что в случае пожаров огонь порой по судам переходил с одного берега на другой».

Надо же, как сильно теснились «речные и морские суда». Для того чтобы огонь «по судам перешел с одного берега на другой», они должны стоять не «вдоль берега», а «поперек реки». Такая сильная корабельная «пробка». Нынешние автомобильные пробки по сравнению с этой – детские забавы.

Понятно, что такое количество кораблей не могло обойтись без починки. Берега Волхова должны быть испещрены не только причалами, но и судоверфями. А как же! Невозможно починить или очистить дно корабля, не вытащив его на сушу. Ну, а раз уж столько верфей существует, не грех и самим новгородцам корабли строить. Верфи имеются, мастеров навалом – строй не хочу.

А сколько этим кораблям всяких запчастей нужно! Вот ремесленникам-то раздолье. Только подвози. Все влет уйдет. Золотые времена для торговли корабельными причиндалами.

Но вот что странно. Не нашли археологи корабельных запчастей. Ни парусов, ни канатов, ни снастей, ни приборов. Совсем не нашли. Хотя нарыли более чем достаточно. И на берегах реки в том числе копали. Не было в Новгороде верфей. Не строили там корабли, не чинили. И инструментов для изготовления морских кораблей в Новгороде отродясь не водилось. И окрестные леса для этого не вырубались, и корабельные сосны никому не требовались.

Историки своим долгом считают вставить в любой учебник, справочник, энциклопедию и т. п. репродукцию под названием «План древнего Великого Новгорода, изображенный на иконе Знамения, находящейся в Знаменском новгородском соборе». Данная иллюстрация неотъемлемый атрибут для оформления трудов Н. М. Карамзина и Н. И. Костомарова. На репродукции графически изображен древний город, разделенный пополам рекой. Данные археологических раскопок подтверждают наличие и территориальное совпадение реальных строительных объектов Новгорода на Волхве с изображениями в репродукции. Иллюстрация представляет нам и кремль, и мост, и крепостные стены, и здания наиболее значимых соборов, нет только… причалов. Вы уж, граждане историки, загляните в собственные учебники. Полюбопытствуйте.

Занимательно судоходство Волхова выглядит в изображении Адама Олеария («Описание путешествия в Московию»):

«В семи верстах от Ладоги на этой реке пороги и еще через семь верст другие. Через которые очень опасно переезжать в лодках, так как река там стрелою мчится вниз с больших камней и между ними. Поэтому когда мы прибыли к первым порогам, то вышли из лодок и пошли берегом, дожидаясь, пока наши лодки сотнею людей перетаскивались через пороги на канатах».

Заметьте, на лодках «опасно переезжать», про корабли вообще ни слова. Не нравятся историкам иностранные записки? Допускаем. Плевали они на них со всей патриотической гордостью. Но как же им удалось проигнорировать икону отечественной истории Н. М. Карамзина:

«Правительство обязывалось за установленную плату высылать к Ижоре, навстречу им (купцам) лодошников, ибо сии купцы, боясь порогов невских и волховских, обыкновенно перегружали товары в легкие лодки, внося в казну с каждого судна гривну кун, а с нагруженного хлебом полгривны» (История государства Российского. Том 3, глава 7).

Но судоходство по Волхову это еще не все, что нас интересует. Ведь Новгород – не конец маршрута. Новгород – это «главная база», через которую следуют морские суда половины мира. Как свидетельствует описание «Пути из варяг в греки», после Волхова и Ильменя этот путь лежит по реке Ловать. Как же у нас обстоят дела с судоходностью на этой самой Ловати?

«В верхнем течении до города Великих Лук несудоходна. От Великих Лук до границы с Новгородской губернией Ловать уже сплавная, хотя судоходство затруднено многими порогами. Ширина до 50 саженей, глубина очень изменчива, в малую воду на порогах до 2-х футов и менее» (Словарь Ф. А. Брокгауза и П. А. Эфрона).

Менее 2-х футов – это практически по колено. Не представляем, как насчет судоходства, а порядочному человеку, чтобы в такой луже утопиться не меньше литры до того выкушать требуется (без закуси, разумеется). Уж не в этих ли местах обрели рождение знаменитые строки:

 
И скачут лягушки за мной по пятам,
И просят меня: прокати, капитан!
 

Но это, опять же, про судоходную часть Ловати. После Великих Лук она вообще несудоходна!

Собственно, казалось бы, ничего сложного. Зимой путь «из варяг в греки» функционировать не мог, поскольку реки замерзали. Весной и осенью таскать корабли по лесам не представлялось возможным ввиду полнейшей распутицы, а летом реки мелели до состояния «несудоходности». Следовательно, никакого торгового пути по здешним местам проходить не могло в принципе.

Казалось бы, столь простые вещи доступны пониманию любого лица, включая пьяниц без определенного места жительства, не говоря уже об академиках. Однако, как видим, обсуждать «простые вещи» с академиками бесполезно. Подобные обсуждения лишь навевают образы огромных лесных опушек с многочисленными пеньками твердых пород. Академики продолжают настаивать, что путь «из варяг в греки» проходил именно здесь и работал непереставаючи. Даже не «работал», а просто вкалывал, как проститутка, невзирая на климат и смену сезонов.

А как же письма на бересте? Представьте, сколько берестяных грамот в портовом городе должны иметь отношение к морскому делу? Например, всего из двух грамот, обнаруженных в Звенигороде Галицком, одна посвящена «ладейным деньгам». № 2, XII век: «От Говеновой (вдовы) к Неженцу. Дай шестьдесят кун ладейных (то есть за ладью). (Так) сказал Говен перед смертью, а поп записывал. Дай их Луке. Если же не дашь, то я возьму у князя отрока (пристава) и приеду – это тебе встанет в (куда) большую сумму».

Да и в других городах упоминание в берестяных грамотах морских перевозок не редкость. Псков, грамота № 7, XIII век: «Поклон от Степана Вацюте. Сколько ты взял того сукна, (в этом) я полагаюсь на Бога и на тебя. Срочно погрузи его на ладью, при этом объяви своим сукном. А что касается того, сколько будет за это платы, то мы договоримся».

Так можно ли считать Новгород (на Волхве) портовым городом, если из целой тысячи берестяных грамот, найденных в нем, ни в одной не упоминаются морские перевозки, корабельные товары, запчасти и инструменты? Нет ни одного чертежа, имеющего отношение к починке или строительству кораблей. Напрочь отсутствует переписка кого-либо с корабельными мастерами. Нет ни одной грамоты, принадлежащей моряку. И уж поскольку основная часть новгородских грамот посвящена деньгам, то половина из них обязательно содержала бы переговоры о «ладейных деньгах», имей Новгород (на Волхве) малейшее отношение к «ладейным перевозкам». Ни одной, даже самой маленькой ладейки в грамотах «не проплывает».

Знает ли об этом академик Янин? Несомненно, знает. Он наверняка помнит тексты всех берестяных грамот наизусть. Однако вставляет в свою книгу вот такой абзац:

«Перед каждым человеком невольно возникает привычный образ большого торгового города на Волхве. Серая гладь широкой реки расцвечена всеми красками бесчисленных парусов. Перекликаются кормщики. На шумных пристанях скрипят блоки. Проплывают на смоленых канатах тюки фландрских сукон и двинской пушнины. По наклонным помостам с гордо выгнувших свои резные носы ладей и учанов загорелые моряки выкатывают бочки дорогого фряжского вина. Пахнет рыбой, смолой и нагретой солнцем древесиной кедра. Разноголосая, разноязыкая речь – русская и немецкая, шведская и карельская, новгородское „цоканье“ и московское „аканье“. Шумит торг. А в тени розовых стен церкви Параскевы-Пятницы, покровительницы торговли, бывалые корабельщики плетут небылицы о заморских странах и самозабвенно врут о дочери морского царя и Садке богатом госте.

Что ж! Приблизительно так и было».

Как понимать слова академика? Почему тон его письма, всегда выдержанный в строго научных формулировках, превратился в лирично-художественный? И что означает расплывчатая фраза: «Что ж! Приблизительно так и было»? Ведь Янин уже не молодой человек и понимает, что может запомниться потомкам именно по этой фразе: «Приблизительно так и было». Тем не менее он осознанно идет на это.

Книги Янина вообще-то посвящены берестяным грамотам. Он скрупулезно исследует их тексты и обычно делает собственные выводы, опираясь на горы переработанного материала. Тут же мы наблюдаем безапелляционное, ни на что не опирающееся, ничем не подтвержденное лирическое повествование, заканчивающееся скорее намеком, чем научным выводом: «Приблизительно так и было». Чем объяснить такую более чем странную тактику поведения?