Текст книги "Десять меченосцев"

– Вот как! Мы сердимся! Прочь с дороги! Я возьму голову Оцу, а уж потом с тобой поговорю.

– С разговорами покончено. Больше не намерен слушать тебя!

– Ты должен посмотреть на ее голову. Красота! Убедись, как выглядит мертвая женщина. Мешок костей. Пора понять, как слепа страсть.

– Замолчи! – зарычал Матахати. – Оцу – единственное сокровище, к которому я стремился всю жизнь. Я расстался с беспутным существованием, попытался исправиться, вернулся на правильный путь ради женитьбы на Оцу. Оцу убита не во имя спасения семейной чести, а по прихоти злобной старухи.

– Долго будешь распространяться о том, что сделано? Лучше бы молитвы читал. «Слава Амиде Будде!»

Старуха потопталась среди поломанных кустов и сухой травы, заляпанных кровью, и, собрав траву в пучок, пригнула его к земле и опустилась на него на колени.

– Оцу, не сердись на меня, – проговорила Осуги. – Теперь, когда ты мертва, мне не в чем тебя укорить. Твоя смерть была неизбежной. Покойся с миром!

Старуха левой рукой нащупала густую шевелюру.

– Оцу! – раздался голос Такуана.

Темная пустота откликнулась эхом. Казалось, что Оцу зовут деревья и звезды.

– Ты не нашел ее? – Голос Такуана звучал тревожно.

– Ее здесь нет. – Хозяин гостиницы, в которой остановились Осуги и Оцу, вытер пот со лба.

– Ты ничего не спутал?

– Нет, я хорошо все слышал. Пришел монах из Киёмидзу, и старая женщина спешно покинула гостиницу, сказав, что ей срочно надо в святилище божества гор. Девушка ушла с ней.

Такуан и хозяин гостиницы замолкли.

– Может, они свернули с главной тропы или поднялись еще выше? – предположил Такуан.

– Почему такое беспокойство?

– По-моему, Оцу заманили в ловушку.

– Неужели старуха такая коварная?

– Нет, она прекрасная женщина, – загадочно ответил Такуан.

– Не поверил бы после всего, что ты рассказал. Да, еще кое-что припомнил.

– Что же?

– Девушка сегодня плакала в своей комнате.

– Ну и что?

– Старуха сказала нам, что девушка – невеста ее сына.

– Она всем это говорит.

– Судя по твоему рассказу, старуха дико ненавидит девушку и издевается над нею.

– Ненавидеть одно, но отвести девушку в глухую ночь на гору – совсем другое. Боюсь, что Осуги решила ее убить.

– Как убить? Ты же назвал старуху прекрасной женщиной.

– Она добродетельна по расхожим меркам. Часто молится в храме Киёмидзу. Подолгу сидит перед Каннон, перебирая четки. В такие минуты духовно она близка к богине милосердия.

– Я слышал, что она возносит молитвы Амиде.

– В миру много таких верующих. Их считают истовыми последователями Будды. Совершив что-нибудь неправильное, они идут на поклонение к Амиде, считая, что он простит им самые страшные прегрешения. Не задумываясь они убьют человека, зная, что милостью Амиды все грехи прощаются и они попадут в Западный рай после смерти. Эти добродетельные люди причиняют много хлопот.

Матахати испуганно оглянулся, не понимая, откуда доносится голос.

– Слышала, мама? – взволнованно спросил он.

– Ты узнал голос?

Осуги приподняла голову, не выпуская меча из правой руки. Левой она крепко ухватилась за волосы жертвы.

– Слышишь? Снова заговорили.

– Странно, ведь Оцу может искать только мальчишка по имени Дзётаро.

– Это голос мужчины.

– Сама слышу. Голос кажется знакомым.

– Плохи дела. Оставь голову, дай фонарь. Кто-то идет сюда.

– С той стороны, откуда раздаются голоса?

– Да. Бежим!

Опасность мгновенно помирила мать и сына, но Осуги не могла оторваться от чудовищного занятия.

– Подожди! – проговорила она. – После стольких испытаний я не могу уйти без головы. Иначе я не докажу, что отомстила Оцу.

Сейчас закончу.

– О-о! – с отвращением простонал Матахати.

Крик ужаса сорвался с губ Осуги. Уронив отсеченную голову, она привстала, но зашаталась и рухнула на землю.

– Это не она! – воскликнула старуха, вскидывая руки и тщетно пытаясь подняться.

– Что… что с тобой? – забормотал Матахати, подскочив к ней.

– Посмотри, это не Оцу, а какой-то нищий, калека.

– Не может быть! – оторопел Матахати. – Я его знаю.

– Один из твоих дружков?

– Нет! Он выманил у меня деньги. Что делал около храма этот грязный жулик Акакабэ Ясома?

– Кто здесь? – раздался голос Такуана. – Оцу, ты?

Матахати оказался проворнее матери. Он успел скрыться, но старуха попала в руки монаха, крепко державшего ее за шиворот.

– Так я и думал. Конечно, твой милый сыночек сбежал. Эй, Матахати, почему ты дал деру, бросив мамочку? Неблагодарный олух! Немедленно иди сюда!

Осуги жалобно охала, повалившись на землю, но и теперь, не удержавшись, злобно прошипела:

– Ты кто такой? Что привязался?

– Не узнаете меня, почтеннейшая? Вас подводит память, – ответил Такуан, выпустив из рук ее ворот.

– Такуан!

– Удивлены?

– Ничуть. Бродяги вроде тебя болтаются повсюду. Рано или поздно, ты должен был объявиться в Киото.

– Вы правы, – усмехнулся Такуан. – Все, как вы говорите. Я странствовал по долине Коягю и провинции Идзуми, а прошлой ночью пришел в Киото и услышал от знакомого тревожную новость. Вынужден был срочно заняться этим делом.

– Какое мне дело до твоих странствований?

– Я подумал, что Оцу должна быть с вами. Я ее ищу.

– Хм-м.

– Почтеннейшая!

– Что еще?

– Где Оцу?

– Не имею понятия.

– Я вам не верю.

– Пятна крови вокруг, – вмешался хозяин гостиницы. – Кровь еще не загустела.

Свет фонаря упал на лежащее на земле тело. Лицо Такуана окаменело. Воспользовавшись моментом, Осуги вскочила и бросилась бежать.

– Подождите! – крикнул Такуан, не двигаясь с места. – Вы покинули дом, чтобы восстановить честь семьи. Вы ее запятнали еще больше. Твердите, что любите сына, а сейчас бросаете его одного на произвол судьбы, погубив его жизнь?

Голос Такуана гремел, как раскаты грома. Осуги резко остановилась. Лицо старухи исказилось, она постаралась придать голосу вызывающий оттенок:

– Запятнала честь семьи, погубила жизнь сына? Что за нелепые выдумки! – ответила она нарочито вызывающим тоном.

– Сущая правда.

– Глупец! – презрительно засмеялась Старуха. – Кто ты такой? Болтаешься по свету, ешь пищу чужих людей, живешь в чужих храмах, справляешь нужду в полях. Что ты знаешь о семейной чести? Что ты понимаешь в материнской любви? Пережил ли ты хоть раз трудности, которые выпадают на долю обыкновенных людей? Прежде чем унизить других, тебе следовало бы попробовать пожить собственным трудом, как все нормальные люди.

– Вы задели больное место, я с вами согласен. Немало есть монахов, которым я сказал бы то же самое. Я всегда признавал, что ваш язык острее моего, что вы всегда меня переспорите, госпожа Хонъидэн.

– Мне осталось выполнить еще одно важное дело в этом мире. Напрасно ты считаешь меня бездельницей с острым языком.

– В любом случае мне надо поговорить с вами.

– О чем?

– Вы заставили Матахати убить Оцу сегодня ночью. Подозреваю, вы вместе расправились с нею.

Вздернув морщинистый подбородок, старуха презрительно фыркнула:

– Такуан, ты можешь бродить по жизни с фонарем, но он тебе не поможет, пока ты сам не раскроешь глаза. На твоем лице вместо глаз – две дырки, бесполезные, как украшения.

Заподозрив коварство в словах Осуги, Такуан посмотрел на лежащее на земле тело. Выпрямившись, он облегченно вздохнул. Старуха торжествующе воскликнула:

– Рад, что это не Оцу! Я помню, это ты свел ее с Мусаси, грязный сводник!

– Будь по-вашему. Я знаю вас как женщину верующую, поэтому вы не должны уйти, бросив тело убитого человека.

– Он и так лежал здесь на последнем издыхании. Матахати прибил его, но не по своей вине.

– Этот ронин был слегка не в себе, – подал голос хозяин гостиницы. – Последнее время он бродил по городу с фонарем на голове и порол всякую чушь.

Осуги повернулась и спокойно зашагала прочь от места убийства. Такуан, попросив хозяина гостиницы посторожить труп, последовал за Осуги, вызвав ее неудовольствие. Осуги обернулась, чтобы извергнуть с языка новую порцию яда, и раздался голос Матахати:

– Мамаша!

Осуги пошла на голос. Матахати в конце концов оказался хорошим сыном – он остался, чтобы убедиться в безопасности матери. Пошептавшись, они бросились со всех ног под гору. Очевидно, они решили, что присутствие монаха грозит им опасностью.

– Бесполезно, – пробормотал Такуан. – Они не стали бы меня слушать. Насколько улучшился бы мир, освободись он от глупых недоразумений.

Такуан хотел немедленно найти Оцу. Она, видимо, сумела спастись. Такуан воспрял духом, хотя и знал, что не успокоится, пока не отыщет Оцу. Монах решил продолжать поиски несмотря на темноту.

Хозяин гостиницы поднялся в гору немного раньше и сейчас возвращался в сопровождении группы людей с фонарями и лопатами. Это были ночные сторожа из храма, которые согласились закопать покойника. Вскоре лопаты заскрежетали о гальку.

Яма была уже достаточно глубокой, когда один из сторожей крикнул:

– Да здесь еще одно тело! Очень красивая девушка!

Девушка лежала на краю болотистой лощины в нескольких метрах от могилы.

– Мертвая?

– Дышит, но без сознания.

РЕМЕСЛЕННИК

До последнего дня жизни отец Мусаси постоянно напоминал сыну о предках. «Пусть я деревенский самурай, – говаривал он, – но ты должен помнить, что когда-то клан Акамацу был влиятельным и знаменитым. История рода должна служить тебе источником силы и гордости».

Попав в Киото, Мусаси решил разыскать храм Ракандзи, рядом с которым в прошлом находилась усадьба Акамацу. Клан давно распался, но Мусаси хотел поискать в храмовых записях сведения о предках и воскурить благовония в их память.

Мусаси дошел до моста Ракан, переброшенный через Нижнюю Когаву, зная, что храм расположен восточнее того места, где Верхняя Когава сливается с Нижней. Он расспрашивал о храме, но никто о нем и не слышал.

Мусаси повернул назад и остановился на мосту, глядя на воду. Река была прозрачной и мелкой. Со времени смерти Мунисая минуло не так много времени, но храм не то перенесли в другое место, не то снесли. Мусаси смотрел, как на поверхности воды кружили и исчезали пенистые воронки, потом его взгляд остановился на грязном стоке на левом берегу. Он сразу понял, что неподалеку находится мастерская, где полируют мечи.

– Мусаси!

Мусаси обернулся. За спиной у него стояла старая монахиня Мёсю, которая, похоже, возвращалась домой. Решив, что Мусаси пришел навестить их, Мёсю продолжала:

– Рада, что ты здесь. Коэцу дома. Ему будет приятно тебя видеть. Мусаси вслед за Мёсю вошел в ворота соседнего дома, и слуга побежал с докладом к хозяину.

Сердечно поздоровавшись с гостем, Коэцу сказал:

– Сейчас я полирую меч, чрезвычайно ответственная работа, но у нас будет время вдоволь наговориться.

Мать и сын были такими же непринужденными и приветливыми, как и в день первой встречи. Вечер они провели в беседе, а когда хозяин предложил Мусаси остаться на ночь, он с удовольствием согласился. На следующее утро Коэцу показал Мусаси мастерскую, рассказал о технике полировки мечей и предложил погостить у них столько, сколько захочет Мусаси.

Дом с неприметными воротами стоял на углу, примыкая с юго-востока к развалинам храма Дзиссоин. По соседству было еще несколько домов, принадлежавших двоюродным братьям и племянникам Коэцу, а также мастерам-оружейникам. Здесь работали и жили все Хонъами, как было принято в больших провинциальных кланах в былые времена. Хонъами происходили от известного воинского рода и были вассалами сегунов Асикаги. В социальной иерархии нового времени они перешли в класс ремесленников, но по авторитету и богатству Коэцу не уступал представителям самурайского сословия. Он дружил с придворными и время от времени получал приглашения от Токугавы Иэясу в замок Фусими.

Положение семейства Хонъами не было исключительным. Большинство богатых купцов и ремесленников, к примеру Суминокура Соан, Тяя Сиродзиро и Хайя Сёю, восходили к самурайскому сословию. При сегунах Асикаги их предкам было предписано заняться ремеслом и торговлей. Достигнув успеха в новом деле, они постепенно утратили связь с сословием военных, а их доходы обеспечивали безбедное существование и без жалованья от сюзерена. Формально на социальной лестнице они стояли ниже военных, но имели большое влияние в обществе. Самурайское звание скорее тяготило их, чем давало преимущества. Главным достоянием третьего сословия была стабильность. Когда начинались войны, воюющие стороны искали поддержки у богатых купцов. Порой, правда, их заставляли делать военные поставки даром или за ничтожную плату, но это неудобство купцы рассматривали как налог за сохранность имущества, которое в противном случае могло пойти прахом в ходе боевых действий.

Во время войны Онин в 1460—1470 годах весь квартал вокруг развалин Дзиссоина сровняли с землей. До сих пор люди, сажая деревья, находили то ржавый шлем, то меч. Хонъами были одними из первых, кто отстроился на этом месте после войны.

Ручей, отведенный от реки Арисугава, протекал через усадьбу. Он петлял по огороду, потом исчезал в рощице, появляясь снова у колодца близ главных ворот. Часть его воды направлялась по отдельному руслу в кухню, другая – в баню, еще один ручеек струился к скромному чайному домику. Чистая прозрачная вода – основа чайной церемонии. Река питала водой мастерскую, где полировали мечи таких мастеров, как Масамунэ, Мурамаса и Осафуна. Мастерская почиталась семейной святыней, поэтому над входом в нее висел шнур, как в синтоистских храмах.

Незаметно пролетели четыре дня. Мусаси решил, что ему пора в путь. Он не успел предупредить хозяев, когда к нему обратился Коэцу:

– Особых развлечений у нас в доме нет, но если тебе не наскучило, живи у нас не стесняясь. В моем кабинете есть старые книги и старинные вещи. Ты можешь посмотреть их. А дня через два покажу тебе обжиг керамики, собираюсь заняться чайной посудой. Тебе может понравиться гончарное дело. Керамика увлекает, как и мечи. Вдруг ты и сам что-нибудь вылепишь.

Мусаси растрогала деликатность хозяев. Они бы обиделись, соберись Мусаси в путь без особого предупреждения, поэтому он решил еще дня два пожить в гостеприимном доме Коэцу. Он не скучал здесь. В кабинете Коэцу он нашел книги на китайском и японском языках, рисунки эпохи Камакуры, образцы каллиграфии старых китайских мастеров и множество других редкостей, за изучением которых можно было проводить дни напролет. Мусаси заворожила картина в нише-токонома. Она была создана в эпоху Сун художником Лянкаем и называлась «Каштаны». Небольшая картина шестьдесят на семьдесят пять сантиметров, настолько старая, что невозможно было определить, на какой бумаге она написана. Мусаси часами всматривался в нее. Наконец он завел разговор с Коэцу:

– Любитель не напишет ничего подобного вашим картинам, но порой мне кажется, что «Каштаны» мог бы нарисовать и я: так безыскусно произведение.

– Все наоборот, – возразил Коэцу. – Любой может научиться рисовать так же, как я, но произведение Лянкая исполнено глубины и одухотворенности, подвластных лишь умению безупречно владеть кистью.

– Неужели? – удивился Мусаси, но в душе согласился со словами Коэцу.

Картина изображала белку, которая смотрела на два упавших на землю каштана. Один каштан раскололся, другой был плотно закрыт. Белке хотелось полакомиться каштанами, но она боялась колючек на скорлупе. Рисунок, выполненный свободными мазками черной туши, на первый взгляд казался наивным. Подолгу всматриваясь в него, Мусаси убеждался в правоте Коэцу.

Однажды в полдень Коэцу зашел к Мусаси.

– Все любуешься «Каштанами»? Она тебе по душе. Пожалуйста, возьми картину на память. Рад подарить ее тебе.

– Я не могу принять такой подарок, – смутился Мусаси. – Я неприлично долго загостился у вас. Картина, вероятно, ваша семейная реликвия.

– Она ведь тебе нравится? – снисходительно улыбнулся пожилой художник. – Забирай. Она мне не нужна. Произведения искусства должны принадлежать тем, кто их любит и ценит. По-моему, их создатели мечтают о том же.

– Вряд ли я подхожу такой картине. Признаться, меня соблазняло желание обладать ею, но что с ней делать? Я странствующий фехтовальщик и подолгу не задерживаюсь на одном месте.

– Конечно, носить ее с собой неудобно. В твои годы ты не думаешь о собственном доме, но, по-моему, у каждого должен быть свой кров, пусть даже убогая хижина. Иначе человек совсем одинок и потерян. Почему бы тебе не построить домик где-нибудь в тихом уголке Киото?

– Никогда не думал об этом. Необходимо побывать во множестве разных мест. Хочу пройти остров Кюсю и посмотреть, как живут люди рядом с иностранцами в Нагасаки, хочу увидеть новую столицу Эдо, которую отстраивает сегун, хочу взглянуть на великие горы и реки на севере Хонсю. Может быть, я бродяга по призванию?

– Путешествия влекут не одного тебя. Не следует думать, что твои мечты могут осуществиться лишь в чужих краях. Будешь искать счастья на стороне, упустишь то, что рядом. Такие разочарования случаются с большинством молодых людей. – Коэцу улыбнулся. – Старый лентяй вроде меня не вправе читать наставления молодым, – продолжал он. – Я, собственно, не за тем пришел. Хочу пригласить тебя отдохнуть вечером. Ты бывал в веселом квартале?

– Где куртизанки живут?

– Да. У меня есть друг по имени Хайя Сёю. Несмотря на возраст, он всегда готов поразвлечься. Я только что получил от него записку, он приглашает встретиться на улице Рокудзё. Я подумал, что и тебе неплохо бы отвлечься от дел.

– Не уверен.

– Не хочешь, я не настаиваю, но там весьма занятно.

Незаметно вошедшая в комнату Мёсю слышала разговор.

– Мусаси, стоит пойти, – вмешалась она. – Увидишь много нового. Хайя Сею из заносчивых людей. Уверена, тебе там понравится.

Старая монахиня начала вытаскивать из комода кимоно и пояса. Обычно пожилые стараются удержать молодых от развлечений в веселых кварталах, в которых на ветер летят большие деньги, но Мёсю говорила так, словно и сама собиралась составить компанию мужчинам.

– Посмотрим, какое кимоно тебе к лицу, – щебетала она. – Нравится этот пояс?

Мёсю вынимала одну вещь за другой, будто готовила наряд для сына. Она подобрала к одежде лакированную коробочку для пилюль, короткий декоративный меч и парчовое саше для носовых платков и незаметно вложила несколько золотых монет в кошелек.

– Пойду, если вы настаиваете, – нехотя согласился Мусаси. – Я буду выглядеть нелепо в этих шелках. Лучше в моем старом кимоно. С ним я не расстаюсь в моих странствиях, в нем и сплю, когда ночую под открытым небом.

– Ни в коем случае, – строго сказала Мёсю. – Тебе безразлична одежда, но не забывай о тех, кто рядом. Среди изящного убранства комнат ты будешь как драная половая тряпка. Мужчины посещают веселый квартал, чтобы забыть о неприятностях. Их должны окружать радующие глаз вещи. Не думай, что нарядная одежда изменит твою натуру. Многие носят такую одежду каждый день, она опрятна и хорошо сшита. Одевайся!

Мусаси повиновался.

– Приятно посмотреть! – одобрила Мёсю.

Перед уходом Мёсю зажгла свечку перед статуей Будды в домашнем алтаре. Коэцу и его мать принадлежали к последователям секты Нитирэн.

У дверей были приготовлены две пары сандалий с новыми кожаными тесемками. Пока мужчины обувались, подошел привратник и что-то тихо сказал старой монахине.

Коэцу попрощался было с матерью, но она проговорила:

– Подожди! – Лицо Мёсю выражало тревогу.

– В чем дело? – спросил Коэцу.

– Привратник говорит, что только что здесь были три самурая, которые очень грубо себя вели. Не опасно ли это?

Коэцу вопросительно взглянул на Мусаси.

– Нам нечего бояться, – успокоил его Мусаси. – Вероятно, люди из дома Ёсиоки. Если они нападут на меня, вам они зла не причинят.

– Один из подмастерьев рассказывал, что несколько дней назад какой-то самурай вошел во двор и стал рассматривать через изгородь ту часть дома, в которой ты расположился.

– Уверен, это люди Ёсиоки.

– Я тоже так думаю, – согласился Коэцу. Обратившись к привратнику, он спросил: – О чем же расспрашивали самураи?

– Все работники ушли, и я хотел запереть ворота, когда трое самураев неожиданно окружили меня. Один из них, самый страшный, вынул из-за пазухи письмо и потребовал передать его гостю.

– Он произнес имя «Мусаси»?

– Да, он сказал «Миямото Мусаси». Он еще сказал, что Мусаси живет здесь несколько дней.

– Что еще они говорили?

– Мне приказано никому не рассказывать о Мусаси, поэтому я ответил, что такого человека в нашем доме нет. Тот самурай рассердился и обозвал меня обманщиком. А тот, что постарше и все время ухмылялся, остановил его, сказав, что они найдут другой способ вручить письмо. Не знаю, что он имел в виду, но слова прозвучали как угроза. Сейчас они отошли за угол.

– Коэцу, идите на несколько шагов впереди меня, – проговорил Мусаси. – Не хочу, чтобы вы ненароком пострадали из-за меня.

– За меня нечего бояться, – рассмеялся Коэцу. – Тем более, если это люди Ёсиоки, как ты говоришь. Мне они не страшны. Вперед! Мама! – обернулся Коэцу с порога.

– Что-нибудь забыл? – отозвалась Мёсю.

– Если ты волнуешься, можно послать человека к Сею и сообщить ему, что сегодня я занят.

– Нет-нет! Я переживаю за Мусаси. Но я не думаю, что теперь его можно остановить. Желаю приятного отдыха!

Коэцу догнал Мусаси, и они направились вдоль реки.

– Дом Сёю на углу улиц Итидзё и Хорикава. Он наверняка уже собрался уходить. Зайдем за ним, все равно по пути.

Еще не стемнело. Приятно было праздно идти вдоль реки, наблюдая, как вокруг суетятся люди, занятые работой.

– Я слышал имя Хайя Сёю, но ничего о нем не знаю, – сказал Мусаси.

– Немудрено, что тебе знакомо его имя. Он известен своими стихами.

– Он еще и поэт?

– Поэт, но сочинительство его не кормит. Он родом из старинной купеческой семьи Киото.

– Почему его фамилия Хайя?

– От его дела.

– Чем же он торгует?

– Хайя означает «торговец поташем». Он продает поташ.

– Поташ?

– Его используют в красильнях. У него крупное дело. Хайя торгует по всей стране. В начале эпохи Асикаги эту торговлю контролировало правительство, но потом ее передали в частные руки. В Киото три больших торговых дома, занимающихся оптовой продажей, дом Сёю – один из них. Конечно, он уже отошел от дел. Удалился на покой и живет в свое удовольствие. Видишь затейливые ворота – это дом Хайя Сёю.

Мусаси вежливо кивал, слушая спутника, но его внимание отвлекало странное ощущение в левом рукаве. Правый рукав свободно колыхался под дуновением вечернего ветерка, левый висел неподвижно, его оттягивало грузило. Правой рукой Мусаси незаметно для Коэцу вытянул кончик хорошо выделанного пурпурного ремешка. Ими воины подвязывают рукава кимоно перед боем. «Мёсю», – подумал Мусаси. Только она догадалась снабдить его этой воинской принадлежностью.

Мусаси, обернувшись, с улыбкой посмотрел на людей, следовавших за ним. Он почувствовал преследователей за спиной с того момента, как они с Коэцу свернули на большую улицу из переулка Хонъами.

Улыбка Мусаси придала духу троим самураям. Пошептавшись, они зашагали увереннее.

У ворот дома Хайя Коэцу постучал в колотушку. Появился слуга с метлой. Коэцу вошел в ворота и только в садике перед домом обнаружил, что Мусаси нет.

– Заходи, Мусаси! Не скромничай! – позвал он.

Выглянув за ворота, Коэцу увидел, как троица, сжав рукоятки мечей и выставив вперед локти, окружила Мусаси. Он не слышал, что самураи сказали Мусаси и что с мягкой улыбкой ответил им Мусаси.

Мусаси крикнул Коэцу, чтобы тот не ждал его.

– Я буду в доме. Заходи, когда закончишь, – спокойно отозвался Коэцу.

Один из самураев обратился к Мусаси:

– Нам безразлично, побежишь ли ты прятаться. Меня зовут Отагуро Хёскэ, Я один из «Десяти меченосцев дома Ёсиоки». Я принес тебе письмо от Дэнситиро, младшего брата Сэйдзюро. Прочти и дай немедленно ответ.

Мусаси, небрежно распечатав письмо, быстро пробежал его и невозмутимо ответил:

– Принимаю.

Хёскэ подозрительно посмотрел на него.

– Серьезно?

– Совершенно, – кивнул Мусаси. Непринужденность Мусаси сбила с толку самураев.

– Если не сдержишь слова, забудь дорогу в Киото! Мы уж позаботимся!

Мусаси, спокойно посмотрев на собеседников, улыбнулся, но ничего не сказал.

– Принимаешь условия? Учти, времени на подготовку не остается.

– Я готов, – возразил Мусаси.

– Тогда встретимся сегодня вечером.

Мусаси двинулся было к воротам, когда Хёскэ окликнул его:

– Ты будешь здесь до назначенного часа?

– Нет, меня пригласили развлечься в веселый квартал рядом с улицей Рокудзё.

– В веселом квартале? – удивился Хёскэ. – Ну что ж, предположим, что ты будешь здесь или там. Пошлю за тобой, если задержишься. Надеюсь, уговор не будет нарушен?

Мусаси уже скрылся за воротами. Он оказался в другом мире. Сама природа, казалось, уложила неровные каменные плиты садовой дорожки. Ее обрамлял бамбук – пучки карликового, похожего на папоротник, и длинные, тонкие побеги другого вида бамбука, не толще кисти для рисования. Мусаси шел по дорожке, и ему казалось, что крыша дома надвигается на него. Открылся вид на главный вход, маленький флигель и садовый павильон, хранившие печать старины и бережно хранимых традиций. Высокие сосны стояли на страже покоя и великолепия усадьбы.

Мусаси услышал голоса и глуховатые удары – играли в кожаный мяч. Эти звуки, часто доносившиеся из-за высоких стен, окружающих усадьбу знати, Мусаси не ожидал услышать в доме торговца.

Слуга провел Мусаси в комнату, выходившую в сад. Подали чай и сладости. Один из слуг сообщил, что хозяин скоро придет. Мусаси удивился, что в доме торговца такие вышколенные слуги.

Сидевший в комнате Коэцу поежился.

– Солнце село, и сразу похолодало, – заметил Коэцу.

Он хотел задвинуть сёдзи, но ничего не сказал слуге, потому что Мусаси любовался цветущими сливовыми деревьями. Коэцу безуспешно попытался погрузиться в любование природой.

– Над горой Хиэй собираются тучи. Северный ветер нагнал. Не холодно, Мусаси?

– Ничуть, – простодушно отозвался тот, не замечая намека.

Слуга принес светильник, и Коэцу воспользовался удобным поводом, чтобы задвинуть сёдзи. Мусаси погружался в умиротворенную и приветливую атмосферу дома. Из дальних комнат неслись веселые голоса и смех, вокруг царила искренность и непринужденность. В доме, похоже, чуждались даже намека на вычурность. Мусаси показалось, будто он сидит в гостиной просторного деревенского дома.

Вошел Хайя Сёю.

– Прошу меня простить, что заставил вас ждать, – громко произнес он. Звонкий молодой голос звучал особенно громко на фоне тихой и мягкой речи Коэцу. Хайя Сею был лет на десять старше друга, но гораздо живее. Коэцу представил хозяину Мусаси.

– Племянник Мацуо Канамэ? Прекрасно его знаю!

Мусаси решил, что Сёю знаком с его дядей через дом Коноэ, удивившись в душе тесному переплетению интересов богатых купцов и придворной аристократии.

Легкий на подъем старый купец скомандовал:

– Пора в путь! Собрался выйти засветло, чтобы немного прогуляться, однако уже стемнело. Придется нанять паланкин. Молодой человек с нами?

Прибыли носильщики с паланкином. Впереди понесли Коэцу и Сёю, следом Мусаси, который впервые в жизни оказался в паланкине. Около конюшен Янаги носильщики, от которых валил пар, замедлили шаг.

– Холодно! – пожаловался один.

– Ветер пронизывает насквозь!

– Весна называется!

Фонари раскачивались в такт шагов, огонек мерцал, порой едва не угасая. Сгустились черные тучи, предвещая студеную ночь. Вскоре взору Мусаси открылась сверкающая картина оживленного района, огоньки которого казались ему множеством светлячков, кружащихся в ночной мгле.

– Мусаси! – позвал Коэцу. – Мы устремляемся в самую гущу огней. Неплохо ворваться в них с налета!

Коэцу рассказал, что раньше веселый квартал находился на улице Нидзё рядом с дворцом, но три года назад градоначальник Итакура Кацусигэ приказал выдворить куртизанок из центра, поскольку шум, вульгарная музыка и фривольные песни нарушали покой жителей окружающих домов. Но квартал, переселенный на пустырь в Янаги, быстро освоился на новом месте. Здесь, по словам Коэцу, зарождалось все, что потом становилось модным в Киото.

– Можно сказать, что квартал Янаги-мати создал всю современную культуру. – Коэцу на минуту умолк, прислушиваясь. – Ты слышишь звуки струн и пение?

Такой музыки Мусаси прежде не слышал.

– Это сямисэн. Он произошел от трехструнного инструмента с островов Рюкю. Под сямисэн здесь сочиняют множество песен, которые потом расходятся по всей стране. Как видишь, здесь не просто увеселительное место, поэтому здесь следует держаться пристойно, хотя обитательницы Янаги-мати ведут своеобразный Образ жизни.

Носильщики свернули на боковую улицу. Огни бесчисленных фонарей, развешенных на ветках ив, отражались в глазах Мусаси. Квартал, перенесенный на новое место, сохранил старое название «Янагимати» – «Квартал Ив». Ива давно стала символом веселого квартала.

Коэцу и Сёю пользовались известностью в заведении, куда прибыли гости. Их приветствовали почтительно, хотя и с оттенком принятой здесь игривости. В таких домах завсегдатаям присваивают шутливые имена, что было непременной частью развлечений. Коэцу называли Мидзуоти-сама – «господин Ниспадающий Ручей», в честь ручья в его усадьбе, а Сёю звали Фунабаси-сама – «господин Навесной Мост», из-за моста рядом с его домом.

Стань Мусаси частым гостем, и он бы получил прозвище, вот только у него не было постоянного дома, с которым можно было бы связать новое имя. Хозяин заведения, в котором они находились, был известен как Хоясия Ёдзибэй, хотя его чаще называли Огия, по имени заведения. Оно и «Кикёя» были лучшими в Янаги-мати. Они не знали себе равных в квартале. Первой красавицей «Огия» была куртизанка высшего ранга «таю» Ёсино, а в «Кикёя» – «таю» Мурогими. Обе красавицы славились на всю страну не менее самых крупных даймё.

Мусаси старался не глазеть по сторонам, но изысканность и пышность убранства заведения, не уступавшие роскоши дворцов, заворожили его.

Филенчатый потолок, резные рамы сёдзи, полированные перила, крошечные сады во внутренних двориках ласкали глаз. Мусаси застыл, рассматривая роспись на дверной створке, и не заметил, как его друзья прошли во внутренние помещения. Коэцу вернулся за ним.

Серебристые Фусума комнаты тускло мерцали в ярком свете ламп. Комната выходила в сад камней в стиле Кобори Энсю. Белый песок и композиция из камней воссоздавали китайский горный пейзаж, который любили изображать художники эпохи Сун.

Сёю, ворча на холодную погоду, опустился на удобную подушку и ссутулился. Коэцу, расположившись в непринужденной позе, усадил и Мусаси. Девушки-служанки принесли сакэ. Заметив, что сакэ остывает в чашечке Мусаси, Сёю велел ему выпить.

– Пей, юноша! И снова налей!

Повторив совет дважды, Сёю начал сердиться.

– Кобосацу! – позвал он одну из девушек. – Заставь его выпить. Мусаси, что с тобой? Почему не пьешь?