Текст книги "Американская ржавчина"

Дуэйн сказал, ему принесут какой-нибудь еды из тюремной лавки, но это же денег стоит. Нет, с него ничего не спрашивали, но он же не дурак, такие услуги не бесплатны. Но и тут выбора нет. Ясно же, что он настроил против себя всю тюремную шпану. Дуэйн и Черный Ларри обещали, что уладят дело, надо только, чтобы он пока не вертелся под ногами. Какие-то интриги, тайные договоры, он не в курсе, но придется довериться парням. Он сидел неделю в окружной тюрьме, но там все было по-другому, там народ замели за вождение в пьяном виде, хулиганство, за всякую ерунду, там люди через неделю-другую возвращались в нормальную жизнь, а тут все иначе, тут люди живут, этот мир и есть их нормальная жизнь.

От рассуждений не легче. Задача-то не победить в матче или в драке, тут вообще не про победу речь. Еще одна его проблема – вопрос отношения к жизни вообще. У него все нормально. Просто отлично, можно сказать. И все обязательно разрулится, нет оснований для пессимизма, он ведь тут даже не за дело, он выпутается, это ведь только прокурор на него наезжает, а вообще он тут ненадолго, точно. Он еще будет рассказывать эту историю по барам как забавное приключение. Он совсем не такой, как остальные здесь, все скоро выяснится, и нет причин думать иначе.

3. Айзек

Айзек не представлял, сколько уже трясется в этом поезде; от вида проводов, ритмично поднимающихся и опускающихся по ходу движения, мутило. Несколько раз они останавливались, пропускали другие составы, часами он скучал, ужасно устал, но не было смысла слезать с поезда – он и так потратил несколько дней, чтобы забраться на него.

Потом ехали вдоль автострады, быстро, обгоняя автомобили. Очень много звуков, даже не различить, стук колес и вагонных сцепок, шум ветра, и вдруг заскрежетали тормоза, оглушительно, вагон опасно накренился вперед, грозя раздавить его, остальные вагоны зашатались и резко дернулись назад, и толчком его едва не сбросило с платформы прямо под колеса.

Будь внимательнее. Едва не разобрали на запчасти. Странствие – либо отрадно, либо горестно. Нет, в основном, конечно, скучно. Когда вокруг открытые просторы, холмы видны до горизонта, еще ничего, а порой лишь узкие просветы между деревьями, зеленая стена перед глазами, приступ клаустрофобии. Хуже всего тоннели.

А кстати, Поу, как он там сейчас, чем занят? Вероятно, трахает твою сестру. Или наливается где-нибудь пивом. Но все-таки он бросился в реку спасать тебя – и этого не отменить. И согласился участвовать в твоей сомнительной шалости. Верно, а потом затеял идиотскую драку. Лучше бы сбежал в одиночку.

Он в очередной раз сменил положение, площадка была все-таки очень маленькой, короткой для его ног, нет, кажется, ни одной части тела, которая не затекла бы и не ныла. Взобравшись по лесенке, Айзек устроился на горе угля, отсюда отличный вид, самая высокая точка поезда, даже видно Барона в семи или восьми вагонах впереди, тоже сидит на куче угля и обозревает окрестности. Приятно. Холодно только. Летом будет полегче. Чуть позже он сполз вниз, свернулся клубочком в закутке, где не слишком дуло. Крошечный треугольник между внутренним углом бункера и внешней обшивкой вагона. Грязно, и в тело постоянно впиваются мелкие камешки, но зато он согрелся. Выглядит сейчас, наверное, как шахтер. Завернись в спальник. Самое безопасное место для сна – никто тебя не достанет в несущемся поезде. Когда ты в последний раз мыл голову? Несколько месяцев назад. Поешь чего-нибудь. Он откупорил банку сосисок и жадно съел их, сплевывая крошки щебня, прилипшие к пальцам. Так и не понял, полегчало или нет, попил воды.

Проснулся поздно. Все болит. Негде вытянуться. Уже темнеет, целый день он проторчал в этом поезде. Понять бы, где они сейчас, только деревья мелькают. Англия, Франция или Германия. Вообрази вместо. Огайо, к примеру. Вот разве что мы сейчас должны приближаться к Мичигану. Нет способа уточнить, пока не доберемся до места, – в любом случае вокруг абсолютно новый мир. Наслаждайся моментом.

Спать или не спать, разницы никакой. Между сном и бодрствованием серая муть. Тусклый синий свет через вагонную щель и вид на состав позади. Шум поезда, вибрация, и ты часть этого организма, тоже дребезжишь и трясешься. Мясо размягчается. И прости нам вялость нашу ежедневную, как-то так. Опять кромешная тьма – очередной туннель. Грохот оглушает – вставь беруши. Молись, чтоб скорее закончилось, – копоть и дым. В длинном туннеле вполне успеешь задохнуться. Туннель покороче, пожалуйста. Дым все гуще и гуще, все ядовитее, глаза режет. Он высунул голову над платформой – так еще хуже. Потеряешь сознание здесь – и все, больше не очнешься. Самоубийца, надышавшийся ядовитого газа. Будешь засыпать, держись подальше от колес, отползи внутрь. Внутри безопаснее.

Внезапно вновь свет и тишина. Выбрались, прежде чем. Он свесил голову наружу, к очередной стене зелени, мимо которой мчался поезд, вдохнул свежий воздух, и его вырвало. С чего бы? Сосиски за доллар пятьдесят. Собачья еда. Ты сознательно это съел.

Неловко извернувшись, Айзек устроился на рюкзаке, но так, чтобы видно было мир снаружи. Сейчас уже гораздо темнее, минут через десять наступит ночь. Такова вся их жизнь. Альтернатива не лучше. Из подобной жизни и явился Швед, и потому они так разозлились, обнаружив нас в заброшенном здании. Мы посягнули на их простые радости.

Давай-давай, буди в себе чувство вины. Лучше бери пример со старика: не признавай, что ты мог быть не прав. Лги самому себе – и обретешь истинное счастье. Ли и Поу не лучше. Для такой зависимости, вообще-то, нужна особая “горячая линия”. Нет, Малыш должен взять на заметку. В этих холмах есть золото. Оригинальная бизнес-модель. Дарование прощения. Лги, жульничай, воруй – и Малыш простит тебя. Добро пожаловать в Церковь Малыша. Следуйте инструкциям и обретете вечную жизнь. Шестнадцать девственниц и клавесин. Твои грехи прощены, будь ты мужчина женщина или дитя. Одна лишь вера спасет вас – истинно верующие плодитесь и прелюбодействуйте. Да обретете прощение в рефлексии. Сияние блюда для пожертвований.

Швед из головы не выходит. Мне больше нет до него дела, убеждал он себя. Дай мне воды и света, и я разрушу храм. Иисус Христос? Нет, просто лох. Свет, жизнь и любовь. Старик сказал, ему никогда не нравилось мое имя – звучит уж очень по-еврейски. Мать настояла. Я Истина и Свет. Я истина в ноже. Траектория движения брошенного предмета, перпендикулярно земле: по оси игрек 9,8 метра в секунду в квадрате, по оси икс ноль, начальная скорость двадцать пять метров в секунду, начальный угол пятнадцать градусов. Сопротивлением воздуха пренебречь. Допустим, полет предмета прерван столкновением с человеческой головой.

Ты сходишь с ума. Молодой человек, вы заткнули Наукой дыру, оставленную Богом. У матери была обратная проблема: затолкала Бога в дыру, оставленную для… Но тайну она унесла с собой. Предпочла этому миру иной. Небольшой изъян в ее планах – где она в итоге? Только темнота. Если таково небытие.

Он долго сидел так, глядя на проносящиеся мимо деревья, боясь коснуться глаз, чтобы грязь не занести. Давай промой глаза. Снаружи меж тем окончательно стемнело.

4. Харрис

Днем позвонил Глен Патаки. Бад, это Глен Патаки, давненько не виделись. Почему бы нам не выпить вечерком у меня на яхте?

Глен на двадцать лет старше Харриса, местный мировой судья, это он в прошлый раз вступился за Билли Поу. Первый человек, с которым Харрис встретился, прибыв в Бьюэлл, – Глен был шефом полиции, когда Харрис служил сержантом. Первый не деловой звонок за восемь или девять месяцев. Едва ли случайно, решил Харрис.

Дорога вела то вверх, то вниз по склонам холмов, среди лесов и полей, внезапно ныряла в овраги, а следом открывались долины, прежде незаметные, вы добирались до высшей точки пути, но по-прежнему не могли охватить взглядом окрестности, земля пряталась в своих собственных складках. И яркая зелень повсюду, низины заболочены.

Хо бросил на стол утреннюю газету с портретом Билли Поу на первой полосе, отличная история, звезда футбола – убийца. Читатели обожают такие истории. К вечеру во всем Бьюэлле, а может, и во всей Долине не найдется человека, который не слышал бы об этом деле.

Спускаясь по длинному склону, он перешел на третью передачу, чтобы тормоза не перегревались. Харрис отлично помнил время, когда до пенсии оставалось десять лет, а сейчас можно начинать обратный отсчет – восемнадцать месяцев. До конца жизни. Он надеялся, что теперь события будут развиваться быстрее. Интересно, это у всех так, в смысле, врачи или адвокаты, они думают так же? Ему сейчас пятьдесят четыре, когда стал шефом, было сорок, самый молодой шеф полиции в истории города, самый молодой во всей Долине, Дон Канко его выдвинул, под мощным давлением таких людей, как тот же Глен Патаки, к примеру. В те времена у него под началом было четырнадцать человек и еще шестеро – резервистов, на неполном дне. Сейчас ровно наоборот.

Харрису было девятнадцать, когда он записался в морскую пехоту, указал полицейскую службу как предпочтительную военную специальность, и сейчас, тридцать пять лет спустя, он удовлетворен решением, принятым в юности, и не стал бы его менять. Мне нравится моя жизнь, вот так. Быть счастливым – это тоже труд. Это она тебя научила. Возможно, сам факт, что ты вынужден прилагать усилия, дабы почувствовать себя счастливым, вызывает сомнения в твоей нормальности. Но других вариантов нет. Если ты ведешь достаточно комфортную жизнь, а жизнь у него именно такова, каждое утро приходится совершать выбор. Каким сегодня будет день – радостным или печальным? Послушай только, какую хрень несешь. Единственный, кому ты излагаешь свои теории, – это твой пес Фур.

Он запросто представлял, как волочится за Грейс до старости лет, и его это вполне устраивало. Никогда не приближаться настолько, чтобы загореться всерьез или потеряться. Но так, чтобы она всегда была неподалеку, за ближайшим холмом. Вполне достаточно, чтобы не искать никого другого. Сама не подозревая, она была его тихой гаванью.

Она не виновата, что у нее на шее висит такой тип, как Билли Поу; это огромная жертва. Не будь таким сентиментальным. Но что поделать, вот такой он человек. Он и за Фура вечно беспокоился, когда пес задерживался где-то в своих собачьих странствиях.

Заметив указатель на причал, Харрис свернул на дорогу, ведущую вниз, через зеленый туннель, образованный густо растущими деревьями. Сколько он уже живет в этих краях? Двадцать три года. А прежде шесть лет в полиции Филадельфии и четыре года в военной полиции. У него не было четкого плана, завербовался, потому что лучше так, чем быть призванным. Говорили, что говнюки младшие лейтенанты опасаются посылать военных полицейских на самоубийственные задания, к тому же выходишь в отставку, если вдруг захочется на гражданку, с нормальной специальностью, с которой вполне можно устроиться.

На парковке уже стоял черный “линкольн” Глена Патаки, солидная машина, свежеотполированная. Люди делятся на тех, кто полирует свои машины, и тех, кто этого не делает. Следующий уровень – те, кто моет машины, и остальные. Харрис как раз из последних.

Глен ждал на борту яхты, издалека махнул Харрису, едва тот показался на берегу. “Карвер” тридцать восемь футов длиной, два мотора 454 “крусейдер”. Яхта, как называли здесь речные суда. У Харриса тоже было собственное место у причала, но его девятнадцатифутовый “валиант” уже три года как вытащен на сушу. Рано или поздно надо будет продавать. Лодка – это как вторая собака, только от нее не дождешься любви и привязанности в ответ на половину жалованья, выложенного на ее содержание.

– Какой денек, а? – Глен повел рукой, будто представляя окрестности. – Всего пара миль от города, а как на другой планете.

Это и вправду другой мир. Вокруг Бьюэлла тоже леса, но здесь, в южной части Долины, никакой промышленности. Только деревья, склоняющие ветви низко над водой, да сама река, мутная и медленная. Тихо, лишь иногда лодка проплывет или баржа на буксире.

Харрис взобрался на яхту. Глен сразу предложил сесть.

– Бад, к дьяволу церемонии, я позвал тебя, потому что тут появился парень из “Вэлли Индепендент”, шныряет повсюду и вынюхивает, допытывается, не было ли у нас каких дополнительных фактов.

– Фактов чего?

– Мол, не забыли ли мы внести в дело ценные доказательства. Короче, он выискивает всякое дерьмо, которое указало бы на Билли Поу как на убийцу.

– Нечего тут искать. Если это единственная причина, по которой ты заставил меня тащиться в такую даль.

– Я скучал по тебе, малыш, – вздохнул Глен. – Ты знаешь, вот подлинная причина.

– Знаю.

– И еще мне недавно пришло в голову, что служба моя заканчивается. Подумал, нам стоит обсудить это.

Харрис угрюмо уставился на собеседника.

– Да все нормально, – продолжил Патаки. – Просто пораскинул мозгами и прикинул, что ты мог бы занять мое место, когда я уйду.

– Никогда об этом не думал.

– Никогда?

– Точно тебе говорю.

– Прекрасно тебя характеризует, Бад. Я могу назвать с десяток человек, которые, предложи я им подобное, тут же начали бы лизать мне задницу.

– Знаешь, я бы для начала выпил.

– Разумеется. Ты знаешь, где тут все.

Порывшись в холодильнике, стоявшем тут же, Харрис выудил пиво “Миллер”.

– С профессиональной точки зрения и имея на тебя некоторые планы хотя бы на пару лет, я полагал бы, что тебе лучше держаться подальше от газетчиков и от Билли Поу, – сказал Патаки. – Включая и его мать.

– Не беспокойся насчет меня, жирный болван.

– Единственное, что дает мне надежду, это тот факт, что, как я слышал, улики против него неопровержимы.

– Я делал это не ради него, а ради его матери. Про него всегда ясно было, что парень пропащий.

– Зря ты не женился, сам себе подгадил, – усмехнулся Патаки. – Люди хотят, чтобы те, кто защищает общество, вели нормальную жизнь. И безгрешную. Вроде меня.

– Я тебя понял. Честно, я ценю, как ты в прошлом году из кожи лез ради меня. Прости, что это тебе вышло боком.

– Нет, Бад, ты тут ни при чем, просто я старый пьянчуга и сдрейфил, не говоря уж о том, что пил мартини с этим долбоебом Хаком Крамером, и он замотал меня вконец.

Хак Крамер был мэром Бьюэлла, и его, как Дона Канко, сцапали на аферах с городской канализацией.

– Крамеру есть о чем побеспокоиться и кроме тебя.

– Имей в виду, что твоя должность назначаемая, Бад. Рискуешь оказаться на пенсии в округе Дэниэл Бун, и года не пройдет, как сунешь себе ствол в рот. Ты общественное животное, как и все мы.

Харрис равнодушно пожал плечами.

– Я тебе не завидую, – продолжал Патаки. – Слыхал про чертов бюджет, теперь, зуб даю, появится больше долбаных совместителей.

– Оно и к лучшему.

– Я не могу даже нанять твоих парней выписывать штрафы, половина из них вкалывает по двадцать четыре часа в сутки, сдают смену в Чарлрое, едут в Бьюэлл, а заканчивают день в Браунсвилле. А живут при этом в округе Грин. Не представляю, насколько уж они в состоянии уследить за порядком.

– Они вообще-то не должны работать больше двенадцати часов подряд.

– Откровенно говоря, мне насрать, чем они заняты, – фыркнул Патаки. – Пока они выдают повестки в суд. Еще десять лет назад я закрывал шесть тысяч дел в год, а сейчас – меньше четырех с половиной. Моему офису выделяют четыреста пятьдесят тысяч против восьмисот прежде. И твой бюджет урезан. Черт, да мы за одни парковки выручали сто штук в год, а теперь девчонка, которая этим занимается, задницу от стула не отрывает.

– Это все звенья одной цепи.

Патаки кивнул, взглянул на часы.

– Мне пора закинуться, – сказал он. – Не возражаешь?

Вытащил из-под скамьи портфель, достал оттуда маленький шприц, задрал рубаху и уколол себя в бледный живот. Чуть смущенно улыбнулся Харрису:

– Доктора уверяют, что выпивка провоцирует диабет, но, знаешь.

– А как тогда жить вообще?

– Вот в точности мои слова. – Он отхлебнул из стакана. – Давай-ка я опишу тебе сценарий, который все крутится у меня в голове. Что, если, пока все эти трущобы не купили и не передали департаменту под Восьмую программу, мы бы просто спалили их к чертовой матери, скажем, году в 1985-м, и каждый пустующий дом в городе был бы разрушен, прежде чем в нем кто-то поселился. К настоящему времени половина города заросла бы лесом, да. Налоговая ставка прежняя, но людей вполовину меньше, и ни одной из нынешних проблем.

– Сотрудничество с жилищным департаментом обеспечило Дэнни Кэрролу его особняки в Колорадо и Майами. Без него. – Харрис вздохнул. – В этом корень твоих проблем.

– Этот факт я, разумеется, предпочитаю не замечать.

– Я ничего такого не хотел сказать.

– Никаких обид. – Патаки примиряюще вскинул руки. – Все знают, что ты хороший человек, Бад. Большинство копов ведут дела, как Джон Диетц, сшибая четвертаки на игровых автоматах. Но ты другой.

– У меня другие слабости.

– Твоя слабость – Грейс Поу. Вот твое уязвимое место.

– Не начинай.

– Ты с ней все еще встречаешься?

Харрис отвернулся. Он вдруг сообразил, что Фейеттская тюрьма, где содержат Билли Поу, находится в Ла Белль, ровно напротив на том берегу. Меньше мили.

– Жаль, тебя не было здесь в семидесятые, Бад. Едва ли не каждые три года департамент покупал новые патрульные машины, с двигателями “корветт”. А потом наступили восьмидесятые, а потом мы не просто потеряли работу, но у людей вообще не осталось в жизни ничего хорошего, негде проявить себя. И надо радоваться, если есть шанс возить шваброй или выносить горшки. Мы откатываемся назад как нация, возможно впервые в истории, и виной тому не подростки с зелеными волосами и железяками в носу. Меня лично это не коснулось, но невозможно отрицать тенденции. Настоящая проблема в том, что у среднестатистического гражданина нет работы, в которой он мог бы реализоваться. Потеряешь гражданина – потеряешь страну.

– С тобой что, жена перестала разговаривать или чего?

– Я старый и жирный, – гордо констатировал Патаки. – Мой удел рассуждать и теоретизировать.

– Тебе надо больше пить, – посоветовал Харрис. – Или подыскать стажера.

– Я так и делаю. И да, постараюсь.

Они помолчали. На других лодках тоже сидели люди, любовались берегами и солнцем, садящимся в воду, тоже выпивали, как Патаки с Харрисом. Многие из лодок никогда не покидали причала – топливо чересчур дорого. Люди приезжали на реку посидеть и выпить, а потом возвращались домой, так и не запустив двигатель.

– Кто попадает под топор? – поинтересовался Патаки.

– Хаггертон. И еще Миллер и Борковски.

– А новенький?

– Он делает больше, чем все остальные, вместе взятые.

– Но Миллер и Борковски – лейтенанты.

– Только Миллер. Борковски провалил экзамен. И вообще новый парень выполняет половину его обязанностей сверхурочно.

– У тебя будут проблемы с профсоюзом.

– Разберусь.

– Он китаец?

Харрис кивнул.

– Похоже, он тебе нравится, – заметил Патаки. – Это хорошо.

– Догадываюсь.

– Позволь мне последнее откровение, Бад, сделай одолжение.

– Точно последнее?

– Я хочу тебе рассказать о самой лучшей работе в своей жизни.

– Почему мне кажется, что это судья Восьмого округа?

– Холодно. “Молочная фабрика Силтест”, я делал мороженое. С сорок четвертого по сорок седьмой, пока не пошел в копы. Громадное здание, бывшая мельница или вроде того, ты приходил на смену, переодевался во все свежее, прежде чем прикасаться к чему-либо, шел на облучение синим светом. Стерильная чистота была. Большие ведра с фисташками и фруктами, персики, вишни, все, что можешь вообразить, смешивается в специальных машинах. Ты, поди, никогда не видел не застывшее еще мороженое, но уверяю тебя, нет ничего прекраснее. Это рай, просто находиться там уже как в раю. Вот готова очередная партия, и ты несешь контейнеры в морозилку на хранение, и иногда, из-за влажности, потому что дверь открывают и закрывают, в морозильном отделении идет снег, штабеля мороженого до потолка и снег в середине лета. Ты готовишь мороженое, на тебя падают хлопья снега, а выглядываешь на улицу – и там девяносто градусов[31]31
  Плюс 32 градуса по Цельсию.


[Закрыть] и солнце. Это было как на небесах, правда.

Патаки потянулся к холодильнику, зачерпнул горсть льда, бросил в стакан. Потом плеснул туда еще джина.

– Не видел, куда подевался лайм?

– Никогда бы не подумал, – сказал Харрис, протягивая Патаки четвертинку лайма.

– Я вот о чем, собственно: ты идешь по накатанному пути, а может, лучше подумать о той работе, к которой ты вроде бы и не стремился никогда? Пока не стало еще хуже, как я слыхал.

– Вовсе не хуже, – буркнул Харрис.

– Разве?

Старик прав. Патаки видел его насквозь. Харрис кивнул, но лишь из вежливости.

– Все всегда становится хуже, старина. А добро не остается безнаказанным.