Текст книги "Американская ржавчина"

7. Ли

Подала отцу обед, ризотто, а на закуску insalata caprese. Французский багет купила в “Кистоун Бейкери” в Монессене. Дома у нее редко бывало время, чтобы готовить, да и Саймон предпочитал обедать в ресторане. И очень хорошо. Лишний повод порадоваться возвращению домой. Потом они долго пили кофе; Генри читал газету, а она просто тихо сидела, опустив подбородок на руки, смотрела на просторный пологий газон и кирпичную ограду. Ограда, вдобавок декоративная, немыслимая роскошь по нынешним временам, в орнаментах столько лишнего кирпича, хватит еще на целый дом. Но кирпич крошился и разрушался, как и все вокруг.

Отец пробирался через строки “Пост-Газетт”, солнце шпарило прямо в окно, мысли блуждали, Ли решила отменить собеседования с сиделками, назначенные на сегодня. А может, Поу просто все выдумал, и даже понятно зачем. Как легко было бы в это поверить. Но нет, Поу сказал абсолютную правду. Непонятно почему, но она уверена – Поу не солгал.

На первой полосе “Вэлли Индепендент” – фотография Поу и заголовок “ЗВЕЗДА ФУТБОЛА ОБВИНЯЕТСЯ В УБИЙСТВЕ”. Она спрятала газету, пока отец не увидел. Но толку-то. Вчера вечером приезжал шериф, разыскивал Айзека. Худой, лысеющий, симпатичный мужик, по всему видно, не дурак. Он ей сразу понравился, она хотела бы знать, что он думает об этой истории, но шериф пожелал беседовать только с отцом. Не слишком вежливо, но вот так. Зато она уловила главное: Поу обвиняют в убийстве того человека в мастерской, Айзек же потенциальный свидетель, но, выходит, не подозреваемый.

Отец с утра неважно выглядит. Начал сползать с кресла. И вообще он сильно сдал с тех пор, как она здесь. Это сколько уже? С субботы до сегодняшнего дня, до четверга. Шесть дней. По ощущениям гораздо дольше. Последние два дня отец не бреется, не причесывается, седые волосы в беспорядке, плечи присыпаны перхотью. Вид запойного алкоголика – нос и щеки в багровых точках, – а он и не прикасается к спиртному. Поблекшие глаза слезятся. Его время на исходе.

Они обедали в столовой, среди старой ореховой мебели; антикварная горка и комод, обои вокруг окон в пятнах сырости. Просторная комната с блестящей люстрой под высоким потолком. Ли вдруг подумала, что отец, должно быть, купил этот дом только из-за матери, хотел произвести на нее впечатление. Теперь уже не узнать.

О визите полицейского они не говорили. Было что-то невероятное в этом их обоюдном стремлении избежать конфликта. Но проблему все равно придется обсудить. Ли встала с намерением помыть посуду.

– Ты все? – спросила у отца.

– Уже пару лет как.

Улыбку она, конечно, выдавила, но не смогла заставить себя рассмеяться. Унесла в кухню тарелки, пустила горячую воду, ждала, пока не повалил пар, натянула резиновые перчатки и занялась посудой. Потом протерла плиту и столы, без всякой необходимости: утром она все уже вымыла. В Нью-Хэйвене у них, разумеется, была посудомоечная машина, а раз в неделю приходила уборщица, Ли пыталась возражать, но Саймон посмотрел на нее как на умалишенную. У нормальных людей есть прислуга.

Захлестнуло чувство одиночества, это место вовсе не ее дом, и вообще нет у нее дома, она стояла, опустив руки под струю горячей воды, а потом подумала: нечего торчать тут и жалеть себя. Ты должна пойти и поговорить с ним.

Но вместо этого поискала, что бы еще помыть. Можно прибраться на террасе, например. Час дня, олень пришел попастись на лужайке среди яблонь. Терраса пыльная и грязная, и вдобавок на кушетке, где они спали с Поу, заметное пятно. Ли подмела. Прекрасный солнечный день, и этот олень, и яблони, и холмы вдалеке, но и все, большего здешние края не могут предложить. Невозможно понять, зачем мама сюда переехала. Невозможно понять, зачем мама вышла замуж за Генри Инглиша.

Сама она, разумеется, тоже порой соглашалась на компромиссы, но это не идет ни в какое сравнение с поступками матери. Ли вышла замуж за богатого, и довольно рано. Такие рассуждения – как удар под дых. Она же не мечтала поступить в юридическую школу, ее склонности, может, лежали в другой плоскости, она бы предпочла художественный колледж или сравнительное литературоведение, но никогда не позволяла себе богемных тусовок, это вообще не обсуждалось, учитывая семейную ситуацию. С равным успехом можно было вступить в Корпус мира и посмотреть, чем дело кончится, отдаться на волю ветра, а не придерживаться строго намеченной траектории. Как Сиддхартха – камень, упавший в воду. Через несколько лет она получит степень в области страхования – и даже если у Саймона дела не заладятся, отец и Айзек не останутся без поддержки. У нее был отличный план и отличный запасной вариант. Не без изъянов, но засыпала она спокойно.

Так что то, как Ли устроила свою жизнь, никак не сравнить с историей ее матери. Та почему-то решила, что Генри Инглиш – лучший вариант. Какая же ты сука, обозвала она себя, просто сволочь последняя. Но факт остается фактом. Все могло быть гораздо хуже. Тридцать один, не замужем, родственников в Америке нет. В какой-то забегаловке к ней подсел Генри Инглиш, солидный, предсказуемый, честный мужчина. Человек, который гордился ею, который никогда не оставил бы ее, который понимал, что не достоин ее. Потом все в Долине пошло прахом, он потерял работу, мир пошатнулся, а самое главное – двое детей. Пару лет просидел без работы, а потом еще три прожил в Индиане, посылая семье деньги, пока не произошел несчастный случай.

А дальше ты поступила в колледж, и тут все переменилось. Настроение у нее скакало вверх-вниз – все выше вверх и все глубже вниз. Воскресное утро после выпускного, все отправились в церковь, а днем она исчезла. Два месяца спустя ты уехала в Нью-Хэйвен.

Она знала, что еще до отца мать была обручена с другим человеком, студентом музыкального факультета университета, но тот в последнюю минуту расторг помолвку. А задолго до этих событий мать порвала со своей семьей в Мексике, она была из богатых, но слишком горда, чтобы возвращаться ради денег, и к моменту своей смерти не общалась с родственниками уже четверть века. Ли иногда размышляла о мексиканской части своей семьи, но чисто теоретически. Встреча с ними не раскрыла бы никаких тайн, которые ей хотелось знать. Вероятнее всего, просто повергла бы в уныние.

Теперь уже не разберешься. Мать, должно быть, впала в отчаяние, или страдала от одиночества, или казалось, что ее время уходит, если она вышла замуж за Генри Инглиша. Красавица с магистерским дипломом по музыкальной композиции. Но при этом ей тридцать один, живет в чужой стране, никого из родных, некому ее поддержать, и вот он – человек, который всегда будет рядом, у него хорошая работа, и он хочет заботиться о ней. Она понимала, насколько сложнее станет ее положение, если выйдет замуж за богатого. Или, возможно, Мэри Инглиш, урожденная Мария Салинас, придерживалась тех же взглядов, что и приятели-марксисты Ли из Йеля, – солидарность, благородный пролетариат, грядущая революция. И она действительно хотела выйти замуж за работягу – последний вызов собственной семье, окончательный разрыв. В Долине встречались такие персонажи, мистер Пейнтер, учитель истории из Бьюэлла, который написал Ли рекомендательное письмо, он рассказывал, что переехал в Долину, чтобы нести идеи социализма на заводы, десять лет проработал сталеваром, потерял работу и стал учителем. Выпускник Корнелла и сталевар. Нас было много, говорил он. Красные вкалывали рядом со старыми добрыми работягами. Но никакой революции не произошло, даже близко ничего подобного, сто пятьдесят тысяч безработных, и все провернули по-тихому. Хотя очевидно, что есть конкретные живые люди, которые ответственны за решение лишить работы всю Долину, у них роскошные шале в Эспене, где они проводят каникулы, они отправляют своих детей учиться в Йель, и по мере того как заводы закрывались один за другим, их портфели с ценными бумагами становились все толще. Но, за исключением нескольких священников, которые, помните, пробрались на какую-то аристократическую церемонию и закидали “вонючими гранатами” богатенького пастора, никто и рта не раскрыл, пальцем не шевельнул в знак протеста. В этом было что-то очень американское – проклинать самого себя за несложившуюся жизнь, отказываться признать, что на твою судьбу влияют социальные силы; национальная черта – глобальные проблемы сводить к ошибкам поведения индивидуума. Отвратительная оборотная сторона Американской Мечты. Французы бы всю страну разнесли вдребезги, но остановили закрытие заводов. Разумеется, не следует произносить такие слова вслух, особенно при отце.

Терраса чисто выметена. Нет повода и дальше откладывать. Ли вернулась в дом через кухню, прошла в столовую, где все еще сидел отец.

– Пап?

– Я здесь. – Он неохотно повернулся к ней. Знал, что будет дальше.

– О чем с тобой говорил шериф?

– О приятеле Айзека, Билли. Его взяли за убийство кого-то там.

Отец вновь занялся газетой, но Ли видела, что ему неловко. Интересно, многое ли ему известно. В комнате как-то вдруг стало теплее.

– Я не думаю, что он это сделал.

– Ну, полагаю, это вполне возможно, но особенно размышлять тут не о чем. В суде разберутся.

– Мне кое-что удалось выяснить, и я абсолютно уверена, что он этого не совершал.

– Может, ты просто относишься к нему необъективно.

Пауза. Ли почувствовала, как покраснела. Отец явно хотел бы прекратить разговор, да и она сама тоже, пожалуй, но все же заставила себя продолжить:

– Он рассказал мне, что того парня убил Айзек.

– Ли, – отец и глазом не моргнул, – в прошлом году Билли Поу едва не прикончил кого-то, колотил парня по голове бейсбольной битой, и его не посадили только по одной-единственной причине, только потому, что Бад Харрис, тот полицейский, что приходил вчера, дружит с матерью Билли. Э-э, дружит в определенном смысле, ну ты понимаешь. А теперь всем им придется разгребать это дерьмо, после того как парень натворил новых дел.

– Все это я знаю, – возразила она. Но на самом деле не знала – она слышала эту историю в ином варианте.

– Да я не наезжаю на тебя, пойми. Бад Харрис думает, что Айзек там был, да, но лучше ему держаться подальше от этого дела. Он считает, что Айзека следует привлекать только в самом крайнем случае, если без него никак, и меня это вполне устраивает.

– Если будет суд, без Айзека не обойдутся, уж поверь.

– Это я понимаю. И всю ночь прикидывал, кого из адвокатов знаю в наших краях.

– То есть тебе безразлично, что Айзек оказался свидетелем такого кошмара?

– Мне очень жаль. Что еще ты хочешь?

– Я не это имела в виду. – Хотя, может, именно это. Она подошла к отцу, тот потянулся к ней, нежно сжал руку. – Я поговорила с Саймоном. Он сказал, мы можем распоряжаться его чековой книжкой.

– Справимся своими силами. – Отец еще раз сжал ее руку. – Но это приятно слышать. Достойный поступок.

Ли почти остолбенела от абсурдности происходящего. Оба только что признались, что скрывали друг от друга информацию о том, что шериф считает Айзека свидетелем убийства, что Поу считает Айзека соучастником как минимум, но при этом они продолжают вести себя будто ничего особенного не случилось.

– Что еще мы можем сделать?

– Ну, ты вроде бы уже все устроила, – пожал он плечами. – В любом случае, думаю, лучше не доверять тому, что наплел тебе Билли Поу. – Он на миг оторвался от газеты. – Не говоря уже о том, что ты теперь замужем.

Она почувствовала, как лицо вспыхнуло еще ярче, отвернулась, понимая, что, если раскроет рот, тут же разревется. Генри пошуршал газетой, смущенно откашлялся и сделал вид, будто его что-то заинтересовало в статье.

– Твоя подружка Хиллари Клинтон все выступает с речами.

Ли кивнула. Хорошо, пускай сменит тему. Отвернулась к окну, но тут он опять взял ее за руку:

– Ты хорошая дочь.

– Не уверена.

– Напрасно. Ты хорошая дочь, и я чертовски горжусь тобой.

Она кивнула, кашлянула и улыбнулась ему, а он ласково улыбнулся в ответ.

– Мне надо бы подышать свежим воздухом.

– Отлично.

На улице она уселась у кирпичной стены, окружавшей луг, или поле, или как оно там называется, дальше ущелье, пустые леса и холмы и высокий горный хребет на горизонте. Старик знал про нее и Поу, что ж, ничего удивительного. И простил ее – а вот это уже невероятно, да. А вдруг мать сумела разглядеть в нем именно такие черты.

Любопытно, что он думает о Саймоне и ее новой жизни и о том, что она ни разу не приезжала домой. Он, оказывается, совсем не такой простак, только прикидывался, потому что так удобно. Он хотел мира с ней любой ценой. Но насчет Поу ошибался. Ли вспомнила про давнюю аварию по вине Саймона и чувство, которое грызло ее тогда, – а что, если бы его не заблокировало в машине? Если бы он мог сбежать, бросить ту девушку на дороге?

И Саймон, и все остальные, такие милые с виду, всегда знают, что сказать, но внутри-то все иначе, они не станут жертвовать собой – они накрепко выучили, что им есть что терять. Так, хватит обвинений, оборвала она себя. Но вот Джон Болтон, которого взяли на Манхэттене с кокаином, – обвинения сняты, – а потом ты узнала, что с Болтоном был еще один человек, но никто не поинтересовался его судьбой. А Поу пойдет в тюрьму за преступление, которого не совершал. Из-за твоего брата.

Где-то сейчас Айзек? В Калифорнии, сказал Поу. Да какая разница. Она могла бы нанять частного сыщика, брат наверняка оставил след, билеты на самолет, на автобус – отец сказал, он забрал четыре тысячи долларов – вполне достаточно, чтоб оплатить поездку, и еще останется куча денег на обустройство, Айзек запросто проживет на макаронах с сыром. Как же вышло, что он впал в такое отчаяние? Как решился на безрассудство? Впрочем, это как раз легко понять. Ты просто предпочитала не задумываться. С самого начала было ясно, что ему нелегко придется в жизни, он не умел ладить с людьми. Не умел вести пустые разговоры, считал, что должен всегда говорить что думает и другие должны поступать так же. Его слова и поступки никогда не имели ничего общего с “что обо мне подумают люди?”. Именно потому она всегда восхищалась им как никем на свете, но и переживала за него.

Наверное, все люди с такими мозгами, как у Айзека, похожи друг на друга. Ли всегда знала, что он мог бы добиться гораздо большего, чем она, – он всерьез интересовался только по-настоящему большими проблемами, гораздо бо́льшими, чем его собственная жизнь. Идеи, истины, причины всего. Словно он сам и его существование были лишь побочным эффектом. Ее друзья в Йеле мгновенно признали в нем своего – именно такой тип личности привычен в академическом мире. Но не здесь.

А теперь он убил человека. Ли стиснула голову ладонями. Она точно знала, что Айзек виновен. Он обязательно вернулся бы в ту чертову мастерскую, чтобы спасти друга, ни секунды не колебался бы. Он меньше всего подходил для подобной роли, но это его не остановило; он сделал то, что должен был, особенно если те парни были гораздо здоровее Поу. Айзек страшно рисковал, он, конечно, боялся, но все равно вернулся. Это правильный поступок, и он его совершил.

А ты? Ли сразу обмякла, опустилась в высокую траву, пускай солнце и ветер, пускай тело ее обратится в прах и канет в землю. Я ведь не должна терзаться чувством вины. Я должна гордиться собой. Сама мысль омерзительна; всегда подозревала, что она иная, собиралась пережить всех. Хотела быть одиночкой, как мать. Мать, которая попыталась переломить себя, и это ее убило. Ли еще раз прикинула вероятность того, что ей не в чем себя упрекнуть. С папой – несчастный случай, мама умерла, а теперь эта идиотская история, никакой логики, осталось одно самое важное доказательство: ты единственная, кто уцелел.

Придется найти его. Нельзя больше ждать. Нанять адвоката, частного сыщика, проблема не решится сама собой.

Она встала, отряхнула траву, еще раз окинула взглядом деревья, поля, овраг, где они с Айзеком играли, лежали на теплых камнях, уставившись в узкую полоску неба над головами. Айзек наблюдал за птицами, он любил птиц, особенно хищных, ему нравилось знать, как они называются, а ей вполне хватало просто наблюдения. Все счастливые воспоминания из детства связаны с Айзеком, остальное время она просто ждала, когда повзрослеет.

Юрист и сыщик. Придется посвятить Саймона в подробности, и его родителей тоже. Тем легче будет представить всем Айзека – 1560 баллов на экзамене, это они поймут. Но к такому способу прибегать не хотелось. Они должны помочь Айзеку просто потому, что он ее брат. Вот и посмотрим, захотят или нет. Ну и отлично, зато все выяснится окончательно. У тебя есть собственные кредитки, с помощью или без таковой ты все равно сумеешь решить проблему. Начнем со звонка Саймону и попросим его подыскать адвоката. Он будет рад, что может принести пользу.

8. Харрис

После работы он прибрался у себя в хижине, наскоро принял душ и позвал пса в дом. Фур медленно и неохотно вернулся под крышу, понимая, чем это грозит, и повалился у ног Харриса. – Прости, дружище. – Харрис ласково потрепал пса. – Дела зовут.

Можно было бы оставить собаку бегать на воле, но койоты в последнее время стали уж очень здоровы, за двадцать лет они выросли едва не вдвое, и много их развелось в округе. Соседи устраивали облавы, винтовка Харриса била на четыреста ярдов, но он никогда не стрелял в койотов. Благородные звери потому что. У них есть характер – заставляют других животных считаться с собой. Пумы, волки, они все такие. Гордых зверей нельзя убивать без самых серьезных причин.

– Такая судьба, дурья ты башка. Сиди дома – или будешь сам себя кормить.

Конечно, он ни за что не допустил бы этого. Скорее, наоборот. Ладно. Он ласково оттащил Фура подальше от входа, погладил на прощанье и запер дверь.

Уже через десять минут Харрис ехал по шоссе в сторону дома Грейс, сам не понимая зачем. Одевшись, он посмотрел на себя в зеркало и подумал: раздеваться в следующий раз ты будешь с ней, но сейчас уже не был в этом уверен. Забавное совпадение, она позвонила ровно в тот момент, когда ее сына взяли за задницу. Он мотнул головой: хватит. Он многое знал о человеческих слабостях и заранее простил их тем, кого любил. Грейс он простил. Ее сын влипал в истории с тех пор, как подрос. Харрис сделал все, что мог. Он переговорил с Гленом Патаки и Сесилом Смоллом о досудебном соглашении. Уломал Сесила Смолла на максимально мягкое наказание, а потом Билли вышел на свободу и убил человека.

Это просто защитный рефлекс, она надеялась, что он совершит чудо, но слишком поздно, колеса завертелись, и Билли арестовали. Харрис чувствовал, что закипает, едва не ударил по тормозам, уже начал поворачивать руль, ну и хорошенькую жизнь он себе устроил, так старательно развивал самообладание, и вот на тебе. Однако взял себя в руки и заставил спокойно ехать дальше, гнев быстро улетучился. Почти все в жизни вот так, растворяется почти мгновенно. “Что за хрень”, – громко сообщил он рулю. Тоска какая.

Есть еще Верджил, кстати. Гнев накатил вновь, гнев и боль, но ни намека на угрызения совести, как будто так и надо. Верджил Поу не смог удержаться на работе, гнусный, тупой, прирожденный лжец. Правда, Грейс цепляется за него добрых двадцать лет. Дважды Харрис помогал егерям задерживать папашу Верджила, в их семейке все браконьеры. И еще эта история с ворованной медью. Все всё понимали про Верджила. Все, кроме Грейс. И чьего сына ты покрываешь? Да, подумал он, тут он тебя победил. Вот почему ты не засадил его, а? Один раз ты внес его в компьютер, два действующих ордера на арест, всего-то и надо было – снять трубку телефона. Но не такой человек Бад Харрис.

Вот и город, старый полицейский участок, новый. Он своими глазами наблюдал Закат, закрытие заводов и последовавшее за ним Великое Переселение. Переселение никуда – тысячи людей отправились в Техас, а то и десятки тысяч, в надежде получить место на нефтеразработках, но подходящей работы там было не так уж много. Так что в конечном счете их положение оказалось еще хуже – нищие и безработные, вдобавок рядом ни одной родной души. Остальные просто исчезли. Бесследно. Он видел парней, которые соглашались на четыре пятнадцать в час вместо прежних тридцати, здоровенный сталевар с каменным выражением лица укладывал в пакет его покупки в супермаркете, но не все могли смириться с таким унижением. Он ведь переехал сюда в поисках спокойной жизни, хотел быть копом в маленьком тихом городке, а не колотить дубинкой по головам в Филадельфии, но после краха производства его служба быстро изменилась – вновь настало время дубинок. От природы у него, наверное, не было таких способностей, но он выучился, целую науку разработал, теперь умеет читать по лицам. Не надо было отпускать Верджила, это ошибка. Но он поступил так из гордости.

На этот раз с Грейс все иначе, он не мог сказать почему, но чувствовал, что ее тупой пентюх больше не возникнет на горизонте. Третий лишний отвалил. Ага, третий лишний – это ты. Не поймешь. Есть люди, которым суждено помереть в одиночестве, может, ты как раз из таких. Ты немножко забегаешь вперед, дружок.

Он свернул на грунтовку к трейлеру Грейс. Еще есть время повернуть назад – ночь будет ясной и холодной, у него полная коробка сигар, бутылка отличного скотча, пес будет счастлив, если хозяин вернется. Шезлонги разложены, можно посидеть вечером на свежем воздухе, на Рождество он выпендрился и сменил свой старый спальник на дорогущую модель, которую выпускает фирма в Колорадо, всю зиму торчал вечерами на террасе, любовался горами, и пофиг, холодно на улице или нет, даже после снежной бури, на десятки миль вокруг мир застыл, и абсолютная тишина, только лед потрескивает на морозе, а в спальнике тепло. И такое чувство, будто ты единственный человек на белом свете. В один из таких дней он подумал, что надо бы купить телескоп. Ну может, на следующее Рождество.

Дорога заканчивалась глинистым обрывом над рекой прямо у трейлера Грейс. Она ждала его на крыльце, он вручил бутылку вина, тихонько поцеловал в губы, она подкрасилась, от нее нежно пахло духами.

Проходя за ней следом в дом, он словно смотрел на себя со стороны, откуда-то сверху, будто одна часть его личности вышла из тела, соревнуясь с другой; он решил понаблюдать, которая одержит верх – Душевный Покой или похотливый старый коп. В доме вкусно пахло едой – свежеприготовленная рыба, жареный чеснок, хлеб. Но вместо кулинарных комментариев он произнес:

– Я не знаю ничего нового о Билли.

И зачем сказал? Самосохранение. Душевный Покой.

– Я думала, мы договорились не обсуждать эту тему, – нахмурилась Грейс.

– Знаешь, я уверен, у тебя это из головы не идет.

– Да, но. – Она виновато улыбнулась. – Бокал вина?

Он смотрел, как она двигается, как отрезает ломоть итальянского хлеба, который заботливо подогрела, мажет маслом. Хлеб хрустящий снаружи, внутри мягкий, и Харрис жует его и чувствует, как постепенно успокаивается, и он счастлив. А потом опять включился Душевный Покой:

– Вчера вечером я заглянул к Айзеку Инглишу – на тот случай, если прокурор узнает, что они были вместе с Билли. Но парень уехал.

Грейс недоуменно пожала плечами. Не знала, что сказать на это, и определенно хотела бы прекратить разговор.

– Он ушел утром в воскресенье, и с тех пор родные ничего о нем не слышали.

– Бад, – взмолилась она, – ну пожалуйста.

– Ладно, прости.

– Съешь еще хлеба.

Он взял еще кусок и тут же раскаялся, что затевает эти дурацкие психологические игры, это для тебя игра, а не для нее. Другая часть его тут же подсказала: нет, она тоже играет, просто ты не замечаешь. Харрис уставился на ее задницу, когда Грейс отвернулась за штопором, отличные формы, она чуть прибавила в весе, но прекрасно выглядит, кожа у нее нежная, в милых веснушках, пепельная блондинка, и вообще кажется моложе своих лет.

– Не могу найти чем открыть, – сказала она. – Может, выпьешь бурбон?

Он кивнул, сел за низенький столик, а она плеснула им в стаканы виски. Все, конец. Даже Тихую Гавань можно торпедировать.

– Давай по глоточку, – улыбнулся он.

– Ты что, слабак, Бад Харрис? – И она одним махом прикончила свою порцию.

– Смотри-ка, еще ни в одном глазу, а уже такая бойкая.

– Да, она такая. – Но Грейс уже притихла, печально глядя на пустой стакан, и Харрис понял, что все испортил. Шесть минут. Почти норма.

– Кто он? – спросила она.

– Ты о ком?

– Тот, из-за кого арестовали Билли.

Ей не станет легче, если рассказать. Может, лучше промолчать, узнает позже. Но потом решил: нет, уж лучше сейчас. Поедешь домой, разожжешь камин, свернешься у огня рядом с собакой.

– Да никто в общем-то, безработный автомеханик. То в тюрьме, то на воле. В Браунсвилле зарегистрирован по двум адресам.

Она закрыла лицо ладонями.

– Господи, Бад. Не понимаю почему, но мне это важно знать.

– Прости.

– Я выпью еще, – сказала она. – Наливай, щедрее.

Он молча отодвинул бутылку подальше.

– Они порезали ему горло, Бад. Его пытались убить, он защищался.

– Он молчит, Грейс, в этом вся проблема.

– Это сделал Айзек Инглиш. Только поэтому Билли не скажет ни слова.

– Билли ни разу в жизни не отказался от драки, а в малыше Инглише всего сто десять фунтов. Тот, который погиб, ростом шесть футов восемь дюймов.

– Так все они рассуждают, да?

– Люди встревожены тем, во что превращается город. Они боятся, что у нас будет так же жутко, как в Доноре или Републике… – Он оборвал сам себя. – Пока он не встретился с адвокатом, мы просто гадаем на кофейной гуще. Вот заговорит, тогда и начнем переживать.

Они замолчали. Харрис слышал, как тикает таймер в духовке, не сгорела бы рыба, и будут ли они вообще ужинать или как. Грейс уставилась на пластиковый столик, будто Харриса вовсе здесь не было.

– Нет смысла волноваться, потому что его уже фактически нет. И бесполезно даже переживать, да? Ты это пытаешься мне сказать.

– Нет, – возразил он. – Вовсе нет, я совершенно не об этом.

Она заплакала, и он попробовал обнять ее, но она не реагировала, просто сидела и плакала. Харрис долго смотрел на нее, сидя по другую сторону стола и не зная, куда деть руки, такое чувство, что надвигается нечто, а потом в ушах зазвенело и накатила дурнота. Он понимал, что надо бы встать и выйти на воздух. Вместо этого потянулся к Грейс, взял ее лицо в свои ладони.

– Прости, – прошептала она. – Не могу с собой справиться.

– Ничего, так бывает поначалу.

– Это прикончит меня.

– У тебя нет пока оснований так убиваться, он даже не встретился с адвокатом.

– Пожалуйста, не надо.

– Я не просто пытаюсь тебя обнадежить.

– Для нас уже поздно, это так.

Он поцеловал ее, и она отстранилась на миг:

– Не нужно делать это, только чтобы меня успокоить.

– Я и не собирался.

Она позволила поцеловать себя еще раз.

– Потерпи пару дней. Появится адвокат – и все изменится.

– Хорошо.

Она протянула ему руку, а потом подошла, села к нему на колени, обняла, нежно поцеловала в шею. Он не шелохнулся, просто сидел и наслаждался ощущением. Она целовала его. Он гладил ее по волосам. Чувствовал, как часто бьется ее сердце, или это его сердце, странное покалывающее ощущение, сначала в горле, потом охватило все тело.

– Мне нужно припудрить носик, – шепнула она.

Она ушла в ванную, а он так и не двинулся с места. Она вернулась, опять устроилась у него на коленях, ухватила его за петли на ремне, как детишки хватают отца, прижалась тесно к груди, а он нежно поцеловал ее в макушку, и так они долго сидели, обнявшись. Когда она наконец подняла голову, лицо ее прояснилось.

– Прости, я пообещала себе, что не буду вспоминать об этой истории, пока ты здесь. – Улыбнулась и игриво поерзала. – Черт, веду себя как подросток. Сначала изнываю от желания, потом рыдаю, потом опять пристаю.

– Думаю, сначала ты должна меня как следует покормить. Чтобы я не чувствовал себя распутным бабником. – И добавил: – Шутка.

– Ха-ха.

– Ха.

Он выпрямился, отстегнул кобуру с пистолетом, потом встал и положил оружие на холодильник.

– Зачем ты это принес?

– Ты же знаешь, я живу один.

– Раньше ты оставлял оружие в машине.

– Времена изменились, – пожал он плечами. – А что у нас на ужин?

– Форель.

– Прямо из реки?

– Может, я и живу в трейлере, конечно, но.

– Я не это имел в виду.

– Сядь уже.

– Я займусь вином.

Повозившись с минуту, он вытащил пробку ножом.

Решил заодно открыть и вторую бутылку.

Они поужинали, рыба удалась, нежная, с хрустящей солоноватой кожицей, и еще Грейс сделала к ней сладкий сливочный соус, что-то французское. Он собрал весь соус хлебом и от рыбины оставил только кости. Хотел было съесть и щечки, как учил Хо, но подумал, что это будет чересчур.

– В жизни не ел рыбы вкуснее.

– Интернет, – улыбнулась Грейс. – Дар Господень людям, если честно.

Когда они уже вымакали весь соус и прикончили вторую бутылку вина, она сказала:

– Могу я задать еще один вопрос?

Он кивнул.

– Кто этот общественный защитник, о котором ты толкуешь?

– Она отличный специалист, и думаю, смогу уговорить взяться за это дело именно ее вместо наших записных идиотов. Возможно, в будущем ее ждет неплохая карьера где-нибудь еще, но сейчас она тратит время на исполнение, так сказать, общественного долга. Надеюсь, ее пример пристыдит наших бездельников и они активнее зашевелят своими задницами.

– Женщина, значит.

Харрис кивнул.

– Меня устраивает.

Они вновь умолкли и долго смотрели друг на друга.

– Прости, что опять заговорила про это.

– Ты его мать. И мы можем говорить об этом столько, сколько пожелаешь.

– Откроем третью бутылку?

– Я бы не стал, – засомневался он. Но все же открыл.

* * *

Они сидели на кровати и целовались, ласкали друг друга, и тело казалось ему совсем легким, только между бедер чувствовал тяжесть. И никаких проблем с этим делом. Не то чтобы удивительно. Все же удивительно. Он иногда и с таблетками не был уверен в успехе. Надо будет выкинуть таблетки, подумал он и усмехнулся.

– Тебе хорошо?

Он кивнул.

– Мне тоже.

Она опустилась на колени, он гладил ее волосы и думал: гляди-ка, старик, а жизнь не так уж отвратительна. Потом он перекатился и лег на нее сверху, они быстро кончили вместе, все еще помнили ритм и привычки друг друга. Она не молчала – бывает, мысленно издаешь какие-то звуки и мог бы придержать их для себя, но она делилась, давала тебе понять, как хорошо ты ей делаешь.

Час спустя они расслабленно валялись на смятых одеялах, она рассеянно водила пальцами по его спине. Встала налить вина, а потом они сидели рядом, привалившись к изголовью кровати, и он разглядывал себя, похудел, поседел, но мышцы на груди и животе все еще рельефны, несколько лет назад начал было расти пивной живот, но он быстро от него избавился. К чему бы, спросите. А вот теперь понятно к чему.