Текст книги "Саван для соловья"

8

Зато Делглиш получил настоящее удовольствие от своей получасовой встречи с сестрой-хозяйкой больницы – мисс Мартой Коллинз. Это была пожилая смуглая женщина, высокая и сухопарая, как высохшая ветка дерева. Создавалось впечатление, что она постепенно усыхает, не замечая, что ее одежда становится все более просторной. Рабочий халат из плотного желтого хлопка спадал длинными складками с ее узких плеч до середины икры и был завязан вокруг талии школьным поясом в красную и синюю полоску, который скреплялся застежкой в форме змейки. Чулки сморщились вокруг ее лодыжек, а что касается туфель… Или она предпочитала носить их па два размера больше, или ее ступни были странно непропорциональны остальному телу. Она появилась сразу после приглашения, тяжело рухнула на стул перед Делглишем, выставив две несоразмерно большие ступни в грубых башмаках, сурово уставилась на него, как будто готовилась допросить особо строптивую и неряшливую горничную. За все время беседы она ни разу не улыбнулась. Признаться, в сложившейся ситуации было мало такого, что вызывало бы веселье, но, казалось, она была не способна даже на сдержанную формальную улыбку, которой люди обмениваются при знакомстве. Но, несмотря на эти необнадеживающие первые признаки, беседа прошла неплохо. Делглиш думал, не являются ли нарочитыми ее ворчливый тон и эта явная небрежность по отношению к своему внешнему виду. Возможно, лет сорок назад ей приглянулась должность больничной сестры-хозяйки, которую авторы романов любили изображать эдаким своевольным тираном, с одинаковой бесцеремонностью относящимся ко всем, начиная с заведующей до младшей горничной, и она нашла эту роль такой удачной и подходящей для себя, что уже не выходила из нее. Она постоянно ворчала и ругалась, но совершенно беззлобно, только ради проформы. Он подозревал, что на самом деле она любит свою работу и вовсе не такая несчастная и обиженная, как иногда притворяется. Да и стала бы она работать здесь целых сорок лет, если бы все ей казалось таким невыносимым, как она все время твердила.

– Опять молоко! Слышать не могу про это проклятое молоко! В этом доме больше беспокоятся о молоке, чем об остальном питании, взятом вместе, а это о чем-то говорит. В день у пас уходит пятнадцать пинт – это когда половина студенток лежат больные. Не спрашивайте меня, куда оно уходит. Я сняла с себя за это ответственность и так и заявила Матроне. Во-первых, каждое утро пара бутылок уходит на сестринский этаж, чтобы спозаранок они могли выпить чаю. Две-три бутылки молока я отправляю наверх. По-моему, для любого этого больше чем достаточно. Матроне, естественно, отдельно. Она получает пинту и ни каплей меньше. Но сколько из-за этого молока проблем! Первая же сестра, которая добирается до бутылки, снимает все сливки. Не очеиь-то это деликатно по отношению к другим, я так и заявила Матроне. Они ухитряются добывать себе бутылку-две нормандского молока, никому в доме оно больше не достается. Это ладно, но жалобы! Сестра Гиринг ноет, что для нее оно слишком жидкое, сестра Брамфет жалуется, что ей не досталось нормандского молока, а сестра Рольф хочет, чтобы молоко ей доставляли в бутылках по полпинты, хотя знает, что теперь их не поставляют. Потом еще молоко для этих студенток, чтобы они могли выпить с утра чаю, и это их несчастное какао на ночь. Предполагается, что они расписываются за каждую бутылку, взятую из холодильника. Не потому, что нам жалко молока, а существует такое правило. Ну, так сами посмотрите на эту тетрадь! В девяти из десяти случаев они ее не требуют. Так еще целая история с пустыми бутылками! Считается, что они должны вымыть бутылку и вернуть ее в кухню. Кажется, не такое уж это трудное дело. Вместо этого они по всему дому оставляют бутылки – в своих спальнях, в буфете, в подсобной комнате – невымытые, пока оттуда не начинает нести прокисшей тухлятиной. У моих девочек и так полно работы – и без того, чтобы по всему дому собирать эти бутылки, я прямо так и сказала Матроне!

Вы хотите спросить, была ли я в кухне, когда двойняшки Бэрт брали свою пинту? Вы знаете, что была. Я так и сказала другому полисмену. А где еще мне быть в это время дня? Я всегда на кухне, начиная с без четверти семь; и прямо минуты через три пришли эти двойняшки. Нет, я не передавала им бутылку. Они сами взяли ее из холодильника. Это не входит в мои обязанности – прислуживать каждой студентке, я так и сказала Матроне. Но с этим молоком что-то произошло, когда его вынесли из моей кухни. Его доставили в половине седьмого, а у меня и без того было полно дел, чтобы мне еще совать туда какую-то отраву. Кроме того, у меня есть алиби. Начиная с шести сорока пяти я была с мисс Манси. Это наша приходящая помощница, которая приезжает из города, когда у меня не хватает рук. Можете увидеть ее, когда пожелаете, но не думаю, что вы много чего из нее вытянете. У бедняжки не все дома. Если подумать, то я сомневаюсь, что она заметила бы, если бы я все утро только и делала, что сыпала отраву в молоко. Но она была со мной, этого она не станет отрицать. И я все время была с ней. И простите, не выскакивала каждую минуту в туалет. Я все это делаю в соответствующее время.

Дезинфектант для уборной? Я подумала, что вы спрашиваете об этом. Я лично наполняю им бутылки из большой банки, которую мне присылают раз в неделю из больничного склада. На самом деле это не моя работа, но мне не нравится оставлять ее на горничных, они такие небрежные. Я доверяю им только разбрызгивать его по полу туалетов. Ту бутылку в нижнем туалете я снова наполнила за день до того, как умерла Пирс, так что она была почти целой. Некоторые из студенток берут на себя труд вылить немного жидкости в унитаз, когда заканчивают с туалетом, но большинство и думать об этом не хочет. Можно подумать, что студентки-медсестры будут особенно тщательно относиться к этим мелочам, по они не лучше остальных девушек. Дезинфектаит в основном используется уборщицами, когда он» моют унитазы. Все туалеты моются раз в день. Я особенно тщательно за этим слежу. Тот, что рядом с лестницей, после ленча убирает Морэг Смит, но Мадлен Гудейл и Джулия Пардоу обратили внимание, что уже до этого бутылки там не было. Мне сказали, что другой полисмен нашел ее пустой в кустах за домом. И кто же ее туда бросил, хотелось бы мне знать!

Нет, Морэг Смит вы не сможете сегодня увидеть. Разве вам не сказали? Ее отпустили на день. К счастью, она ушла вчера после чая, так что вину за этот последний случай они не смогут возложить па Морэг. Нет, не знаю, пошла ли она домой, я ее не спрашивала. Мне и так достаточно ответственности за горничных, когда они торчат у меня под носом в Найтингейл-Хаус. Не хватало мне еще заботиться о том, что они делают в свои выходные. Так же как и о других вещах, которые до меня доходят. Скорее всего, она вернется сегодня поздно вечером, и Матрона оставила инструкцию, чтобы она переехала в общежитие обслуживающего персонала. Видно, это место становится для нас слишком опасным. Ну, меня-то никто не сменяет. Не знаю, как управлюсь утром, если эта Морэг покажется только перед самым завтраком. Я не могу контролировать свой персонал, если только они не у меня перед глазами, я так и заявила Матроне. Не то чтобы эта Морэг слишком меня беспокоила. Она такая же упрямая, как и все они, но неплохая работница, если только заставишь ее приступить к делу. И если вам попробуют сказать, что Морэг Смит замешана в этом отравлении пищи, не верьте им. Эта девушка, может, и туповата, но уж не безумный лунатик. Я не позволю без причины клеветать на своих девочек. И вот что я вам скажу, мистер детектив. – Она подняла со стула свой тощий зад, перегнулась через стол и вонзилась в Делглиша пронзительными глазками. Он приказал себе встретить ее взгляд не мигая, и они уставились друг на друга, как два кулачных борца перед схваткой.

– Да, мисс Коллинз?

Она выставила вперед свой длинный палец с распухшими суставами и ткнула им себя в грудь. От неожиданности Делглиш моргнул.

– Никто не имеет права брать эту бутылку из туалета без моего разрешения или использовать ее для каких-то других целей, кроме как для чистки. Никто, ни единая душа!

Ему стало ясно, в чем, в глазах мисс Коллинз, заключается вся чудовищность этого преступления.

9

Без двадцати час появился мистер Куртни-Бригс. Он коротко постучал в дверь, не дожидаясь ответа, вошел и заявил:

– Если вас устраивает, Делглиш, я могу уделить вам всего четверть часа.

Его тон не оставлял никаких сомнений, что по истечении указанного срока он немедленно уйдет. Делглиш принял предложение и указал ему на стул. Хирург взглянул на сержанта Мастерсона, который бесстрастно сидел с блокнотом наготове, поколебался, затем развернул стул к нему спинкой, уселся и сунул руку в карман пиджака. Он извлек оттуда золотой портсигар прекрасной работы, такой плоский, что казалось, сигареты в нем должны расплющиться. Однако экземпляр, который он предложил Делглишу – и не подумав угостить Мастерсона, – выглядел совершенно нормально. Не выразив удивления отказом старшего инспектора, он закурил сам. Куртни-Бригс прикрыл зажигалку длинными крупными пальцами с квадратными ногтями, вовсе не похожими на чувствительные руки хирурга из романов, а скорее напоминающими сильные руки плотника, правда прекрасно ухоженные.

Делая вид, что просматривает свои бумаги, Делглиш исподтишка изучал его. Он был крупного телосложения, но не толстый. Для форменного костюма его одежда слишком элегантно облегала его плотное тело, подчеркивая скрытую силу хирурга. Его еще можно было назвать привлекательным. Открытый высокий лоб, густые темные волосы, зачесанные назад, в которых бросалась в глаза единственная седая прядь. Делглиш даже подумал, не обесцвечена ли она. Его глаза были слишком маленькими для пышущего здоровьем, румяного лица, но хорошей формы и широко расставлены. Они ничего не выдавали.

Делглиш знал, что обращением старшего констебля в Скотленд-Ярд он в основном обязан мистеру Куртни-Бригсу. Принимая дело, по нескольким горьким замечаниям инспектора Бейли во время их короткого совещания, Делглиш быстро понял причину этого. Сразу после преступления хирург развил невероятную деятельность, продемонстрировав редкую распорядительность, и мотивы его поведения, если у них было какое-то объяснение, вызывали очень интересные предположения. Сначала он яростно утверждал, что Хитер Пирс была определенно убита, но невозможно и предположить, чтобы к преступлению имел отношение кто-либо из больницы, и что исходя из этого местная полиция без труда и проволочек найдет и арестует преступника. Когда же расследование не дало немедленных результатов, он забеспокоился. Его считали во многом непререкаемым авторитетом, а сейчас он его терял и не мог с этим смириться. Несколько известных людей, живших в Лондоне, были обязаны ему жизнью, и кое-кто из них сумел доставить властям серьезные неприятности. От них стали поступать звонки главному констеблю и в Скотленд-Ярд: иные, тактично извиняясь, осведомлялись, как идет расследование, но большинство звонивших возмущенно подвергали «бездействие» полиции резкой критике. Чем больше занимающийся расследованием этого дела инспектор Бейли убеждался, что смерть Хитер Пирс произошла из-за трагически окончившейся дурной шутки, тем более громогласно мистер Куртни-Бригс и его добровольные помощники заявляли, что она стала жертвой преднамеренного убийства. Они оказывали все большее давление на общественность и власти, с тем чтобы расследование этого случая передали Скотленд-Ярду. А затем вдруг была обнаружена умершая Джозефина Фоллон. Естественно, все ожидали, что местные власти с новой энергией примутся за розыск распоясавшегося преступника и обнаружат связь, объединяющую эти два убийства, что поможет быстрее раскрыть дело. И именно в этот момент мистер Куртни-Бригс позвонил главному констеблю, чтобы объявить, что в дальнейшем расследовании нет никакой необходимости, так как для него совершенно очевидно, что Джозефина Фоллон покончила с собой, не выдержав угрызений совести из-за смерти своей однокурсницы, причиной которой стала подстроенная ею, то есть Фоллон, неудачная шутка. Теперь в интересах больницы нужно закрыть дело без излишней шумихи, чтобы не повлиять на прием в школу медсестер нового набора и чтобы не подвергать опасности все будущее старой заслуженной больницы. Нельзя сказать, чтобы полиция не привыкла к таким резким поворотам дела, хотя это не означает, что она их приветствует. Делглиш подумал, что, учитывая все обстоятельства, главный констебль не без удовлетворения принял справедливое решение передать Скотленд-Ярду расследование обоих дел.

На неделе после первой смерти Куртни-Бригс позвонил и Делглишу, который три года назад был его пациентом. У того был приступ неосложненного аппендицита, и хотя Делглиш был доволен оставшимся после операции маленьким, едва заметным шрамом, он считал, что в свое время должным образом вознаградил хирурга за его старания. У него не было ни малейшего желания, чтобы Куртпи-Бригс использовал его в своих личных целях. Для мистера Куртпи-Бригса и его самолюбия разговор получился разочаровывающим и обидным, и Делглиш с удовлетворением услышал, что хирург счел его недоразумением, которое обоим лучше забыть…

Не поднимая глаз от бумаг, Делглиш сказал:

– Как я понимаю, вы придерживаетесь точки зрения, что мисс Фоллои покончила с собой?

– Естественно. Это же самое очевидное объяснение. Вы же не предполагаете, что кто-то другой положил яд в ее виски? Зачем кому-то это делать?

– Но тогда возникает проблема футляра из-под яда, который не был найден рядом с умершей, разве не так? Мы не узнаем причину ее смерти до отчета о вскрытии тела.

– Какая проблема? Нет никакой проблемы. Бокал был матовым, ненагревающимся. Она могла положить в него яд раньше вечером. И никто этого не заметил. Или может, принесла порошок на листочке бумаги, который потом выбросила в туалет. Упаковка из-под яда – это не проблема. Кстати, на сей раз это была не карболовая кислота. Это сразу стало ясно, когда я увидел ее тело.

– Вы были первым доктором, оказавшимся па сцене?

– Нет. Меня не было в больнице, когда ее обнаружили. Ее осматривал доктор Спеллинг, который следит за здоровьем студенток. Он сразу понял, что здесь уже нечего делать. Я пришел взглянуть на тело, как только до меня дошло это известие. Я прибыл в больницу около девяти. Но конечно, там уже была полиция, я имею в виду из местного отделения. Не понимаю, почему они не оставили это дело. Я звонил главному констеблю, чтобы довести до его сведения свою точку зрения. Кстати, Майлс Хоннимен сказал мне, что она умерла около полуночи. Я видел его как раз перед уходом. Мы вместе учились в медицинском институте.

– Я это понял.

– С вашей стороны было очень умно, что вы вызвали именно его. Думаю, он не зря считается одним из лучших патологоанатомов.

Его самодовольный, слегка покровительственный тон давал почувствовать, что этот знаменитый человек способен благосклонно оценить успех другого, далеко не такого авторитетного и влиятельного, как он сам. Его жизненные ценности грубо заявляют о себе, подумал Делглиш. Деньги, престиж, публичное признание, власть. Да, мистер Куртни-Бригс всегда будет требовать для себя самого лучшего, уверенный в своей способности платить за это.

Делглиш сказал:

– Она была беременна. Вы об этом знали?

– Так мне сказал Хоннимен. Нет, я не знал. Такие вещи случаются, даже в наши дни, когда контроль за рождаемостью стал более надежным и доступным. Но от девушки с ее умом я бы скорее ожидал приема пилюль.

Делглиш припомнил утреннюю сцену в библиотеке, когда Куртни-Бригс обнаружил знание возраста этой девушки с точностью до дня. Он задал свой вопрос без обиняков:

– Вы хорошо ее знали?

Намек был абсолютно прозрачным, и хирург не сразу ответил. Делглиш не ожидал от него ни вспышки возмущения, ни угроз, и тот действительно не сделал ни того ни другого. Только в его остром взгляде, который он кинул на спрашивающего, блеснуло возросшее уважение.

– В течение некоторого времени – да. – Он помолчал. – Можно сказать, я знал ее близко.

– Она была вашей любовницей? Куртни-Бригс бесстрастно, задумчиво посмотрел на него. Затем сказал:

– Фрмально да. Мы с ней достаточно регулярно спали в течение первого полугодия, которое она здесь провела. Вам это не нравится?

– Вряд ли мое мнение имеет значение, если она сама не возражала против вашей связи. По-видимому, она охотно вступила в нее?

– Можно так сказать.

– Когда это закончилось?

– Я думал, что уже сказал вам. Это продолжалось до конца ее первого курса, а значит, с тех пор прошло полтора года.

– Вы поссорились?

– Мет. Она решила, что, так сказать, исчерпала свои чувства ко мне. Некоторые женщины любят разнообразие. Мне это тоже не чуждо. Я бы не вступил с ней в связь, если бы считал ее женщиной, склонной создавать проблемы. И не поймите меня неправильно. У меня нет практики спать со своими студентками. Я чрезвычайно разборчив.

– А не трудно было держать ваши отношения в тайне? В больнице невозможно что-либо скрыть.

– У вас романтические представления, старший инспектор. Мы не целовались и не обнимались в проходной комнате. Когда я сказал, что спал с ней, я именно это и имел в виду. Я не употреблял эвфемизма для наших занятий сексом. Она приходила ко мне на квартиру на Уинпол-стрит, когда у нее был отпуск на ночь, и там мы вместе спали. Я живу не здесь, мой дом находится недалеко от Селборна. Привратник на Уинпол-стрит, конечно, знает про нее, но он умеет держать рот на замке. В противном случае в доме не осталось бы жильцов. Я ничем не рисковал при условии, что она не станет никому рассказывать, а она была не из болтливых. Не то чтобы я специально это обговаривал. В моей личной жизни есть некоторые области, где я поступаю, как мне нравится. Без сомнения, и вы также.

– Значит, ребенок у нее был не от вас?

– Нет. Я не так беспечен. Кроме того, наши отношения давно закончились. Но даже если бы этого и не произошло, вряд ли я стал бы ее убивать. Этот способ разрешения проблемы гораздо более сложный, чем кажется.

Делглиш спросил:

– Что бы вы сделали?

– Это зависело бы от обстоятельств. Я должен был бы увериться, что ребенок мой. Но эта проблема не так уж редка и неразрешима, если женщина обладает здравым рассудком.

– Мне сказали, что мисс Фоллон собиралась сделать аборт. Она обращалась к вам по этому поводу?

– Нет.

– А могла обратиться?

– Конечно. Но не стала.

– Помогли бы вы ей, если бы она попросила вас?

Хирург взглянул на него:

– Я бы сказал, этот вопрос вряд ли относится к вашей компетенции.

Делглиш ответил:

– Это мне судить. Девушка была беременна; она; намеревалась сделать аборт; она сказала подруге, что знает кого-то, кто поможет ей. Естественно, меня интересует, кого она имела в виду.

– Вы знаете закон. Я хирург, а не гинеколог. Я предпочитаю придерживаться своей специальности и заниматься ею легально.

– Но существуют другие способы помощи. Вы могли направить ее подходящему консультанту, помочь с оплатой гонорара.

Девушка, располагающая шестнадцатью тысячами фунтов и собирающаяся ихзавещать, вряд ли ждала помощи в оплате расходов на аборт. Но о завещании мисс Гудейл никто не знал, и Делглишу было интересно выяснить, известно ли Куртни-Бригсу о состоянии Фоллон. Но хирург не проявил признаков своей осведомленности.

– Но ведь она не обратилась ко мне. Может, она и думала обо мне, но не пришла. А если бы пришла, я не стал бы ей помогать. Я считаю своим долгом отвечать за себя, но не могу принимать на себя ответственность за других людей. Если она предпочла искать удовольствий где-то в другом месте, пусть там же ищет и помощи. Она не от меня забеременела, а от кого-то другого. Пусть он и заботится о ней.

– Так вы ответили бы ей?

– Разумеется. И это было бы справедливо.

В его голосе прозвучала нотка мрачного удовлетворения. Глядя па него, Делглиш заметил, что он покраснел и, по-видимому, с трудом сдерживал свои чувства. И тогда у Делглиша возникли некоторые сомнения относительно природы этих чувств. Пожалуй, здесь была замешана ненависть. Он продолжал свой допрос:

– Вчера вечером вы были в больнице?

– Да, меня вызвали на срочную операцию. У одного из моего пациентов произошел рецидив. Вообще, это не было для меня неожиданностью, но случай оказался весьма серьезным. Я закончил операцию без четверти двенадцать. Время отмечено в тетради регистрации операций. Затем я позвонил сестре Брамфет в Найтингейл-Хаус и попросил ее вернуться в палату на час или, если потребуется, больше. Мой больной был частным пациентом. После этого я позвонил к себе домой, чтобы предупредить, что скоро вернусь, а не останусь ночевать во врачебном корпусе, как иногда делаю после поздней операции. Я вышел из главного здания сразу после двенадцати. Собирался выехать через ворота, ведущие на Винчестер-роуд. У меня свой ключ, однако вчера был довольно сильный ветер, и я обнаружил лежащее поперек дороги рухнувшее дерево. Мне повезло, что я в него не врезался. Я вышел из машины и привязал к одной из ветвей свой белый шарф, чтобы это послужило предупреждением тому, кто решится ехать этой дорогой. Вряд ли кому-нибудь это понадобилось, но огромное дерево представляло собой опасность, и наверняка до утра убрать его было невозможно. Я развернулся и выехал через центральные ворота, сообщив о поваленном дереве привратнику.

– Вы заметили, во сколько это было?

– Нет, но это мог сделать привратник. Но могу предположить, что было минут пятнадцать первого, может, чуть больше. Какое-то время я провел около дерева.

– Чтобы попасть к задним воротам, вы должны были проехать мимо Найтингейл-Хаус. Вы не заходили внутрь?

– У меня не было для этого причин, и я не заходил внутрь ни для того, чтобы отравить Джозефину Фоллон, ни для иных целей.

– И вы никого не встретили на территории больницы?

– После полуночи и в такую сумасшедшую бурю? Нет, я никого не видел.

Делглиш изменил направление расспросов:

– Вы, конечно, видели, как умерла Хитер Пирс. Видимо, действительно не было никакой реальной возможности спасти ей жизнь?

– Я бы сказал, не было. Я предпринял весьма энергичные меры, но не так-то это легко, когда не знаешь, от чего лечишь.

– Но вы поняли, что это яд?

– Да, довольно быстро. Но не знал какой. Не то чтобы это имело большое значение. Вы видели заключение о смерти и знаете, что этот яд сделал с ней.

Делглиш спросил:

– Вы были в Найтингейл-Хаус с восьми часов утра в тот день, когда она умерла?

– Вы прекрасно знаете, что так оно и было, если, как я думаю, вы взяли на себя труд ознакомиться с моим первоначальным заявлением. Я прибыл в Найтингейл-Хаус сразу после восьми утра. По контракту я работаю здесь шесть раз в неделю по полдня. Фактически я бываю в больнице весь день по понедельникам, четвергам и пятницам; но меня нередко вызывают на срочные операции, особенно к платным пациентам, и время от времени по субботам я провожу утренние операции, если много больных. В воскресенье вскоре после одиннадцати вечера меня вызвали на срочную операцию аппендицита – это тоже был один из моих частных пациентов, – и мне было удобно воспользоваться ночлегом в медицинском корпусе.

– Где он расположен?

– В том ужасном новом здании рядом с поликлиникой. Там немыслимо рано подают завтрак – в половине восьмого.

– Значит, вы были здесь с самого утра. Демонстрация должна была начаться только в девять.

– Я был здесь не только ради демонстрации, старший инспектор. Вы как будто забыли о больных, не правда ли? Старший консультант по хирургии обычно не присутствует на занятиях студенток, если только он не читает им лекции. Я присутствовал на демонстрации двенадцатого января только потому, что там должна была быть инспектор комитета мисс Бил, а я являюсь заместителем председателя Комитета образования медсестер. Я считал своим долгом проявить учтивость по отношению к мисс Бил, поприветствовав ее здесь. Я пришел пораньше, потому что хотел поработать над заметками по клинике, которые оставил в кабинете сестры Рольф после предыдущей лекции. Кроме того, еще до начала инспекции я намеревался поговорить с Матроной, чтобы успеть вовремя встретить мисс Бил. Я поднялся в квартиру Матроны в восемь тридцать пять и застал ее заканчивающей завтрак. И если вы думаете, что у меня была возможность влить карболовую кислоту в бутылку с молоком в любое время от восьми часов до восьми тридцати пяти, вы совершенно правы. Но так случилось, что я этого не делал.

Он взглянул на свои часы:

– А сейчас, если вам больше не о чем меня спросить, я должен успеть на ленч. Мне еще предстоит прием пациентов поликлиники, и времени очень мало. Если это действительно необходимо, я могу задержаться еще минут на пять, но надеюсь, обойдемся без этого. Я уже подписал свои показания относительно смерти Пирс, и у меня нет никаких изменений или добавлений. Я не видел вчера Фоллон. Я даже не знал, что ее перевели из изолятора. Ребенок у нее был не от меня, и даже если бы это был мой ребенок, я не настолько глуп, чтобы убивать ее. Кстати, то, что я сказал вам о наших предыдущих отношениях с ней, естественно, должно остаться между нами.

Он выразительно посмотрел на сержанта Мастерсона.

– Не то чтобы меня очень волновала огласка. Но в конце концов, девушка умерла. Мы должны позаботиться и о ее репутации.

Делглиш с трудом верил, что мистера Куртни-Бригса может волновать чья-то репутация, кроме его собственной. Но он серьезно заверил его в конфиденциальности. Он без сожалений смотрел вслед уходящему хирургу. Нравственного урода, обладающего столь поразительным эгоизмом и болезненным самолюбием, ничего не стоит вывести из себя и вызвать его ненависть. Но мог ли он убить? Он был самоуверенным, наглым и эгоистичным, что обычно характерно для убийцы. Более того, у него была возможность. А мотивы? Не проявил ли он своего рода хитрость, с такой готовностью признав свою любовную связь с Джозефиной Фоллон? Ясно, что он не мог рассчитывать долго скрывать свою тайну; больницу не назовешь местом, где это возможно. Не счел ли он вынужденной необходимостью довести до сведения Делглиша свою собственную версию их связи до того, как неизбежная молва достигнет ушей полицейских? Или к этому его побудили самовлюбленность и половое тщеславие мужчины, который и не думает скрывать свои победы, коль скоро они свидетельствуют о его привлекательности и сексуальных способностях?

Собирая свои бумаги, Делглиш понял, что проголодался. Он рано начал рабочий день, и утро показалось ему долгим. Наступил момент на время забыть о Стивене Куртни-Бригсе и вместе с Мастерсоном подумать о ленче.