Текст книги "Саван для соловья"

3

Ленч закончился почти в полном молчании. Затем сестра Гиринг покинула их, что-то пробормотав насчет занятий по клинике в палате. Делглишу пришлось возвращаться в Найтингейл-Хаус с сестрой Рольф. Они вместе вышли из столовой, и он забрал из гардероба свое пальто. Затем они прошли по длинному коридору и через поликлиническое отделение. По всей видимости, оно было открыто совсем недавно, и вся мебель и убранство сияли чистотой. Огромный холл с его столиками с пластиковым покрытием и стоящими вокруг стульями, с его многочисленными ухоженными комнатными растениями и весьма посредственными картинами был довольно уютным, но у Делглиша не было желания задерживаться здесь. Как у всякого здорового человека, у него было непреодолимое отвращение к больницам, вызванное отчасти страхом, отчасти антипатией, и он нашел эту атмосферу нарочитой живости и фальшивой естественности неубедительной и пугающей. Запах дезинфекции, которая, по мнению мисс Бил, являлась эликсиром жизни, у него вызывал только тяжелые ассоциации со смертью. Он не думал, что смерть пугает его. Несколько раз за свою службу он близко соприкасался с ней, и она не вызывала в нем чрезмерного отвращения. Но он боялся старости, сопровождающих ее болезней и беспомощности. Его пугала перспектива потери независимости, пренебрежительного отношения посторонних к дряхлости, отказа от личной жизни, ненависть к боли, жалостливые взгляды па лицах друзей, которые понимают, что их сочувствие долго не продлится. В свое время ему придется столкнуться со всеми этими вещами, если только смерть не заберет его к себе легко и быстро. Что ж, он готов с ними встретиться. Он не настолько самонадеян, чтобы думать, что его минует доля всех остальных людей. Но пока он предпочитал, чтобы ему не напоминали об этом возрасте.

Поликлиника находилась рядом с входом в отделение скорой помощи, и когда они проходили мимо него, в двери внесли носилки. На них лежал истощенный старик; у его мокрых губ был прилажен сосуд для рвоты; его невероятно огромные глаза бессмысленно вращались в орбитах на совершенно голом черепе. Делглиш почувствовал, что на него смотрит сестра Рольф. Он повернул голову как раз в нужный момент, чтобы уловить ее задумчивый и, как ему показалось, презрительный взгляд.

– Вам здесь не нравится, правда? – спросила она.

– Признаться, не очень.

– Сейчас и мне самой тоже, но подозреваю, что совсем по другим причинам.

Они помолчали. Затем Делглиш спросил, обедает, ли Леонард Моррис в общей столовой, когда работает в госпитале.

– Редко. Думаю, он съедает принесенные с собой сандвичи в фармацевтическом кабинете. Он предпочитает обедать в компании с самим собой.

– Или в компании с сестрой Гиринг? Она презрительно усмехнулась:

– А! Вы уже и до этого докопались! Ну конечно! Она принимала его у себя вчера вечером, как я слышала. Кажется, маленький человек уже не может себе позволить ни угостить знакомого, ни соответственно после этого провести с ним вечер. Как же полиция любит копаться в грязном белье! Странная это работа – как собаки вокруг дерева, вынюхивать везде грехи.

– А вам не кажется, что «грех» – слишком сильное слово для сексуальной озабоченности Леонарда Морриса?

– Разумеется, просто я выразилась фигурально. Но я бы не советовала вам очень волноваться из-за любовной связи Морриса и Гирииг. Их отношения существуют так долго, что считаются уже респектабельными, о них даже перестали болтать. Она из тех женщин, которым обязательно нужно кого-нибудь опекать, а он как раз мужчина такого типа, который любит кому-нибудь пожаловаться на свою ужасную семейную жизнь и жуткие отношения между коллегами. По его мнению, к нему как к профессионалу относятся недостаточно почтительно. Кстати, у него четверо детей. Я думаю, его ничто так не расстроило бы, как если бы вдруг его жена решила с ним разойтись и они с Гиринг могли бы пожениться. Гиринг, конечно, хотела бы иметь мужа, но вряд ли она выбрала бы па эту роль бедняжку Морриса. Более вероятно…

Она вдруг замолчала. Делглиш спросил:

– Вы думаете, у нее на уме есть более подходящий кандидат?

– Почему бы вам не спросить об этом ее? Она мне не доверялась.

– Но вы отвечаете за ее работу? Клинический инструктор находится под руководством старшего преподавателя?

– Я отвечаю за ее работу, а не за моральный облик.

Они достигли дальнего выхода из отделения скорой помощи, и не успела сестра Рольф толкнуть дверь, как в нее влетел мистер Куртни-Бригс. За ним следовала группа молодых медицинских сотрудников в белых халатах со стетоскопами, висящими на шее. С каждой стороны по два ученика почтительно кивали, слушая поучения великого хирурга. Делглиш подумал, что в его манерах бросаются в глаза заносчивость, некоторая вульгарность и грубоватая хитрость, которые он, видимо, считал качествами, необходимыми преуспевающему признанному специалисту. Словно прочитав его мысли, сестра Рольф сказала:

–А знаете, они все очень разные. Возьмите, например, мистера Молрави, нашего хирурга-офтальмолога. Он напоминает мне грызуна, соню. Каждый четверг утром он семенит сюда и стоит по пять часов в операционной, не говоря ни одного лишнего слова, только шевеля усами; своими крошечными пальчиками он копается в глазах бесконечных пациентов, затем он официально благодарит всех, включая младших медсестер, снимает резиновые перчатки и снова семенит прочь, чтобы дома заняться своей коллекцией бабочек.

– Что ж, милый, скромный человечек.

Она обернулась взглянуть на него, и он снова обнаружил в ее глазах этот смущающий его презрительный блеск.

– О нет! Не скромный! Просто он производит другое впечатление. Мистер Молрави так же, как и мистер Куртни-Бригс, убежден, что он замечательный хирург. В профессиональном отношении они оба очень тщеславны. Тщеславие, мистер Делглиш, главный порок хирургов, как у медсестер – раболепие. Я еще не встречала хорошего хирурга, который не был бы убежден, что по своему могуществу он стоит лишь на одну ступень ниже Бога. Они все заражены высокомерием. – Она помолчала и спросила: – Разве это не относится также и к убийцам?

– Только к одному их типу. Вы должны помнить, что убийство – в высшей степени индивидуальное преступление.

– Разве? Я думала, что уже все мотивы и средства до тошноты вам знакомы. Но в конце концов, вам виднее.

Делглиш спросил:

– По-видимому, сестра, мужчины не вызывают у вас большого уважения?

– Напротив, я их очень уважаю. Просто я их не люблю. Но стоит относиться с почтением к полу, который довел себялюбие до такого искусства. Это то, что дает вам силу, – эта способность посвятить всего себя своим собственным интересам.

Несколько злорадствуя, Делглиш сказал, что он удивлен тем, что мисс Рольф, при своем откровенном возмущении униженным положением медсестры, не выбрала себе более мужественного занятия. Например, доктора. Она горько засмеялась:

– Я хотела стать врачом, но мой отец считал, что женщине ни к чему образование. Не забудьте, мне уже сорок шесть. Когда я училась в школе, у нас не было всеобщего бесплатного школьного образования для девочек и мальчиков. Отец зарабатывал достаточно много – меня не взяли в бесплатную школу, так что ему приходилось платить за меня. Он перестал платить, когда мне исполнилось шестнадцать, и он смог это сделать под благовидным предлогом.

Делглиш не нашел что сказать. Его поразила ее откровенность. Она не из тех женщин, подумал он, которая доверит свои переживания незнакомцу, и он не тешил себя иллюзией, что она ожидает найти в нем сочувствие и понимание. Ни одного мужчину в мире она не находила близким себе по духу. Это просто был внезапный порыв излить свою горечь и неудовлетворенность. Что его вызвало: воспоминание об отце, недовольство мужчинами вообще или раздражение от зависимого статуса своей профессии, было трудно сказать.

Они уже покинули госпиталь и теперь шли по узкой тропинке, что вела к Найтингейл-Хаус. Пока они не достигли его, никто из них не проронил ни слова. Сестра Рольф поплотнее закуталась в свой длинный плащ и надвинула на лоб капюшон, как будто защищалась не только от резкого ветра. Делглиш погрузился в свои размышления. Так они молча шагали под деревьями, каждый по своей стороне тропинки.

4

В кабинете сержант Мастерсон стучал на машинке, печатая отчет о допросах. Делглиш сказал:

– Непосредственно перед тем, как прийти в школу, Пирс работала в частной палате сестры Брамфет. Я хочу знать, не произошло ли там что-нибудь важное. А еще мне нужно получить подробный отчет о дежурствах Пирс за последнюю неделю, и выясните, что она делала в последний день, буквально по минутам. Выясните еще, кто из студенток был с ней па дежурстве, в чем заключались их обязанности, где она дежурила, какой она показалась остальному персоналу. Я хочу знать имена пациентов в той палате, где она дежурила, и что с ними стало. Лучше всего вам начать с бесед с остальными студентками и составить отчет на основании их рассказов. Обычно девушки ведут дневник, куда заносят события каждого дня.

– Мне стоит поговорить об этом с Матроной?

– Нет. Спросите об этом у сестры Брамфет. Мы работаем непосредственно с ней, и, ради бога, будьте как можно более вежливым и тактичным. У вас уже готовы эти отчеты?

– Да, сэр. Они напечатаны. Хотите прочесть их сейчас?

– Нет. Скажете мне, если там есть то, что мне необходимо знать. Я просмотрю их сегодня вечером. Полагаю, нечего и надеяться, что кто-либо из наших подозреваемых известен в полиции?

– Если это и так, сэр, это не указано в их персональных делах. В них вообще поразительно мало информации. Хотя, например, Джулия Пардоу была исключена из средней школы. Кажется, из них она единственная правопарушителышца.

– Господи, за что?

– В ее досье об этом не сказано. По всей видимости, это имело какое-то отношение к учителю математики. Директор ее школы сочла необходимым указать это в ее характеристике, присланной Матроне, когда девушка поступала сюда. Ничего особенного. Она пишет, что Джулию незаслуженно обижали и что она надеется, что больница даст ей шанс научиться единственной профессии, к которой она проявляла интерес и способности.

– Очень милое замечание, с двойным смыслом. Так вот почему ее не приняли в больницах Лондона, которые приданы к институтам. Мне так и казалось, что сестра Рольф не совсем точно изложила мне эти причины. Есть что-нибудь о других? Какие-либо связи между ними перед поступлением сюда?

– Матрона и сестра Брамфет вместе учились на севере в Королевской больнице Нетеркастла, проходили там акушерскую практику в городском родильном доме и приехали сюда пятнадцать лет назад, обе в качестве палатных медсестер. Мистер Куртни-Бригс в 1946 – 1947 годах был в Каире, сестра Гиринг тоже. Он был майором медицинской службы, а она – медсестрой. Предположений, что тогда они знали друг друга, не имеется.

– Если бы они были знакомы, вряд ли вы нашли бы этому подтверждение в их личных делах. Но они могли встречаться. В сорок шестом Каир был довольно оживленным местом, приятным для общения, как рассказывал мне мой приятель. Интересно, служила ли мисс Тейлор в военном госпитале? Она носит головной убор военной медсестры.

– У нее в досье этого нет. Самая ранняя по дате характеристика – из ее школы медсестер, откуда она пришла сюда работать. В Нетеркастле она пользовалась отличной репутацией.

– Она и здесь на очень высоком счету. А вы проверили показания Куртни-Бригса?

– Да, сэр. Привратник записывает каждую машину, которая выезжает или въезжает после полуночи. Мистер Куртни-Бригс уехал в двенадцать тридцать две.

– Гм… Это позже, чем он пытался мне внушить. Я хочу, чтобы вы проверили его расписание. Точное время окончания операции должно быть указано в книге записей в операционной. Доктор, ассистировавший ему, должен знать, когда он уехал, – мистер Куртни-Бригс любит, чтобы его почтительно провожали до машины. Затем вам нужно проехать по дороге и засечь время. Наверное, упавшее дерево уже убрали, но вы без труда обнаружите, где оно лежало. На то, чтобы привязать к ветке свои шарф, у него не могло уйти больше пяти минут. Выясните, куда дели шарф. Вряд ли он солгал насчет тех фактов, которые так легко проверить, но он достаточно самонадеян, чтобы думать, что способен ловко скрыть все, включая убийство.

– Сэр, может, эту работу сделает констебль Грисон? Он обожает такого рода реконструктивную работу.

–Скажите ему, чтобы он ограничивался самыми необходимыми действиями. Ему нет надобности надевать операционную хламиду и лезть в операционную. Да ему и не разрешат. Есть какие-нибудь новости от сэра Майлса или из лаборатории?

– Нет, сэр, но мы узнали имя и адрес того молодого человека, с которым Фоллон провела неделю на острове Уайт. Он работает ночным телефонистом и живет в Северном Кенсингтоне, Местная полиция почти сразу же нашла его благодаря фамилии Фоллон – она записалась под своим именем, – и они снимали две отдельные комнаты.

– Что ж, она была женщиной, которая ценила уединение. И вместе с тем вряд ли она могла забеременеть, если оставалась в своей комнате. Я увижусь с молодым человеком после того, как навещу поверенного мисс Фоллон. Вы не знаете, Леонард Моррис уже пришел?

– Нет еще, сэр. Я проверял в аптеке, он действительно позвонил сегодня утром и сказал, что чувствует себя неважно. Очевидно, он страдает язвой двенадцатиперстной кишки. Они считают, что она снова разыгралась.

– Она еще больше у него разыграется, если он вскоре не появится для показаний. Я не хочу огорчать его визитом к нему на дом, но мы не можем бесконечно ждать возможности проверить рассказ сестры Гиринг. Оба эти убийства, если это были убийства, требуют с точностью до минуты установить время. Если возможно, мы должны узнать, буквально поминутно, кто что делал. Время для нас – решающий фактор.

Мастерсон сказал:

– Именно это меня и удивляет – я насчет отравленного питания через трубку. Не так просто было добавить карболовую кислоту в молоко, преступник должен был позаботиться о необходимой концентрации кислоты да чтобы не изменились вид и цвет молока, а кроме того, подменить бутылку с настоящим молоком такой же запечатанной. Все это не сделаешь в спешке.

– А я и не сомневаюсь, что все было проделано очень тщательно и с запасом времени. Но думаю, я знаю, как это было сделано.

Он описал свое предположение. Сержант Мастерсон, разозлившись на себя, что пропустил столь очевидные факты, сказал:

– Точно! Мог бы и сам догадаться!

– Это, сержант, не точно, а только возможно – возможно, что все было проделано именно так.

Но сержанту Мастерсону пришло в голову возражение, и он его высказал, Делглиш ответил:

– Но это не может быть мужчина. Проделать это легко могла только женщина, и особенно одна женшина. Надо признать, что для мужчины это было бы гораздо сложнее.

– Значит, делаем заключение, что молоко было отравлено женщиной?

– Пока допускаем возможность, что обе девушки были убиты женщиной. Но все равно это остается только предположением. Вы не слышали, оправилась ли Дейкерс настолько, чтобы можно было ее допросить? Доктор Спеллинг должен был заглянуть к ней сегодня днем.

– Как раз перед ленчем звонила Матрона и сказала, что девушка еще спит, но после пробуждения должна уже чувствовать себя гораздо лучше. Она находится под воздействием успокоительного, так что никто не знает, когда это произойдет. Мне заглянуть к ней, когда я буду в частном отделении?

– Нет, я сам к ней попозже зайду. А вы можете проверить это сообщение о возвращении Джозефины Фоллон в Найтингейл-Хаус утром двенадцатого января. Кто-то должен был видеть, как она уходила. И где хранилась ее одежда, пока она была в изоляторе? Не мог ли кто-нибудь воспользоваться ею, чтобы выдать себя за нее? Вряд ли, конечно, но надо это проверить.

– Инспектор Бейли уже проверил, сэр. Никто не видел, как Фоллон вышла, но они признают, что она могла выйти из палаты незамеченной. Весь персонал был занят делом, больных очень много, а у нее была отдельная палата. Если бы они не застали Фоллон в палате, то просто решили бы, что она прошла в ванную. Ее одежда висела в гардеробе у нее в палате. Любой, кто имел право находиться в отделении, мог ее взять, конечно если Фоллон спала или вышла из комнаты. Но все уверены, что этого никто не делал.

–Я тоже. Думаю, я знаю, зачем Фоллон возвращалась в Найтингейл-Хаус. Гудейл сказала, что Фоллон получила подтверждение своей беременности всего за два дня до болезни. Возможно, она его не успела уничтожить. Если это так, то в ее спальне это было единственное, что она не хотела оставлять для постороннего глаза. Среди ее бумаг его определенно не обнаружили. Я думаю, она приходила, чтобы забрать его, разорвать и выбросить в унитаз.

– Разве она не могла позвонить Гудейл и попросить уничтожить его?

– Нет, не могла, иначе она возбудила бы подозрения. Она не была уверена, что к телефону подойдет именно Гудейл, и не хотела передавать просьбу через кого-то другого. Настоятельная просьба переговорить только с Гудейл и нежелание принять помощь от другой студентки показались бы очень странными. Но это не больше чем предположение. А обыск в Найтингейл-Хаус уже закончен?

– Да, сэр. Они ничего не нашли. Никаких следов яда и сосуда из-под него. В основном в комнатах пузырьки с аспирином, и у сестер Гирииг, Брамфет и мисс Тейлор небольшой запас снотворных таблеток. Но не могла же Фоллон умереть от успокоительных или снотворных средств?

– Нет. Средство, которое она получила, действует гораздо быстрее. Нам нужно только запастись терпением и ждать результатов лабораторного исследования.

5

Днем, ровно в два тридцать четыре, в самой большой и роскошной частной палате умер пациент сестры Брамфет. Она всегда боялась такой смерти. Пациент умер, борьба за его жизнь окончена, она, сестра Брамфет, лично ответственна за это. Тот факт, что ее борьба часто была обречена на неудачу, что враг, даже если он встречает такой резкий отпор, всегда уверен в окончательной победе, никогда не ослаблял ее чувство поражения. Пациенты появлялись в палате сестры Брамфет не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы поправиться, и благодаря упорному желанию сестры защитить их они обычно поправлялись, часто к их собственному удивлению и иногда даже несмотря на свое желание умереть.

Именно с этим пациентом она не очень надеялась на успех, но только когда мистер Куртни-Ьригс отключил капельницу, она осознала свое поражение. Пациенту становилось определенно лучше, это был трудный и капризный пациент, но он боролся до конца. Это был преуспевающий бизнесмен, чьи планы на будущее явно не включали смерть в сорок два года. Она припомнила взгляд дикого удивления, почти ярости, когда он осознал, что смерть – нечто такое, над чем ни он, ии его врач не властны. Сестра Брамфет слишком часто видела его молодую жену, которая появлялась в дни посещений, чтобы предположить, что та будет очень страдать от горя. Сам больной был единственным человеком, кого возмутила бы бесплодность героических и дорогостоящих стараний мистера Куртни-Бригса спасти его, и, по счастью для хирурга, он оказался не в состоянии потребовать извинений или объяснений.

Мистер Куртни-Бригс встретится с молодой вдовой, предложит ей свой старательно подобранный набор утешительных фраз и заверит ее, что было сделано все, что в человеческих силах. Внушительная сумма счета будет служить подтверждением тому, а также явится мощным оправданием неизбежному чувству вины за смерть супруга. Куртни-Бригс очень ловко обходится с вдовами; и надо отдать ему справедливость, бедные, так же как и состоятельные, одинаково удостаивались подбадривающего и утешительного потрепывания по плечу и стереотипных фраз сожаления и сочувствия.

Сестра Брамфет натянула простыню на внезапно поблекшее лицо. Закрывая мертвому глаза опытными пальцами, она почувствовала под сморщенными веками еще теплые глазные яблоки. Она не испытывала пи горя, пи гнева. Как всегда, неудача угнетала и придавливала ее, как физический груз, отягощая ее плечи и уставшие мускулы.

Они вместе отвернулись от постели. Взглянув на хирурга, сестра Брамфет была потрясена его измученным видом. В первый раз он тоже казался угнетенным неудачей и возрастом. Правда, он не привык к тому, чтобы пациенты умирали в его присутствии. Еще реже они умирали на операционном столе, даже если для избавления его от этого тяжкого зрелища приходилось перевозить больного из операционной до палаты в несколько неприличной спешке. Но в противоположность сестре Брамфет мистер Куртни-Бригс не был обязан следить за своими пациентами до их последнего вздоха. И все равно она не верила, что его расстроила смерть именно этого пациента. В конце концов, для него это не могло быть полной неожиданностью. И даже если бы он был склонен к самокритике, ему не за что было упрекать себя. Она чувствовала, что он снедаем какой-то неуловимой тревогой, и подумала, не связано ли это со смертью Фоллоп. Он утратил какую-то часть своей энергии, мелькнуло в голове у сестры Брамфет, и внезапно стал выглядеть на десять лет старше.

Сопровождаемый сестрой Брамфет, он направился в ее кабинет. Когда они поравнялись с открытой дверью больничной кухни, до них донеслись голоса. Одна из студенток устанавливала на тележку поднос с чаем. Сержант Мастерсои облокотился на раковину и наблюдал за ней с видом человека, находящегося у себя дома. Когда в дверном проеме появились мистер Куртни-Бригс и сестра Брамфет, девушка покраснела, тихо пробормотала приветствие и торопливо и неловко вытолкнула тележку. Сержант Мастерсон снисходительно посмотрел ей вслед, затем перевел взгляд на медсестру. Он явно не замечал мистера Куртни-Бригса.

– Добрый день, сестра. Я могу перекинуться с вами парой слов?

Возмущенная фамильярностью предложения, сестра Брамфет резко отетила:

– Если угодно, сержант, в моем кабинете. То есть именно там, где вам и следовало меня подождать. Людям не разрешено расхаживать по моему отделению, когда им заблагорассудится, и это относится также и к полиции.

Нисколько не огорченный выговором, сержант Мастерсон скорее выглядел удовлетворенным, как будто эта речь подтвердила какие-то его подозрения. Сестра Брамфет устремилась в свой кабинет, поджав губы и готовая к схватке. К ее огромному удивлению, мистер Куртии-Бригс последовал за ней.

Сержант Мастерсон сказал:

– Я хотел бы, сестра, если можно, просмотреть книгу записей вашего отделения за период, когда здесь дежурила студентка Пирс. Особенно меня интересует последняя неделя.

Мистер Куртии-Бригс бесцеремонно вмешался:

– Разве это не конфиденциальные записи, сестра? Уверен, что полиция должна обратиться за разрешением, прежде чем вы предоставите им ваши книги.

– Ну, я так не думаю, сэр. – Спокойный голос Мастерсоиа, даже слишком почтительный, содержал все же нотку удовольствия, которая не ускользнула от слушателя. – Записи медицинских сестер определенно не являются медицинским документом в собственном смысле. Я только хочу посмотреть, кто находился здесь на лечении за этот период и не случилось ли здесь чего-то такого, что может представлять интерес для старшего инспектора. Есть предположение, что во время дежурства в вашем отделении студентку Пирс что-то расстроило. Если помните, она прямо отсюда прошла в школу.

Сестра Брамфет, чье лицо пошло пятнами, а руки задрожали от злости, вытеснившей страх, наконец обрела голос:

–В моем отделении ничего не произошло. Ничего! Это все идиотские зловредные сплетни! Если студентка добросовестно делает свою работу и выполняет приказания, ей не из-за чего расстраиваться. Старший инспектор находится здесь, чтобы расследовать убийство, а не лезть в дела моего отделения.

Мистер Куртни-Бригс вежливо вмешался в разговор:

– И даже если она была… расстроена – по-моему, сержант, вы употребили это слово? – не вижу, какое это имеет отношение к ее смерти.

Сержант Мастерсон улыбнулся ему, как будто ублажал своенравного упрямого ребенка:

– Все, что произошло с Пирс за неделю, предшествующую дню ее убийства, может иметь отношение к смерти, сэр. Вот поэтому-то я и прошу позволения взглянуть на книгу записей.

Поскольку пи сестра Брамфет, пи хирург не сделали и движения, чтобы выполнить его просьбу, он добавил:

– Это только для подтверждения полученной нами информации. Я знаю, что в течение той недели она дежурила в вашем отделении. Мне сказали, что она посвящала все время уходу за одним особенным пациентом. За мистером Мартином Деттинджером. «Ограничиваясь» уходом за ним – кажется, вы так это называете. Согласно моим данным, она редко выходила из его комнаты, когда дежурила здесь в последнюю неделю своей жизни.

Так, подумала сестра Брамфет, ему наболтали студентки. Ну конечно! Полиция так и работает. Бесполезно и пытаться что-либо скрыть от них. Все, даже медицинские тайны ее отделения, уход за ее частными пациентами, будет разнюхано этим нахальным субъектом, а потом доложено его старшему офицеру. Нет ничего в книгах записей, чего он не смог бы выяснить окольным путем: разнюхать, преувеличить, неверно истолковать и использовать во вред. От ненависти потеряв дар речи и чуть ли не впав в состояние полной паники, она услышала вежливый и успокаивающий голос мистера Куртпи-Бригса;

– Тогда вам лучше передать эти книги, сестра. Если полиция настаивает на том, чтобы попусту тратить свое время, мы не должны в угоду им тратить свое.

Молча сестра Брамфет подошла к своему столу и из глубокого ящика извлекла толстую книгу в твердой обложке. Все так же молча и не глядя на сержанта Мастерсона, она передала ему книгу. Сержант горячо ее поблагодарил и обратился к мистеру Куртни-Бригсу:

– А теперь, сэр, если мистер Деттинджер все еще находится в больнице, я хотел бы поговорить с ним.

Мистер Куртни-Бригс не дал себе труда скрыть удовлетворение.

– Я думаю, это желание вы не сможете осуществить даже с вашей невероятной изобретательностью, сержант. Мистер Деттинджер умер в тот день, когда Пирс оставила это отделение. Если я не ошибаюсь, она была при нем, когда он умер. Так что, к счастью для них обоих, они уже недоступны для ваших инквизиторских расспросов. А теперь, если вы нас извините, мы с сестрой должны работать.

Он придержал открытую дверь, и сестра Брамфет с достоинством выплыла из нее. Сержант Мастерсои остался один, держа в руках увесистую книгу записей.

– Проклятый ублюдок! – громко выругался он. Некоторое время он стоял в задумчивости. Затем углубился в изучение записей.