Текст книги "Таинственный сад (сборник)"

Глава XX

Детям, однако, пришлось ждать целую неделю: сначала дули сильные ветры, а потом Колин был слегка простужен. И то, и другое, вероятно, привело бы его в бешенство, если бы каждый день не приходилось строить осторожных и таинственных планов и если бы каждый день не являлся Дикон с рассказами о том, что происходит в степи, у тропинок и изгородей, на берегах ручьев.

Рассказы о жилищах выдр, барсуков, водяных крыс, не говоря уже о птичьих гнездах и норах полевых мышей, вызывали в слушателях дрожь любопытства, тем более что все подробности передавал сам «чародей».

– Они все равно что мы, – говорил Дикон, – только им приходится строить себе жилища каждый год!

Но самым всепоглощающе интересным в жизни детей были приготовления, которые приходилось сделать, прежде чем можно было с надлежащей таинственностью повезти Колина в сад. Никто не должен был видеть ни его кресла, ни Мери, ни Дикона после того, как они дойдут до известного поворота и пойдут по дорожке возле заросшей плющом стены. С каждым днем в Колине все более и более укреплялась мысль, что таинственность, окружавшая сад, была его главной прелестью. Ничто не должно было нарушать ее, никто не должен был даже подозревать, что они хранили тайну. Пусть все думают, что Мери и Дикон просто вывозят Колина, потому что он их любит и позволяет им смотреть на себя.

Дети вели длинные приятные разговоры о своем маршруте. Они решили, что сначала пойдут по известной дорожке, потом свернут на другую, перейдут через третью и обойдут все клумбы у фонтана, как будто для того, чтобы взглянуть на растения, которые там сажал старший садовник, мистер Роч. Это будет так просто, что никому не покажется таинственным. Потом они постараются исчезнуть из виду, пока не достигнут дорожки подле длинной стены. Все это было так серьезно и обстоятельно обдуманно, как план действий, созданный великими полководцами во время войны.

Слухи об удивительных вещах, которые происходили в комнате больного, дошли, конечно, до конюхов и садовников; но, несмотря на это, мистер Роч был очень изумлен, когда вдруг получил приказание от Колина, чтобы явиться к нему в комнату, в которой ни один посторонний человек никогда не бывал, так как Колин желал его видеть.

– Что такое делается? – сказал мистер Роч, торопливо переодеваясь. – Его королевское высочество, на которого никто не смел взглянуть, посылает за человеком, которого никогда в жизни не видывал?

Мистер Роч был человек довольно любопытный. Он никогда даже мельком не видел мальчика, но слышал десятки различных преувеличенных рассказов о его безобразной наружности и бешеном нраве. Чаще всего он слышал, что мальчик может умереть каждую минуту, и люди, никогда не видевшие его, красноречиво описывали его горбатую спину и парализованные ноги.

– В доме большие перемены, мистер Роч, – сказала миссис Медлок, провожая его по черной лестнице до коридора, в который выходила таинственная комната.

– Будем надеяться, что перемены к лучшему, миссис Медлок, – ответил он.

– Перемены к худшему уже не могло быть, – продолжала она. – И как все это ни странно, многим стало гораздо легче исполнять свой долг. Вы не удивляйтесь, мистер Роч, если вдруг очутитесь в настоящем зверинце и увидите Дикона, который чувствует себя там как дома больше, чем вы или я.

Дикон как будто действительно обладал какими-то чарами, как втайне была убеждена Мери, потому что, когда мистер Роч услышал его имя, он снисходительно улыбнулся.

– Он будет себя чувствовать как дома в королевском дворце и на дне каменноугольной шахты, – сказал он. – И это вовсе не дерзость! Он славный мальчуган!

Хорошо все-таки, что мистер Роч был подготовлен, не то он был бы поражен. Когда дверь спальни отворилась, большая ворона, которая совершенно непринужденно сидела на спинке резного стула, возвестила о приходе гостя громким «кра-кра». Несмотря на предостережения миссис Медлок, мистер Роч чуть не отскочил назад.

Молодого раджи не было ни на кровати, ни на диване. Он сидел в кресле, а подле него стоял маленький ягненок, помахивая хвостом, и сосал молоко из бутылки, которую держал стоявший на коленях Дикон. На согнутой спине Дикона сидела белка, усердно грызя орех. Девочка из Индии сидела на большом табурете и глядела на все это.

– Вот мистер Роч, мистер Колин, – сказала миссис Медлок.

Молодой раджа обернулся и поглядел на своего слугу – так, по крайней мере, показалось старшему садовнику.

– О, это вы, Роч? – сказал он. – Я послал за вами, чтобы дать вам очень важные приказания.

– Очень хорошо, сэр, – ответил Роч, думая о том, получит ли он приказание срубить все дубы в парке или превратить огороды в озера.

– Сегодня после обеда меня вывезут в кресле, – сказал Колин. – Если свежий воздух мне не повредит, меня будут вывозить каждый день. Когда меня вывезут, ни один садовник не должен быть близ длинной тропинки возле стен сада. Чтобы там никого не было! Меня вывезут часа в два, и пусть мне никто не попадается на глаза до тех пор, пока я не дам знать, что они могут опять приняться за свою работу.

– Очень хорошо, сэр! – ответил мистер Роч.

– Мери, – сказал Колин, обернувшись к ней, – что говорят в Индии, когда разговор кончен и ты хочешь, чтобы люди ушли?

– Тогда говорят: «Я позволяю вам уйти», – ответила она.

Раджа махнул рукой.

– Я позволяю вам уйти, Роч, – сказал он. – Но помните, что это очень важно!

– Кра-кра! – хрипло сказала ворона.

– Очень хорошо, сэр! Благодарю вас! – И миссис Медлок увела его из комнаты.

Очутившись в коридоре, добродушный мистер Роч улыбнулся.

– Честное слово, – сказал он, – замашки у него, как у настоящего лорда! Можно подумать, что он один – вся королевская семья!

– Мы должны были позволять ему чуть ли не ногами топтать всех нас с тех самых пор, как у него появились ноги, – заявила миссис Медлок, – и он думает, что люди только для этого и рождены!

…Колин сидел у себя в комнате, откинувшись на подушки.

– Теперь мы в безопасности, – сказал он, – и сегодня я все это увижу, сегодня я там буду!

Дикон отправился обратно в сад со своими зверями, а Мери осталась с Колином. Он не то что устал, но как-то притих, и когда им принесли обед и они стали есть, он тоже был необыкновенно спокоен. Мери удивилась и спросила его, почему это так.

– Какие у тебя большие глаза, Колин, – сказала она. – Когда ты о чем-нибудь думаешь, они у тебя делаются большие, как блюдечки. О чем ты теперь думаешь?

– Я все думаю о том, как это все…

– Сад? – спросила Мери.

– Весна, – ответил он. – Какая она? Я все думал о том, что я никогда еще не видал ее как следует. Я почти никогда не выходил, а если и выходил, то никогда не смотрел на весну… даже не думал о ней!

– Я никогда не видала ее в Индии, потому что там ее не бывало, – сказала Мери.

Несмотря на то что он жил жизнью затворника, у Колина было гораздо больше развито воображение, чем у нее; по крайней мере, он проводил много времени, рассматривая чудесные книги и картинки.

– Тогда утром, когда ты вбежала и крикнула: «Она пришла! Она пришла!», мне стало как-то странно. Мне казалось, что это идет длинная процессия… с громкой музыкой. У меня в одной книжке есть такая картинка – толпа народу, все такие красивые… дети с гирляндами и ветвями цветов… и все смеются, пляшут и теснятся и играют на дудках… Оттого-то я сказал: «Может быть, мы услышим трубный глас», – и велел тебе открыть окно.

– Это очень странно, – сказала Мери, – но все кажется, как будто это на самом деле так. И если бы все цветы, и листья, и зелень, и птицы, и звери – все пронеслись бы мимо, какая толпа была бы! И они все плясали бы и пели бы – и это была бы музыка!

Оба они засмеялись не потому, что это было смешно, а потому, что это им очень понравилось.

Через некоторое время пришла сиделка одеть Колина. Она заметила, что вместо того, чтобы лежать, как бревно, когда его одевали, он сел, стараясь сам одеться, и все время смеялся и разговаривал с Мери.

– Сегодня у него хороший день, сэр, – сказала она доктору Крэвену, который приехал взглянуть на Колина. – Он в таком хорошем настроении духа, что становится крепче.

– Я опять зайду под вечер, после того как он вернется, – сказал доктор. – Я должен знать, как эта прогулка подействовала на него. Мне хотелось бы, – сказал он тихо, – чтобы он позволил вам пойти с ним.

– Я скорее откажусь от места, чем буду здесь, когда вы ему это скажете, – с внезапной решимостью заявила сиделка.

– Я вовсе не решил советовать ему этого, – сказал доктор. – Попробуем сделать опыт. Дикону я бы доверил даже новорожденного ребенка.

Самый сильный лакей снес Колина вниз и посадил его в кресло на колесах, возле которого ждал Дикон. После того как лакей и сиделка обложили его подушками и пледами, маленький раджа махнул им рукою.

– Я позволяю вам уйти, – сказал он, и оба они быстро исчезли; надо сознаться, что оба расхохотались, как только очутились в доме.

Дикон начал медленно и уверенно двигать кресло; Мери шла подле него, а Колин откинулся назад и поднял голову к небу. Свод неба казался очень высоким, и маленькие белые облачка казались белыми птицами, которые носились на распростертых крыльях в его хрустальной синеве. Со степи доносился нежный ветерок, насыщенный странным сладким благоуханием. Грудь Колина подымалась, вдыхая его, и его большие глаза как будто к чему-то прислушивались – глаза, а не уши.

– Сколько тут разных звуков… что-то поет, и жужжит, и зовет, – сказал он. – А чем это так пахнет, когда дует ветер?

– Это дрок распускается в степи, – ответил Дикон.

– А пчел-то сколько сегодня, удивительно!

На дорожках, по которым они шли, не было видно ни одного человека. Все садовники и их помощники были отосланы. Но дети все-таки кружили взад и вперед между кустами, вокруг клумб у фонтана, следуя по заранее составленному маршруту, просто ради таинственности и удовольствия. Когда они, наконец, свернули на длинную тропинку подле поросшей плющом стены, то были так возбуждены наступающим моментом, что сами, не зная почему, стали вдруг говорить шепотом.

– Это вот здесь, – шепнула Мери. – Здесь я, бывало, хожу взад и вперед и все думаю, думаю!

– Да?! – воскликнул Колин, и глаза его пытливо устремились на плющ, точно ища чего-то. – Но я ничего не вижу, – шепнул он. – Здесь нет калитки!

– Я тоже так думала, – сказала Мери.

Воцарилось напряженное молчание, и кресло снова двинулось вперед.

– А вот это сад, где работает Бен, – сказала Мери.

– Да? – сказал Колин.

Они прошли еще несколько ярдов, и Мери снова шепнула:

– А вот здесь малиновка перелетела через стену.

– Да?! – воскликнул Колин. – О, как мне хотелось бы, чтоб она опять прилетела!

– А вот тут, – торжественно сказала Мери, указывая на большой куст сирени, – тут она уселась на кучку земли и указала мне на ключ!

Колин сел.

– Где? Где? Там? – крикнул он, и глаза его сделались такими большими, как у волка в сказке о Красной Шапочке. Дикон стал, и кресло остановилось.

– А вот здесь, – сказала Мери, подойдя поближе к поросшей плющом стене, – здесь я подошла поговорить с ней, когда она защебетала с верхушки стены. А вот тут плющ отнесло ветром в сторону, – и она схватила рукою зеленый занавес.

– О, да, да? – задыхаясь, шепнул Колин.

– А вот ручка… и вот калитка! Дикон, втолкни его, втолкни его скорее.

Дикон сделал это одним сильным, уверенным толчком.

Колин снова опустился на подушки, и, хотя он задыхался от радости, закрыл глаза руками и не отнимал их до тех пор, пока они не очутились внутри; кресло остановилось точно по волшебству, и калитка затворилась. Тогда только он отнял руки и стал оглядываться вокруг, как когда-то Дикон и Мери. На стенах, на земле, на деревьях, на колебавшихся ветках и побегах точно было накинуто ярко-зеленое покрывало из нежных, крохотных листочков; на траве под деревьями, в серых каменных вазах в альковах – повсюду кругом виднелись золотистые, белые и пурпурные штрихи и пятна; над головой его высились деревья, белоснежные и розовые, слышался трепет крыльев, нежное щебетанье и жужжанье, и разливался сладкий аромат. Теплые лучи солнца ласкали его лицо, как прикосновенье нежной руки. Мери и Дикон стояли и с изумлением глядели на него – так он вдруг переменился, потому что нежная розовая краска разливалась по его бледному, точно выточенному из слоновой кости лицу, по его шее и рукам.

– Я выздоровею! Я выздоровею! – крикнул он. – Мери! Дикон! Я выздоровею! И я буду жить всегда… во веки веков.

Глава XXI

В жизни очень редко приходится испытывать уверенность, что будешь жить всегда, «во веки веков». Иногда это испытываешь, когда встаешь в торжественный час рассвета, выходишь и стоишь совершенно один, закинув голову, и смотришь вверх и видишь, как бледное небо медленно меняет цвет и рдеет, как происходит какое-то неведомое чудо. У вас почти готов вырваться крик, и сердце почти перестает биться при виде удивительного, неизменного величавого зрелища – восхода солнца, которое повторяется каждое утро целые тысячелетия. Тогда на миг испытываешь такое чувство.

Иногда его испытываешь, когда стоишь один в лесу во время заката, и таинственная тишина, и косые золотистые лучи, пробивающиеся сквозь листву и из-под ветвей, как бы медленно шепчут что-то, чего никак нельзя расслышать, сколько ни старайся. Иногда эту уверенность вызывает в вас необъятный спокойный темно-синий простор ночи, с ее миллионами звезд; иногда звук отдаленной музыки; иногда взгляд чьих-нибудь глаз.

То же самое чувство испытывал и Колин, когда он впервые увидел, услышал и почувствовал весну в высоких стенах скрытого сада. В этот день всё вокруг точно старалось быть совершеннее, красивее и добрее – ради одного мальчика; весна как будто нарочно собрала вместе все свои дары в этом саду.

…Они поставили кресло под сливовым деревом, покрытым белоснежными цветами, среди которых гудели пчелы; это был точно балдахин короля в волшебной сказке. Поблизости стояли цветущие вишневые деревья и яблони, покрытые белыми и розовыми почками, между которыми некоторые уже распустились. Меж цветущих ветвей проглядывали клочки голубого неба, точно чьи-то удивительные глаза.

Мери и Дикон понемногу работали, а Колин следил за ними. Они приносили ему разные предметы, чтоб он посмотрел: распустившиеся почки, почки, которые еще не открылись, маленькие веточки, на которых показывались зеленые листочки, перья дятла, которые упали на траву, скорлупки яиц, из которых уже вылупились птички. Он, как сказочный король, точно объезжал свою страну, и ему показывали все ее таинственные богатства.

– А малиновку мы увидим? – спросил Колин.

– Подожди немного, через несколько дней будешь часто ее видеть, – ответил Дикон. – Когда птенцы вылупятся, у нее будет столько хлопот, что голова кругом пойдет. Ты увидишь, как она летает взад и вперед, таща червяков чуть ли не с себя самое величиною, а в гнезде такой шум и писк, когда она прилетает, что она не знает, кому в рот сунуть первый кусочек; все пищат, у всех клювы раскрыты. Моя мать говорит, что, когда она видит, как трудятся птички, чтобы насытить голодные рты, ей кажется, что она барыня, которой нечего делать… Она говорит, что иногда видит птиц, и ей кажется, что с них, должно быть, катится пот, только люди этого не замечают.

Это заставило детей так расхохотаться, что они должны были закрыть рты руками, вспомнив, что их никто не должен слышать. Колина еще за несколько дней раньше уведомили, что надо говорить очень тихо, даже шепотом; ему очень нравилась вся эта таинственность, и он старался все это исполнить, но среди такого возбуждения и веселья было очень трудно не смеяться громко.

…Каждый момент был полон новых впечатлений, и лучи солнца с каждым часом, казалось, становились ярче и золотистей. Кресло снова поставили под балдахин; Дикон только что уселся на траву и вынул было свою дудку, как вдруг Колин заметил что-то, чего раньше не успел заметить.

– Вон то дерево – очень старое, не правда ли? – спросил он.

Дикон посмотрел на дерево. Мери тоже посмотрела, и на секунду все притихли.

– Да, – ответил Дикон после паузы, и его тихий голос звучал как-то особенно ласково.

Мери глядела на дерево и о чем-то думала.

– Похоже, как будто от него отломилась большая ветвь, – сказал Колин. – Как это случилось?

– Это случилось давно, много лет назад, – ответил Дикон. – О! – воскликнул он с видимым облегчением, положив руку на плечо Колина. – Погляди-ка на малиновку! Вот она! Она собирала корм для своей подруги!

Колин едва успел заметить красногрудую птичку, которая быстро пронеслась, таща что-то в клюве. Она мелькнула среди зелени и скрылась из виду в густо заросшем уголке сада. Колин опять откинулся на подушку, слегка посмеиваясь.

– Она, должно быть, несет своей подруге чаю. Вероятно, уже пять часов. Мне самому тоже захотелось чаю!..

…На этот раз опасность миновала.

– Это волшебная сила послала малиновку, – украдкой сказала Мери Дикону через некоторое время. – Я знаю, что это было волшебство! – Она и Дикон очень боялись, чтобы Колин не начал расспрашивать о дереве, ветвь которого отломилась десять лет тому назад. Оба они рассуждали об этом, и Дикон стоял с беспокойным видом, почесывая голову.

– Надо сделать вид, как будто это дерево такое же, как и все другие, – сказал он. – Мы никогда не скажем ему, как оно сломалось… Бедный мальчик! Если он опять заговорит об этом, то мы постараемся… быть повеселее.

– Да, постараемся, – ответила Мери. Но она знала, что вид у нее был вовсе не веселый, когда она смотрела на дерево.

Дикон все еще с недоумевающим видом почесывал свою рыжую голову, но в его голубых глазах появилось более довольное выражение.

– Миссис Крэвен была очень хорошая, добрая дама, – продолжал он, колеблясь, – и моя мать думает, что она, быть может, иногда здесь, в Миссельтуэйте, и присматривает за Колином, так же, как все матери делают, когда уходят из этого мира. Видишь ли… они должны вернуться… Она, быть может, заставила нас работать и велела нам привезти Колина туда…

Мери подумала, что он, вероятно, говорил о волшебной силе. Она сама глубоко верила в нее. Она втайне верила, что Дикон обладает волшебной силой, конечно, доброй, и поэтому люди любили его, а дикие животные знали, что он их друг. Она думала, что, возможно, эта сила привела малиновку как раз в то время, когда Колин задал опасный вопрос. Она чувствовала, что благодаря этой силе Колин казался совершенно другим мальчиком. Разве это был тот бешеный ребенок, который вопил, колотил и кусал подушку? Даже его странная бледность исчезла. Слабый румянец, который показался на его лице, шее и руках, когда он впервые очутился в саду, не совсем исчез. Колин был похож на живого человека, а не на фигуру из слоновой кости или воска.

Они еще раза три видели малиновку, которая несла корм своей подруге; это навело их на мысль о послеобеденном чае, и Колин решил, что надо напиться чаю.

– Поди прикажи кому-нибудь из слуг принести чайную корзинку в рододендроновую аллею, – сказал он, – а потом ты и Дикон принесете это сюда.

Это была очень удачная мысль, которую легко было привести в исполнение. Когда на траве была разостлана белая скатерть и на ней появился горячий чай, лепешки и хлеб с маслом, все это было съедено с удовольствием; пролетавшие «по домашним делам» птицы остановились разузнать, в чем дело, и усердно принялись за крошки. Орех и Скорлупка вскарабкались на дерево с кусками сладкого пирога, а Сажа, утащив в уголок целую половину лепешки, принялась клевать и переворачивать ее, пока, наконец, не решила проглотить ее всю сразу.

…День близился к закату; золотые стрелы солнечных лучей становились темнее; пчелы возвращались домой, и птицы прилетали реже. Дикон и Мери сидели на траве, уложив чайную корзинку, чтобы отнести ее назад в дом, а Колин лежал на своих подушках, откинув со лба густые волосы: цвет лица у него был совершенно нормальный.

– Мне не хочется, чтоб этот день прошел, – сказал он, – но я опять приду сюда завтра, и послезавтра, и после, и после… Теперь я видел весну, и мне хочется видеть лето… Я хочу видеть, как все будет расти здесь. Я сам хочу здесь вырасти!

– Вырастешь, – сказал Дикон. – Ты скоро будешь здесь ходить, копать так, как другие люди…

Колин весь зарделся.

– Ходить! Копать! – сказал он. – Разве я…

Дикон как-то особенно ласково и предупредительно взглянул на него. Ни он, ни Мери никогда не спрашивали у него про его ноги.

– Конечно, будешь ходить, – храбро сказал он. – Ведь у тебя… у тебя есть свои ноги, как у других людей!

Мери на миг испугалась, пока не услышала ответ Колина.

– Они совсем не больные, – сказал он, – только такие худые и слабые… Они так дрожат, что я боюсь попробовать встать.

И Мери и Дикон с облегчением вздохнули.

– Когда перестанешь бояться, тогда и будешь стоять на ногах, – весело сказал Дикон. – А бояться ты скоро перестанешь.

– Перестану? – спросил Колин и притих, как бы размышляя о чем-то.

Некоторое время среди них царила тишина. Солнце опускалось все ниже; наступало такое время, когда все затихает, а дети очень деятельно и интересно провели этот день. У Колина был такой вид, как будто он глубоко наслаждался отдыхом. Даже «твари» Дикона перестали бегать и, собравшись вместе, отдыхали возле детей. Сажа уселась на низкой ветке, и глаза ее задернулись серой пленкой; Мери подумала про себя, что Сажа, пожалуй, сейчас захрапит.

Все они чуть не вздрогнули, когда среди этой тишины Колин, приподняв голову, вдруг воскликнул громким, тревожным шепотом:

– Кто этот человек?

Дикон и Мери вскочили на ноги.

– Человек! – приглушенно крикнули оба.

Колин указал на высокую стену.

– Посмотрите! – возбужденно шепнул он. – Посмотрите только!

Мери и Дикон обернулись и посмотрели. Поверх стены на них глядело сердитое лицо Бена Уэтерстаффа, который стоял на лестнице. Он погрозил Мери кулаком.

– Кабы я не был холостяк и ты была бы моя девчонка, я бы тебе задал встрепку! – крикнул он.

Он угрожающе поднялся еще на одну ступеньку, точно собираясь соскочить вниз и разделаться с нею; но, когда Мери направилась к нему, он, очевидно, раздумал и остался стоять на верхней ступеньке своей лестницы, все еще грозя ей кулаком.

– Ты мне никогда не нравилась! Я тебя терпеть не мог с первого раза, как увидел, – разглагольствовал он. – Этакая бледная, сухопарая, как метла, и вечно задает вопросы и сует свой нос куда не надо! Я и не заметил, как это ты ко мне пристала! Если бы не малиновка… чтобы ее…

– Бен Уэтерстафф! – воскликнула Мери, переведя дух; она стояла внизу и кричала, почти задыхаясь: – Бен Уэтерстафф, это малиновка указала мне дорогу сюда!

На этот раз Бен, казалось, на самом деле перескочит через стену, – до того он был взбешен.

– Ах ты, гадкая девчонка! – воскликнул он, глядя вниз на нее. – Сваливает всю вину на малиновку, будто она и без того не проказница! Она указала тебе дорогу! Она! Ах ты, маленькая… – Следующая фраза вырвалась у него почти невольно, потому что он сгорал от любопытства: – Как это ты сюда попала?

– Это малиновка показала мне дорогу! – упрямо заявила она. – Она сама не знала, что она это делает, но она все-таки указала… Я не могу рассказывать вам отсюда, когда вы мне грозите кулаком.

Он вдруг перестал грозить ей, рот его полураскрылся, и он с изумлением глядел через голову Мери на что-то, приближавшееся к нему.

При первом звуке этого потока речи Колин был так поражен, что сидел и слушал, точно зачарованный, но скоро оправился и сделал повелительный знак Дикону.

– Вези меня туда! – приказал он. – Подвези меня совсем близко и остановись как раз напротив него!

Именно это зрелище, которое увидел Бен, и заставило его в изумлении открыть рот. Кресло на колесах, с роскошными подушками и пледами, которое двигалось по направлению к нему, скорее напоминало какую-нибудь королевскую колесницу, потому что в ней сидел маленький раджа, откинувшись назад, с царственно-повелительным выражением в больших глазах с темными ресницами и с гордо протянутой к нему худой белой рукой. Колесница остановилась как раз пред самым носом Бена; неудивительно, что рот его так и остался открытым.

– Ты знаешь, кто я? – спросил раджа.

А Бен все глядел; его покрасневшие старческие глаза были так устремлены на него, как будто он видел пред собою призрак. Он все глядел и глядел; в горле у него появился какой-то ком, и он не говорил ни слова.

– Ты знаешь, кто я? – еще более надменно спросил Колин. – Отвечай же!

Бен поднял свою мозолистую руку, провел ею по глазам, потом по лбу и ответил каким-то странным дрожащим голосом.

– Ты-то кто? – сказал он. – Знаю, знаю… Ведь с твоего лица глядят на меня глаза твоей матери… Господь ведает, как ты сюда забрался… Это ты – бедный калека!

Колин сразу забыл, что у него есть спина. Лицо его побагровело, и он сел совершенно прямо.

– Я не калека! – гневно крикнул он. – Неправда!

– Он не калека! – воскликнула Мери с негодованием. – У него нет шишки на спине даже с булавочную головку. Я видела, там ничего нет, ничего!

Бен снова провел рукою по лбу и опять стал глядеть, точно не мог наглядеться; у него дрожали руки, дрожали губы, дрожал голос. Он был бестактный старик и повторял только то, что слышал от других.

– Разве ты… разве у тебя не кривая спина? – сказал он хрипло.

– Нет! – крикнул Колин.

– И у тебя… ноги не кривые? – спросил Бен еще более хрипло.

Это уже было слишком. Вся сила, которую Колин тратил во время своих «припадков», вдруг волною поднялась в нем. Никогда еще его не обвиняли в том, что у него кривые ноги, даже шепотом, и наивная уверенность в существовании этих кривых ног, звучавшая в голосе Бена, это было больше, чем мог стерпеть раджа. Гнев и оскорбленная гордость заставили его забыть обо всем, кроме настоящего момента, пробудили в нем какую-то неведомую, почти сверхъестественную силу.

– Иди сюда! – крикнул он Дикону и начал срывать пледы со своих колен, чтобы выпутаться из них. – Иди сюда! Иди сюда! Сию минуту!

Дикон в секунду очутился подле него. Мери ахнула и почувствовала, что бледнеет.

– Он может это сделать! Он может! Может! – бормотала она про себя скороговоркой.

После непродолжительных напряженных усилий пледы были сброшены на землю, Дикон взял руку Колина, и его худые ноги высвободились… и стояли на траве. Колин стоял, стоял прямой, как стрела, и странно высокий, откинув назад голову, и его странные глаза метали молнии.

– Погляди на меня! – бросил он Бену. – Погляди же на меня, ты! Только погляди!

– Он такой же прямой, как я! – крикнул Дикон. – Он такой же прямой, как любой мальчик в Йоркшире!

То, что произошло с Беном, показалось Мери необыкновенно странным. Он вдруг закашлялся, всхлипнул, всплеснул руками, и по его морщинистым загорелым щекам вдруг потекли слезы.

– И лгут же люди! – вдруг выпалил он. – Ты худой, как щепка, и бледный, как привидение, но на тебе ни узелка нет! Из тебя еще выйдет человек, благослови тебя Господь!

Дикон крепко держал Колина под руку, но мальчик не выказывал усталости. Он стоял так же прямо и глядел в лицо Бена.

– Я – твой господин, когда здесь нет моего отца, – сказал он, – и ты должен мне повиноваться. Этот сад мой. Не смей говорить ни слова про него. Сойди с лестницы и пойди в длинную аллею; там тебя встретит мисс Мери и приведет сюда. Я хочу поговорить с тобой. Ты нам вовсе не нужен, но теперь придется доверить тебе тайну. Скорее же!

Угрюмое лицо Бена еще было мокро от слез, и он, казалось, не мог отвести глаз от худой, прямой фигуры Колина, стоявшего на ногах, с закинутой назад головой.

– О, мой мальчик! – прошептал он. И потом, как будто вдруг вспомнив что-то, почтительно дотронулся до своей шляпы и сказал: – Да, сэр! Слушаю! – послушно спустился с лестницы и исчез.