Текст книги "Мир Средневековья. Рождение Европы: эпоха великих завоеваний и выдающихся свершений"

В XII в. терпимость была следствием не только практического опыта, но и чего-то большего. Среди либерально настроенных ученых и здравомыслящих благочестивых мирян терпимость была осознанно воспринятым принципом. Здесь мы снова должны вернуться к Шартрской школе, которая в XII в. задала тон европейскому интеллектуальному пробуждению и дальнейшему развитию континента. Тьерри Шартрский, Бернард Сильвестрис и Герман Каринтийский (последний тесно связанный с Шартром) выступали за беспристрастный, объективный, научный образ мышления, когда в первую очередь смотрят на «качество» человеческого ума, прежде чем вынести окончательное суждение. Они имели своих последователей среди ученых достаточно смелых, чтобы быть толерантными, которые появляются время от времени в европейском обществе. Например, это можно сказать о членах первоначального Королевского научного общества (первое в Европе научное общество) XVII в., и о международной элите ученых-атомщиков наших дней. В XII в. некоторые англичане отправлялись в путешествие в поисках учения более либерального и просвещенного, чем они могли найти в тесных границах их родного христианства. Аделяр из Бата отправился в Испанию и на Ближний Восток, Дэниел Морли – к «мудрым учителям» Толедо и привез оттуда библиотеку древнегреческих и арабских авторов. Абеляр, раздраженный тем, как к нему относились монахи его бретонского аббатства, открыто высказал крамольную мысль, которую не раз выскажут в грядущих столетиях люди, которым Европа стала слишком тесной. Он сказал, что готов отказаться от христианства и найти убежище у язычников, среди которых можно будет жить в мире истинной христианской жизнью. Язычники были, во всяком случае, более приятными людьми. Это чувство имело обыкновение повторяться. Люди будущих поколений находили образ жизни «язычников» индейцев и китайцев столь же привлекательным.

Наряду с этими искренними интеллектуалами были миряне из аристократов и рыцарей, которые никогда не забывали, что их противникам присущи те же человеческие качества, что и им, даже в пылу битвы. Достаточно будет привести два примера. Испанская эпическая поэма Cantar de Mio Cid («Песнь о моем Сиде», написанная между 1140 и 1160 гг.) повествует о героических подвигах Сида, рыцаря XI в., испанского национального героя Реконкисты. Основанная на рассказах одного из соратников Сида, поэма оставляет после прочтения впечатление реальности происходивших событий. В ней описываются учтивая галантность и благородные манеры Сида в общении с мавританской аристократией, говорится о его готовности вести с ней дела (он сам провел много лет на их службе). Так, например, после того, как он овладел замком, он оставляет его после своего отъезда на попечение потерпевшим от него поражение маврам; и те дают ему свое благословение, когда он уезжает.

Знаменательно, что Вольфрам фон Эшенбах, величайший эпический поэт немецкого Средневековья, автор романа «Парцифаль», страстно выступает от лица героини своего произведения «Виллехальм» в защиту терпимости в повседневной жизни. Ее отец Гибурк язычник, и она старается примирить своих языческих и христианских родственников. В качестве аргумента она ссылается на то, что во власти Бога спасти тех людей, что находятся вне церкви. Язычники и христиане награждены от природы одной и той же добродетелью – чистотой сердца, которая приятна Создателю и не зависит от крещения. Чистое сердце гораздо важнее, чем цвет кожи человека или его вера. Для Вольфрама, которому была хорошо известна ситуация в Южной Франции и Испании, терпимость человека свидетельствовала о его духовности и благородстве. В наше время веротерпимость разрушает границы между христианами, язычниками, евреями и еретиками (которых Вольфрам называет «мытарями»; так часто называли катаров) и всех объединяет.

Вольфрам описывает опыт, полученный крестоносцами во время походов, особенно тех, кто основал династии на Ближнем Востоке. Именно они столкнулись лицом к лицу с «языческой знатью». В мусульманских государствах было общепринятой практикой позволять христианам исповедовать свою веру. Сам ислам не нес никаких обязательств за спасение душ людей иных вер. Не было потребности обращать христиан в свою веру, надо было просто не давать им вмешиваться в жизнь мусульман.

Появление монголов на сцене мировой истории открыло новые перспективы для Западной Европы, для крестоносцев и христианского Востока. Чингисхан основал свою мировую монгольскую империю в 1206 г.; в 1258 г. монголы разгромили войско багдадского халифа, и последний представитель династии Аббасидов, бывших на протяжении пяти столетий духовными вождями ислама, был предан смерти. Когда Западная Европа пришла в себя после монгольского нашествия (1223–1241), многие ведущие политические и церковные деятели поняли, что открываются две уникальные возможности. Первая – это обратить Азию в христианство, и вторая – нанести поражение мусульманам, туркам и арабам, воспользовавшись помощью монголов, которые наступали на позиции ислама с Востока.

В течение второй половины XIII и всего XIV в. Запад продолжали преследовать видения мировой империи, которая управляется Римско-католической церковью, где господствует латинская культура и которая находится под защитой монгольских правителей. Папы, короли Франции, даже императоры Византии (был случай, когда принцесса из императорского семейства было обручена с монгольским правителем), в общем, все были увлечены этой идеей, которая также нашла своих сторонников в некоторых кругах монашества и крестоносцев. Мечта так и не была реализована, но были сделаны отдельные открытия. Западные послы при дворе монгольского императора были удивлены дружеской атмосферой, царившей в центре этой Монгольской империи, в основании которой лежала всеобщая терпимость и мирное сосуществование основных религий. В то самое время, когда в Западной Европе свободная общественная дискуссия о религиозной вере находилась под угрозой запрета, Восток являл собой образец терпимости.

Первоначально монголы придерживались шаманистских верований; однако в Монгольской империи мирно уживались буддисты, даосисты, конфуциане, мусульмане, манихеи, иудеи, несториане, католики и многочисленные секты. Каждая церковь имела свой статус и свою собственную юрисдикцию. Чингисхан был склонен к даосизму, и он с надеждой ожидал от учителя-даосиста, что тот снабдит его эликсиром вечной жизни. Многие его воины и полководцы и даже некоторые члены его семьи (в частности, его любимая невестка) были христианами, членами Несторианской церкви, которая сохранила свою независимость как от Рима, так и от церкви Византии, несмотря на все бурные события, происходившие на Востоке в течение первого христианского тысячелетия.

При наследниках Чингисхана несториане составляли большую часть монгольского двора, и несторианский патриарх Багдада учредил Пекинскую архиепископию. Великий хан Мункэ, внук Чингисхана, сын христианки несторианского толка и имевший двух жен-несторианок, объяснял францисканскому монаху Гильому де Рубруку, что он практикует с равным рвением все религии, разрешенные при дворе. Еще один высокородный монгол признавал, что поскольку ему неизвестно, какая из вер правильная, то он исповедует все их сразу. Рубрука отправил ко двору великого хана в 1253 г. французский король Людовик Святой. Выехав из Константинополя, фламандец пересек всю Азию. Он был поражен, встретив там христиан-несториан. 30 мая 1254 г. в Каракоруме в присутствии великого хана он провел публичный диспут. В нем приняли участие несториане и мусульмане, которых он признавал как теистов, и буддистские монахи, которых он считал атеистами. Францисканец, к своему удивлению, обнаружил при дворе монгольского правителя в горах Алтая настоящее европейское общество в миниатюре. Здесь были люди, захваченные в плен в Венгрии; дама из Меца, столицы Лотарингии, вышедшая замуж за русского, строительного подрядчика; парижский ювелир (его женой была «сарацинка» из Венгрии), брат которого все еще имел свое дело на Гран-Пон в Париже, и представители иных народов.

Другой францисканский монах Джованни Плано Карпини, посланник папы Иннокентия IV в Золотую Орду, уже вернулся в Европу и привез с собой свидетельства об удивительной терпимости, царившей при дворе хана Гуюка (1246), внука Чингисхана. Западные посланники сильно удивлялись, встречая европейских христиан при монгольском дворе, которые нисколько не скрывали, что они еретики, бежавшие от преследований на родине. Один из них, например, был врачом из Ломбардии.

К середине XIII в., когда изгнанники с Запада устремились в Армению, на Русь и в земли монголов, папы и короли Запада пытались заключить союз с монголами против турок и арабов. Монголы, со своей стороны, требовали, чтобы западные правители стали вассалами великого хана, поскольку «только один Бог на Небесах, и один правитель на земле – Чингисхан, сын Бога». Монголы воплотили на деле древний идеал единства Запада – один Бог, одна империя, один правитель-император, одна вера, одна церковь.

Итальянские торговцы впервые появились на рынках Дальнего Востока во времена Хубилай-хана. Среди них были Никколо и Маттео Поло, которые побывали при его дворе в Пекине в 1266 г. Он передал через них послание папе с просьбой прислать в Китай сотню ученых, «сведущих в семи искусствах». Во время второго путешествия в 1271–1275 гг. братьев Поло сопровождал их любознательный и честолюбивый племянник Марко, который надолго остался в Монголии. Он провел там, находясь на государственной службе, пятнадцать лет. В своей знаменитой «Книге о разнообразии мира», в который описываются страны Дальнего Востока, он сообщает, что Хубилай-хан, император монголов в Пекине, почитал Иисуса, Мухаммеда, Моисея и Шакьямуни и получал в свой день рождения подношения и дары от служителей всех четырех религий.

Францисканские и доминиканские миссионеры, отправившиеся в качестве посланников папы в Монголию и Китай, были первыми европейцами, которые привезли сведения о буддизме и об искреннем благочестии приверженцев этой «веры без Бога». «У этих монахов более аскетический образ жизни, и они более набожны, чем наше западное монашество». Францисканский монах Джованни Мариньолли, бывший легатом папы Бенедикта XIII при дворе императора Китая, в 1342 г. заканчивает свое сообщение о буддийских монахах следующими словами: «Эти люди ведут самую святую жизнь, хотя им не хватает веры». Людей западного мира смущало и удивляло присутствие христиан-несториан в Монгольской империи, как и сосуществование там мировых религий и полное отсутствие догматической веры. В то время как одни на Западе упорно отстаивали положение, что возможно и должно быть только одной вере – христианству под главенством римского папы, другие открывали для себя, что в обширной Азии тоже были свои высокообразованные и влиятельные христиане. Они были прекрасно осведомлены о европейских делах, но не признавали ни папу, ни организационные формы церкви. В 1287 г. Раббан Саума, образованный несторианский монах, был отправлен Аргун-ханом, правившим в Персии, с миссией на Запад. Ее целью было договориться о заключении союза против мамелюков. В Париже в Сент-Шапеле, шедевре готической архитектуры, его принял король Филипп Красивый. Впоследствии он посетил английского короля Эдуарда I в Бордо, и в 1288 г. – папу Николая IV в Риме.

Иронией истории можно назвать тот факт, что с 1290 г. и до периода 1350–1370 гг. включительно, когда европейское христианство клонилось к упадку и его влияние падало, новые широкие горизонты открывались для него в Азии, особенно в Китае. Это подтверждается несколькими удивительными совпадениями. 1291 г. стал годом падения Акры, последней твердыни франков в Святой земле; в этом же году Марко Поло вернулся в Европу. В 1294 г. папой стал Бонифаций VIII, который едва не привел церковь к гибели; и в этом году францисканец Джованни да Монтекорвино обратил в христианство монгольского принца унгута Кёргуза. Этот монгольский вождь, ставший «принцем Георгием», был опорой католической миссии в Азии и Китае. В 1307 г. во Франции шла расправа с орденом тамплиеров, в то время как на Дальнем Востоке Джованни да Монтекорвино стал архиепископом Пекина. В 1312–1314 гг. Данте писал свое произведение «Ад» (Inferno), открывая миру образ Европы, раздираемой ненавистью, насилием и всевозможными грехами; а в 1314 г. Одорико Порденоне, один из самых успешных миссионеров, путешествовал в Восточной Азии. В 1338 г., когда Европа погрузилась в пучину войн, эпидемий и голода, Андало да Севиньяно, генуэзец на службе императора Китая, приехал на Запад с посольством, а аланы, составлявшие гвардию китайского императора, были обращены в католицизм. К 1350 г., когда Европа обезлюдела в результате эпидемии чумы, перспективы контактов с Востоком уже не были столь привлекательны. В 1368 г. Чжу Юаньчжан завоевал Пекин и положил начало империи Мин; владычество монголов в Китае закончилось, а вместе с ним ослабло и влияние католицизма; центром архидиоцеза тогда был Пекин. Ослабление власти наследников Чингисхана означало постепенное угасание влияния европейской светской и церковной культуры в Центральной Азии и Китае.

«Я полагаю, что Святой Дух может проявлять себя в христианах, евреях, маврах, и в людях всякого рода и звания, и не только в людях мудрых, но и простых». Эту мысль подтверждает опыт всех путешественников XII–XIII вв.: крестоносцев, ученых и купцов. Эта фраза взята из письма Христофора Колумба, адресованного «католическим королям Изабелле и Фердинанду». В тот год, когда его еврейские родственники были изгнаны из Испании, Колумб отправился в свое первое плавание, которое привело к открытию Америки. Его целью, как он экспрессивно выразился, было открыть Индию и реализовать старую мечту крестоносцев победить ислам, одновременно окружив его армии с Востока и Запада. Позднее, когда он оставил должность вице-короля Индий, Колумб продолжал собирать предсказания, с помощью которых он смог бы определить то время, когда Иерусалим будет освобожден Испанией с Божьей помощью и благодаря силе предвидения Колумба. Для своего великого предприятия открытия Индии, которое было для него крестовым походом и вкладом в евангелизацию мира, Колумб призвал в покровители замечательного персонажа середины XII в. аббата Иоахима Флорского, экзегета и мистика, который учил о грядущем тысячелетнем царствии Святого Духа.

Открытие Америки, таким образом, можно рассматривать как результат европейского крестоносного движения, весь пыл которого быстро угас, но разгорался затем вновь и вновь, приводя к совершенно неожиданным последствиям.

Глава 7
Куртуазная любовь и куртуазная литература

Во время Второго крестового похода в королевском семействе разразился страшный скандал. Жена французского короля Людовика VII захотела развестись с мужем и остаться в Антиохии со своим родственником – князем, правителем княжества. По совету Тьерри Галерана, евнуха, который охранял королеву и ее казну, Людовик велел сразу же, как только жена была разоблачена, взять ее под стражу. Король немедленно уехал вместе с ней и со всей своей рыцарской свитой, не дав королеве времени проститься со своими родственниками.

Этот эпизод сразу же вызывает в памяти сцену из романа «Тристан и Изольда», в которой коварный карлик шпионит за любовниками и доносит о них Марку, слабому и завистливому королю. Королева Алиенора, центральная фигура в антиохийской истории, была богатейшей наследницей в западном мире. Она вышла замуж за Людовика, который был на год старше ее, в возрасте 15 лет. Брак был заключен по расчету; его устроил аббат Сен-Дени Сугерий, духовник и главный советник отца жениха Людовика VI. С его помощью намеревались присоединить к небольшим королевским земельным владениям весьма обширные земли самого богатого вассала короны герцога Аквитанского. Второй брак Алиеноры с Генрихом Плантагенетом, графом Анжу, привел к созданию Анжуйской империи, которая протянулась от Шотландии до Тулузы и была центром франкоязычной цивилизации в XII в. Алиенора покровительствовала куртуазной культуре, которую ее дочери и внучки развивали при своих дворах в Северной Франции и Испании. Поэты воспевали ее на немецком, провансальском, французском и английском языках.

В многоцветный гобелен куртуазной культуры были вплетены нити кельтской, мавританской, испанской и восточной культур, а также дохристианских и антихристианских верований (то есть гностических) с элементами архаики и магии. В нем просматривались и другие нити, распутать которые очень сложно. Таинственность и скрытность ныне широко используются в качестве художественных приемов. Влюбленные и адепты религиозных сект имеют свой тайный язык, и члены небольших групп эзотериков узнают друг друга по условным знакам и символам, по эмблемам и паролям. Этим искусством прекрасно владел Данте.

На севере, где церковные правящие круги имели сильное влияние, такое новое явление, как куртуазность, было воспринято с подозрительностью, страхом и даже ненавистью. Куртуазность была детищем свободного Юга, античной Греции с ее преклонением перед эросом и ее свободой духа. Бернард Клервоский ненавидел представителей Анжуйского дома; он был убежден, что они ведут свою родословную от дьявола и к нему же и возвратятся. Северный святой был прав, когда он увидел в их лице демона, точнее, «демона Юга», но он несколько ошибся в своих пророчествах, поскольку две внучки Алиеноры стали матерями святых: Бланка Кастильская была матерью Людовика Святого, короля Франции, Беренгария – Фернандо III Святого, короля Кастилии и Леона.

Алиенора оказалась верной дочерью своих предков, высокообразованных и предприимчивых герцогов Аквитанских, которые приложили руку ко всем мирским и святым деяниям своего века. Алиенора гордилась своим происхождением от Каролингов. Представители ее семейства основали аббатство Клюни, возводили на престол пап и антипап. Центром ее наследственных владений был Бордо, чьи особняки и герцогский дворец несут на себе отсвет славы древнеримской цивилизации. Дед Алиеноры Гильом, седьмой граф Пуатье и девятый герцог Аквитании (1071–1127), – первый трубадур, произведения которого дошли до нас. Его отличало умение жить (savoir vivre, как говорят французы). Он принимал участие в крестовых походах на Восток и в Андалусию; однако на него обрушился гнев духовенства за его, как оно считало, непристойные стихи, в которых воспевалась женщина. Овидий и Испания мавров оказали влияние на его поэзию. Ему было присуще стремление испробовать все, что мир мог ему предложить; он всецело отдался наслаждениям мирской любви, но одновременно жаждал познать радости любви небесной. По его приглашению странствующий проповедник Робер д’Арбриссель провел десять лет (1105–1115) при его дворе. В любовных песнях Гильома те слова, что прежде служили для выражения любви к Богу, используются теперь в литургическом прославлении женщины, и наоборот. Чаша жизни была выпита трубадуром до дна, и ему, после того как церковь заклеймила его как человека развратного и законченного циника, ничего иного не оставалось, как только впасть в меланхолию и сказать «прощай» этой жизни или же отправиться в покаянное паломничество в Сантьяго-де-Компостелу.

Южный темперамент горячил Алиеноре кровь, и земли, доставшиеся ей по наследству, сжигал жар солнца Юга. Простиравшиеся от Луары до Пиренеев, от Оверни в Центральной Франции до побережья Атлантики, они представляли собой богатейший и крупнейший домен христианского мира, в сердцевине которого находился Прованс. Куртуазная культура, распространившаяся подобно пламени и на XIII столетие, родилась именно в этом месте. Путешественник, оказавшийся в этом краю, все еще может представить в своем воображении, каков был его облик во времена его расцвета, когда Прованс играл уникальную роль в культурной жизни Европы. Только руины памятников Древней Греции и греческих колоний на Сицилии имеют тот колорит, который можно сравнить с золотисто-желтым медвяным цветом скал Прованса. Древнеримские амфитеатры, арены, акведуки, колонны и фасады зданий, памятники скульптуры XII–XIII вв. – все они говорят на одном и том же языке и носят на себе отпечаток чистых античных форм, находясь в обрамлении классического пейзажа, в котором господствуют кипарисы и лавры, заросли дрока и оливковые деревья.

Прованс имел источником вдохновения Грецию, Испанию и Ближний Восток. Не случайно, что этот регион был столь притягателен для людей последних времен античной цивилизации. Константин Великий намеревался сделать Арль своей столицей. Рядом с городом расположен Аликамп, средневековый город мертвых, который упоминается в поэзии Данте и Ариосто. В IX–XIII вв. этот большой некрополь был самым востребованным местом для захоронения во Франции; это последнее место упокоения выбирали для себя знать и духовенство. Аликамп был земным Элизиумом, сказочным царством почивших душ, пребывающих в вечном блаженстве. В наши дни еще можно пройтись по его заросшим тропинкам, по обеим сторонам которых стоят пустые саркофаги. Каждый, кто увидит это место в закатных лучах солнца, обязательно вспомнит, что великая кельтская поэзия, которая под покровом эпического романтизма сохранилась до нынешних дней, была всегда поэзией смерти. Ее основной темой было путешествие на мифический остров Авалон, благословенную землю мертвых, где вечно царствует король Артур, и колдовская музыка дарует ему жизнь вечную.

Прекрасная романская церковь Святого Трофима в Арле – это, по сути, квинтэссенция христианской вселенной. В конце дороги, ведущей к Аликампу, лежат величественные руины церкви Святого Гонората Арелатского, разграбленной в первый раз сарацинами.

В Провансе и до Алиеноры были знатные дамы, языческие и христианские матроны поздней империи, чьи имена можно прочесть на саркофагах Арля: Юлия Луцина, Корнелия Оптата, Гидрия Тертулла, Оптатина Жакена, Корнелия Садата. Женские искусства и куртуазность были рождены в Провансе; здесь появилось понятие «дама», и здесь Алиенора чувствовала себя как дома.

Но брак Алиеноры с представителем династии Капетингов вырвал ее из родной почвы. Предполагалось, что сын французского короля Людовик станет монахом (что соответствовало его характеру), и он воспитывался в монастыре. Он был типичным северянином, светловолосым и голубоглазым. Однако внезапная смерть его старшего брата Филиппа все изменила. Вернувшись в Париж после свадьбы с Алиенорой в Бордо, Людовик сразу же снова погрузился в чтение научных трактатов и философские размышления. Экспансивная молодая женщина, полная сил и энергии, прибыв в 1137 г. в Париж, нашла, должно быть, столицу, застроенную обветшалыми и невзрачными зданиями, захолустной и старомодной. Она не шла ни в какое сравнение с богатыми и роскошными городами Аквитании. Королевская резиденция находилась в мрачной башне дворца Меровингов, который располагался в западной части острова Сите. В восточной его части проживал архиепископ Парижский. Поблизости теснились одна подле другой убогие древние церковки рядом с домами, где жили евреи, здесь же было несколько таверн и общежития для студентов. На левом берегу Сены были расположены школы, впоследствии здесь возник студенческий Латинский квартал; это было шумное место, где часто вспыхивали уличные диспуты, заканчивавшиеся потасовками. Улицы тонули в грязи, свирепствовали эпидемии; и подобную картину можно было увидеть и позже, когда среди толп студентов из коллежей Монтегю и Сент-Барб прогуливались Эразм и Рабле, Кальвин и Игнатий Лойола.

Против молодого короля постоянно выступали мятежные магнаты, церковь в лице неистового Бернарда Клервоского, которая однажды даже отлучила его. Только аббат Сугерий оставался верен ему. Для молодой пары было истинным облегчением покинуть враждебный им Париж и отправиться в крестовый поход. Людовик и Алиенора приняли на себя крест в Везле из рук их противника – самого Бернарда. Существует легенда, что Алиенора и сопровождавшие ее дамы прибыли в Везле, одетые и вооруженные подобно амазонкам, восседая на белых лошадях. Многие хронисты утверждают, что вместе с крестоносцами были в войске и женщины-воины. Византийский историк Никита Хониат описывает один женский отряд, предводительницу которого, «даму в золотых сапогах», он сравнил с Пентесилеей, царицей амазонок.

В ореоле легенды предстает этот гибельный крестовый поход. Память о нем сохраняют хевсуры, живущие в горах Кавказа. Они облачаются в средневековые доспехи и устраивают турниры; в их песне есть такие слова: «У французских воинов была королева, королева Алиенора, королева Алиенора». Хотя трубадурам было запрещено участвовать в крестовом походе, они все же шли в поход, чтобы развлекать дам своим пением.

Крестоносцы открыли для себя два поистине волшебных города. Первым был Константинополь; император Мануил I предоставил в их распоряжение дворец во Влахернах, а сам переехал во дворец Буколеон на берегу Мраморного моря. Воспоминания о мрачной башне в Париже стерлись из памяти. Крестоносцы были ослеплены блеском золотых украшений и мозаик храмов, поражались привезенным из Персии и Катая, Багдада и Мосула бесценным сокровищам. Здесь они ощутили на себе всю утонченность и роскошь Востока. (Спустя столетие будет предпринята попытка воспроизвести подобное великолепие в Париже, в готической часовне Сент-Шапель.) Но череду празднеств и пиров внезапно прервала весть о катастрофическом поражении войска короля Германии Конрада III, которого Бернард Клервоский все-таки убедил отправиться в поход совместно с французским королем.

Франки отправились в Антиохию, которая стала для них городом-сказкой, но здесь королевская чета оказалась в еще более гибельном положении. В XII в. Антиохия как город сложилась под влиянием многих культур – эллинистической, древнеримской, византийской и персидской династии Сасанидов, плодотворно взаимодействовавших друг с другом. Население ее было смешанным: здесь жили бок о бок мусульмане и христиане, греки и франки. В городе было множество церквей и мечетей, роскошный дворец князя Антиохии Раймунда, уроженца Юга и дяди Алиеноры. Многие представители второго поколения крестоносцев, жившие в Антиохии, были наполовину сарацинами по крови и вели полумусульманский образ жизни. На Алиенору Антиохия произвела глубокое впечатление; город был удивительно схож с ее родным Бордо, который тоже был древним южным городом-«космополитом», где среди местных жителей встречались мавры, негры и евреи. Париж, олицетворение Севера, со своим подражательным северным христианством, находился, казалось, где-то очень далеко. Распался ли брак Алиеноры из-за ее связи с Раймундом? Шлейф скандала, возникшего вокруг ее имени, тянулся до ее смерти и после нее. И он тоже занял свое место в истории куртуазной любви. Алиенора, ее первый и великий покровитель, жила в тени своей дурной славы и постоянно тлевшего скандала. Для Бернарда Клервоского в этом не было ничего необычного. Он видел в Алиеноре злого гения французского короля, жену-дьяволицу, бесплодную до кончиков волос – после десяти лет замужества она все еще не подарила королю наследника мужского пола.

Людовик насильно вывез жену из Антиохии. Он направился в Иерусалим и торжественно въехал в город через Яффские ворота; впереди процессии несли черно-белое боевое знамя тамплиеров gonfanon bausent и священную орифламму французских королей. Патриарх Иерусалимский Фульк вышел ему навстречу. Королевскую пару приняла в городе королева Мелисенда, отец которой был французом, а мать – армянкой. Вместе с ней был ее юный сын король Балдуин III из династии Анжу. Однако хронисты вообще не упоминают о пребывании Алиеноры в Иерусалиме.

На обратном пути во Францию отдалившиеся друг от друга супруги посетили Рим, где их примирил папа. Зимой 1149/50 г., которая была необычайно суровой в Северной Европе, Алиенора родила вторую дочь, и Капетинги опять остались без наследника. Граф Анжу Жоффруа, получивший прозвище Плантагенет по цветку дрока, который он носил на шлеме, начал оказывать знаки внимания королеве. Видимо попав под его обаяние, королева произнесла фразу, которую часто упоминали впоследствии: «Я думала, что вышла замуж за короля, но оказалось, что я была обручена с монахом». Алиенора теперь была настроена против своего мужа; она чувствовала себя пленницей варваров северян, которые даже не могли говорить на мягком южном наречии Лангедока (окситанском языке). Жоффруа оценил представившуюся ему возможность. Его сын Генрих (будущий король Англии Генрих II) мог жениться на королеве и принести богатое наследство дому Анжу. Генриху исполнилось восемнадцать, Алиеноре было около тридцати лет, однако эта разница в возрасте не была препятствием для династических браков в Средние века. Сам Жоффруа был на одиннадцать лет моложе своей жены императрицы Матильды, вдовы императора Священной Римской империи Генриха V.

Посредником в важном деле признания королевского брака недействительным был не кто иной, как Бернард Клервоский, для которого Алиенора была поистине бельмом на глазу. Он убедил папу Евгения III, своего бывшего ученика, разрешить дать развод Алиеноре и тем самым избавиться от этой бесстыдной женщины, предки которой столь часто становились врагами Рима. Архиепископ Санса, который был председателем на суде, обвинившим Абеляра, расторг брак 21 марта 1151 г. по причине кровного родства супругов. Восемь недель спустя Алиенора вышла замуж за Генриха, который состоял с ней в столь же близкородственных отношениях, что и ее первый муж, и, будучи герцогом Нормандии, был вассалом короля Франции. Этот брак был предвестником будущих, длившихся на протяжении нескольких столетий, раздоров между Францией и Англией, двумя соперничающими западными державами, которые, несмотря все противоречия, существовавшие между ними, выступали совместно от лица Запада. Какие бы различия между этими странами ни существовали, они имели общее государственное устройство, общую организацию общества и принадлежали к одной цивилизации. Две страны объединяла специфическая западная культура.

Алиенора имела теперь свой двор в Анже, главном городе графства Анжу; в первый раз в жизни она могла устроить свой двор по своему желанию и по обычаям Юга и Ближнего Востока. Именно в Анже трубадур Бернар де Вентадур сочинил в ее честь несколько своих самых лучших любовных песен. Бернар явился в Анже изгнанником; он был вынужден оставить Вентадур из-за своего страстного чувства к тамошней графине. Его судьба была типичной для трубадура; через те же испытания прошли миннезингеры Германии. Поэт посвящал свою любовную песнь какой-нибудь высокородной замужней даме, с которой он не мог иметь отношений, но которая была благосклонна к нему и готова была его слушать. Поэт клялся, что он ни за что не хотел бы иметь иную судьбу – любого «короля, герцога иль адмирала», хотя и находился в постоянном тревожном ожидании ответного чувства, переходя от надежды к отчаянию. Это общая черта поэзии трубадуров, когда безродные и безземельные рыцари ставят себя выше королей и императоров, даже таких, как Генрих VI и Фридрих II, заявляют о своей готовности отказаться от всех царств этого мира, чтобы только завоевать благосклонность своей дамы сердца.