Текст книги "Лингвистика информационно-психологической войны. Книга 1"

Раздел II
Частные аспекты лингвистики информационно-психологической войны

Глава 4. Русский язык как мишень ИПВ

Язык как один из базисных аспектов национальной идентичности в условиях постоянного информационного противоборства так же, как и образование, является мишенью информационно-психологической агрессии. Активная защита языковой среды является важнейшим аспектом национальной безопасности Российской Федерации.

А.М. Кушнир

Почему в таком большом и сильном государстве, как Россия, национальный язык русского народа становится почти чужим? Почему современная русская речь становится всё более примитивной, уродливой, стилистически неправильной и даже непристойной?

Л.П. Сидоренко, Н.Г. Гаврилова

В настоящем параграфе делается акцент на недостаточное внимание к проблеме безопасности русского языка, а зачастую и непонимание её сущности со стороны государственных органов, руководителей и работников системы образования и СМИ. Мишенью ИПВ стали образование и русский язык, а объектом – Россия как независимое государство, важнейший фактор информационной и национальной безопасности стран – участников СНГ и Евразийского сообщества, а опосредованно – гарант многополярности мира как необходимого условия сохранения геополитического баланса. Именно неосознание проблемы исторической миссии России, её судеб ведёт к самым неутешительным результатам.

Цель исследования – на основании анализа соответствующих текстов выяснить, какое место в проблемном поле защиты государственных интересов отведено русскому языку и насколько это место адекватно с точки зрения функций языка как государственного, международного и мирового с учётом его современного состояния и полифункциональной речевой реализации.

Термин «национальная безопасность» – калька с английского «national security», широко вошедшего в англоязычный дискурс с 1947 г. с принятием в США закона о национальной безопасности. В России термин пришёл на смену «государственной безопасности» после распада СССР, очевидно, на волне либерально-политической ориентации на ценности Запада и впервые был озвучен в Федеральном законе «Об информации, информатике и защите информации» в 1995 г. Определение термина было дано в первом Послании Президента РФ Федеральному Собранию «О национальной безопасности» (1996) как «состояние защищённости национальных интересов от внешних и внутренних угроз» [Общая теория… 2002: 21–22; Юсупов 2006: 96–98]. В качестве более однозначных синонимов авторы учебника Российской академии государственной службы при Президенте «Общая теория национальной безопасности» рекомендуют использовать «безопасность нации», «безопасность страны», «безопасность России». Произвольная синонимизация лишь подчёркивает непродуманность замены традиционного термина.

Прежде всего обратимся к понятийному содержанию базового термина. Относительно однозначно «безопасность» толкуется как «состояние, при котором не угрожает опасность, есть защита от опасности» [Ожегов, Шведова 1997: 41]. Толкований же «нации» великое множество. В отечественных источниках это, как правило, с вариантами в последовательности признаков, «исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры» [Крысин 2000: 465]. Это почти дословное четырехчленное сталинское определение, от которого, как от «печки», начинаются все дискуссии по национальному вопросу. Одни, не лукавя, танцуют от этой печки, другие не замечают проблему толкования понятийного содержания термина «нация», третьи заменяют термин более утончённым термином «этнос», но при этом в дефиниции этноса фигурируют те же самые признаки [Крупник 1991: 307]. А в конечном счёте нация и этнос представляются синонимами: этнос – «исторически сложившаяся этническая общность – племя, народность, нация» [Ожегов, Шведова 1997: 914]; этнос – «общее название национальных образований» [Крысин 2000: 841]. Или образуются гибриды «этнонациональный», «национально-этнический» без внятных объяснений.

Достаточно дифференцированно термины трактуются в аналитическом исследовании сербского философа и политолога Д. Симеуновича. Отмечая факт нередкого отождествления терминов, автор высвечивает общее и различное. И нацию, и этнос, заключает автор, «характеризует коллективная идентичность, которая подтверждается через один и тот же образ жизни и культуру, общий язык, судьбу, историю и традиции, общую территорию и вероисповедание. Но этнос обычно выступает как “предтеча нации”. Нация – это политическая общность. В отличие от этноса, нация обязательно располагает своими собственными институтами, своей письменностью и своей политикой. При этом духовные связи в нации много более развиты, нежели биологические». Итак, подытоживает учёный, нацию отличают от этноса её политические свойства, наличие государства или стремление создать его как национальный институт (в логике автора этнос можно представить как «недозревшую нацию»… – А.Б.). Таким образом, заключает философ, «нет нации без государства, а государства без нации. Они создают друг друга» [Симеунович 2013: 13–16]. В мире, уточняет автор, более 3600 этнических общностей и всего 179 государств [Там же: 103].

Различают две модели соотношения нации и государства. Один путь – от нации к государству. Нация, чтобы получить полное признание, часто в результате освободительной борьбы, создаёт собственное национальное государство. Второй путь: уже существующее государство формирует нацию как упрочивающий государственность институт. Так создаются «(гражданские) национальные государства». В них складывается общегосударственная, или гражданская, нация. Несмотря на различную этничность, гражданство определяет единую национальную принадлежность. Так западная этносоциология понимает нацию как совокупность граждан страны. В этом контексте, характерном в том числе и для ООН, происходит отождествление национального с государственным в словосочетаниях «национальная безопасность», «национальные интересы». Так объясняется понятие «американская нация». Любопытно, что в качестве примеров гражданского национального государства наряду с США, Австралией и Испанией в энциклопедии «Глобалистика» называется и Россия [Глобалистика… 2003: 678–681; 1279]. А.С. Панарин нацию, сформировавшуюся не на этнической основе, называет «политической нацией» [Панарин 1997: 44–45].

В мире доминирует вторая модель: политико-географическая и социальная, а не этническая общность («гражданская нация»); на первом месте по значимости культурно-цивилизационная идентичность страны [Кокошин 2014: 1093]. Такая ситуация сложилась уже в XVII веке: «понятие “нация” включало в себя жителей страны независимо от их этнонациональной принадлежности и было синонимом таких понятий, как “народ” и “граждане”» [Проблемы языка 2016: 162–163]. В России предпочтение отдаётся первому, этническому принципу формирования наций, что создаёт терминологические и смысловые проблемы. «В стране как бы сталкиваются две крайние точки зрения на прошлое: старая, русскоцентристская и новая этнонационалистическая…» [Диалог культур… 2013: 171].

Национальная политика Российской Федерации законодательно ориентирована на продолжение принципов политики СССР, которые были направлены на поощрение языкового многообразия, на правовое равенство всех языков страны, на формирование «социалистических наций». Исследователь А.В. Митрофанова назвала советские принципы языковой политики практикой «закладывания внутренних мин под советское государство». Такая практика «способствовала превращению этнических групп <…>, не претендовавших на самоуправление, во вполне сформировавшиеся нации…» [Проблемы языка 2016: 176]. После распада СССР начался разгул националистических тенденций и русофобия, в том числе по отношению к русскому языку. Так, профессор А.И. Халидов прямо заявляет, что «истинная угроза» для национальных языков Абхазии исходит от русского языка [Халидов 2013: 194].

Прямым выражением принципов национальной политики РФ является начальная фраза Конституции РФ: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации…» В статье 68 утверждается: «1. Государственным языком Российской Федерации на всей её территории является русский язык. 2. Республики вправе устанавливать свои государственные языки».

Безусловно, наличие двух, а то и более (Дагестан) государственных языков в субъектах РФ стало решающим фактором ослабления позиции русского языка в стране и, соответственно, ослабило централизацию государства. Статусное равенство всех государственных языков на территории РФ изначально лишает русский язык прежде всего государствоцементирующей, но и других высших функций.

Более трёх десятков (с учётом Республики Крым – 37!) ГОСУДАРСТВЕННЫХ языков в ОДНОМ ГОСУДАРСТВЕ – это нонсенс и прямой путь к дезинтеграции общества и государства. Государственное дву– и многоязычие, констатирует В.Ю. Михальченко, порождает новые серьёзные проблемы. Желание языковых общностей, чей этнический язык объявлен государственным, распространить этот язык на другие языковые общности может стать политическим средством давления и породить языковые конфликты. Например, стремление Башкортостана и Республики Марий Эл не регистрировать в качестве кандидата в президенты республик претендентов, не владеющих местным, республиканским языком. Ещё одно следствие, на которое указывают многие социолингвисты, – вытеснение русского языка из сферы образования с заменой его на республиканский государственный (Татарстан, Якутия, Тува) [Михальченко 2015: 46].

Найти безопасный путь между Сциллой и Харибдой – упрочением целостности государства и обеспечением притязаний национальных меньшинств – задача трудноразрешимая. Речь могла бы идти о некой «супернации», по аналогии с «суперэтносом» Л.Н. Гумилёва. Компромиссным решением было бы признание Российской Федерации «российской нацией»: Россия – национальное государство, российский народ – нация («гражданская нация»). Этим гасится этнический национализм меньшинств, т.к. уходит угроза русификации. По сути, это продолжение идеи советского народа как новой исторической общности людей, социалистической по содержанию и национальной по форме. Прямым текстом об этом говорит Д.А. Медведев: «<…> Но идея российской нации абсолютно продуктивна…» (цит. по: [Лаппо 2013: 125–126]). Положительным итогом было бы признание русского языка как единственного государственного и, как следствие, упрочение целостности и стабильности государства и, естественно, статуса русского языка. Но русскому народу пришлось бы поступиться наличием этнонима в самоназвании нации. А.Д. Васильев гневно называет это дерусификацией [Васильев 2013б: 229]. Политолог А.Г. Дугин проливает отрезвляющий душ на экзальтированную патриотичность, предупреждая: «Если Россия станет настаивать на своей русской этнической идентичности и православной культуре, то она обречена на распад: сепаратизм последует со стороны мусульманских народов Кавказа и Поволжья, других национальных меньшинств – и печальная судьба СССР повторится. Как русское этнокультурное государство Россия слишком велика». В целом прогноз политолога относительно России столь же неопределёнен, сколь мрачен: «В нынешних своих границах и с существующей политической системой она не имеет исторического будущего» [Дугин 2014: 142].

Сохраняются две непримиримые позиции. Одни говорят о правомерности подхода, утверждая: «Россияне – это нация, причём сложившаяся естественным путём посредством длительного взаимодействия разных народов друг с другом и закреплённая конституционно» [Костин, Костина 2012: 163]. Основанием, согласно авторам, служит единство ценностей: всем народам России присуща ориентация на символические, а не материальные ценности, в отличие от Запада; ориентация на коллектив, общину в оценке своих поступков; щедрое гостеприимство, особое отношение к родственникам, стремление к обильным и многолюдным праздникам [Там же: 171]. О России как единой нации говорит также К.К. Колин, который пишет, что ядро национального единства страны составляют ценностно-смысловые основания. Именно духовная культура, духовное единство российского общества является важнейшим стратегическим фактором обеспечения не только национальной, но и международной безопасности России [Колин 2010: 32, 35]. О российской нации ведёт речь Е.М. Астахов [Диалог культур… 2011: 217], о создании общей нации – В.М. Ланцов. А.Е. Бусыгин говорит о необходимости усиления общероссийской общности, с горечью добавляя: «Беда в том, что сегодня у жителей республик Кавказа, например, нет даже общекавказской идентичности, не говоря уже об общероссийской» [Там же: 36]. Другие не менее категорично парируют: «<…> Россияне – не нация, а жители, граждане России» [Васильев 2013б: 174]. Третьи, например А.А. Гусейнов, избегают определённости, говорят о русской/российской нации [Диалог культур… 2011: 62].

Представляется, что пробным камнем в сторону общественности служат квазиоговорки первых лиц государства: лингвистические алогизмы типа «многонациональная российская нация» (В.В. Путин). Примиряющим реверансом в сторону русских патриотов в речи представителей высшей власти служат дополняющие, а не взаимоисключающие перифразы типа «русский человек, российский гражданин».

Мощным фактором, объединяющим разные этносы, населяющие Россию, является русский язык и русская культура. Так, членкор РАН В.Ф. Петренко обозначает основные критерии «русскости»: «Русский этнос – не биологическое, а культурологическое понятие, объединяющее людей разных национальностей, принадлежащих русской культуре, думающих на русском языке и идентифицирующих себя с российской историей. <…> Русская идентичность … формируется путём усвоения русского языка, истории, литературы, – всего того комплекса, который называется гуманитарным образованием» [Диалог культур… 2011: 119]. Эта позиция представляется убедительной. Она подтверждается многочисленными фактами участия представителей разных этносов, граждан России, в создании великой русской культуры, в достижениях российской науки. Факты этого рода начинаются с имён Пушкина, Лермонтова, Блока, Пастернака, Фета, Даля, Мандельштама, Бродского… Генетико-статистические данные говорят в пользу этой позиции. В русской классике символично высказывание чеховского персонажа из «Трёх сестёр». Действие первое. Тузенбах: «<…> Вы, небось, думаете: расчувствовался немец. Но я, честное слово, русский и по-немецки даже не говорю. Отец у меня православный…» Действие второе. Тузенбах: «У меня тройная фамилия. Меня зовут барон Тузенбах – Кроне – Альтшауэр, но я русский, православный, как вы! Немецкого у меня осталось мало…!» Знаковым является и тот факт, что мигрантов со всего постсоветского пространства за рубежом именуют русскими, а сами они (если это не гастарбайтеры) везут с собой чемоданы с лучшими образцами русской классики, сплачиваются вокруг русскоязычных органов СМИ за рубежом и признают: «Наша Родина – русский язык!»

Идея российской нации встречает отторжение со стороны патриотически настроенных русских граждан как из научной среды, так и представителей общественности, указывающих на ущемление статуса русского народа как государствообразующего, численно абсолютно доминирующего в стране (80–85% населения, по стандартам ООН – моноэтническая страна), создателя великой культуры. Татьяна Миронова: «<…> раньше имя «русский» вытеснялось безродным “советский”, теперь оно изгоняется при помощи безродного “россиянин”. <…> Нынешней власти как раз нужны именно “россияне”, а не русские, потому что история не раз показывала, что с русскими иметь дело трудно и опасно, а вот “россияне” себя в ней ещё никак не проявили» [Миронова 2003].

Совершенно определенно возражает против идеи российской нации историк А. Фурсов: «Дело в том, что сам термин “российская нация” подменяет историю географией. Россия – это название страны, территории, а нация российской быть не может. <…> Когда я прочёл название “российская нация”, я вспомнил историю другого концепта – «новая историческая общность советский народ». Смотрите, что получилось с советским народом. Советскость довольно органично легла на русских и, отчасти, на белорусов и русское население восточной части Украинской ССР (которая никогда собственно Украиной не была). Им советскость была привита легко, поскольку соответствовала целому ряду архетипов и кодов. А что касается Прибалтики, Закавказья, Средней Азии – как показали события поздней перестройки и 90-х годов, там советскости в основном не было. Грузины остались грузинами, узбеки узбеками, эстонцы эстонцами. Они воспринимали советскость, которую отрицали, как русскость, обвиняя русских во всех грехах». И далее: «И попытка создать схему российской нации – это намерение ещё раз наступить на одни и те же грабли, только в ещё худшей ситуации. Прежде мы имели дело с разрушением Советского Союза, а ныне концепция, схема российской нации – это вещь, которая потенциально угрожает уже России. Дело в том, что в самом понятии “российская нация” заложена бомба замедленного действия, направленная на развал не только России, но и русского народа. Поскольку, если мы говорим “русская нация” – всё, здесь не может быть никаких уже внутрирусских членений. А вот если мы говорим “российская нация”, то здесь помимо русских, башкир, татар могут появляться и другие национальности внутри собственно русских. Например, поморы, сибиряки, казаки. То есть это был бы подарок нашим геополитическим противникам, которые и начали бы раскачивать Россию по этой линии» [Фурсов 2017].

Сторонники всех точек зрения единодушны в признании великой миссии русского языка. Для спасения русской нации даже в узкоэтническом смысле, для поддержания и усиления престижа Российского государства необходима опора на интегрирующую, системообразующую функцию русского языка в масштабе страны, стран – участников СНГ, Евразийского сообщества и всего межконтинентального русскоязычного Русского мира. Русский язык в этом громадном пространстве служит духовной скрепой; формирует относительно общий взгляд на мир, реализуя миросозидающую/ориентирующую (Е.С. Кубрякова), или интерпретирующую (Н.Н. Болдырев), базовую функцию, наряду с коммуникативной и когнитивной; укрепляет информационную безопасность стран ближнего зарубежья; упрочивает международные позиции России; питает и сохраняет лингвокультурологические основы Русского мира. «Единое русскоязычное пространство – это наше национальное богатство!» – настойчиво утверждает К.К. Колин. «Как это ни покажется парадоксальным на первый взгляд, – с уверенностью заключает автор, – но на современном этапе развития мирового сообщества одним из важных факторов обеспечения национальной безопасности России и окружающих ее государств является русский язык. Мало того, он является и весьма важным объектом системы национальной безопасности, который требует серьезного внимания и защиты на государственном уровне» [URL: рустрана.рф/article. php?nid=6783].

Существуют неопровержимые общепризнанные факты многочисленных угроз для состояния русского языка как объекта национальной безопасности России. Наиболее часто называются три: засорение русского языка терминами и словесными оборотами иностранного происхождения, не свойственными традициям русской словесности; активное сокращение русскоязычного информационного и образовательного пространства в ближнем зарубежье;

вытеснение русского языка из зоны дальнего зарубежья и все большее ограничение его использования в качестве одного из мировых языков международного общения. Результатом может стать утрата русским языком статуса официального языка ООН, следовательно, резкое падение авторитета страны в мире и самое страшное – распад огромного цивилизационного пространства.

Одной из существенных угроз национальной безопасности России оказывается состояние делового стиля, используемого в текстах наивысшей государственной значимости. В.М. Ланцов, обобщая и, вероятно, в той или иной мере гипертрофируя, называет этот язык «антигосударственным». В этом языке процветает, по его выражению, «словоблудие»: «Привязка рубля не к внутреннему товарно-денежному балансу, а к доллару и евро означает, что рубль – денежная единица русской колонии США и Германии». В результате анализа статей Конституции делается вывод о «несоответствии языка Конституции языку демократии». Помимо критики выражения «многонациональный народ России» автор обосновывает неправильное использование терминопонятий коррупция, ипотека, собственность, право, патент, пенсионная реформа и др. в текстах Конституции, законов, Гражданского и Жилищного кодекса РФ, указов. Он считает такое использование «антигосударственным». Так, просвещает автор, подменой термина «жилище» на кажущийся синонимичным «жильё» в ЖК РФ разработчики (называются их имена) «изымают у граждан России право на жилище, в котором находится жильё».

Жильё – это всего лишь жилые помещения, в это понятие не входят стены, перекрытия, земельный участок, элементы благоустройства территории домовладения. Такую подмену автор называет «юридической диверсией». В 2006 г. был принят закон «О дополнительных мерах государственной поддержки материнства и детства». Но определение дополнительные меры, добавляет автор, создаёт ложное впечатление о якобы уже существующих мерах [Ланцов 2015: 2–235]. Примером «антигосударственного» языка может служить в документах Конституционного Суда России откровенно плеонастическое словосочетание «справедливое правосудие»: «…ведь правосудие не может быть несправедливым», – комментирует доктор юридических наук М.В. Немытина [Диалог культур… 2011: 474–478].

В критическом анализе компетентного юриста и патриота вербальное оформление государственной документации оказывается средством манипуляции. Во всех случаях эффект речевого воздействия имеет не только моральное, но и прямое финансовое измерение. Ещё один пример таких эффектов, выходящих уже на геополитический уровень, когда выбор неверного слова оборачивается материальным уроном для национальной безопасности, – из дипломатического подъязыка делового стиля. Речь идёт о «методах лингвистической борьбы» как «разновидности информационно-психологического оружия, предназначенного для скрытого внесения неточностей и преднамеренных ошибок в ходе ведения переговоров, подготовки, подписания и выполнения договорных обязательств и соглашений между государствами, юридическими и физическими лицами за счёт использования особенностей семантики и переводов с одного языка на другой» [Новиков 2011: 244–247]. Эти приёмы активно использовались США для разоружения нашей страны. Результатом, например, была вынужденная ликвидация уже построенной Красноярской радиолокационной станции системы предупреждения о ракетном нападении. Материальный ущерб, нанесённый Советскому Союзу, по данным американских специалистов, составил 800 млн долларов. В миллиарды долларов обошлась России невнимательность в тексте Договора о ликвидации РСМД.

Таким образом, уже на подступах к решению проблемы чётко высвечивается её языковая составляющая, соответственно, весьма весомый лингвистический аспект. В данном случае речь идёт об угрозе образу государства в представлении граждан страны и её внешнего окружения, общемировой общественности, причём не только в плане имиджа, но и с точки зрения потенциально возможных проявлений ИПВ, инициированных нечёткой вербализацией основополагающих понятий устройства государства. К тому же необразцовая речь высших эшелонов власти в определённой мере создаёт прецедент и оправдывает низкую культуру речи других носителей языка, что становится одним из факторов деградации языка.

Задача следующего этапа исследования – поиск ответа на вопрос: как рассматриваемая проблема представлена в публикациях лингвистов и представителей других гуманитарных областей. Мысль о связи языка с интересами нации нередко появляется в образовательном дискурсе, например: «Вопрос о состоянии русского языка напрямую связан с нашей национальной безопасностью» [Проблемы языка 2016: 170]; «Русская школа напрямую связана с задачей спасения нации. Ею определяются судьбы восприятия фундаментальных основ национальной культуры <…>. Фундаментальная наука закладывается в школе»; «Образование является основной сферой, связанной с обеспечением ключевых национальных интересов» [Диалог культур… 2015: 581–582]; «Образование – барометр состояния дел в обществе» [Диалог культур… 2011: 554; 146]; «Образование человека – это его самый ценный капитал, и в конечном счёте оно определяет его личность» [Геллнер 1991: 90].

Между тем, есть немало свидетельств неблагополучия нашего образования. Отмечается, что за последние 30 лет количество часов на литературу в старших классах уменьшилось практически вдвое [Диалог культур… 2011: 37]. Однако приводится поразительный факт: даже во время Великой Отечественной войны на оккупированных территориях в школах на изучение русского языка и литературы выделялось больше времени, чем сегодня [Колин 2007:141]. С горечью отмечается, что от культивирования человека-творца мы перешли к формированию «квалифицированного потребителя». Учителями жизни становятся не родители и педагоги, не Лев Толстой и Дмитрий Лихачёв, а Счётная палата и Следственный комитет. Рядом со старой великой российской культурой создана «культура гниения и распада» [Диалог культур… 2013: 69]. Дети мало читают. Но известно, напоминает В.Г. Костомаров, что «глубокое, прочное знание может возникнуть в сознании личности только в ходе чтения. <…> Экранные тексты явно противопоказаны для философии и поэзии, для души и религии <…> для всего, что формирует мировоззрение и самосознание личности» [Диалог культур… 2011: 91]. Ещё одной причиной неудовлетворительного состояния образования называется «бездарная реформа образования в РФ, связанная с “болонизацией” и введением ЕГЭ». В итоге вместо образования – его имитация, симуляция. «Удавкой» стало излишнее администрирование, требование бесконечного и бесполезного бумаготворчества [Там же: 580].

Защита национальной системы образования, которая оказалась разрушенной в результате непродуманного реформирования, в условиях развёртывания ИПВ должна стать одним из приоритетных направлений деятельности государства по обеспечению национальной безопасности РФ. «Образование, в отличие от предметно-ориентированного обучения, – тонко замечает Н.В. Рудская, – есть, прежде всего, надпредметная, ценностно-ориентированная система знаний…» [Диалог культур… 2011: 580–581]. Важно при этом, замечает А.М. Кушнир, «создаёт ли образование “глубинный патриотизм”, встроенный в сознание архитектоникой родного языка, или оно воспитывает потенциального эмигранта, который если не сам уедет в Канаду, то своих детей сориентирует на подобную жизненную перспективу» [URL: http://www.psj.ru/saver_national/detail. php?ID=13274]. «Экономя на образовании, – констатирует психолог В.Ф. Петренко, – мы уже получили «массу люмпенизированной молодёжи, которую легко зажечь националистическими лозунгами. Низкий уровень гуманитарной культуры, а также необученность иммигрантов отзовётся неизбежно межнациональным противостоянием, этническим терроризмом и известным русским бунтом» [Диалог культур… 2011: 119].

Отношение к языку – наиважнейшая, ключевая составляющая языковой безопасности страны и народа, так как информационно-психологическое воздействие на сознание человека и народа в целом осуществляется преимущественно через языковую среду и посредством языка. Информационно-психологическая безопасность страны обеспечивается в первую очередь «правильным русским языком». «Правильный» богатый язык способствует формированию абстрактного логического и ассоциативного мышления, когнитивных способностей. Агрессией по отношению к русскому языку, а через него и к государственным интересам РФ было предложение некоторых российских псевдолибералов положить в основу системы языкового воспитания первоочередное обучение не русскому, а английскому языку как международному. Это программа нивелирования особенностей русского менталитета, выхолащивания, утраты основ национальной идентичности, зафиксированной в родном языке. Это и утрата способности к самоидентификации [Юревич 2013: 1090].

Это опасный путь к «переидентификации населения». Таким образом, русский язык становится, пусть и неосознанно, мишенью ИПВ и сам используется как средство её ведения по отношению к подрастающему поколению.

Обучение родному языку должно быть первостепенной задачей обучения и воспитания, – бескомпромиссно настаивает философ К.М. Долгов [Диалог культур… 2011: 291]. Активная защита языковой среды должна стать важнейшим аспектом национальной безопасности РФ. Между тем − констатирует А.М. Кушнир, учёный, педагог и журналист, − имеет место резкое снижение ценностно-мотивационного рейтинга русского языка среди прочих базовых ценностей жизни. В современной системе – не щадит автор работников образования – «происходит убиение культурно-генетической способности к саморазвитию в языке. <…> Угасание духа – вот во что выливается грамматическая шагистика и литературоведческая анатомия». Необходима смена предметно-знаниевой парадигмы школьного языкового образования на парадигму любви к языку. Это формирование языкового чутья, «способности наслаждаться языком, смаковать умное, меткое и красивое слово» [URL: http://www.psj.ru/ saver_national /detail.php?ID=13274 (дата обращения: 20.09.16)].

Невольно вспоминаются и критика В.И. Далем русской системы обучения русскому языку, и философия языка школы эстетического идеализма Карла Фосслера, и итальянская неолингвистика, и «закон родного языка» Лео Вайсгербера. Это любовь к языку, о которой Н.В. Гоголь писал: «Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук – то и подарок; всё зернисто, крупно, как сам жемчуг, и право, иное название ещё драгоценнее самой вещи». И ещё: «Сам необыкновенный язык наш есть ещё тайна… Язык, который сам по себе уже поэт» (цит. по [Ильин 1993: 113]). Не менее проникновенная оценка самого И.А. Ильина: «Дивное орудие создал себе русский народ – орудие мысли, орудие душевного и духовного общения, орудие литературы, поэзии и театра, орудие права и государственности – наш чудесный, могучий и глубокомысленный русский язык. <… > Он выразит точно – и легчайшее, и глубочайшее; и обыденную вещь, и религиозное парение; и безысходное уныние, и беззаветное веселье; и лаконический чекан, и зримую деталь и неизречённую музыку; и едкий юмор, и нежную лирическую мечту» [Там же].