Текст книги "Лингвистика информационно-психологической войны. Книга 1"

Важнейшую роль в воспитании молодёжи посредством родного слова, любви к родному слову, безусловно, играет художественная литература. В ней воплощается высшая форма развития языка – литературный язык. Русская литературная классика – лучшее, по словам М. Горького, что создано нами как нацией. «И на эту литературу сейчас идёт упорное, последовательное и целенаправленное наступление», – с горечью констатирует академик Н.Н. Скатов [Диалог культур… 2011: 146].

Даже идеологический противник, американский советолог Джеймс Х. Биллингтон не мог не признать: «Нация, которая смогла произвести на свет Достоевского и Толстого <…> не может не обладать глубинными внутренними ресурсами» [Биллингтон: 143]. Великий немецкий писатель Томас Манн в новелле «Тонио Крёгер» устами заглавного героя называет русскую литературу XIX в. «божественной». Академик В.А. Легасов, используя сильный метафорический приём, диагностирует: «Чернобыли взрываются от того, что нынешние “гении техники” стоят не на плечах Толстого и Достоевского, а на плечах таких же “технарей”, как и они сами» (Московские новости. 17.12.1987. С. 7). Неклассическая эпоха с постмодернизмом ХХ в. во многом утверждала себя на опровержении ценности классического наследия [Диалог культур… 2011: 389]. Философ Т. Б. С и д н е в а называет характерной чертой общества потребления десакрализацию классики [Там же: 390].

Парадоксально, но в этом богопротивном деле участвуют и наши писатели. Увенчанный лаврами писатель М.П. Шишкин: «…только став частью западной культуры, Петербург создал в XIX веке русскую литературу. Русские авторы той эпохи – это практически западные писатели, родившиеся в колонии европейской литературы на русской равнине. <… > Тургенев, Толстой, Достоевский – всё это колонисты» [Кучерская 2004]. К тому же, вещает Д.Л. Быков-публицист, «крупные русские писатели были в большинстве своём людьми неумными»; «В набор непременных качеств великого писателя у нас всегда входит великая глупость». Следует целый ряд «разоблачающих откровений» с эпитетами в адрес Л. Толстого: «скучное, плоское и безблагодатное», «глупость», «дремучая, непроходимая глупость», титанически глуп». У Чехова – «персонажи ущербны, плосковаты: нет второго дна, есть удручающая одномерность и пошлость…» [Быков 2005: 112–115]. Уже эти откровения дают повод для заключения, что художественная литература не должна игнорироваться как активный канал информационно-психологической обработки сознания читательской аудитории.

Уровень владения русским языком как родным вызывает большую тревогу. Академик Я.С. Турбовской отмечает, что разрыв между литературным языком и обиходным языком учащейся молодёжи так велик, что подчас возникает сомнение, родной ли ей русский язык. Причины видятся в недостаточно эффективной методике преподавания, в разрушительном влиянии СМИ, особенно жёлтой прессы, телевидения, рекламы. Автор с горечью констатирует «торжествующую и всё наглеющую агрессивность ненормативной и уголовной лексики», сленговой моды, ужасающую неправильность речи. Засорение русского языка сленгом, жаргонизмами, иноязычной лексикой превзошло, полагает автор, все допустимые масштабы. Безотлагательная необходимость поисков решения проблем диктуется неразрывностью связи русского языка и национальной безопасности. Язык – самый убедительный критерий целостности государства. Разделяя мнение А.М. Кушнира, автор считает, что «наиболее разрушительной сферой агрессивного воздействия, несущего в себе угрозу этнической, культурной, языковой и прочей переидентификации, являются СМИ и телекоммуникации» [Турбовской 2010: 68–69].

Русский язык как мишень ИПВ может быть рассмотрен и в контексте понятия «глобализации». Самым радикальным следствием англосаксонской глобализации стал трагический для человечества (не говоря уже для лингвистики) процесс вытеснения, исчезновения языков. Мощная агрессия англо-американского языка как международного ощущается в ослаблении статуса русского языка как международного и мирового и, как следствие, в ослаблении геополитических позиций России. Сильнейший способ культурно-лингвистической экспансии – иностранные фильмы и песни, иноязычные заимствования. Может быть, лингвисты недостаточно настойчиво объясняют, что обильные неоправданные заимствования – лексические, ритмико-интонационные, структурные – далеко не так безобидны. И ради экономии языковых усилий не всегда целесообразно обращаться к заимствованиям, ср.: праймериз и предварительные выборы.

Хорошо известно, что полный билингвизм, когда в сознании существуют две понятийные системы, две национально-языковые картины мира, а не две лексические и две грамматические системы, достигается редко, даже при условии многолетнего пребывания за рубежом. При общении на чужом языке нередко производится замена истинной коммуникации механическим процессом обмена информацией вместо обмена смыслами. «Глобанглизация» русского языка создаёт кентавра «русангл»/«рунглиш» – своего рода «англофеню». Даже если нужное иноязычное выражение легко находится, оно, в отличие от материнского, не вовлечено в многоярусную систему ассоциативных связей. Это не сложный языковой знак, а простая, примитивная этикетка. Чужое слово не многолико, не многокрасочно, не возбуждает мыслительные операции. Сегодня доминирует авербальная концепция мышления. Есть свои ментальные единицы. Но функция слова, языка отнюдь не сводится к формулированию готовой мысли. Ассоциативно-образно и убедительно роль слова в мыслительном процессе объяснили З.Д. Попова и И.А. Стернин: «Слово, как и любая номинация, – это ключ, “открывающий” для человека концепт как единицу мыслительной деятельности и делающий возможным воспользоваться им в мыслительной деятельности. Языковой знак можно также уподобить включателю – он включает концепт в нашем сознании, активизируя его в целом и “запуская” его в процесс мышления» [Попова, Стернин 2001: 38–39]. Вместе с чужими словами навязывается чужой взгляд на мир. Увлечение иноземными словами притупляет мыслительные способности.

Показательным примером переидентификации посредством языка стала закрепившаяся в органах СМИ модель именования без отчества: «Языковая агрессия подмывает корни национальной культуры, меняет традиционные для нашего народа правила и ценности. <…> Язык – это определяющий фактор национального самосознания, фундамент культуры любого народа, на котором поколение за поколением создают дом своей духовности. Разрушьте фундамент, и рухнет дом», – пишет автор публикации «Отечество и отчество» В. Штыров, заместитель председателя Совета Федерации. «Ведь отчество не случайно имеет один корень с Отечеством. Выбрасывается одно, теряет прочность другое» [Штыров 2013]. Очень верно, но оформление его статьи («шапка») противоречит авторской мысли! На фотографии человек солидного возраста, солидный статус, но имя автора – «Вячеслав Штыров». Не заслужил отчества или хотя бы инициалов? Редактор, видимо, и не заметил курьёза. Что уж и говорить, если привычно звучат «Владимир Путин», «Дмитрий Медведев». Пример из речевой практики патриотического канала «Звезда». В постоянной рубрике «Русский мир» сообщается о памятниках выдающимся гражданам России разных эпох в разных местах планеты. В одной из передач речь идёт о немецком курортном городке Баден-Баден. Диктор: «<…> Немцы установили на аллее имени Гёте памятник Ивану Тургеневу. На памятнике надпись: “Иван Сергеевич Тургенев”. Далее годы жизни…» Заключительная фраза диктора: «Русский мир в Германии. Памятник Ивану Тургеневу».

Спасибо немцам за уважительное отношение к русскому национальному этикету. Можно подумать, что связь имени с отчеством характерна для культурного кода не русского этноса, а немцев! Привычно мелькают, например, в одном номере АиФ «великий физиолог Иван Сеченов», «биолог Илья Мечников», «губернатор Виктор Толоконский» и т.д. Демократично? Экономно? Мы сами подобострастно прогибаемся под чужие мерки, стандарты, стереотипы.

Общепризнаны угрозы чистоте и богатству родной речи со стороны современных технических средств коммуникации. Суть «новояза» техногенной цивилизации, констатирует философ Е.В. Серёдкин – упрощение грамматических конструкций. Стало модным писать на эрзац-языке, «с помощью шаблонов которого можно быстро выразить свою “как бы” мысль (или её отсутствие), не озадачиваясь знанием и соблюдением правил языка». Беда в том, заключает автор, что современные электронные средства, выполняя инструментальную функцию, «трансформируют субъект изнутри, меняя его ценности, <…> схемы и саму структуру деятельности». Мы используем, продолжает автор, технические устройства для преобразования внешнего мира, но вместе с внешним миром меняемся мы сами. Экспансия глобальных сетей в повседневность, в сознание человека неуклонно изменяет формы межличностного общения. Интернет-сленг переходит и в обиходный язык. «Слову как единице языка отводится второстепенная роль, её место занимают символы. Формируется “клиповое” сознание, приоритетной становится «краткая информация, лишённая многомерного смысла» [Проблемы языка… 2016: 135–136]. Поэтому «олбанский» язык [Кронгауз 2013] – в конечном счёте проблема национальной безопасности страны. Язык СМИ в целом способствует деинтеллектуализации речи, вербальной коммуникации «вплоть до социального идиотизма» [Гобозов 2013: 149–151]. В связи с этим высказывается опасение, не станет ли информатизация школы «троянским конём». У молодого поколения, не отягощённого знанием норм, не проникнутого чувством любви к языку, предпочитающего знакомиться с литературой не в оригинале, а проглатывая её в виде заготовленного «фастфуда», игра с языком превращается в его деструкцию, что ведёт к искажению языка, оскудению его творческого потенциала.

Как ни парадоксально, но опыт работы с научными текстами свидетельствует о том, что и язык научных публикаций далёк от совершенства. Теоретики языка, следуя за В. Гумбольдтом, подтверждают, что и язык науки привязан к ценностному коду национальной культуры и к её формам вербального общения. Поэтому деструктивные тенденции проявляются и в этой функциональной сфере. Так, исследователи свидетельствуют, что в «Геологическом словаре», по сути, энциклопедии современной науки о земной коре, имеется более тысячи терминов, определённых нелогично. «Имеются ошибки всех мыслимых типов – и амфиболия, и полисемия, и тавтология, и плеоназм, и абсурд, и даже сумбур, но главный его порок – некогерентность» [Проблемы языка 2016: 127–134]. И если эти и подобные факты пусть напрямую и не связаны с ИПВ, тем не менее они являются величайшей угрозой национальной безопасности отечества.

В исследованиях лингвистов показана первостепенная роль языка в формировании национально-этнической идентичности и личностной самоидентификации, в сохранении государственной целостности и международного престижа, его роль как фундамента национальной культуры. Показаны положительные и отрицательные аспекты школы, образования и СМИ как основных механизмов обучения и образования и одновременно проводников опасных процессов глобализации и разрушения языка, переидентификации общества. Звучит тревожное предупреждение: «Основная опасность национальной российской политики – возможность утраты национальной идентичности» [Диалог культур… 2011: 118].

Русский язык как генетическое хранилище русской и общероссийской идентичности, ядро исторической культуры Российского государства, инструмент межреспубликанского общения, инструмент трансляции общечеловеческих культурных и информационных ценностей в субъекты РФ и ближнего зарубежья, как основа лингвокультурной идентичности Русского мира, что в целом обеспечивает международный политический авторитет России, безусловно, должен признаваться как один из важнейших и объектов, и факторов обеспечения информационной и, шире и значительнее, национальной безопасности Российской Федерации. Чтобы противостоять деструктивным воздействиям на язык, а через него на сознание носителей языка, необходимо – справедливо утверждает В.В. Химик – «реальное и официальное возведение русского языка в общенациональную ценность» [Химик 2008: 16].

Как представлены (и реализованы ли) эти ожидания в основном документе по национальной безопасности Российской Федерации? В Указе Президента РФ от 31 декабря 2015 г. № 683 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации» национальная безопасность определена как «состояние защищённости личности, общества и государства от внутренних и внешних угроз, при которой обеспечиваются реализация конституционных прав и свобод граждан РФ, достойные качества и уровень их жизни, суверенитет, независимость, государственная и территориальная целостность, устойчивое социально-экономическое развитие РФ. Национальная безопасность включает в себя оборону страны и все виды безопасности, предусмотренные Конституцией РФ и законодательством РФ, прежде всего, государственную, общественную, информационную, экологическую, экономическую, транспортную, энергетическую безопасности, безопасность личности».

Как видим, в перечне важнейших видов национальной безопасности языковая безопасность отсутствует. Не было упоминаний о русском языке как национальном или государственном в Указах 1996 и 2000 гг. в разделах о национальных интересах и угрозах национальной безопасности: нет его трактовки ни как мишени, ни как источника угроз, ни как объекта государственной защиты. В Указе 2015 г. в разделе III «Национальные интересы и стратегические национальные приоритеты» тема языка появляется только в подразделе «Наука, технологии и образование». Пункт 70: «Для решения задач национальной безопасности в области науки, технологий и образования <…> необходимо повышение качества преподавания русского языка, литературы, отечественной истории…» В документе нет термина «общероссийская нация», но появляется (п.п. 76, 77) терминопонятие общероссийская/российская/общенациональная идентичность. И здесь о языке ни слова. Также не отмечена роль русского языка в перечне традиционных духовно-нравственных ценностей. В перечне угроз национальной безопасности в области культуры добавлено: «…а также “снижение роли русского языка в мире, качества его преподавания в России и за рубежом”». Корректно, хотя и максимально лаконично сформулированы высшие функции русского языка, но ограниченные областью культуры (п. 81): «Особое значение для укрепления национальной безопасности в области культуры имеет проведение государственной политики по реализации функций русского языка как государственного языка РФ, средства обеспечения государственной целостности страны и межнационального общения народов РФ, основы развития интеграционных процессов на постсоветском пространстве…». В разделе VI «Основные показатели национальной безопасности» тема языка отсутствует. Отсутствует указание на его роль, в том числе его статус как мирового, а также на его роль в создании престижа страны в заключительном разделе «Стратегии». Нет признания языка как самостоятельной, высшей ценности, как средства идентификации (русской ли, российской ли) нации. В общем и целом текст документа абсолютно не отвечает представлениям о роли и функциях языка в гуманитарных науках. Наименованию документа «стратегия» не соответствует обтекаемое, формально-бюрократическое содержание. Нет, естественно, ориентации на выполнение каких-либо действенных мер по укреплению русского языка (кроме общих слов о школьном преподавании). Всё это свидетельствует об отсутствии чётких представлений о будущем страны.

Русский язык должен признаваться одним из основных объектов защиты в системе национальной безопасности, поскольку он в условиях информационно-психологической войны оказывается одной из основных мишеней этой войны.

То, что против России сегодня ведется информационная война, а точнее – информационно-психологическая война, не вызывает сомнения. Ведущими целями этой войны видятся следующие: 1) опорочить русский народ путем подрыва авторитета нации; 2) дискредитировать православие как основу русской национальной культуры; 3) минимизировать роль русского языка, указать на его отсталость по сравнению с другими языками, в первую очередь – английским; 4) продемонстрировать ущербность политики государства. На достижение указанных целей направлены разные средства и способы.

В средствах массовой информации, особенно электронных, подвергается сомнению факт наличия русской нации, русского народа. Приведу лишь отдельные примеры, подтверждающие этот тезис. Из газеты «Новые ведомости», автор статьи А. Васильева: «О том, что русский стыдится быть русским, говорят ученые-этнографы. Ни в прежние века, ни теперь практически ни один русский [выделено мной. – И.Е.] на вопрос: “Кто ты?” не отвечает: “Я – русский”.

Об этом не так давно ученые рассказали на круглом столе, посвященном вопросу: “Кто такие русские?” <…> Большинство представителей других национальностей на вопрос: “Кто ты?” отвечают: “Я – чеченец”, “Я – татарин” и так далее. И только русский пишет: “Я – бухгалтер”, “Я – инженер”. Отсюда ученые делают вывод – национальная самоидентификация стоит у русских далеко не на первом месте» [Васильева 2013. URL: http://nvdaily.ru/info/12722.html (дата обращения: 08.05.2016). Интересно, о каких ученых-этнографах пишет А. Васильева и какая задача перед ними стояла, если заведомо понятно, что ответы типа «Я – русский» или «Я – учитель» зависят от коммуникативной ситуации, в которой был задан вопрос.

Еще пример. Н. Усков на поставленный им же вопрос «Существует ли русская нация?» отвечает: «В этом я совсем не уверен». Эта идея развивается автором в книге «Неизвестная Россия. История, которая вас удивит» [Усков 2014. URL: http://fanread.ru/ book/10560413/?page=1 (дата обращения: 24.03.2017)], где история России признается мифологизированной. Автор претендует на разоблачение вымыслов и стереотипов. В ходе изысканий исторического развития и становления России он приходит к выводу о сомнительности существования нации русских.

Показательно также публичное высказывание Тины Канделаки, сегодняшнего руководителя государственного телеканала «Матч ТВ», в первом выпуске передачи «Нереальная политика» в 2009 г. (передача выходила в тот момент на интернет-телеканале «Post TV». Видеохостинг YouTube разместил эту запись 25 апреля 2012 г. [https://www.youtube.com/watch?v=R6zqWF-Lt7E]): «Это давным-давно всеми доказанный факт, что российский этнос изменился, он не состоит из русских, он многонационален так же, как американский народ!» Это высказывание поражает странностью мышления автора. О каком российском этносе речь? Есть русский этнос, русский народ, русская нация! А есть российский народ, к которому относятся и русские, и татары, и чуваши, и ненцы, и долганы и многие другие народности. Из них русские – это самая многочисленная и, следовательно, титульная нация в России, иными словами – это коренной и де-факто государствообразующий народ России. По результатам всероссийской переписи населения 2010 г. количество русских (людей, в графе национальность указавших «русский») превысило восьмидесятипроцентный барьер (см. данные Росстата, представленные в «Российской газете» [https://rg.ru/2011/12/16/stat.html]).

Фразами «Русский – это не национальность!», «Русской нации никогда не было и, надеюсь, никогда не будет!», «Русской нации, как таковой, нет!», «Русские, как нация, не состоялись», «Русские, как нация, уходят с исторической сцены» и тому подобными пестрят интернет-блоги. Авторы подобных высказываний, делая экскурс в историю, утверждают, что русские не биологическая общность, поэтому о существовании нации русских говорить нельзя; что термин «русский» должен характеризовать не нацию, а стереотип поведения людей (что касается стереотипов, то образ русского человека с позиции русофобов весьма специфичен [URL: https:// marketium.ru/7-zhutkih-stereotipov/ (дата обращения: 24.03.2017)]). В таких текстах суждение о нации порой складывается по отношению их авторов к представителям государственной власти, когда «недовольные» подстрекают против власти самыми изысканными способами.

Доктор филологических наук Т.Л. Миронова, рассуждая о том, что русских объединяет в народ, выделяет такие факторы, как наличие у русских общих единокровных предков, общих законов и истории, укорененность в своем Отечестве, принадлежность к православной вере, а также общий язык, который определяет национальный характер и мировоззрение народа [Миронова 2010]. Из них русскому слову отводится едва ли не главенствующая роль. В основе слова укорененность лежит базовая единица корень, и ближайшая ассоциация, возникающая в сознании на рассматриваемое сочетание-стимул, может быть выражена фразеологизмом пустить корни. Но возникает вопрос: можно ли под укоренением в конкретном Отечестве понимать факт рождения в определенном месте или, например, переезд на постоянное место жительства на какую-либо территорию? Вряд ли. Сейчас люди разных национальностей живут в России (армяне, киргизы, китайцы и др.), рождают детей, но их не воспринимают как людей, укоренившихся в нашем Отечестве, и себя они не относят к нашему Отечеству, в частности, к русскому народу. Сочетание «укорениться в своем Отечестве» может быть применено к тем людям, которые осознают и принимают наличие тесных культурно-исторических связей между всеми представителями народа данного Отечества, поддерживают эти связи и передают их потомкам, а также, что немаловажно, гордятся принадлежностью к этому Отечеству. При этом факт места географического рождения человека в этом случае не является определяющим, т.к. Отечество и Родина – не одно и то же.

Т.Л. Миронова, говоря о неустойчивости в современном мире отдельных факторов, определяющих нацию русских, а именно это позволяет антагонистам отвергать русских как нацию, пишет: «Да было, было уже подобное в русской истории, но покуда оставались хотя бы две скрепы – русское слово и русская кровь, – те последние вехи, которые труднее всего изничтожить, – нация восставала из пепла погибели» [Миронова 2010: 66]. Именно язык является одной из основных составляющих, которые определяют мировоззрение и национальный характер. Одним из эффективных средств борьбы с нацией является запрет на использование языка. Яркий пример такой борьбы с нацией русских мы наблюдаем сегодня на Украине, где единственным государственным языком согласно «Закону о языках», принятом в декабре 2016 г., определен украинский, при том что русский язык наряду с украинским является наиболее распространенным на территории этого государства. Показательны слова экс-депутата Верховной Рады, члена неонацистской партии «Свобода» И. Фарион, которая 17 ноября 2016 г. в эфире «Радио Свобода» заявила следующее: «Русскоязычные жители Украины, не желающие переходить на украинский язык, в перспективе будут лишены права на образование и работу» [Фарион: Русскоязычные не должны получать образование и работу. URL: http://vesti-ukr.com/strana/210784-farion-rucckojazychnye-ne-dolzhny-poluchat-obrazovanie-i-rabotu (дата обращения: 24.03.2017)].

Под сомнение ставится факт наличия русской нации, однако невозможно отрицать существование русского языка, но можно разными способами его опорочить. Далее речь пойдет о том, с какой целью русский язык становится мишенью войны.

Остановлюсь на отдельных публикациях известного филолога М.Н. Эпштейна, который получил образование в России (МГУ им. М.В. Ломоносова) и в 1990 г. эмигрировал в США, где в Институте Кеннана в Вашингтоне среди прочего выполнял исследование по теме «Советский идеологический язык». В последнее десятилетие он уделяет большое внимание теме творческого развития русского языка. Несмотря на привлекательность идеи о творческом подходе к развитию русского языка, его работы дают основание для критики. «Натворил он довольно много всего, – пишет Б. Костин, эмоционально отреагировавший на статью Эпштейна “Русский язык в свете творческой филологии разыскания”, – <…> этот антирусский пасквиль толкает самоуничижительную идейку, дескать русский язык деградирует – на фоне бурно развивающихся иностранных языков, особенно английского, – и в этом виноваты мы, рядовые граждане России, потому что мы-де не хотим развивать свою речь» [Костин 2013]. В конце статьи Б. Костин замечает: «Читатель может упрекнуть меня в том, что я, взявшись критиковать статью Эпштейна, скатился в критику, даже не критику, а поношение самого Эпштейна. Да, это так. Потому что человек, нагло попирающий все принципы научного исследования, заведомо враждебный к русскому языку и придерживающийся двойных стандартов в оценке рассматриваемого предмета, принципиально не может сообщить ничего научно значимого и практически полезного. Всё, что он сообщает, есть ложь от начала до конца, даже если его отдельные мысли приблизительно похожи на верные» [Там же].

М.Н. Эпштейн с 17 апреля 2000 г. запустил интернет-проект «Дар слова. Проективный лексикон» (вплоть до конца 2010 г. еженедельно осуществлялась рассылка статей с придуманными Эпштейном словами, а также пользователями сайта, подключившимися к проекту), в рамках которого автор призывает всех, используя средства русского языка, создавать новые слова с целью расширения словарного состава языка. Необходимость обновления русского языка Эпштейн объясняет в ряде статей и интервью. См. выдержки из статьи «Русский язык в свете творческой филологии разыскания»: «Состояние русского языка по итогам ХХ века вызывает тревогу. Кажется, что наряду с депопуляцией страны происходит делексикация ее языка, обеднение словарного запаса. Это бросается в глаза особенно по контрасту с динамичным развитием русского языка в XIX веке и взрывной динамикой ряда европейских и азиатских языков в ХХ веке»; «Будущee может описываться в самых разных жанрах <…> Но самый экономный, так сказать, минимальный жанр описания будущего – это новое слово, неологизм. Оно не только описывает возможное будущее, но создает саму эту возможность, поскольку расширяет сферу смыслов, действующих в языке. А что на языке, то и в уме; что на уме, то и в деле»; «Филология не просто любит и изучает слова, но и извлекает из них возможность для новой мысли и дела; расширяя языковой запас культуры, меняет ее генофонд, манеру мыслить и действовать» [Эпштейн 2006].

Однако создание Эпштейном новых слов направлено не на развитие русского языка, не на расширение сферы смыслов, а на демонстрацию того, каким образом можно, модифицируя лексику и грамматику русского языка, изменять ментальность и поведение российского общества.

Признаюсь, в 2009–2010 гг. сама была увлечена проектом Эпштейна. Не прочла на тот момент статьи, которые сопровождали проект, увлеклась «острыми» новообразованиями: вампьютер, зомбоящик, трепортер, беруша ʻвзяточникʼ, длясебяки ʻживущие только для себяʼ и др. Дома устраивались обсуждения некоторых понравившихся единиц (кстати, ни одна из них так и не вошла в лексикон членов семьи), тоже пытались придумывать слова. Результатом такого увлечения явились несколько статей, в которых анализу был подвергнут состав «Новослова» (проективный словарь, который составлялся подписчиками проекта «Дар слова») с деривационных позиций [Евсеева 2010]; метод корнесловия, предложенный Эпштейном, был положен в основу развития лингвокреативной деятельности школьников и студентов при изучении словообразования [Евсеева 2012]. Затея создавать новые единицы из имеющихся ресурсов языка, на мой взгляд, привлекательная, но их создание должно быть лингвистически и культурологически оправдано.

А теперь давайте посмотрим на единицы, которые М.Н. Эпштейн стремится внедрить в лексикон россиян. Именно внедрить, т.к. неоднократно повторяет придуманные им слова в последующих выпусках, делает ссылки на ранее написанное, обращая вновь и вновь читателя к тем результатам словотворения, которые важны для решения задачи их автора. Он надеется, что «не все предложенное будет отвергнуто» [Эпштейн 2002].

Итак, Эпштейн начинает с самых главных, по его мнению, корней русского языка, корней мужского и женского естества – -яр-(ярить) и -ём– (ёмить). Это, как он пишет, альтернатива русскому мату. С опорой на первый корень Эпштейн предлагает 49 единиц (по-ярить, заярить, отъярить, выярить, пояриться, ярка, ярный, ярильный, ярун и др.,), на второй – 30 (заёмить, уёмище, ёмка, ёмщица, ёмница, емля, ёмие, ятие, поёма, ёмный, ёмность, въёмно и др.). Интересно, кто-то взял на вооружение эти единицы? А вот еще сравните: влюбь, любич, любля, любород, мертвоживчик, смертозоид, смерма, танатозой, достоевничать, огоголить, опутить, хронокрaтия, хрономaния, хренeма, москвýнья, москвýшка, москвúха и мн. др. Возникает вопрос о прагматической оправданности этих слов (какую семантическую лакуну они закрывают?) и их соответствии эстетическому критерию. Отмеченные единицы не могут претендовать на факты «языковой игры», понимаемой как процесс, когда человек не просто «играет» с формой слова и его смыслом, а когда «свободное отношение к форме речи получает эстетическое задание, пусть даже самое скромное» [Земская и др. 1983: 172]. Языковая игра связана с разумностью создания нового слова, которое хочется повторить. Этого нельзя сказать о приведенных выше образованиях.

А теперь давайте посмотрим, каким образом М.Н. Эпштейн через язык характеризует наше общество. В интервью журналистке Е. Власенко Эпштейн говорит: «Русский язык – истерический, параноидальный. И он выражает состояние общества» [Власенко 2009]. Далее Эпштейн делится мыслью о том, что в России «кризис словотворчества связан с низкой рождаемостью» и что «Россия утратила свое имя». Из этого же интервью: «Российская особенность – слова с сильной экспрессией. В словах русского языка не только называется нечто, но и выражается отношение к предмету: либо сильно положительное, либо сильно отрицательное. Преобладание таких слов в речевом обиходе или среди слов-финалистов – характерная особенность российской ментальности. Среди слов года много жаргонизмов, опять-таки не нейтральных слов, а экспрессивно заряженных. К ним относятся та же Медвепутия, зомбоящик, объЕГЭрить (обмануть на сдаче единого государственного экзамена), криминалиссимус (высочайшее лицо преступного ранга типа Сталина или, с другой стороны, Иванькова), евсюковщина, нанопрезидент (маленький по росту и, может быть, по сущности президент, пропагандирующий нанотехнологии). Все эти слова – издевательские, с подковыркой. Таких слов действительно не так много среди лидеров подобного рода конкурсов в США или Германии. Это особенность русского языка – языка не столько мысли, рассуждения, размышления, сколько эмоциональных встрясок, эмоциональных отношений» [Там же]. Примеры, приведенные М.Н. Эпштейном, говорят о том, что русские не потеряли способность к словопроизводству, хотя это словопроизводство и отражает специфику времени.