Текст книги "Повороты судьбы. Воспоминания"

Оделась по-праздничному, предвкушая радость встречи. Подхожу к двери школы. Там стоят учителя и пропускают только тех, кто окончил в школе десять классов. Хотела пройти, но меня не пустили, так как не подхожу под нужную категорию. Убеждаю, что уже заканчиваю техникум и очень хочу встретиться со своими друзьями. Все бесполезно. Со мной у двери стояла толпа таких же, как я, подростков. Все они учились в этой школе, но не окончили ее. Кто поступил в ремесленное училище, кто учился в специальных средних учебных заведениях. Так никого и не пустили на этот вечер встречи. Как обидно! Даже и сейчас слов не находится, чтобы описать эту боль!

Окончить десять классов по тем временам могли только дети зажиточных людей. Им открывалась дверь для учебы в институтах. Эти люди могли попасть на вечер встречи, а мы – нет, мы были люди второго сорта. Опять в жизни получила большую оплеуху. Как больно, горько было!

Потолкавшись немного у дверей школы, побрела домой. Сильно расстроилась. Мне очень хотелось попасть на вечер, узнать судьбу моих соучеников, повеселиться с ними. Боль от этого осталась у меня на всю жизнь. Обиделась на школу, на учителей, которые меня учили. Если раньше их очень любила, то теперь в душу вонзилась маленькая льдинка.

До сих пор удивляюсь, как могли в школе допустить такие вещи? Зачем подчеркивали неравенство людей? Как об этом могли не подумать наши учителя? Это же были довольно образованные люди. То, что руководство школы приняло такое решение, объяснялось очень просто – если пустить в школу всех желающих, то будет большая теснота. Вот они и сделали так! Вот как могут взрослые люди своими непродуманными действиями поранить молодые души.

* * *

После окончания учебы была распределена на работу в наш район, в отдел сельского хозяйства райисполкома. В то время специалистов с образованием было мало. Тех выпускников, которые хорошо учились, направляли на работу в районные отделы сельского хозяйства и преподавателями в сельскохозяйственные профессионально-технические училища. Мне повезло.

Дипломы после окончания техникума на руки выпускникам не выдавались. Их отправляли по месту нашей работы, а на руки выдавали только через год. Делалось это для того, чтобы каждый выпускник прибыл по месту распределения. Мой заведующий отделом получил диплом по почте. Показал его мне и положил в сейф, сказав:

– Вот отработаешь год, тогда его получишь.

Вообще отработать после учебы требовалось три года, но дипломы отдавались владельцам через год. Таков был порядок. Только не знаю, кем он был придуман.

Мне определили рабочее место. Теперь я была специалистом районного масштаба, занимала должность агронома-плодоовощевода. В районе было семь маленьких колхозов, которые имели очень мало земли. Сельское хозяйство на Урале слабо развито. В колхозах занимались в основном скотоводством. Было развито молочное животноводство. Занимались выращиванием овощей для города. Садов не было и в помине.

Интересно я выглядела, солидно восседая в кабинете. Платье было, как у школьницы, сшитое из синего материала, со стоячим воротником, на который нашивался белый воротничок. Школьница, да и только. В отдел приходили решать серьезные вопросы председатели колхозов, колхозные специалисты.

Через некоторое время вызывает меня к себе председатель райисполкома и говорит:

– Галя, ты уже получила зарплату?

– Да, получила, и уже не один раз.

– Можешь ли ты купить материал на платье и сшить его по-взрослому?

– Могу.

– Сделай, пожалуйста, это. А то сидишь школьница школьницей в таком солидном учреждении, как исполком.

Все поняла. Стало стыдно, что сама об этом не догадалась. Выполнила его просьбу.

Главным агрономом в отделе работала Евдокия Ивановна. Она имела также среднее образование. На работе чувствовала себя очень уверенно. Секретарем райкома партии был брат ее мужа, не местный человек. И вот он откуда-то из Средней России привез в наш район всю свою родню. Порой это были безграмотные люди, но занимали руководящие посты. Заведующим строительным отделом был его родственник. Он с трудом писал. В его распоряжении были техник и инженер, имеющие соответствующее образование. Однажды мы его просто выручили. Было профсоюзное собрание работников исполкома. Его избрали секретарем собрания (кто-то подшутил). Естественно, что он не мог оформить протокол. Мы тихонько, чтобы никто не знал, помогли ему это сделать. Как человек он был очень хороший и не кичился тем, что его родственник – секретарь райкома партии.

Родной брат секретаря был мужем нашего главного агронома. Работал начальником крупного лесоучастка. Имел образование – семь классов, а ему подчинялись специалисты с высшим образованием.

Секретарь райкома партии так наполнил своими родственниками руководство района, что в итоге за семейственность был переведен в другой, самый северный район нашей области. После его перевода и родственники его исчезли.

На работе зачастую делать было нечего. Если за день напишешь какую-нибудь одну бумажку, то это хорошо. Меня это очень угнетало. Правда, в летний период были командировки по колхозам, но зачастую они не носили целевого характера. Поезжай, и все. Что там делать? Задания не давалось. Просто надо было выполнить план командировок и создать видимость работы. В командировки я любила ездить – общалась с руководителями колхозов, колхозниками, анализировала их дела: ход посевной кампании, уборочной и так далее. Затем обо всем этом информировала руководство нашего отдела.

Позднее нашла себе применение. Из области по районам шли потоки разных бумаг, указаний, решений облисполкома. Их содержание часто носило формальный характер, а порой просто было неприемлемо в наших районах.

Например, спускали план выращивания зеленого горошка, петрушки, сельдерея и других культур, совершенно неизвестных нашим жителям. Завалили указаниями по выращиванию кукурузы. В наших-то северных районах!

В колхозах пропадала прекрасная луговая пойменная трава, а заставляли кукурузу сеять. Вспоминаю кукурузные поля: кое-где растеньица. Какой абсурд!

Правительство страны принимало много непродуманных решений. Вот несколько из них. Всем жителям сел, рабочих поселков и даже городов предъявлялось требование о том, что если люди держали свинью на своем подворье, то при ее забое должны сдать государству шкуру.

Мы жили тогда в небольшом бабушкином домике. На огороде выращивали картофель. Он в наших краях давал хорошие урожаи. Куда его девать: вот и выращивали свинью.

Вспоминаю, как ее резали. Делали это глубокой ночью, чтобы никто не видел и ничего не слышал. Всеми путями стремились не сдавать шкуру. Какое же будет сало без шкурки?!

В южных районах страны устраивалась перепись плодоносящих плодовых деревьев на усадьбах. Затем каждое дерево облагалось налогами. Что было делать? Люди брали топоры и вырубали плодоносящие деревья, порой вековые, чтобы не платить налог. Сколько же было при этом уничтожено садов! (Приходилось это уже на пятидесятые годы). Уничтожать-то умеем, а вот создавать!.. Вот до какой степени мы были закрепощены.

Постепенно зарекомендовала себя с хорошей стороны, оформляла решения исполкома, касающиеся сельского хозяйства. Стала часто заниматься этой работой. Решения утверждались на заседаниях исполкома и спускались по колхозам. Там их изредка читали. В район они поступали пачками. Таким образом заполняла свое рабочее время. Большинство же сотрудников просто отсиживались. Читать книги, газеты на работе запрещалось.

Строгость была такая, что внешне создавалось впечатление серьезной работы. Часто проверяли, вовремя ли приходили сотрудники на работу, не уходили ли раньше, даже на две-три минуты. Был у нас в районе прокурор, внешне довольно суровый мужчина. Возвращаемся как-то с обеда, он стоит у входа с ручкой и бумажкой, записывает каждого, кто хоть на минуту опоздал. Подумала: неужели прокурору района нечем заняться? Конечно, ему это поручили.

У нас в семье воспитывалось ответственное отношение к работе. Что бы ни случилось, работа – прежде всего. Поэтому всегда в этом отношении была очень аккуратной, ни разу не попадала в списки нарушителей дисциплины. Такое отношение к работе сохранилось у меня на всю жизнь.

Зимой командировки были реже, чем летом. Колхозы разбросаны по району в радиусе восемьдесят-сто километров. Автомашин, автобусов не было. Дороги очень плохие. Ходили в основном пешком, мерили десятки километров по тайге, болотам. Это называлось командировкой. Я с удовольствием уходила в командировку, чаще всего одна. Как-то и не боялась. Вот что значит местный человек! Для какого-нибудь приезжего специалиста даже было страшно подумать – ходить по деревням пешком, а для меня это ничего не стоило.

Какое-то романтическое отношение к жизни у меня было. Возьму с собой художественную книгу (любила классиков), подберу кусочек текста, иду и разучиваю его. Любила не стихи, а прозу. До сих пор помню отрывок из «Анны Карениной» (встреча Анны с сыном) или отрывок из «Дубровского» («Владимир остановился, сел на холодный дерн, и мысли одна другой мрачнее теснились в душе его» и т. д.). Это мне доставляло большое удовольствие.

В райисполкоме имелись выездные лошади. Высокое районное начальство выезжало в колхозы только на них. Для этого держали кучера. А остальные сотрудники добирались кто как мог.

Постепенно начала приобретать в колхозах маленький авторитет. Научилась ездить верхом на лошади. Теперь стало легче передвигаться от деревни к деревне. В колхозах мне стали давать верховых лошадей. Ездить на лошадях верхом мне очень нравилось. Правда, всегда при этом просила, чтобы дали лошадь без норова. Делалось это в летний период. А зимой – всегда пешком. Лошадь брала не всегда. Ведь когда приедешь в другую деревню, о ней надо позаботиться, чтобы ее накормили и напоили.

Когда шла пешком, всегда боялась рыси. Идешь по тропинке в глухой тайге и смотришь на ветви больших деревьев. Бытовало мнение, что рысь преследует человека сверху, прыгая по деревьям с ветки на ветку. Никогда ничего подобного со мной не случалось, но в душе был страх именно перед этим зверем. Не боялась встретить ни волка, ни медведя – рыси боялась.

Зимой любила «читать» следы животных на снегу. Хорошо знала следы зайца, лисицы, волка. По объеденным веткам догадывалась, что здесь проходил лось. Знала одно место, где обитали тетерева. На лугу, на расстоянии полутора километров от дороги, стояло несколько высоких берез. В зимний ясный солнечный день тетерева часто сидели на верхних ветках деревьев. Любовалась этими великолепными птицами. Как сейчас вижу: на вершине березы сидит темный отливающий синим блеском тетерев. Как красиво они смотрятся на фоне заснеженного луга!

Сколько приключений было со мной в этих поездках-походах! Однажды мне нужно было быть в колхозе, состоящем из трех деревень. Они располагались одна за другой на расстоянии пяти-восьми километров. Верховую лошадь брать не стала, решила идти пешком.

Дело было под вечер. Место очень красивое, дорога шла посреди соснового леса. Закат солнца необыкновенно красив. На верхушки стройных сосен льются его красноватые лучи. Дорога проходила под обрывом. Решила перекусить. С собой всегда был хлеб и кусочек сала. Села на обочине дороги на бревнышко и приступила к еде. Под ногами протекал небольшой ручеек прозрачной, чистой воды. Вдруг оглянулась – о боже! Вверху из обрыва торчит половина гроба. Оказывается, надо мной вверху было кладбище. Земля отвалилась и оголила гроб. Представьте себе: поздний вечер, закат солнца, глухой лес, от деревни довольно далеко, и я одна! Вскочила и быстрым шагом пошла дальше, не назад, а вперед, все время оглядываясь. Понимала, что ничего страшного произойти не может, а все-таки было очень жутко.

А как я согревалась в дороге. В особенности поздней осенью, когда все листья на деревьях уже опадали, почва замерзала. Иду, бывало, ноги замерзнут. Найду муравейник. Подойду к нему, сниму его верхушку, в середине сделаю углубление. Сажусь на край муравейника, опускаю ноги в него и зарываю их. Там внутри тепло и сухо. Поэтому быстро согреваешься. Когда ухожу, вновь зарываю муравейник. Муравьи в это время уже находятся глубоко в земле. Они не погибают от этого. При этом прибавляешь муравьям работы весной – им придется приводить в порядок свое жилище. Местные люди, живущие в тайге, знают такой прием согревания.

До сих пор часто задумываюсь над тем, как это районное начальство – взрослые мужчины – могло допускать, чтобы молодая девчонка в месяц не один раз мерила десятки километров одна пешком по тайге. Даже и мысли не было, что мне должны предоставлять какие-то условия. Выручало то, что выросла в этих суровых краях и привыкла много ходить по тайге.

* * *

Далее стала просить, чтобы в командировку меня отправляли не одну, а с каким-нибудь специалистом из нашего отдела. Но удавалось это не каждый раз. Ездила с зоотехниками, ветврачами. Особенно подружилась с главным ветврачом района Женей Жмуриной. Она была сугубо городским жителем. Окончила сельскохозяйственный институт в городе Фрунзе, в Киргизии. Приехала работать «к тетке под крылышко» – новому первому секретарю райкома партии после ранее переведенного из района секретаря. Женя была совершенно неприспособлена к нашим северным суровым условиям жизни. Мы с ней и стали вместе ездить в командировки.

Однажды поехали в один из дальних колхозов. Дали нам лошадь с бричкой. Ни она, ни я запрягать лошадь не умели. Конюх запряг нам ее, и мы поехали. Было холодно, пролетал снежок. Ехать надо было километров сорок.

Через некоторое время страшно замерзли, в особенности руки. Править лошадью не могли. Привязали вожжи к бричке, так и ехали, довольно сильно замерзли. Лошадь попалась умная, не спеша везла нас по дороге. Женя в конце пути разрыдалась. Как я ее ни уговаривала, ни успокаивала – все напрасно. Подъехали к правлению колхоза. Не знаю, как заходить с ней в дом, она все плачет. Заходим. В правлении сидят председатель и еще несколько мужчин. Женя, не обращая ни на кого внимания, подходит к телефону, набирает рабочий номер тетки и плача говорит ей:

– Тетя Ася, я больше не могу так жить, возьмите меня отсюда!

Вот какие были специалисты! Все это наблюдают сидящие мужчины. Уговариваю ее, оттаскиваю от телефона. С ней просто истерика. Но постепенно Женя отогрелась, успокоилась. Отвели нас на постой в один из деревенских домов. Хозяев дома не было. Изба открыта. В доме тепло. Перво-наперво залезли на русскую печь. Захотелось есть. Увидели чугун с картошкой, кринки с молоком. Сели, наелись картошки, запили молоком – и снова на печь. Такое наше поведение было тогда в порядке вещей. Избы в деревнях не запирались. Воровства не было. Ничего предосудительного не было и в том, что поели в отсутствие хозяев. Наоборот, когда они пришли с работы и увидали нас, то обрадовались тому, что к ним приехали гости. Деревня дальняя, и каждому новому человеку были рады.

Утром встаем, приходим в правление колхоза, и… новость – на ферме произошел массовый падеж крупного рогатого скота. Хорошо, что в это время в колхозе оказалась Женя – главный ветеринарный врач района. Впоследствии установили, что скот был отравлен. Далее этим стала заниматься милиция. В этот колхоз были высланы крымские татары. Не знаю, чем закончилась эта история и понес ли кто-то наказание.

Выполнив свою работу, поехали обратно домой. Опять приключение. Нужно было переехать вброд небольшую речку. Как только мы доехали до середины реки, лошадь вышла из оглобель, и мы в бричке остались в реке. Что делать? Мне пришлось спрыгнуть в воду, подвести лошадь к бричке, запрячь ее (чем-то привязала), и поехали дальше. Вот такие два специалиста работали в сельском хозяйстве!

Подъезжаем к городу. Замерзшие, сидим прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Вожжи привязаны к бричке. Идет по дороге мужчина. Увидел нас в таком состоянии. Расспросил, кто мы и откуда. Сел с нами в бричку и взял в руки вожжи, мы поехали гораздо быстрее.

Доехали до города, поблагодарили его. Потом выяснилось, что это был рабочий из маминого цеха. На другой день в цехе он сказал маме:

– Я вчера твою дочку привез домой. Они с подругой, как две клуши, ехали замерзшие на лошади, пришлось им помочь доехать до дома.

Да, много было всяких приключений. Другой, легкой жизни тогда не было.

* * *

Однажды вызывает меня к себе председатель райисполкома Иван Васильевич и говорит о том, что надо вместе с ним поехать в один из колхозов, находящийся от города в двадцати пяти-тридцати километрах. А дело было зимой. Погода довольно холодная. Целью нашей поездки было – проверить наличие и условия хранения сортового, очень ценного зерна для посева. Поступил сигнал о том, что это зерно разбазаривается, вплоть до использования его в пищевых целях.

Запрягли лошадь. Это был выездной красивый жеребец. Я попросила заехать ко мне домой для того, чтобы переодеться в более теплую одежду.

Заходим к нам в дом, Иван Васильевич увидел висящую в углу комнаты икону. Бабушка всегда молилась около нее.

Переоделась. Поехали дальше. Дорогой Иван Васильевич сделал мне веское замечание по поводу того, что у меня в доме икона. Говорил, что икон в доме быть не должно, так как я работаю в таком советском учреждении, как райисполком.

Объясняю ему, что это икона бабушки, я не молюсь. Тогда он дает мне совет убрать ее в бабушкину комнату. Так к этому относились в то время. Это называлось атеизмом. По возвращении из командировки его совет был выполнен. Да иначе и быть не могло. Мы были несвободные.

…Ехали в колхоз по замерзшей реке. Лошадь выездная. Ехали с большой скоростью. Вдруг неожиданно заехали на наледь (наледь – это вода, которая просачивается из-подо льда на реке и заливает его сверху). Иногда на морозе она покрывается тонким слоем льда и становится незаметной. На этот раз она была довольно глубокая, и мы по колено оказались в воде. Жеребец бьется ногами об лед. Вывести нас не может. Поранил себе ноги. Тогда мужчины вылезли из повозки и начали помогать жеребцу. Он бьется. На нас летят брызги воды, которые тут же на морозе замерзают на одежде. В конце концов удалось вырвать повозку из воды. Мы же все были в брызгах воды. Кучер погнал жеребца как можно быстрее, чтобы мы окончательно не замерзли. Хорошо, что это произошло недалеко от деревни. Подъезжаем к правлению колхоза. Вышли люди и увидели нас. Ужаснулись. Быстро приняли меры. Подъехали к большому дому одинокой старушки. Вошли в него. На столе сразу же появились кипящий самовар, мед, водка. Мужчины начали отогреваться. Я же напилась горячего чая с медом и залезла на печь – мое любимое место в деревенском доме. Все окончилось благополучно. Никто из нас не заболел.

* * *

Небольшой районный городок, расположенный близ Северного Урала, где мы жили, был местом ссылки крымских татар, немцев Поволжья, литовцев. Селили их в бараки, построенные из жердей. Из этих бараков создавались спецпоселки в окрестностях нашего города. Так поселки и называли – немецкий, литовский, татарский. В колхозах тоже жили высланные люди.

Местные жители старались уехать из колхоза. Их дома в деревнях были довольно добротные, сложены из толстых бревен. Их разбирали, как у нас говорили, – раскатывали и перевозили на новое место, чаще всего в небольшие промышленные города. Там дома складывали и жили.

В колхозах местных жителей оставалось все меньше и меньше. Рабочей силы недоставало. Наше местное начальство решило часть высланных семей из города переселить в колхозы для их укрепления. Не знаю, были ли какие законы на этот счет. При переселении требовалось присутствие представителя власти. Руководил этим комендант.

Переселяли семью – мать с ребенком. Так получилось, что от райисполкома было некого послать. Послали меня.

Подъехали к «немецкому» спецпоселку. Комендант дал распоряжение этой женщине быстро собраться. От меня ничего не требовалось, кроме присутствия.

Передо мной предстала такая картина: собрались все жители поселка, кто в это время был дома; никто не возмущался, никаких действий не производил, но взгляды людей были суровые, ненавистные. Некоторые женщины плакали. Громче всех рыдала та, которую выселяли.

Побросав ее нехитрые пожитки в машину, посадили с ребенком и повезли. Очень трогательно, рыдая, она прощалась с оставшимися людьми. Понимала, что ей без них будет тяжелее. На новом месте ждет полная неизвестность. В поселке все поддерживали друг друга.

Колхоз от города располагался недалеко, на расстоянии километров четырех. Местных жителей в деревне осталось пять-шесть семей. Много было брошенных домов. Подъехали к одному из них. Большой добротный дом. По-видимому, он долгое время пустовал и частично был разорен – стекол на некоторых окнах не было, внутри дома кое-что было разрушено. В таком доме и предстояло жить этой бедной одинокой женщине. Благо, что стояло лето, и прожить в нем какое-то время было можно. А что дальше? Впереди – суровая зима.

На меня это переселение страшно подействовало. Очень жаль мне было эту женщину. Ее девочке всего-то годика четыре. До сих пор думаю: как это можно было так обращаться с людьми?

Что дальше было с этой женщиной, не знаю. Ведь просто взяли – и перевезли. Как будто это были не люди. Вспоминается комендант, который руководил этой «операцией»: самоуверенный, наделенный неограниченной властью человек.

Колхозники в это время жили очень бедно. Трудодень ничего не стоил. Люди уже не голодали, но что они ели? Паспортов у них не было. Если требовалось куда-то съездить, то им выдавались справки. Так что убежать из колхоза было сложно. Люди шли на любые хитрости, нарушение закона, лишь бы покинуть колхоз. Но не все могли это сделать. Особенно трудно было молодежи. В деревнях оставались только немощные старики.

В одной из деревень жила девушка, с которой я сблизилась, прониклась к ней большим уважением. Звали ее Нина Копылова. Ростом она была высокая, крепко сложенная, красивая, со статной фигурой. Жила с престарелой матерью, работала заправщицей тракторов. Девушка из местных. По-моему, не одно поколение ее семьи проживало в этих местах. Естественно, она была очень приспособлена к жизни в тех условиях. Нина отличалась довольно острым аналитическим умом, правдивостью, независимостью суждений. Вот если бы таким людям дать образование, другие условия жизни, то они смогли бы многое сделать!

Уехать из колхоза не могла, на ее руках была мать. Она часто говорила такую фразу:

– Не могу больше так жить. Убегу в сибирские леса.

Действительно, что еще могла сделать девушка, не имеющая паспорта и никаких средств к существованию? Работа оценивалась трудоднями – палочками. 3амуж выйти невозможно. Одни старики, а если и был мужчина, то инвалид или пьяница. Скажите, чем это было не крепостное право? Только название было другое – не крепостной, а колхозник. Они были крепостными государства. Не могли избавиться от зависимости перед конкретным колхозом. Это было второе крепостное право.

* * *

Русские деревни когда-то кормили всю Россию и даже Европу. Потом последовало раскулачивание, ссылки… Создали колхозы, коллективные хозяйства, объединили скот, инвентарь… Крестьяне стали разоряться. Руководили ими сверху. Укрупнение колхозов еще больше ухудшило положение. Люди ни во что не верили. Побежали куда-то.

Однажды приезжаю в один из колхозов. Требовалось проверить, как хранится семенной картофель. Он был в одном из домов в деревне, расположенной километрах в двух от центральной усадьбы. Прихожу в эту небольшую деревню. В ней осталось еще несколько добротных бревенчатых домов. Среди них много пустых, нежилых. Жители побросали дома и уехали. А места замечательные! По деревне протекает большая река, кругом луга, лес – одним словом, красота!

Захожу в дом, меня встречает плохо одетая женщина. В доме большая кухня, русская печь. В кухне – лавка, застеленная каким-то тряпьем. Рядом стоит табурет, на нем ведро с водой. В уголке – маленький столик. На нем несколько мисок, лежат ложки. Чувствуется, что печью пользуются, ее топят. На столе – противень с какими-то черными лепешками. Все это произвело на меня гнетущее впечатление! Спрашиваю:

– Вы тут живете?

– Да, – отвечает, – это мой дом. Осталась одна и живу в этой кухоньке. Отапливать весь дом не могу.

Как мне страшно стало! Как это у нас в стране в таких условиях могут жить люди? Думаю: может, она тунеядка или еще что-то?

– А у вас есть трудодни?

– Трудодни у меня есть. Вот мне на них выдали немного ржаной муки и гороха.

Сколько трудодней у нее заработано, ответить не смогла. Женщина совершенно безграмотная. Летом работала телятницей, а зимой – на общих работах. Все в душе у меня перевернулось. Войны нет уже семь лет, а как живут люди!

Прихожу на центральную усадьбу колхоза. Обычно всегда была выдержанная, а тут сорвалась. Возмущенная, разговариваю с председателем и бухгалтером колхоза. Оба пьяницы, как могут обдирают колхозников, в особенности безграмотных. Берем ее личный счет. Женщина нормально работает, имеет много трудодней, но она скромная, не может для себя ничего потребовать, послушная, вот они ее и обдирают. Возмущению моему не было предела. Как можно так относиться к людям? Поставила перед ними условие, чтобы срочно отвезли продукты этой колхознице, иначе об этом поставлю вопрос в райисполкоме. При мне продукты были погружены на повозку и отправлены ей. Пригрозила, что как только в дальнейшем буду приезжать в эту деревню, всегда буду проверять, что было выдано этой колхознице.

В то же время она мне рассказала, что платила налоги, сдавала государству яйца, масло и так далее. Ни коровы, ни кур у нее не было. На последние гроши она покупала эти продукты и выполняла распоряжение власти. Одна ли она такая? Уверена, что в деревнях было много таких людей. Есть или нет у тебя скот, а отдай все, что тебе велят.

Вот так люди жили в послевоенные времена. Когда сейчас слышу: «Вот бы Сталина поднять, он навел бы порядок в стране», – мне страшно становится от таких слов. Репрессии, бедность людей, неимоверные налоги – все это надо вернуть? Как можно такое говорить? Это может сказать только человек, совершенно не знающий жизни людей того периода. Страшные слова! Но каждого не убедишь.

* * *

Как же вело себя районное начальство? Несмотря на то что я была слишком молода для специалиста районного масштаба, ко мне относились с большим уважением, со мной считались. Видимо, причиной тому было трудолюбие, ответственное отношение к делу, и особую роль играла моя практичность и самостоятельность в жизни. С детства закалена в труде, в вечных размышлениях о том, как помочь семье. У меня была удивительная способность переносить любые тяготы, трудности жизни.

Опишу несколько моментов, когда по долгу службы приходилось сталкиваться с руководством района. В одном из колхозов было отчетно-выборное годовое собрание. На нем присутствовали представители района – наш заведующий отделом, инструктор райкома партии, представитель от МТС и я. В колхозе проживало много высланных крымских татар. На расстоянии двадцати пяти километров от центральной усадьбы были разбросаны небольшие деревни, относящиеся к этому колхозу.

Объединение колхозов, на мой взгляд, приносило не пользу, а неразбериху в их руководстве. Каждому колхозному специалисту, руководителю приходилось мерить десятки километров для того, чтобы быть в курсе работы всех бригад (каждая деревня считалась бригадой). Сложности были большие.

Приехали на центральную усадьбу колхоза. Нас всех поместили на одну квартиру. Собрание проходило в здании школы. А после собрания было заведено устраивать коллективные обеды, конечно, с выпивкой. До сих пор не могу понять, на какие средства все это делалось? Колхозы были до предела бедные, имели большие долги перед государством. На застолье я оставаться не стала. Ушла на квартиру и легла спать.

Вдруг среди ночи слышу шум. Заходят изрядно подвыпившие представители района и комендант. Оказывается, у коменданта украли пистолет. Вот до чего допился! Кое-как дождались утра и пошли искать пистолет. Через некоторое время нашли его в снегу. Как будто бы все успокоилось. Но надо же все допить. Снова пошли праздновать.

Мне все это не нравилось. Попросила, чтобы разрешили уехать домой. Со мной на лошади в город поехал Андрей – один из крымских татар, тракторист. Мы с ним вместе участвовали в художественной самодеятельности. Ехать следовало километров сорок. Зима, сильный мороз.

На полпути была деревня, в которой находился сельский совет. Остановились. Зашли погреться. Видим, что там тоже отогреваются трое мужчин. Начали разговаривать. Они спрашивают:

– Что произошло на собрании с комендантом?

Ничего не подозревая, говорю:

– Комендант подвыпил и потерял пистолет.

Мой попутчик молчит. Они сразу за это ухватились и приглашают меня в другую комнату. Пошла за ними. Андрей за их спинами показывает мне кулак. Молчи, мол. Тут я поняла, что это не простые люди, а работники органов. До них уже донеслось известие о происшествии с комендантом. Они ехали разбирать это событие.

Начали расспрашивать, как и что там было. На самом деле я ничего не видела. Да и помнила кулак Андрея. Сказала им, что подробностей не знаю, а пистолет утром нашли в снегу. Так что все в порядке. Они пытались еще что-то у меня выяснить, но я действительно ничего не знала.

Вот до чего допивались люди, облеченные властью! Совершенно забывали о своих служебных обязанностях, об ответственности за порученное им дело. Не знаю, чем закончилась история с комендантом. Меня это мало интересовало.

* * *

На всю жизнь хорошее впечатление осталось о председателей райисполкома Иване Васильевиче. Он многое пытался сделать для района, но это не всегда удавалось. Если выходило постановление по стране, а дальше следовало указание из области – все надо было выполнять. Часто это было совершенно не продумано, делалось без учета местных условий, как я уже говорила.

Однажды было дано указание по всей стране – развернуть работы по мелиорации земель. Создавались бригады специалистов, выезжали в колхозы и разрабатывали эти грандиозные планы. Сколько сил, труда, энергии было затрачено! Мне пришлось участвовать в работе одной из таких бригад.

Работа сводилась к тому, чтобы пересмотреть планы землепользования хозяйств, увеличить размеры пашни. За счет чего? В наших условиях, конечно, за счет корчевки леса. Наивное решение. Как же корчевать вековой лес под пашню? Земля неплодородная. Урожаи небольшие. Выгодно ли его корчевать? Лес – это наш кормилец! Сколько он может дать прибыли!