Текст книги "Тренировочный полет"

Ночью дождь кончился. Длинные утренние тени покрыли городские улицы, и восходящее солнце отражалось золотым глянцем в мокром асфальте. Сгоревший ночью особняк все еще дымился, и Энди пришлось пробираться через обуглившиеся развалины. На углу Седьмой авеню валялись обломки двух раздавленных велотакси, с которых все, что только можно, уже кто-то поснимал. Чуть дальше, скрючившись, лежал человек. Сначала Энди почему-то подумал, что он спит, но, увидев его изуродованное лицо, понял, что его убили, и не стал останавливаться. Департамент санитарии его в любом случае сегодня подберет.

Первые «пещерные люди» выбирались из подземки, щурясь от солнечного света. Летом все смеялись над «пещерниками», для которых департамент социального обеспечения определил местом жительства станции давно прекратившего работать метро, но, когда наступили холода, веселье сменилось завистью. Может быть, там, внизу, грязно, пыльно и темно, но зато всегда работают несколько электрообогревателей. Не слишком шикарные условия, но по крайней мере департамент не дал им замерзнуть.

Энди свернул к своему дому. Поднимаясь по ступенькам, он несколько раз наступил на спящих, но от усталости не обратил на это никакого внимания и даже не заметил их. Потом он долго не мог попасть ключом в замок. Сол услышал и открыл сам.

– Я только что приготовил суп, – сказал он. – Ты как раз вовремя.

Энди достал из кармана обломки растительных крекеров и высыпал их на стол.

– Ты украл продукты? – спросил Сол, откусывая маленький кусочек. – Я думал, кормежку не будут выдавать еще два дня.

– Полицейский паек.

– Что ж, справедливо. На голодный желудок с народом не очень-то повоюешь. Я кину немного в суп, пусть хоть что-то в нем будет. Надо полагать, ты вчера не смотрел телевизор и, видимо, не знаешь, что творится в конгрессе. Там такое начинается…

– Шерл уже проснулась? – спросил Энди, стащив с себя плащ и тяжело свалившись в кресло.

Сол помолчал и тихо ответил:

– Ее нет.

– Куда же она ушла так рано? – спросил Энди, зевая.

– Она ушла еще вчера, Энди. – Сол продолжал помешивать суп, стоя к Энди спиной. – Через пару часов после тебя. И до сих пор не возвращалась…

– Ты хочешь сказать, что она была на улице во время беспорядков? И ночью тоже? А ты что делал? – Он выпрямился, забыв про усталость.

– А что я мог сделать? Пойти искать ее, чтобы меня затоптали, как других стариков? Я уверен, с ней ничего не случилось. Она наверняка услышала про беспорядки и решила остаться у друзей, чтобы не возвращаться в такое время.

– Какие друзья? О чем ты говоришь? Я должен найти ее.

– Сядь! – велел Сол. – Где ты собираешься ее искать? Поешь супу и выспись – это самое лучшее, что ты можешь сделать. Все будет в порядке. Я знаю, – добавил он нехотя.

– Что ты знаешь, Сол? – Энди схватил его за плечо и повернул к себе лицом.

– Руки! – прикрикнул Сол, отталкивая его, и спокойным голосом сказал: – Я знаю, что она пошла не просто так, а с какой-то целью. На ней было старое пальто, но я заметил под ним шикарное платье. И нейлоновые чулки. Целое состояние на ногах! А когда она прошлась, я увидел, что она накрасилась.

– Что ты хочешь сказать, Сол?

– Я не хочу сказать, я говорю. Она оделась так, словно собралась в гости, а не за покупками. Может, она решила навестить кого-нибудь. Отца, скажем. Наверное, она у него.

– С чего это она к нему собралась?

– Тебе лучше знать. Вы ведь поссорились? Может, она решила пойти к нему, чтобы немного остыть.

– Поссорились… Да, пожалуй.

Энди снова упал в кресло и сжал голову руками. Неужели это было только вчера? Нет, позавчера, хотя ему казалось, что после того глупого спора прошло целое столетие. Впрочем, в последнее время они действительно ссорились слишком часто. Но неужели из-за этой последней ссоры?.. Он испуганно посмотрел на Сола.

– Она взяла с собой вещи? – спросил он.

– Только маленькую сумочку, – ответил Сол и поставил дымящуюся кастрюльку на стол перед Энди. – Ешь. Я себе тоже налью. – И добавил: – Она вернется.

Энди так устал, что решил не спорить, – да и что он мог сказать? Он машинально черпал ложкой суп, потом вдруг осознал, что очень голоден. Положив локти на стол и подперев голову рукой, он продолжал есть.

– Надо было слышать все эти речи вчера в сенате, – сказал Сол. – Ничего смешнее я в жизни не слыхал. Они пытаются протащить поправку о чрезвычайном положении. Хорошенькое чрезвычайное положение – оно у нас под носом уже лет сто. Надо было слышать, как они обсуждали всякие мелочи и даже не упоминали о крупных проблемах. – Его голос приобрел густой южный акцент: – «Перед лицом грозящих нам опасностей мы предлагаем обратить взор к а-а-агромным ресурсам этого величайшего элювиального бассейна, дельты самой могучей на свете реки Миссисипи. Дамбы, плюс осушение, плюс наука – и мы получим здесь самые богатые во всем западном мире сельскохозяйственные угодья!» Дыры пальцами затыкают… Они об этом говорили уже тысячу раз. Но упомянули они истинную причину для принятия поправки о чрезвычайном положении? Нет. Потому что даже через столько лет они боятся сказать об этом честно и прямо и прикрываются выводами и резолюциями.

– Ты о чем? – спросил Энди, слушая Сола вполуха: беспокойство о Шерл по-прежнему не оставляло его.

– О контроле над рождаемостью, вот о чем! Они наконец решились легализовать клиники, открытые для всех, семейных и холостых, и учредить закон, в соответствии с которым все матери должны быть информированы о средствах возможного контроля. Представляешь, какой шум поднимется, когда об этом услышат все наши пуритане-католики! А папа, так тот вообще из штанов выпрыгнет!

– Давай об этом потом, Сол. Я устал. Шерл не сказала, когда вернется?

– Я же тебе…

Сол замолчал, прислушиваясь к звуку шагов, доносящихся из коридора. Шаги затихли, и послышался стук в дверь.

Энди первым выскочил в прихожую, повернул ручку и рывком распахнул дверь.

– Шерл! – сказал он. – С тобой ничего не случилось?

– Все в порядке.

Он обнял ее так крепко, что она чуть не задохнулась.

– Там такое творилось… Я не знал, что и думать, – сказал он. – Я сам только недавно вернулся. Где ты была? Что случилось?

– Просто хотела немного развеяться. – Она сморщилась. – Чем это пахнет?

Энди сделал шаг назад, борясь с пробивающимся сквозь усталость раздражением.

– Я наглотался рвотного газа, и меня вывернуло. Запах проходит не сразу. Что значит «немного развеяться»?

– Дай мне снять пальто.

Энди прошел за ней на другую половину комнаты и закрыл за собой дверь. Шерл достала из сумки туфли на высоком каблуке и положила их в шкаф.

– Я тебя спрашиваю.

– Ничего особенного. Просто я чувствовала себя здесь как в ловушке, со всеми этими перебоями в энергоснабжении, холодом и со всем остальным… Тебя я почти не вижу, да еще после той ссоры осталось какое-то отвратительное чувство. Все было как-то не так. И я подумала, что если я приоденусь и пойду в какой-нибудь ресторан, где бывала раньше, выпью чашечку кофе или еще чего-нибудь, то, может быть, мне станет лучше. Настроение поднимется… – Она взглянула в строгое лицо Энди и отвела взгляд.

– И что потом? – спросил он.

– Я не на допросе, Энди. И почему такой обвиняющий тон?

Он повернулся к ней спиной и посмотрел в окно.

– Я тебя ни в чем не обвиняю, но тебя не было дома всю ночь. Как, ты полагаешь, я должен себя чувствовать?

– Ты же сам знаешь, что вчера творилось. Я боялась возвращаться. Я была в «Керлис»…

– В мясном ресторане?

– Да, но если ничего не есть, там недорого. Только еда дорогая. Я встретила людей, которых знала раньше, мы разговорились. Они собирались на вечеринку, пригласили меня с собой, и я согласилась. Мы смотрели по телевизору репортаж о беспорядках, все боялись выходить, и вечеринка продолжалась и продолжалась. – Она замолчала на секунду. – И все.

– Все? – Раздраженный вопрос был вызван темным подозрением.

– Все, – ответила Шерл, и голос ее стал таким же холодным.

Повернувшись к нему спиной, она принялась стягивать платье. Тяжелые слова лежали между ними, словно ледяной барьер. Энди упал на постель и отвернулся. Даже в такой крошечной комнате они чувствовали себя совершенно чужими друг другу людьми.

ВЕСНА

Похороны сблизили их гораздо больше, чем любое другое событие за всю долгую холодную зиму. День выдался непогожий, с порывистым ветром и дождем, но все же чувствовалось, что зима кончилась. Однако для Сола зима оказалась слишком долгой, его кашель перешел в простуду, простуда превратилась в пневмонию – а что остается делать старому человеку в холодной комнате, без лекарств, зимой, которая как будто и не собиралась кончаться? Только умереть. И он умер. Пока он болел, о ссоре позабылось, и Шерл ухаживала за Солом как могла, но один только хороший уход не вылечивает пневмонию. Похороны получились такими же короткими и холодными, как тот день. В сгущающейся темноте Шерл и Энди вернулись в свою комнату. Не прошло и получаса, как раздался частый стук в дверь. Шерл судорожно вздохнула.

– Посыльный. Как они могут? Ты же не должен идти сегодня на работу.

– Не волнуйся. Грасси не стал бы нарушать своего обещания в такой день. Кроме того, посыльный стучит по-другому.

– Может быть, это кто-то из друзей Сола, не успевших на похороны?

Она открыла дверь и, вглядываясь в темноту коридора, не сразу узнала стоящего там человека.

– Таб! Это ты, да? Входи, не стой на пороге. Энди, я рассказывала тебе про моего телохранителя. Про Таба…

– Добрый вечер, мисс Шерл, – бесстрастно произнес Таб, стоя в дверях. – Прошу прощения, но это не частный визит. Я на службе.

– Что такое? – спросил Энди, подходя к Шерл.

– Поймите, я не могу отказываться от работы, которую мне предлагают, – мрачно, без улыбки сказал Таб. – Я с сентября служу в отряде телохранителей, но перепадают только случайные заработки, постоянной работы нет, и приходится браться за все, что предлагают. Если отказываешься от задания, попадаешь в конец списка. А мне семью кормить…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Энди, заметив, что кто-то стоит в темноте позади Таба. Судя по шарканью ног, людей было несколько.

Из-за спины Таба раздался неприятный гнусавый мужской голос:

– Нечего его слушать! – Говоривший стоял позади телохранителя, и его почти не было видно. – Закон на моей стороне. И я уплатил тебе. Покажи ему ордер!

– Кажется, я понимаю, – сказал Энди. – Отойди от двери, Шерл. А ты, Таб, зайди, давай поговорим.

Таб двинулся вперед, и мужчина в коридоре попытался проскочить за ним.

– Не вздумай заходить без меня! – успел пронзительно крикнуть он, прежде чем Энди захлопнул дверь прямо перед его носом.

– Напрасно ты это сделал, – сказал Таб. На его крепко сжатом кулаке поблескивал кастет с шипами.

– Успокойся, – сказал Энди. – Я просто хотел поговорить сначала с тобой и узнать, что происходит. У него «сидячий» ордер, да?

Таб кивнул, глядя в пол.

– О чем это вы говорите? – спросила Шерл, обеспокоенно переводя взгляд с одного помрачневшего лица на другое.

Энди молчал.

– «Сидячий» ордер выдается судами тем, кто не может доказать, что им действительно необходимо жилье, – ответил Таб. – Их выдают немного и обычно только большим семьям, которых откуда-нибудь выселяют. С «сидячим» ордером человек имеет право искать себе свободную квартиру, комнату или еще какое-нибудь жилье. Это что-то вроде ордера на обыск. Но поскольку никто не любит, когда к ним вламываются чужие люди, и могут возникнуть всяческие неприятности, те, у кого есть «сидячий» ордер, обычно нанимают телохранителей. Поэтому я и пришел; эти, что стоят в коридоре, меня наняли. Их фамилия Беличер.

– Но что ты делаешь здесь? – спросила Шерл, все еще ничего не понимая.

– Этот Беличер из тех, кто ошивается у моргов и высматривает мертвецов. Но это одна сторона дела, – сказал Таб сдержанно. – Есть и другая: у него жена, дети, и им негде жить.

В дверь забарабанили, и из коридора донесся возмущенный голос Беличера. Поняв наконец, зачем пришел Таб, Шерл тяжело вздохнула.

– Ты им помогаешь, – сказала она. – Они узнали, что Сол умер, и хотят занять его комнату.

Таб молча кивнул.

– У нас еще есть выход, – сказал Энди. – Если здесь будет жить кто-нибудь из моего участка, эти люди не смогут вселиться.

Стук стал громче, и Таб шагнул к двери.

– Если бы здесь сейчас кто-нибудь жил, то все было бы в порядке, а так Беличер отправится в суд и все равно займет комнату, потому что у него семья. Я помогу вам чем смогу, но Беличер мой работодатель.

– Не открывай дверь, – резко сказал Энди. – По крайней мере, пока мы не договорим.

– Я должен. Что мне еще остается? – Он расправил плечи и сжал кулак с кастетом. – Не пытайся меня остановить, Энди. Ты сам полицейский и знаешь закон.

– Таб, ну неужели ничего нельзя сделать? – спросила Шерл тихим голосом.

Он обернулся, глядя на нее несчастными глазами.

– Когда-то мы были хорошими друзьями, Шерл, и я это помню. Но теперь ты будешь обо мне не очень высокого мнения, потому что я должен делать свою работу. Я должен впустить их.

– А, черт! Открывай… – зло бросил Энди, отвернулся и пошел к окну.

В комнату ворвались Беличеры. Мистер Беличер оказался худеньким человечком с головой странной формы, почти лишенной подбородка, и с интеллектом, достаточным лишь для того, чтобы ставить подписи на заявках на социальную помощь. Строго говоря, семью обеспечивала миссис Беличер, из рыхлого чрева которой вышли все семеро детей, рожденных для того, чтобы увеличить причитающийся на долю семьи паек. Разумеется, им пользовались и родители. Восьмое чадо добавляло к ее похожей на ком теста фигуре лишнюю выпуклость. Впрочем, на самом деле этот ребенок был уже одиннадцатым, поскольку трое молодых Беличеров умерли из-за недосмотра и несчастных случаев. Самая старшая девочка – ей, должно быть, уже исполнилось двенадцать – держала на руках беспрестанно орущего, покрытого болячками младенца, от которого невыносимо воняло.

Остальные дети, вырвавшись из темного коридора, где они ждали в напряженном молчании, принялись кричать друг на друга все сразу.

– О, смотри, какой замечательный холодильник. – Миссис Беличер, переваливаясь, подошла к нему и открыла дверцу.

– Ничего не трогать, – сказал Энди, но тут Беличер потянул его за руку.

– Мне нравится эта комната: не очень большая, но симпатичная. А здесь что? – Он двинулся к открытой двери в перегородке.

– Это моя комната, – сказал Энди и захлопнул дверь у него перед носом. – Нечего сюда соваться.

– Вовсе не обязательно вести себя так грубо, – сказал Беличер, отскакивая в сторону, словно собака, которую слишком часто бьют. – Я свои права знаю. По закону с ордером я могу осматривать все, что захочу. – Он отодвинулся еще немного, когда Энди сделал шаг в его сторону. – Я, конечно, верю вам на слово, мистер, я верю вам. А эта комната ничего, хороший стол, стулья, кровать…

– Это мои вещи. Но даже без вещей комната очень мала. На такую большую семью тут не хватит места.

– Ничего, хватит. Мы жили в комнатах и поменьше…

– Энди, останови их! Посмотри…

Резкий выкрик Шерл заставил Энди обернуться, и он увидел, что двое мальчишек нашли пакеты с травами, которые так старательно выращивал на подоконнике Сол, и вскрыли их, решив, очевидно, что там что-то съедобное.

– Положите на место! – закричал Энди, но, прежде чем он приблизился, они успели попробовать содержимое и тут же выплюнули.

– Я обжег рот, – заорал тот, что был постарше, и высыпал содержимое пакета на пол.

Второй мальчишка принялся, подпрыгивая, высыпать травы из других пакетов. Они ловко уворачивались от Энди, и когда ему все-таки удалось остановить их, пакеты уже опустели.

Как только Энди отвернулся, младший мальчишка, все еще не угомонившись, влез на стол, оставляя на его поверхности грязные следы, и включил телевизор. Перекрывая вопли детей и крики матери, которые ни на кого не действовали, в комнату ворвалась оглушительная музыка. Таб оттащил Беличера от шкафа, когда тот открыл дверцы, желая посмотреть, что там внутри.

– Немедленно уберите отсюда детей! – приказал Энди, побелев от ярости.

– У меня «сидячий» ордер. Я имею право! – выкрикнул Беличер, пятясь и размахивая кусочком пластика, на котором было что-то написано.

– Мне нет дела до ваших прав, – сказал Энди, распахивая дверь в коридор. – Но продолжать разговор мы будем, только когда вы уберете отсюда свое отродье.

Таб разрешил спор, схватив ближайшего к нему мальчишку за воротник и вышвырнув его за дверь.

– Мистер Раш прав, – сказал он. – Дети могут подождать в коридоре, а мы тем временем закончим наши дела.

Миссис Беличер тяжело села на постель и закрыла глаза, словно все это ее не касалось. Мистер Беличер отступил к стене, бормоча что-то, чего никто не расслышал или не потрудился расслышать. После того как последнего ребенка выпихнули в коридор, оттуда донеслись крики и обиженное всхлипывание. Обернувшись, Энди увидел, что Шерл ушла в их комнату, и услышал, как щелкнул в замке ключ.

– Надо понимать, что сделать ничего уже нельзя? – спросил он, пристально глядя на Таба.

– Извини, Энди. – Телохранитель беспомощно пожал плечами. – Честное слово, мне жаль. Но что я могу сделать? Таков закон, и они могут оставаться здесь, если захотят.

– Закон, закон, – поддакнул Беличер.

Сделать действительно ничего было нельзя, и Энди усилием воли заставил себя разжать кулаки.

– Ты поможешь мне перетащить вещи, Таб?

– Конечно, – сказал Таб, хватаясь за другую сторону стола. – Объясни, пожалуйста, Шерл мою роль во всем этом. Ладно? Я думаю, она не понимает, что это работа, которую я должен выполнять.

Высушенная зелень и семена, рассыпанные по полу, хрустели под ногами при каждом шаге. Энди молчал.

Пришельцы, дары приносящие

Перевод Г. Корчагина

Шедший всю ночь напролет дождь отдраил воздух до идеальной чистоты, и теперь серая глыбища Гибралтарской скалы в обрамлении невероятной синевы средиземноморского неба просто резала глаз живописца. Таких цветов невозможно добиться, смешивая краски на палитре, а для столь четкой прорисовки деталей надо родиться гением. Я, увы, не гений: пытался-пытался, а потом в бешенстве растоптал свои снасти и вышвырнул за борт. Пусть все остается как есть: скала, легко узнаваемая по цветным открыткам и рекламным буклетам туристических фирм, и я, стоящий на ржавой палубе «Марии Беллы».

Возвращаясь на родину, я предавался унынию, и это, пожалуй, мягко сказано. Лето кончилось, Европа равнодушно сказала мне «прощай»; если кто и провожал меня в путь-дорогу, так это местные торгаши на весельных лодках с грудами плюгавых ковриков и сияющей медной утвари.

А по другую сторону пролива лежала Африка. Я видел лишь зеленые холмы в романтической дымке и знал, что к этому манящему берегу пристегнут огромный континент с миазмами джунглей, с палящим солнцем пустынь, с экзотикой городов, со слонами, каннибалами, гологрудыми бабами и со всем прочим, что мигом приходит нашему брату на ум при слове «Африка».

Пришлось и Африке сделать ручкой, даже не повидав ее.

Меня зовут Энди Дэвис. Я бывший студент, бывший художник. Бывший экспатриант. Я возвращаюсь в империю его величества истеблишмента и окажусь в его жадных и цепких щупальцах, едва ступлю на родную твердь. Армия, работа, ответственность, жена, дети… Все эти «прелести» воображение рисовало мне с поразительной четкостью, и они складывались в отнюдь не радостную перспективу.

Какое-то время я слушал «бум-бум-бум» раздолбанного движка; наконец и само суденышко показалось из-за носа «Марии Беллы» и направилось к спущенному трапу. Футов двадцати в длину, оно имело посредине квадратную надстройку; торчавшая оттуда труба плевалась черным дизельным чадом на каждый «бум». На палубе толпились оборванцы, перекрикивались на двух языках, бестолково бросали швартовочные концы. Но вот наконец им удалось причалить свою лохань, и под новые вопли они потащили вверх по трапу допотопные тяжелые чемоданы.

Новый пассажир? Я заинтересовался и подошел поближе. Пока что моим единственным попутчиком был старенький священник-француз с красными глазами и дергающейся, как у китайского болванчика, головой. На беду, он не знал ни одного английского слова, а обмен улыбками и бонжурами едва ли заменит увлекательную дорожную беседу. Худо-бедно по-английски изъяснялся капитан Себастьяно, но он в самом начале пути нарвался на мой отпор: хоть я и активный мужчина, но вовсе не в том смысле, в каком этот эпитет используется применительно к подобным субъектам. С тех пор ласковым взглядом он жаловал только юного буфетчика, а на меня смотрел волком.

В общем, еще один пассажир на этом судне вовсе не был бы лишним. Очень уж не хотелось в долгом плавании через Атлантику разговаривать с собой или считать ржавые заклепки.

Так и есть, прибыл новый пассажир. Но легче мне от этого не стало. Женщина. Арабка, судя по черным туфлям, черным перчаткам, черной вуали и многим ярдам черного шелка, обмотанного вокруг нее. Она, наверное, говорит только по-арабски, ну, от силы еще по-французски. И ей может быть сто лет в обед. Повезло мне в этом плавании с компанией, ничего не скажешь.

Мимо меня пронесли ее чемоданы, а сама она взошла по ступенькам трапа, тщательно глядя под ноги. Я пожалел, что взял в дорогу мало чтива.

Но когда незнакомка поравнялась со мной, она подняла голову, и я заглянул в огромнейшие, темнейшие, прекраснейшие глаза – да я просто утонул в их глубинах, как говорят поэты. Лишь на миг передо мной мелькнули эти длинные ресницы, эти крутые дуги бровей, эта нежная кожа – и исчезли. С отвисшей челюстью я стоял и провожал пассажирку взглядом. И по ее походке я понял: она молода. Молода и прекрасна.

Бам-м-м!

Я прошел к себе в каюту, заперся, достал из багажа бутылку граппы, со столика взял стакан для воды, налил до середины и хлопнул единым духом. И содрогнулся. Ну и шарахнуло же меня! А ведь я парень не сказать что слишком чувствительный. Но было именно так: бам-м-м! Как обухом по затылку. Как в песне про любовь с первого взгляда. Впрочем, это не любовь – ну ее к черту, романтическую чепуху. Это старая добрая похоть. Может, если я увижу эту особу без вуалей и шелков, она мне тут же и разонравится. Но сейчас я во власти тайны – нет соблазна сильнее того, что создается воображением. И мое воображение разбушевалось не на шутку.

Я улегся на койку, позволил снопу солнечных лучей ласкать меня теплом и, посасывая граппу, предался сладостным фантазиям. Десять дней плавания, я и она, и больше никого и ничего.

За этим наиприятнейшем занятием я задремал, но воображение не унялось и во сне, впрочем хуже мне от этого не стало. Дела мои шли в гору… пока меня не разбудил резкий звон.

Я сел на койке. Оказывается, со столика упал стакан и разбился вдребезги. «Мария Белла» тяжело переваливалась с боку на бок; в этом плавании еще не было столь сильной качки.

Выйдя на палубу, я увидел холодные зеленые валы – это они, набегая, раскачивали судно. Пока я спал, мы вышли в Атлантику. За кормой не видать берега, только белый шлейф взбитой винтами пены. Вот особенно большая волна вознесла «Марию Беллу», я заметил грязное продолговатое пятно на горизонте, однако оно тотчас скрылось.

Последний взгляд на Европу.

Раздался топот, и с переходного мостика свесилась голова буфетчика.

– La cena, signore[12]12
  Обед, синьор (ит.).


[Закрыть]. – Для пущей доходчивости он поднял гонг и стукнул по нему.

– Si, pronto[13]13
  Да, иду (ит.).


[Закрыть].

И мое слово не разошлось с делом. На этом ржавом корыте кормили на удивление прилично, но кок не выносил опозданий, и не вовремя явившемуся в кают-компанию пассажиру доставались переваренные спагетти или сожженное мясо. Я торопливо умылся, а затем, вспомнив о новой попутчице, надел последнюю чистую рубашку и даже галстук.

Капитана в кают-компании я, по обыкновению, не застал – после нашего филологического диспута он ел у себя в каюте. Улыбнувшись мне и кивнув, святой отец снова принялся хлебать суп, а второй помощник Аллессандро уставился на меня и пробормотал что-то невеселое. Да и с чего бы ему веселиться, если шкипер явно вознамерился не ударить за все плавание пальцем о палец, и в море двое его помощников вынуждены сменять друг дружку через двенадцать часов без выходных – других-то начальников на «Марии Белле» нет. Оба едва не валятся с ног от усталости, зато неизвестный владелец судна неплохо сэкономил на заработной плате.

Мне под нос сунули тарелку супа. Опять минестроне – ну да я не в претензии. Я еще сверху навалил гору тертого сыра и плеснул дешевого красного вина из стоявшего на столе карафе, а заодно и стакан наполнил.

Когда я подчищал тарелку ломтиком хлеба, в кают-компанию вошла она.

Вошла совершенно беззвучно и заняла свободное место у длинного стола, и я даже не сразу понял, что случилось. А когда понял, сдернул салфетку с шеи – чистоту единственного галстука приходилось беречь как зеницу ока – и привстал на секунду. Она спокойно сидела и молчала, а эти глаза над вуалью, что покорили меня тогда на палубе, были все так же красивы – даже, пожалуй, еще красивее.

– Buona sera[14]14
  Добрый вечер (ит.).


[Закрыть], – пробормотал Аллессандро.

– Buona sera.

Не голос, а пение арфы. У арабских женщин голоса обычно грубые.

– Buona sera, – поздоровался и я – не упускать же такую возможность. – Э… signora, signorina… Аллессандро, выручай: как будет по-вашему «Добро пожаловать на борт»?

– Если вы желать, я могу говорить английский.

– Класс! Я тоже могу. – Ах, до чего же я сегодня остроумный! – Так что добро пожаловать на борт.

На это она лишь кивнула, а потом обратилась в статую. У меня заклинило мозги, они не могли родить ни слова – а ведь еще совсем недавно, в своих эротических грезах, я был таким сладкоголосым соблазнителем! Я глотнул вина и краешком глаза увидел, что перед незнакомкой поставили еду. Интересно, как она управится с супом, не имея соломинки для коктейля? От волнения даже в животе заныло, и я выпил еще.

Все оказалось просто: она сняла вуаль и отложила в сторону.

Мои эротические фантазии оказались бледной тенью увиденного. Такие красавицы встречаются одна на тысячу, их разыскивают по всему свету, снимают на кинопробах и печатают на обложках журналов. У незнакомки было лицо в форме сердечка, с кожей абсолютно гладкой, без малейшего изъяна. Полные, красные, влажные губы, изящный изгиб носа, правильная форма скул. Не будь я таким аховым художником, написал бы ее портрет. Будучи не самым аховым любовником, я захотел поцеловать эти губы. Да я не отказался бы стать даже макарониной в ее минестроне! Ну же, герой-любовник, не молчи, раскидывай цепкие сети соблазна!

– Меня зовут Энди Дэвис. – Гениально, она сейчас же бросится на шею! Впрочем, ко мне вернулся дар речи, а это плюс. – Я ваш случайный попутчик.

Не донеся до рта ложку, она посмотрела на меня и чуть наморщила лоб. Трудности перевода? Мне повторить по слогам? Я так ничего и не придумал, прежде чем она сказала:

– Я тоже есть ваш случайный попутчик. Мой имя есть Таму Савафи.

– Очень красивое имя.

– Его мне дать мой отец.

– Вот здорово! Мне имя тоже папаша подобрал.

Мой папаша этого не делал. Если на то пошло, он даже не звал меня по имени, которое я получил в честь дяди по материнской линии. Отец ненавидел дядю, а когда надо было позвать меня, говорил «парень».

– Энди я в память об Эндрю Джексоне. Старина Каменная Стена[15]15
  Эндрю Джексон – знаменитый генерал Гражданской войны в США, южанин, за стойкость получил прозвище Каменная Стена.


[Закрыть] нам роднёй приходится.

– Вы есть родственник старая каменная стена?

Аллессандро громко фыркнул и поспешил набить рот оливками. Я и бровью не повел. Сейчас только одно важно: мы с красоткой зацепились языками. А уж времени, чтобы улучшить качество общения, впереди предостаточно.

На мое счастье, ей тоже хотелось поболтать; я это сразу почувствовал. И акцент у нее был не такой уж и сильный. За разговором прошел обед, – сказать по правде, я и не заметил, чем еще нас кормили. Девушка мне рассказала про свой город (название тотчас вылетело у меня из головы), и про отца-бизнесмена (родитель оплачивает все ее нужды), и про американских родственников, к которым она едет погостить. Я не остался в долгу и поведал, как учился в колледже, как отчислился и пошел работать, как накопил деньжат на поездку в Европу. Папаша у меня вице-президент крупной корпорации, ты наверняка о ней слышала… Она не слышала. Почти все было правдой, я лишь умолчал о том, что из колледжа меня вышвырнули, а теперь прожорливая армия ждет не дождется моего возвращения. Еще я скрыл, что не хочу ни служить, ни жениться, ни обзаводиться домом в пригороде, ни ежедневно в восемь ноль семь садиться на электричку, а вот что мне по нраву, так это кирнуть и пыхнуть; порой из-за пагубной страстишки никак не вспомню, где я был минувшей ночью и что вытворял.

Потом она попросила ее извинить и ушла своей грациозной поступью, а я отправился к себе в каюту и допил граппу. И даже в темноте передо мной стояло лицо очаровательной Таму Савафи.

Поутру я ее нашел на палубе сидящей в шезлонге и читающей Библию. Вуаль Таму не надела, но черные шелка были по-прежнему на ней – что-то похожее я видел в фильме «Омар-палаточник». При моем приближении она подняла глаза и заметила, что я смотрю на Библию.

– Вам знакома эта книга?

– А то! В любом доме найдется экземплярчик. Это бестселлер на все времена.

– Мне ее дал священник во время завтрака. Он сказал, что книга окажет пользу моей душе, к тому же она интересна с точки зрения истории. Некоторые части очень похожи на Коран. Наверное, следует дать ему Коран взамен.

– Сомневаюсь, что это его обрадует. – Я плюхнулся в соседнее кресло и расстегнул рубашку. Солнце пригревало, а дискутировать на религиозные темы меня не тянуло. – Отличный денек для солнечных ванн.

У нее элегантно приподнялись брови.

– Я насчет позагорать. Мы часто так делаем.

Небольшая лекция по сравнительной культурологии, и Библия забыта.

– В твоей стране носят много шмоток, чтобы не подпускать к телу солнечное тепло, а мы привыкли к другому. Видишь, как эти кресла сделаны? Можно разложить. Зимой мы кутаемся, потому что холодно, а летом шкуру долой – надо загореть хорошенько. Такой вот у нас обычай, его все соблюдают.

– Шкуру долой? Ты подразумеваешь процесс свежевания, ошкуривания, окорения, шелушения, снятия кожуры, декортикации?

Меня это рассмешило, а она, помедлив секунду-другую, тоже засмеялась:

– Я допустила нелепую лингвистическую ошибку?

– Да нет, ты правильно говоришь, вот только декортикация – это для меня что-то новенькое. «Шкуру долой» – образное выражение; смысл в том, что надо снять одежду. Вот, гляди, сейчас я декортицирую с себя рубашку и подставлюсь солнцу.

Сказано – сделано. Плавание нравилось мне все больше и больше.

– У вас декортицируют всю одежду без остатка? Мы так не делаем.