Текст книги "Византийский путь России"

Сын императора Лев (нас интересует именно он) был юношей отчаянной храбрости и не всегда подчинялся разумному чувству опасности. В первой же битве с печенегами Лев получил смертельную рану. Однако печальной и ранней смертью история Льва, сына Романа Диогена, не окончилась; его имя было слишком громким, чтобы вслед за телом кануть в небытие.

Спустя несколько лет безвестный человек, происходивший из низов объявил себя Львом, сыном Романа Диогена. «Многие пытались заткнуть рот самозванцу, но он не умолкал, ― рассказывает Анна Комнина. ― Он явился с Востока в овчине, нищий, подлый и изворотливый; он обходил город дом за домом, улицу за улицей, рассказывая о себе небылицы: он де сын прежнего императора Диогена, тот самый Лев, который, как уже было сказано, был убит стрелой под Антиохией. И вот, «воскресив мертвого», этот наглец присвоил его имя и стал открыто домогаться императорской власти, вовлекая в обман легковерных».

Император Алексей I Комнин был добрейшим человеком и не придавал большого значения россказням бродяги. Однако слухи дошли до вдовы погибшего Льва: эта женщина приняла монашества и вела аскетическую жизнь. Феодора убедилась, что человек не имеет никакого отношения к ее благородному мужу и предприняла несколько попыток его образумить. Так как Лже-Диоген продолжал упорствовать в обмане, его отослали в далекий Херсонес и держали там под стражей.

Охрана была не слишком строгой, самозванец по ночам поднимался на городскую стену и с нее заводил беседы с половцами, которые обычно приходили к городу для торговли. Вскоре у них появились общие интересы, и однажды ночью мнимый Лев по веревке спустился со стены.

Половцы увезли его в свою страну. «Он прожил там довольно долго и достиг того, что куманы (половцы) уже стали называть его императором, ― описывает историю самозванца Анна Комнина. ― В жажде хлебнуть человечьей крови, вкусить человечьего мяса и унести из нашей страны богатую добычу, они решили «под предлогом этого Патрокла» вторгнуться всем войском в Ромейскую землю, чтобы посадить его на трон, якобы принадлежавший его отцу». Императору Алексею пришлось серьезно готовиться к войне с тем, к кому в свое время отнесся с пренебрежением.

Несколько городов перешли на сторону Лже-Диогена, и наконец, его войско обложило Адрианополь. 48 дней один из крупнейших городов Византии пробыл в осаде. Лишь с помощью хитрости удалось пленить самозванца и отразить нашествие половцев. Мнимый Лев был ослеплен и доставлен в Константинополь.

И даже лишенному зрения претенденту на императорский трон удалось бежать, на этот раз он появляется на Руси, при дворе Владимира Мономаха. Видимо Владимир поверил, что он действительно имеет дело с сыном императора, потому что князь выдает за него свою дочь Марию. В общем-то, Лже-Диоген был великолепным актером, если до Мономаха ему поверили половцы и население сдавшихся византийских городов. Дальнейшую его историю С.М. Соловьев распутывает, опираясь на русские летописи:

«Леон (Лев), без сомнения, не без совета и помощи тестя своего, русского князя, вздумал в 1116 году вооружиться на Алексея Комнина и добыть себе какую-нибудь область; несколько дунайских городов уже сдались ему; но Алексей подослал к нему двух арабов, которые коварным образом умертвили его в Доростоле. Владимир хотел, по крайней мере, удержать для внука своего Василия приобретения Леоновы и послал воеводу Ивана Войтишича, который посажал посадников по городам дунайским; но Доростол захвачен был уже греками: для его взятия ходил сын Мономаха Вячеслав с воеводою Фомою Ратиборовичем на Дунай, но принужден был возвратиться без всякого успеха.

По другим известиям, русское войско имело успех во Фракии, опустошило ее, и Алексей Комнин, чтобы избавиться от этой войны, прислал с мирными предложениями к Мономаху Неофита, митрополита эфесского и других знатных людей, которые поднесли киевскому князю богатые дары ― крест из животворящего древа, венец царский, чашу сердоликовую, принадлежавшую императору Августу, золотые цепи и проч., причем Неофит возложил этот венец на Владимира и назвал его царем».

Русь была необычайно сильной в правление Мономаха, и весьма правдоподобно, что Константинополь стремился купить у нее мир, потому что Византию в это время (как, впрочем, и всегда) окружали не совсем дружественные половцы, печенеги, турки, крестоносцы, норманны… Скорее всего, именно в это время Владимир получил знаменитую шапку Мономаха, которой впоследствии короновались русские цари.

«Сказание о князьях владимирских» предлагает несколько иную версию появления на Руси самого древнего символа самодержавия:

«В то время правил в Царьграде благочестивый царь Константин Мономах и воевал он тогда с персами и латинянами».

Пожалуй, перебьем древнего автора и внесем некоторую ясность. С латинянами больше неприятностей было у Алексея Комнина, поскольку именно на годы его правления приходится первый крестовый поход. Толпы крестьян и отряды рыцарей ― вся эта гремучая смесь, часто не имевшая ни оружия, ни средств, ни хлеба, устремилась к святыням через территорию Византии. А Константин в основном боролся с внутренней оппозицией и с собственными полководцами.

«И принял он мудрое царское решение ― отправил послов к великому князю Владимиру Всеволодовичу», ― продолжает повествовать «Сказание…».

Однако Константина Мономаха не стало в 1055 г., когда его русскому внуку, Владимиру, было только 2 года. Так что Владимир Всеволодович не только не был великим князем, но и послов не мог принимать в силу своего юного возраста.

Во главе послов числится все тот же Неофит, митрополит эфесский, которого спустя 60 лет посылал Алексей Комнин к Владимиру. Естественно, митрополита мог отправить на Русь только один из императоров, ибо носить высокий сан в течение 60 лет ― это выше человеческих возможностей.

Подарки, согласно «Сказанию…» император собрал следующие:

«С шеи своей снял он животворящий крест, сделанный из животворящего древа, на котором был распят сам владыка Христос. С головы же своей снял он венец царский и положил его на блюдо золотое. Повелел он принести сердоликовую чашу, из которой Август, царь римский, пил вино, и ожерелье, которое он на плечах своих носил, и цепь, скованную из аравийского золота, и много других даров царских».

А это событие явно относится ко времени Алексея Комнина, когда князь Владимир получил киевский стол:

«И с тех пор великий князь Владимир Всеволодович стал именоваться Мономахом, царем великой Руси. И пребывал после того во все время с царем Константином в мире и любви. С тех пор и доныне тем венцом царским, который прислал греческий царь Константин Мономах, венчаются великие князья владимирские, когда ставятся на великое княжение русское».

Весьма сомнительно, что византийский император будет одаривать уникальными вещами грудное дитя, имеющее смутные перспективы на Киевский стол. Едва ли византийцы будут разбрасываться предметами, достойными императорской фамилии, ― при их меркантильности и при отсутствии достаточного повода для необыкновенного подарка. К слову сказать, Константин Мономах не баловал своих русских родственников драгоценностями даже когда имелся повод. Приданное его дочери, выданной за черниговского князя Всеволода, составила икона «Одигитрия». Она имела огромную духовную ценность, но не материальную. По преданию икона была написана евангелистом Лукой, и вывезена из Иерусалима в Константинополь в 1046 г. Владимир Мономах в XII в. перенес «Одигитрию» в Смоленск, и с этого времени она называлась Смоленскою. Считается, что именно благодаря иконе от стен Смоленска прогнали Батыя; во время нашествия Наполеона икона Смоленской Божьей Матери также находилась среди войска.

Подарки от императора ― вещь сомнительная, а вот мир с Владимиром Мономахом ценой редкостных вещей мог покупаться; византийцы не торговались, когда имелась возможность заменить золотом и прочими ценностями ― кровь и неопределенность военных сражений. Такой случай мог представиться во времена Алексея Комнина, но не Константина Мономаха.

Русский след византийского авантюриста

Во второй половине XII в. в источниках отмечается меньше контактов Византии с Русью. Между ними не было военных конфликтов, ― с одной стороны, это радует, с другой, свидетельствует об ослаблении Руси. Раздробленная на уделы страна уже не помышляет об активной внешней политике; и скоро она станет добычей завоевателей.

Перестают упоминаться и русские наемники на византийской службе, их сменили англосаксы, в огромном количестве появившиеся в Константинополе после завоевания Англии норманнами в 1066 г.; они продолжали бежать в Византию и в следующем столетии.

И, тем не менее, связи не разорвались окончательно; некоторые их формы стали настолько обыденными, что даже не упоминаются хронистами (например, назначение Константинополем очередного патриарха в Киев).

«Есть в тавроскифской стране город Киама (Киев), ― рассказывает императорский секретарь Иоанн Киннам, ― который превосходит все другие города, воздвигнутые там, и является митрополией этого народа, так как сюда прибывает и архиерей из Византия (Константинополя). У города есть и другие привилегии старшинства».

Да. В Киеве по-прежнему находился митрополит. Он все также являлся крупнейшим городом Руси, но власть великого князя существенно уменьшилась в сравнении со временами Владимира Мономаха. Рядом с Киевом возникло относительно могущественное, независимое и алчное Галицкое княжество, ― его влияние распространилось вплоть до северных границ Византии. Политика русских княжеств становится сложнее, изощреннее, ― знакомство с Византией не прошло даром. Вместо бесхитростного и простого «враг», появляется принцип: «Враг моего врага ― мой друг».

Галицкий князь Ярослав Осмомысл (1153–1187 гг.) на словах признавал подчиненность Киеву, на деле же, был полностью независимым правителем. Изяслав киевский (1157–1159 гг.), в свою очередь, пытался сокрушить могущество Галича чужими руками; он обзавелся для этой цели ручным князем ― Иваном Берладником. Этот изгой безжалостно грабил купцов Галича и даже пытался захватить несколько городов, подвластных Ярославу. Галицкий князь побил Берладника, но тут в защиту разбойника выступил формальный гарант справедливости ― Изяслав киевский.

Разозлившийся Ярослав в союзе с волынским князем захватил Киев, и вместо Изяслава на великокняжеском столе посадил Ростислава смоленского. Иван Берладник, лишившись покровителя, сбежал в Константинополь. Что ж, Ярослав галицкий отомстит и Византии за прием, оказанный его врагу. В Галиче найдет приют самый гениальный византийский авантюрист и впоследствии император ― Андроник Комнин. Его приключения необычны даже для времени, когда толпы крестоносцев бродили по Европе и Азии; когда странствующий король-рыцарь, покинув Англию, разгуливал по миру в поисках острых ощущений. Не рассказать, хотя бы кратко, о похождениях Андроника невозможно. Воспользуемся для рассказа тем поводом, что двоюродный брат императора в самые трудные для себя времена находил приют на русских землях. И поскольку династические смуты сопровождали Византию довольно часто, то хотя бы об одной просто необходимо поведать читателю. Конечно, мы немного покривим душой, ибо все прочее братское соперничество было менее ярким и заметным, менее грандиозным, чем это.

Андроник Комнин родился в семье, слишком близкой к византийскому трону, чтобы прожить спокойную жизнь. Он приходился двоюродным братом императору Мануилу (1143–1180 гг.), более того, в детстве братья были лучшими друзьями, вместе воспитывались и взрослели. Пожалуй, детской привязанностью и объясняется долготерпение Мануила, хладнокровно переносившего попытки Андроника захватить императорский трон.

Мануил был достойным правителем. «В возрасте нежного юноши он уже превосходил благоразумием людей, состарившихся в делах, был воинствен и смел, в опасностях неустрашим и мужествен, в битвах решителен и храбр, ― описывает императора Никита Хониат. ― Ростом он был высок, хотя несколько и сутуловат». Иоанн Киннам добавляет следующие подробности из жизни Мануила: «Обладая великой силой тела, он ходил на медведей, нападал на кабанов и шел на них большей частью пеший с одним дротиком».

Мануил нисколько не боялся Андроника: для него борьба с братом являлась продолжением детской игры. Императору был необходим человек, стремившийся его свергнуть: он волновал царственную кровь, и заставлял совершать мужественные поступки, изобретать новые способы противодействия конкуренту. То была смертельно опасная игра длиною в жизнь, с которой не сравнится даже русская рулетка.

Все же Мануил старался держать двоюродного брата подальше от Константинополя. Император отправлял его в неспокойные провинции: Андроник прекрасно себя чувствовал среди опасностей, но практической пользы от него было мало.

В качестве полководца Андроник прибыл в Киликию: ему было поручено наказать мятежного армянина Терозия. «Может быть, он и совершил бы что-нибудь хорошее и весьма легко взял бы в плен изменника, ― описывает миссию Иоанн Киннам, ― если бы не предался лености и сценическим играм и этим не испортил дела римлян; ибо Терозий, узнав об изнеженности Андроника и о том, что им владеет ни к чему не годная страсть, выбрал одну безлунную ночь, когда притом шел проливной дождь,… вывел с собой все войско и, неожиданно напав на римлян, разбил их наголову. Узнав об этом слишком поздно, Андроник (отличавшийся, как я сказал, чрезвычайной беспечностью) сел на коня и, рыща с копьем, совершал рукой дивные дела, ибо, как многократно было говорено, никому не уступал в мужестве; однако все же не смог ничего сделать и, едва избежав плена, пришел в Антиохию».

Андроник был срочно отозван из Киликии, так как императору донесли, что его брат, кроме того, что потерпел поражение, завел дружбу с конийским султаном и королем Иерусалима. Возмутитель спокойствия был направлен на другой конец византийских владений ― на границу с Венгрией.

В короткий срок Андроник успел подружиться с венгерским королем и пообещал ему византийские города Браничев и Наис, если венгры помогут свергнуть Мануила и завладеть константинопольским троном. Однако переписка союзников попала в руки императора, и заговор был раскрыт. Мягкость Мануила удивляет даже его биографа ― Иоанна Киннама: «Но царь, ― не знаю, по жалости ли к этому человеку или по какому иному побуждению, ― все еще терпел тогда злодея». Андроник был переведен в Македонию, где находилась ставка самого императора; здесь охотник за византийским троном пытался убить Мануила, но последнего опять спасли хладнокровие и сообразительность.

Периодически Андроник оказывался в тюрьме, притом, что за его преступления полагалась смертная казнь или ослепление, ― надо же императору иногда отдохнуть от бесконечных интриг.

Любопытно, что даже не многократные попытки переворота явились главной причиной изоляции мятежника. Послушаем мнение Никиты Хониата:

«Причиной заключения Андроника было частью то, что мы выше сказали, не менее того и его всегдашняя вольность в речах, его сила, которой он превосходил многих, его прекрасная наружность, достойная царского сана, и его неукротимый характер ― все такие качества, на которые государи, из опасения лишиться царства, обыкновенно смотрят подозрительно, которые тревожат их и колют в самое сердце».

Женщины стали вторым, после власти, яблоком раздора. Андроник был блистательным любовником и до глубокой старости пользовался успехом у женщин, но император тоже считался изрядным баловником по женской части. На этом поприще Андроник ни на шаг не желал отставать от Мануила.

Притчей во языцех стала связь Андроника с собственной двоюродной сестрой, Евдокией, причем встречались любовники не тайно, а явно, ― издеваясь над общественным мнением, и не только над ним. Оказывается, родная сестра Евдокии была любовницей Мануила Комнина. Когда Андроника упрекали за эту преступную связь, он, ссылаясь на пример Мануила, шутя произносил, «что подданные любят подражать государю и что люди одной и той же крови как-то бывают похожи». И тут же оправдывал себя тем, что император «подвержен подобной же или еще худшей страсти, потому что тот жил с дочерью своего родного брата, а Андроник ― с дочерью двоюродного, ― свидетельствует византийский автор. ― Подобные шутки Мануилу не нравились, а ближайших родственников Евдокии просто бесили и воспламеняли страшным гневом против Андроника, в особенности же ее родного брата Иоанна… Естественно, поэтому против Андроника затевали и строили много козней и тайно и явно; но он уничтожал их, как нити паутины, и рассеивал, как детские забавы на песке, благодаря своему мужеству и уму, которым настолько превосходил своих противников, насколько бессловесные животные ниже существ разумных. Не раз случалось, что они нападали на его силой, но он обращал их в бегство, находя для себя награду в любви Евдокии».

Однажды когда Андроник наслаждался объятиями любимой женщины, вход в палатку окружило множество вооруженных людей. Это заметила Евдокия, «хотя мысль ее и была занята другим». Она предложила любовнику надеть женское платье, и, воспользовавшись сумерками, обмануть убийц. Совет не понравился Андронику: он предположил, что его все равно опознают и убьют, а смерть в женской одежде показалась герою-любовнику позорной. Благодаря желанию сохранить собственную жизнь и длине ног Андроник, несомненно, поставил мировой рекорд по прыжкам и в высоту, и в длину. «Обнажив меч и взяв его в правую руку, ― описывает подробности Хониат, ― он косым ударом рассекает палатку, выскакивает вон и одним огромным прыжком перескакивает и плетень, случайно примыкавший к палатке, и все пространство, которое занимали колья и веревки. Сторожившие его разинули рты от удивления и считали чудом и чем-то необыкновенным этот побег пойманной добычи».

Андроник еще не раз будет демонстрировать миру чудеса ловкости и воплощать в жизнь самые фантастические планы.

Родственники Евдокии, убедившись, что меч бессилен против Андроника, решили сменить оружие. «Поистине нет в людях зла, которое было бы хуже, чем язык клеветника…, ― восклицает Никита Хониат. ― Таким-то образом и Мануил, как сетями, уловлен был частыми наговорами родственников Андроника и волей-неволей сажает его в темницу и заключает в самые крепкие и несокрушимые железные оковы. Андроник довольно долгое время бедствовал в темнице. Но так как он был человек смелый, чрезвычайно изворотливый и в трудных обстоятельствах весьма находчивый, то, открыв в своей темнице старинный подземный ход, он руками, как веником и заступом, прочищает в нем отверстие для входа и выхода так, чтобы это было незаметно, застилает его кое-какими домашними вещами и затем прячется в нем. Когда настал час обеда, стражи отворили двери темницы и принесли обычное кушанье, но гостя к столу нигде не видели. Стали осматривать, не разломана ли или не раскопана ли где темница, и не ушел ли хитрый Андроник. Но нигде не было никакого повреждения: ни дверные петли, ни дверные косяки, ни порог у дверей, ни потолок, ни задняя часть дома, ни железные решетки в окнах ― словом, ничто не было испорчено. Тогда стражи подняли громкий вопль и стали терзать себе лицо ногтями, так как у них не стало того, кого они стерегли, и они не знали, как и где он ушел. Доводят об этом до сведения царицы, главных сановников и придворных вельмож. И вот одни были отправлены стеречь приморские ворота, а другим приказано наблюдать за воротами земляными, одни осматривали пристани, а другие отыскивали в какой-либо другой открытой части города скрывшегося Андроника. Ни улицы, ни перекрестки не были оставлены без осмотра и наблюдения. В то же время и по всем провинциям непрестанно рассылались царские грамоты, в которых объявлялось о бегстве Андроника и постоянно предписывалось искать его и, как только будет пойман, представить в Константинополь».

На всякий случай схватили жену Андроника и посадили в опустевшую невероятным образом камеру. «Выбравшись из подземелья через подземный проход и встретившись с женой, Андроник сначала был принят ей за демона из преисподней или за тень из царства мертвых и неожиданностью своего появления привел ее в страх. Потом он обнял ее и заплакал, хотя и не так громко, как требовали несчастья и тогдашние бедственные обстоятельства, остерегаясь, чтобы плач его не дошел до слуха темничных сторожей». Так они прожили некоторое время; Андроник даже сделал жену беременной, и в память об этом приключении родился сын Иоанн. Потом женщину выпустили на свободу, а дверь темницы запирать не стали, так как полагали, что в ней никого нет. В одну из ночей Андроник покинул тюрьму.

Недолго пробыл на свободе этот любитель приключений (с таким ростом и телосложением, с такой известностью трудно остаться незамеченным). Его опознали, схватили, опять посадили в темницу «в двойных железных кандалах, при строжайшем против прежнего надзоре».

Андроник не унывал, а времени на очередные выдумки у него хватало. На этот раз узник притворился смертельно больным человеком, который не может сам себя обслуживать. Ему выделили слугу из иностранцев, который очень плохо говорил по-гречески. Андроник нашел с ним общий язык и даже подружился. По просьбе заключенного мальчик сделал восковые слепки ключей и передал старшему сыну Андроника ― Мануилу. Последний изготовил копии ключей и передал отцу в амфоре с вином; таким же способом были переправлены клубки ниток, льняные веревки.

Когда все было готово, с помощью слуги замки отпираются и беглец оказывается на территории крепости. Здесь, на заднем дворе росла густая и высокая трава; в ней беглец и прячется «как заяц, сжав в комок все свое тело». Андроник скрывается в траве остаток ночи, ― и второй и третий день он проводит в зарослях сорняков. За это время родственники получили известие о побеге и подготовили все для дальнейшего передвижения беглеца, а его поиски давно вышли за пределы крепости и Константинополя. Андроника ищут где угодно, но только не в нескольких десятках шагов от места заточения.

Затем Андроник сооружает лестницу и спускается между двух башен к морю. Там, у скалистого берега, его ждала лодка. Здесь судьба на короткое время приняла его с суровым видом, но потом опять улыбнулась и стала к нему благосклонно, точно она решила подшутить над человеком, который в общей сложности просидел в заточении девять лет. Его лениво окликнула стража, состоявшая из крестьян ближайшей деревни. Эта обязанность лежала на местных жителях с тех пор, как двести лет назад Иоанн Цимисхий был поднят наверх в корзине из этого места и убил императора. Если бы стражники несли службу исправно, Андроника ожидала смерть, либо ослепление. Он надеялся лишь на доставленное лодочником (на всякий случай) золото:

– Если ты позволишь мне уйти, то получишь вот какую благодарность, ― с этими словами Андроник достал кошелек и протянул стражнику. Естественно, вельможа не сказал, кем является на самом деле, но прикинулся осужденным за долги (по другой версии ― беглым рабом).

«Сторож-то был деревенский житель, постоянно боровшийся с нуждой, ― повествует Иоанн Киннам, ― ослепленный золотом, взял он деньги и отпустил Андроника. В ту же минуту для принятия его приблизился плывший по морю челнок, на который посадили его и привезли домой. Дома сбросил он цепи, которыми были закованы его ноги, и тотчас, взойдя опять на корабль, поплыл на нем за городские стены. Там нашел он приготовленных для себя лошадей, на которых сел и уехал».

Путь Андроника лежал на север.

Византийцы стремились вступить в контакт со всеми народами, с которыми они сталкивались, либо что-то о них слышали. Андроник был истинным ромеем, и потому в свою бытность на венгерском пограничье не только познакомился с галицким князем Ярославом Осмомыслом, но и подружился. Теперь он спешил в Галицию, надеясь, не без оснований, найти там надежное убежище. Дело в том, что император поддерживал киевского князя ― злейшего врага Ярослава.

Без приключений достичь русского княжества не получилось, да и было бы скучно без них Андронику. На территории Валахии его узнали, схватили и повезли обратно в Константинополь. Положение тем более безвыходное, что после многочисленных обманов и побегов Андронику не верил даже собственный конь. И все же он обманул тюремщиков. В пути изобретательный вельможа притворился, что страдает расстройством желудка: он много раз просил делать остановки и удалялся на некоторое расстояние от охраны. «Много раз он делал так и днем и ночью и наконец обманул своих спутников, ― рассказывает Никита Хониат. ― Однажды, поднявшись в темноте, он воткнул в землю палку, на которую опирался в дороге, как человек больной, надел на нее хламиду, наложил сверху шляпу и, таким образом сделав нечто похожее на человека, присевшего для отправления естественной нужды, предложил стражам наблюдать вместо себя за этим чучелом, а сам, тайно пробравшись в росший там лес, полетел, как серна, освободившаяся от тенет, или птица, вырвавшаяся из западни. Когда стражи увидели наконец его проделку, они бросились бежать вперед, полагая, что Андроник следует тому же направлению, по которому шел прежде». Но он прошел еще некоторое время в сторону Византии, затем, сделав крюк, направился в Галич совершенно другим путем.

Андроник, по словам византийского автора, был принят Ярославом Осмомыслом «с распростертыми объятиями, пробыл у него довольно долго и до того привязал его к себе, что вместе с ним и охотился, и заседал в совете, и жил в одном с ним доме, и вместе обедал». Вместе они нашли сильного союзника ― короля Венгрии, и шансы на успех в борьбе с Византией очень выросли.

Не следует полагать, что император забыл о блудном брате. Византийцы способны ткать такую политическую паутину, что мало какие государственные деятели могут сравняться с ними и в нынешнее время. Раздробленные русские княжества подверглись массированной дипломатической атаке. По сведениям Иоанна Киннама, император отправил посла «и к Примиславу, чтобы взять оттуда вспомогательное римлянам войско; был от него посол также и к Ростиславу, который управлял Тавроскифией, чтобы вести с ним переговоры о союзной войне, ― и достиг своей цели. Чрезвычайно довольные тем, что царь отправил к ним столь знаменитого посла, они обещались сделать все, что будет угодно царю. Не упущен был из внимания даже и Ярослав…» Галицкий князь собирался выдать дочь за венгерского короля, и Мануил сделал все, чтобы расстроить опасный брачный союз. В послании к Ярославу Осмомыслу он писал:

«Мы не будем подражать тебе в недоброжелательстве, которое ты без всякой нужды обнаружил в отношении к нам, вменив ни во что условия и договоры, недавно подтвержденные твоей клятвой. Тебе угрожает крайняя обида, и я представляю ее перед твоими глазами. Знай, что выдавая свою дочь замуж за короля пэонян (венгров), ты соединяешь ее с человеком злонравным и в своих мыслях весьма нетвердым, который никогда не уважал правды, или истины, с человеком, отказавшимся от природы и законов и, кажется, совершенно расположенным все сделать легкомысленно».

Поскольку в исторических источниках не сообщается о браке русской княжны с королем Венгрии, то можно предположить, что императору удалось расстроить этот союз и развалить наметившуюся антивизантийскую коалицию. Из вышеизложенных фактов напрашивается вывод, что русские княжества находились под неусыпным вниманием Константинополя.

Главной головной болью императора был, конечно же, Андроник. Мануилу удалось вернуть его на родину. Благородный император-рыцарь предложил двоюродному брату полную реабилитацию и свои родственные объятия. Братание должно произойти, естественно, на византийской земле; чтобы у Андроника не возникло никаких колебаний, Мануил предупредил, что в случае отказа придется казнить его жену и сыновей.

И вот, Мануил и его блудный брат вместе сражаются с венграми, являя всему войску чудеса храбрости. При штурме одного города, «император, чтобы возбудить в подчиненных ревность к подражанию, первый направил коня своего к городским воротам и вонзил в середину их копье». Андроник отличился на этой войне как прекрасный механик: по словам Никиты Хониата, особенно успешно действовала камнеметательная машина, «устроенная Андроником, который сам прикрепил к ней ремень, и рукоятку, и винт…» Талантливый человек талантлив во всем!

После победы Мануил позаботился удалить двоюродного брата подальше от трона ― чтобы уменьшить соблазн. Андроник получил назначение в Киликийскую Армению. Одной лишь войной ему заниматься было скучно, и тут, к радости Андроника, подвернулся случай сравняться с императором по женской части.

У Мануила к этому времени умерла жена, новую августу искали долго, и нашли при дворе правителя Антиохии ― Раймунда. У последнего имелись на выданье две дочери редкой красоты; императору приглянулась Мария. Древние источники спорят по многим вопросам, но здесь звучит полное единодушие:

«Это была женщина красивая, и очень красивая, и даже чрезвычайно красивая, ― словом, необыкновенная красавица, ― задыхается от восторга богобоязненный Никита Хониат, вдруг вспомнивший языческих богинь. ― В сравнении с ней решительно ничего не значили и всегда улыбающаяся и золотая Венера, и белокурая и волоокая Юнона, и знаменитая своей высокой шеей и прекрасными ногами Елена, которых древние за красоту обоготворили, да и вообще все женщины, которых книги и повести выдают за красавиц».

Иоанн Киннам утверждает, что «такой красоты византийцы от века не видывали».

Сестра избранницы Мануила ― Филиппа ― тоже была хороша собой, и потому старый ловелас Андроник вдруг забросил войну и поспешил к оставшейся красавице. Самое интересное, что Андроник до тех пор в глаза не видел предмета своей страсти.

«Влюбившись по слуху, Андроник кидает щит, отвергает шлем, сбрасывает с себя все воинские принадлежности и уходит к возлюбленной, жившей в городе Антиохии, ― Никита Хониат рассказывает об очередном сумасшествии любителя приключений. ― Прибыв сюда и переменив доспехи Марса на украшения Эротов, он только что не ткал и не прял, служа Филиппе, как некогда Геркулес служил Омфале. Итак, прибыв в Антиохию, Андроник с увлечением предался роскоши, доходил до безумия в нарядах, с торжеством ходил по улицам со свитой телохранителей, вооруженных серебряными луками, отличавшихся высоким ростом, едва покрытых первым пухом на бороде и блиставших светло-русыми волосами. Этим он старался пленить ту, которая его пленила, и, точно, успел очаровать ее и завлечь в любовную связь, возбудив в ней страсть еще сильнее той, какой сам страдал. К тому же он и сам был дивно хорош собой, высок. И строен, как пальма, страстно любил иноземные одежды, и в особенности те из них, которые, опускаясь до чресл, раздваиваются и так плотно обнимают тело, что как будто пристают к нему, и которые он первый ввел в употребление». Оказывается, Андроник был, к своим прочим достоинствам, неплохим модельером и законодателем моды. Поистине, его таланты безграничны!