Текст книги "Парадоксы симптома. Системно-аналитический подход в работе с психосоматическим симптомом"

Так постепенно психотерапевтический фокус сместился из области симптома в область отношений с мамой. Актуальным стало осознавание и проживание тех чувств, которые оказались в силу личных обстоятельств запретными для клиента.

Диагностическая задача была решена. Передо мной как терапевтом стала задача психологического отделения клиента от матери и в целом его психологического взросления со всеми вытекающими в этих обстоятельствах шагами. Вот основные из них:

• встреча клиента с чувствами вины и предательства;

• понимание и принятие неидеальности мира из-за возможности существования к объекту привязанности разных (часто противоречивых) чувств;

• поиск своей новой идентичности – идентичности взрослого автономного мужчины и с необходимой для этого проработкой его отношений также и с отцом;

• необходимость поиска построения новых вариантов отношений с близкими людьми в условиях новой обретенной идентичности.

А симптом, лишенный энергии в такого рода работе, незаметно уходит со сцены. Уходит, как актер, который когда-то был важным, привлекавшим к себе много внимания, но сейчас уже сыгравший свою роль в пьесе жизни и ставший в ней лишним.

Мужество быть мужчиной

Симптом – это лишь вершина айсберга,

а работать реально приходится

со всей глыбой предыдущего опыта клиента

Моя первая терапия с психосоматическим клиентом оказалась очень яркой и запоминающейся. Я не фиксировал содержание встреч. Было их немного, около 15. Содержание наших диалогов воспроизвести не берусь, но некоторые моменты запомнились хорошо.

На приеме мужчина (уже сам по себе это довольно редкий факт), возраст 26–27 лет, назовем его Олегом. Жалуется на боли в области сердца, страх сердечного приступа. Разочаровался в традиционной медицине и врачах. Они упорно не хотят признавать факт его болезни. Эта информация является диагностически важной для предположения расстройства психосоматического плана. Обратился за помощью ко мне по настоянию жены. Жена – психолог. Данный момент недобровольного прихода клиента является достаточно обычным среди такого рода клиентов. Едва ли вы в психотерапевтической практике будете часто встречаться с клиентами, предъявляющими жалобы психосоматического характера, которые по своей воле будут обращаться к вам.

В Международной классификации психических расстройств (МКБ-10) этот момент отмечен как один из диагностических критериев для идентификации данного расстройства: клиенты упорно отказываются принять информацию о психологической природе своего заболевания и всячески сопротивляются работе с психологом или психотерапевтом. Если они и попадают к такого рода специалистам, то уже с солидным «больничным» стажем и большим количеством различных медицинских обследований и экспертиз.

Нужно ли дополнительно говорить о том, с какими установками они приходят к психологу? Чаще всего это недоверие к психологу и ко всем этим «психологическим штучкам». Психолог «только разговаривает» и не ставит никаких диагнозов, не дает указаний, не выписывает рецептов, не назначает процедур. Характер сопротивлений психосоматических клиентов становится понятным, если учесть, что болезнь – это единственный для них способ удовлетворить одну из своих жизненно необходимых потребностей – в любви, во внимании, в заботе, в отдыхе… Становится понятным, почему они так упорно цепляются за факт своей болезни. Болезни, как правило, выбираются «настоящие», жалуются на боли в сердце, желудке, других жизненно важных органах.

Во времена Фрейда таких больных называли истериками за их способность имитировать любую болезнь, для этого им лишь необходимо было знать ее проявления – клиническую картину. Но если в те времена среди истериков «популярными» были неврологические заболевания – параличи, парезы, обмороки, то в настоящее время истерия, как говорят психиатры, «надела соматическую маску», в качестве мишеней стали выбираться соматические заболевания. И это неудивительно, если учесть то обилие информации медицинского плана в современных СМИ и удивительные актерские способности истериков.

Олег в этом плане не исключение. По содержанию его жалобы «сердечного характера»: боли в области сердца, неприятные ощущения в области грудной клетки, покалывания, сжимания. К ним присоединяются симптомы психологического плана – страхи, навязчивости, депрессия. В последнее время стали наблюдаться панические атаки. Они возникают внезапно и характеризуются сильной тревогой, Олег боится остановки сердца, инфаркта, удушья, смерти.

Социальная жизнь клиента свелась к минимуму. О выезде с друзьями на природу, даже прогулках по городу остались лишь воспоминания. Олег не рискует отлучаться от дома: вдруг возникнет сердечный приступ, а помощи поблизости не окажется. Начал уже подумывать о том, чтобы ограничить пребывание на работе, а может, и вообще придется от нее отказаться. На терапию приезжает с тонометром, обязательно измеряет давление несколько раз за сеанс. В плане общения с врачами также наблюдается «классика». Олег десятки раз обследовался у специалистов. Результаты для него неутешительны – врачи упорно не хотят признавать факт его болезни.

Рациональная терапия здесь бесполезна. Олег прекрасно осведомлен о характере своей болезни. Сам активно изучает интересующую его информацию, да и жена активно помогает ему в этом плане. Но здесь, как говорится, знание бесполезно.

С первых минут встречи бросается в глаза инфантильность Олега. Первое внешнее впечатление не обманывает. Олег субъективно воспринимает себя как маленького мальчика. Особенно это проявляется, по его мнению, в присутствии отца. Отец для него фигура очень авторитетная и даже устрашающая. Понятно, что ни о каком выражении агрессии в его адрес не может быть и речи. В его собственной семье также доминирует жена. Она производит впечатление уверенной, контролирующей, категоричной. Олег же в контакте мягкий, неуверенный.

Проблема невозможности выражения агрессии становится постепенно «фигурной», доминирующей в психотерапии. Такая трансформация первоначального запроса является достаточно типичной для клиентов, обращающихся за терапией с конкретным симптомом. Симптом – это лишь вершина айсберга, а работать реально приходится со всей глыбой предыдущего опыта клиента. Работа, первоначально сфокусированная на симптоме, закономерно смещается на личность клиента, на его отношения со значимыми для него фигурами. В гештальтподходе в центр внимания попадает именно содержание отношений. Основными вопросами при этом становятся вопросы «Как?». Каким образом клиент строит свои отношения с другими людьми? Как в этих отношениях он предъявляет свои запросы и удовлетворяет свои потребности?

Симптом, как известно, – это остановленная эмоция. Непроявленная эмоция становится разрушительной на телесном уровне. Известно, что в формировании психосоматического симптома ведущая роль принадлежит непроявленной агрессии.

Основную задачу данной терапии я видел в психологическом взрослении клиента. Взрослость предполагает социальную зрелость, т. е. принятие ответственности и собственной автономии. Быть взрослым – это значит быть автономным, принимать ответственность за себя, за свою жизнь и за то, что происходит в твоей жизни. Непринятие ответственности приводит к зависимости, которая, как известно, может проявляться к разным объектам, в том числе и к другим людям. Автономия и ответственность же проявляются в принятии собственной идентичности как данности.

Обладать идентичностью – значит осознавать свою психологическую сущность, быть аутентичным к собственным чувствам, мыслям, желаниям и быть способным предъявлять их другим людям. В переводе на язык гештальта это означает быть в контакте с собой и с другими. А для этого необходимо определенное мужество, особенно в той части, которая касается других людей. Иметь мужество на разные чувства, в том числе и социально неприемлемые – агрессию, злость. Недаром в гештальтподходе такое большое внимание уделяется агрессии, все мэтры гештальттерапии, начиная с Ф. Перлза (взять хотя бы его первую монографию «Эго, голод и агрессия»), подчеркивают важность этого чувства для психологического взросления человека.

Если учесть, что агрессия к тому же и важное качество в структуре мужественности, а формирование мужской идентичности предполагает развитие таких качеств, как напористость, уверенность, конкурентность, высокая фрустрационная устойчивость, ответственность, становится понятным, почему в современном мире так сложно быть мужчиной. В этом плане психосоматические болезни выглядят социально более приемлемо, чем тот же алкоголизм.

Известно (в первую очередь из психоанализа), какая важная роль в становлении мужской идентичности принадлежит отцу. Идея об «убийстве» своих родителей, понятно, не более чем метафора. Символическое «убийство» родителя означает факт разочарования в нем, описанный в психоанализе как деидеализация.

Разочарование в идеальном родителе является важным моментом в процессе взросления ребенка и требует значительной доли агрессии. Расставание с идеальным образом родителя дает ребенку возможность для встречи с ним реальным и выстраивания принципиально новых отношений с ним. В жизненной истории Олега такого рода «свержения с трона» отца пока не произошло. Отец для Олега до сих пор остается фигурой, вызывающей у него страх. По словам Олега, рядом с отцом он чувствует себя маленьким мальчиком. Ему и приятно, и неожиданно, когда взрослые мужчины, здороваясь с его отцом, протягивают руку для пожатия Олегу.

Достаточно прозрачным в диагностическом плане оказался рисунок Олега. Он нарисовал значимые для себя фигуры в виде различных насекомых. Себя он представил в виде таракана («шустрый такой, бегает от одного шкафа к другому»), свою жену в виде огромной стрекозы («она летает везде»), отца в виде большого паука, стоящего на задних лапах («он бьет себя передними лапами в грудь, как Кинг– Конг»), меня в виде жука («он не боится паука, но слишком медленный»). На вопрос, чего хочет этот таракан, Олег выдает следующее: «Хочет взобраться на спину жука и пойти на паука».

Основная работа состояла в создании мной условий для осознания и выражения клиентом агрессии. Первоначально агрессия проявлялась косвенно: от недоверия к психотерапии к обесцениванию меня как терапевта. На данном этапе психотерапии основной задачей была работа с агрессией в контакте. Работа в рамках этой задачи включала много провокаций с моей стороны.

Первоначально Олег не реагировал на них. Через некоторое время он начал позволять себе выражение агрессии в мой адрес. Вначале это проходило вне реального контакта. После очередного сеанса он присылал мне СМС, в котором говорил о том, что злится на меня, потом начал звонить по мобильному телефону.

Позитивная динамика наблюдалась и в его отношениях с женой и отцом. Как новый, необычный для себя опыт Олег описывает свой контакт с отцом: «Я подошел к отцу, постучал ему легонько кулаком в грудь и сказал “Папа”! И при этом не боялся его». Это был новый опыт взаимодействия с отцом. В отношениях с женой Олег стал более чувствительным к своим границам, начал осознавать новые чувства, проявлять больше агрессии в установлении границ. На вопрос, на сколько лет он себя чувствует, отвечает, что на 17–18 лет.

Тем не менее работа шла не так ровно, как хотелось бы мне. Олег периодически срывался: ложился в больницу на очередное обследование, опять приходил с тонометром (в последнее время уже забытым), даже вызывал прямо на сеанс бригаду «скорой помощи». Последние встречи с ним проходили в постоянных жалобах на то, что его никто не понимает: врачи, жена и я тоже ничем не могу ему помочь. Жена также жаловалась, что в последнее время устала от его истерик, ей уже надоело его «просвещать» по поводу причин его болезни: «Он уже знает по психосоматике больше, чем я, а что толку?»

Мои способности к «контейнированию» также были на пределе, все мои действия и слова обесценивались. На одном из очередных сеансов Олег опять начал жаловаться на непрофессиональных врачей, на их нежелание или неспособность его лечить, дальше традиционно для последнего времени следовали обвинения в мой адрес. Все мои предыдущие попытки перевести локус ответственности на Олега за свою жизнь, свою болезнь привычно игнорировались. И я рискнул провести необычный эксперимент, осознавая всю ответственность за свои действия. Приведу наш диалог близко к тексту.

– Ты знаешь, Олег, я думаю, что скорее всего ты умрешь.

– Как это… умру?

– Ну, смотри сам, врачи от тебя отказались, признав, что не в силах тебе чем-то помочь. Я также заявляю тебе, что все, что мог, сделал для тебя и сегодня я тебя «выписываю». Так что твоя «болезнь» неизлечима.

Это была наша последняя встреча в контексте данного запроса. Олег ушел от меня злой и больше не приходил. Жене сказал, что я его «выгнал». Встречаясь с его женой, я отслеживал динамику его жизни. По ее словам, он стал каким-то озлобленным и сосредоточенным, копается в книгах, Интернете, составил себе какую-то оздоровительную программу, жену во все это не посвящает.

Мне довелось еще раз встретиться с этим человеком. Он обратился ко мне по другому запросу. Расспросив его о прежней проблеме, я с удовольствием узнал, что все прежние симптомы исчезли. Впрочем, такие вопросы были необязательны. По тому, как Олег предъявлял свою проблему, как включался в ее решение, и в целом по характеру нашего контакта я понял, что это был совсем другой человек – взрослый мужчина.

Психогенный зуд

Симптом не дает человеку жить, но позволяет выживать

Девушка (назову ее Машей), 23 года, замужняя, двое детей, образование высшее. Внешне очень яркая, красивая, высокая, стройная.

На первом сеансе клиентка Маша жаловалась на периодически возникающий зуд (преимущественно в области кистей рук). Изучение истории зуда позволило исключить его соматическое либо неврологическое происхождение по двум фактам: 1) несмотря на многочисленные обращения к врачам-дерматологам, диагноз так и не был поставлен; 2) возникновение приступов зуда провоцировали психогенные факторы: зуд возникал в ситуациях напряжения, волнения, негативных переживаний. Вышеназванное позволило предположить психогенный характер зуда и работать с ним психотерапевтическими средствами.

При исследовании образа Я клиентки сразу же обнаружилось большое количество описаний, относящихся к модальности грязное – чистое, что явилось частным аспектом более общего отношения к себе – хорошая – плохая.

Клиентка обнаруживала брезгливость, говорила о себе противоречиво: с одной стороны, представляла себя «этакой принцессой» (ее выражение) – чистой, красивой (внешне и внутренне), с другой стороны, говорила о том, что на самом деле она «грязная» (мысли, чувства, желания), внешне некрасивая, что она только кажется для других такой чистой и непорочной, на самом деле все обстоит не так. У клиентки обнаруживался страх, что другие узнают, подумают, что она на самом деле не такая хорошая, чистая…

За этими демонстративными самобичеваниями просматривалась высокая потребность во внешней оценке, недостаточно сформированная внутренняя. В такого рода представлении себя виделись попытки обратить на себя внимание терапевта, услышать от него, что она на самом деле хорошая, красивая и т. д. За такой феноменологией стоит, как правило, нарциссический уровень нарушений.

У Маши сразу же возник положительный идеализирующий перенос в отношении к терапевту. При попытках обращения к клиентке по поводу прояснения ее чувств, отношений к терапевту клиентка обнаруживала сильное сопротивление: начинала плакать, раздирать себе кисти рук, скрести ногтями по обшивке дивана.

Не дали положительного результата упражнения на идентификацию с зудом, предложения терапевта «стать зудом» и «высказаться от его лица». Клиентка не воспринимала всерьез эти задания, выполняла их, стараясь не обидеть терапевта, но при этом вела себя кокетливо, выполняла упражнения формально, «играла» в выполнение упражнения, стараясь быть прилежной, послушной ученицей.

Не увенчались успехом и попытки исследовать «грязные мысли, чувства» клиентки. Здесь она также оказывала много сопротивления, плакала, говорила, что в голове у нее пусто, нет никаких мыслей, ничего не приходит на ум…

Клиентка демонстрировала и другие формы сопротивления, старалась затягивать терапевтические сеансы (начинала плакать в самом конце сеанса), забывала заплатить деньги, ошибалась при оплате в свою пользу и др. В других случаях клиентка «перескакивала» с одной темы на другую, так что возникало чувство, что это «игра в догонялки». После неудавшихся попыток «побегать» за клиенткой я дал понять ей, что я здесь, я готов ее выслушать и если у нее появится желание поговорить о какой-то конкретной проблеме, то я к ее услугам, после чего она несколько успокоилась и стала вести себя не столь сумбурно.

Обратили на себя внимание несколько случаев, произошедших вне терапевтического сеанса, рассказанных клиенткой либо наблюдаемых терапевтом в других ситуациях, в частности, в формате групповой работы, в которой участвовала и клиентка.

Первый случай касался демонстрации работы терапевта на группе, членом которой была и клиентка. Клиентка рассказала во время следующего терапевтического сеанса о том, что у нее возникли агрессивные реакции в отношении девушки, которая выступала в роли клиентки и оказывала сопротивление работе («…она все врала, представляла себя в выгодном свете, я-то знаю, какая она на самом деле»). По отношению же к терапевту у Маши возникало желание поддержать, заступиться за него.

Клиентке было предложено в качестве домашнего задания сказать той девушке о своих переживаниях, возникших к ней во время наблюдения за сессией, что она и сделала. На услышанные в ответ слова о том, что «…ты его защищаешь, потому что он тебе не безразличен», у клиентки возникла тошнота и головная боль, обострился приступ зуда. Приступы зуда обострялись также при чтении Машей книги «Хорошие девочки попадают на небеса, а плохие – куда захотят».

Еще один интересный случай наблюдался терапевтом во время групповой работы в сессии по песочной терапии. Маша выбрала себе в качестве предмета (символа) для постановки групповой сказки цветок, застывший под слоем стекла или бокситной смолы (цветок под слоем стекла может рассматриваться как замораживание, омертвение чувств, переживаний, неспособность (страх?) пробиться наружу, прорасти).

В той же сессии в другом упражнении клиентка в качестве предмета для идентификации выбрала куклу – маленького голого ребенка-младенца. При попытке представить себя клиентка заливалась слезами и не могла ничего сказать. Данное наблюдение еще больше давало оснований предполагать, что у клиентки есть очень сильный страх (или стыд?) предъявления себя, своих чувств, мыслей, переживаний.

Тема стыда усматривалась в контексте истории клиентки (хорошая – плохая, желание быть замеченной и страх быть оцененной), но на данном этапе терапии оказалась сложной для проработки, встречала много сопротивлений. В качестве механизмов прерывания контакта доминировали дефлексия и ретрофлексия. По тем же причинам преждевременной представлялась работа с терапевтическими отношениями. Более доступной на данном этапе терапии была работа со страхом, чем мы и занялись в последующие сессии.

Изучение жизненной истории клиентки показало, что она очень зависима от матери и мужа. Мать, по словам Маши, – властная, контролирующая, оценивающая. Муж – опекающий, заботящийся, контролирующий. Отец, со слов клиентки, был «спокойным, безответственным, понимающим и любящим ее, но слишком мягким». С ним у нее были хорошие отношения (погиб два года назад в автомобильной катастрофе).

На вопрос: «На кого ты больше похожа, на отца или мать?» – отвечает, что до 15 лет была такая же, как мать – эмоциональная, уверенная – после стала тихая, спокойная, как отец. Винит себя в смерти отца: «Если бы не вышла замуж за В., то отец бы не погиб и мать смогла бы еще пожить лет 20 с ним». Сильное чувство вины перед матерью: «Я не могу ей ничего плохого сказать или сделать».

Клиентка на вопрос психотерапевта «Расскажи что-нибудь о себе» говорит следующее:

«Я – молодая женщина, красивая, стройная и высокая.

Я – услужливая, стараюсь быть удобной для всех, еще остаюсь ей.

Я – мама. Еще совсем недавно мне казалось, что мои дети – единственное мое оправдание на этом свете, потому что все мы рождены для какой-то цели на этом свете.

Я – хорошая жена. Да, я хорошая жена.

Я стараюсь быть понятливой, стараюсь поддерживать увлечения своего мужа, увлекаться его увлечениями.

Я, наверное, не очень хорошая невестка, но в последнее время к этому не стремлюсь.

Я добрая, но не всегда, ласковая, хитрая, потому что пытаюсь угодить и вашим, и нашим.

Я плохая дочь и не очень хорошая подруга. Хороших друзей у меня нет.

Я изменчивая – то жарко, то холодно, то весело, то грустно.

Я не свободная».

В текстах бросается в глаза зависимость клиентки от других людей, стремление быть удобной, услужливой, понятливой. Собственные желания, стремления, интересы в тексте не представлены. Но уже присутствуют некоторые сомнения по поводу «необходимости оставаться такой».

Интересным представляется реакция Маши на вопрос «Нужна ли человеку терапия?»:

«Зачем? Черт ее знает!

Человек получает свободу. А что с ней делать? Если за всю свою прошлую жизнь привык, учился быть зависимым. Если привык жить в золотой клетке и даже не замечал ее. А сейчас и клетку видишь, она давит, в ней тесно. И без клетки страшно, одиноко.

Очень хочется найти новую клетку, которую не будешь замечать, не будешь ею тяготиться. Не получается. Назад дороги нет, надо идти вперед.

Куда идти? Везде темно и страшно, одиноко. Страшно одной, когда привык идти за кем-то, а тут надо самому выбирать дорогу, если нет дороги, то – направление.

С другой стороны, когда-то надо начинать учиться самостоятельности, слезть с чужой шеи. Иначе даже близкие люди начинают тобой тяготиться, устают от тебя, от вечной заботы о тебе.

Другим будет легче, а мне? Очень приятно иметь дело с такой стороной свободы, как права! Я имею права. Имею права!!! Но кроме прав есть еще и обязанности, не всегда приятные. Так трудно взрослеть».

В иллюстрированном тексте содержится много страха у клиентки перед терапией и жизнью. Но здесь одновременно присутствует уже и осознание необходимости что-то менять в своей жизни – «взрослеть». Амбивалентность желаний (жить в золотой клетке, быть зависимой – с одной стороны, и получить свободу, «учиться самостоятельности» – с другой) ставит клиентку перед необходимостью выбора. Но поскольку новая область «независимой жизни» не представлена в опыте у Маши, то отсюда и столько страхов. Страх, как известно, проявление функции Ид. Вся предыдущая работа перед представленным текстом была направлена на то, чтобы проявить и осознать послания Ид.

Работа сопровождалась сильным сопротивлением клиентки. Осознанию посланий Ид препятствовала жесткая, интроецированная Персона. В содержании Персоны у Маши присутствовало множество интроектов относительно ее «правильности», «хорошести», безупречности. Очень четко они вырисовались при выполнении клиенткой упражнения на долженствование. Клиентке было предложено в письменной форме представить то, что должна она, и что должен ее супруг (со слов клиентки). Текст получился достаточно красноречивым:

Список долженствований, как видно из таблицы, отличается как по объему, так и по содержанию. У Маши (из ее текста) втрое больше долженствований, чем у мужа (9 против 3), и они гораздо «жестче». Все три долженствования мужа имеют исключения, чего нет в текстах долженствования клиентки.

Прорабатывание интроектов осуществлялось традиционными для гештальттерапии способами. Интроецированное послание рассматривалось с разных позиций: с точки зрения разных людей, обстоятельств, проговаривалось с различными интонациями – громко, тихо, медленно, осознавалось, персонифицировалось, измельчалось, «прожевывалось», «переваривалось» («В какие моменты эта мысль прозвучала? Как ты об этом узнала? От кого?»).

В работе с интроектами прояснилось, что основным «интроектором» была мать клиентки. На тему матери Маша реагирует болезненно, пытается защищать ее («Ни в коем случае не критиковать маму»). Очень сильное чувство вины перед матерью («Я ничего не могу ей плохого сказать или сделать, она так много для меня сделала и продолжает делать»). Встретив такое сопротивление со стороны Маши, начал более «мягко» прорабатывать проблему ее отношений с матерью, доносить до сознания клиентки, что это не вина матери, а ее элементарное незнание и что нет необходимости обвинять ее в «ошибках воспитания», а необходимо осознавать их влияние на сложившиеся паттерны поведения и отношений с другими, с собой у Маши.

Постепенно Маша стала замечать свои мысли, желания, поступки и не свои, ставшие со временем ее: «Страшно подумать, я же все делаю со своими детьми, как когда-то делала со мной моя мать!»

После нескольких сессий клиентка захотела поговорить о своих изменениях. Сказала, что сама стала их замечать: «Стала спокойнее относиться ко многим вещам. Дети дерутся – а я не вмешиваюсь и даже не волнуюсь». Сделала ряд приятных открытий, многие изменения ее радуют: «Оставила на днях детей и пошла гулять по городу, просто для себя. Шла и не смотрела в землю, как обычно, а на людей. Оказывается, люди улыбаются мне!». Замечает изменения в отношениях со стороны близких: «Свекровь говорит: “Ты перестала любить детей”, Муж: “Ты уже там переучилась, может хватит”».

Когда говорит об изменениях, происходящих с ней, улыбается: «Мне нравится, что я стала такая». С другой стороны, у Маши очень много страха, что ее изменения повлекут за собой изменения всех существующих отношений и «…того мира и благополучия, который сейчас существует». Вновь актуализируется страх, страх быть покинутым. Пытаюсь поработать с этим состоянием: «Что это за страх, на что он похож? И т. д.». В ответ на эти попытки прояснить феноменологию страха пациентка сильно регрессирует: производит впечатление маленького, ребенка, брошенного и растерянного, плачет. Грудь при этом сжимается, передавливает горло: «Трудно дышать».

У Маши противоречивые чувства по отношению к результатам терапии. С одной стороны, ей нравятся изменения, происходящие с ней, с другой – страх быть брошенной, покинутой, непонятой из-за того, что она изменится: «Все может поменяться, и это страшно». Обсуждали отношения терапевт – клиент. В отношении со мной также актуальны эти чувства – страх быть брошенной, ненужной.

Бурю негативных (агрессивных) чувств вызвала книга «Хорошие девочки попадают на небеса, а плохие – куда захотят»: «Не хочу быть такой феминисткой». Маша говорила, что не хотела читать ее, а когда читала, то раздирала себе руки. За такой реакцией просматривается нежелание принимать «грязные мысли».

У клиентки появились жалобы на навязчивые мысли (страхи), что случится что-то страшное, «…так как плохо думаю, фантазирую. Бог накажет детей. Мысли возникают сами». Навязчивости проявились в ответ на внутреннее напряжение клиентки, связанное со страхом изменения. У Р. Кочюнаса на этот счет прочитал, что «важнейший неосознанный конфликт компульсивной личности – это борьба между послушанием и непослушанием, между желанием угождать и стремлением сопротивляться авторитету». Работа над этой проблемой велась через попытки вернуть эти мысли к Я, осознать и принять их как свои.

У клиентки, несмотря на позитивные изменения, замечаемые ею самой, присутствует много страха, нет опыта самостоятельности, ответственности. Предложил клиентке на ближайшее время не спешить, пожить с новым позитивным опытом измененной себя, поэкспериментировать, закрепиться на этом месте.

В ходе дальнейшей работы клиентка все более «взрослела». Она уже не производила впечатление маленького, запуганного ребенка. У Маши начала все больше проявляться агрессия. Из послушной, зависимой клиентка бросилась в другую крайность – стала агрессивной, несговорчивой, конфликтной. По поведению сейчас Маша стала напоминать подростка – бунтующего, не признающего авторитетов, несговорчивого.

Как сама Маша назвала этот отрезок терапии – «Стадия войны с окружающими». Речь шла по преимуществу о близких ей людях – муже, матери, свекрови. Это было время попыток отстаивать границы своего Я, но очень радикальными способами, агрессивно, эгоистично, не считаясь с интересами других людей – «знать ничего не знаю, слушать ничего не хочу, невзирая ни на какие аргументы».

На данном этапе велась работа по осознаванию происходящего, разрабатывались совместно с Машей, обыгрывались и проигрывались как в формате сессии, так и в контексте реальной жизни различные способы взаимодействия.

Постепенно у клиентки стали происходить изменения в восприятии ситуации, других людей. «Конфликтная ситуация, – по словам Маши, – перестала заклинивать». Произошел ряд прозрений в сознании клиентки. Особенно продвинул ее очередной конфликт с мужем, где она вдруг поняла, что «…на это можно посмотреть и по-другому». «Я до этого всегда была права. Сейчас в мозгах посветлело. В уме сложился план выхода из ситуации, стала вдруг видеть, где сама не права».

Так в сознании клиентки появились Другие, но не те, которых нужно бояться и подчиняться им или же бунтовать против них, а Другие как равные, которых можно принимать и уважать за их взгляды, пусть и отличающиеся от собственных. Маша перешла в стадию взросления.

Работа с Машей продолжается. Сейчас у нее актуализировалась проблема стыда – быть смешной, глупой, «неидеальной».

В заключение представляю сказку, написанную Машей, которая очень красиво отражает те изменения в сознании клиентки, которые происходили с ней в процессе терапии.

Сказка про Белочку

Жила-была Белочка. Рыжая, вертлявая и пушистая. Жила она с мамой Белкой в дупле старого дерева. Мама очень любила маленькую Белочку. Жили они дружно и весело и все делали вместе: собирали грибы и ягоды, а потом сушили их, надевая на веточки. Правда, очень скоро Белочке стало тесно в маленьком дупле. Ей очень хотелось все узнать в лесу, все попробовать. Только мама Белка почему-то не совсем обрадовалась Белочкиным планам и решила запереть ее в дупле, ведь в лесу столько страшного и опасного.

Но наша Белочка все же перехитрила маму и убежала в лес. А помог ей в этом Лис. Очень взрослый и самостоятельный, по сравнению с Белочкой. Он жил в лесу один и ничего не боялся, потому что был смелым, умным и хитрым. Пока он отвлекал внимание мамы Белки, Белочка быстренько прошмыгнула в дверцу дупла, только хвостик мелькнул.