Текст книги "Портрет леди"

На следующий день было воскресенье. Изабелла провела утро за письменным столом, написав два письма – одно сестре Лили, другое мадам Мерль, но ни в том, ни в другом не упомянула о появлении своего отвергнутого поклонника. В воскресный день все благочестивые римляне (а самыми истыми римлянами чаще всего являются северные варвары) согласно традиции ходят слушать проповеди в соборе Святого Петра. Наши друзья тоже договорились посетить этот прославленный храм. После ланча, за час до приезда экипажа, в «Отеле де Пари» появился лорд Уорбартон. Он нанес визит двум леди; Ральф Тачетт и мистер Бентлинг вышли вместе прогуляться. Казалось, гость решил дать понять Изабелле, что не собирается нарушать слово, данное накануне. Лорд держался открыто и просто, не сделал ни одного, даже молчаливого намека, предоставив девушке самой судить, годится ли он в хорошие друзья. Он рассказывал о своих странствиях, о Персии, о Турции, а когда мисс Стэкпол поинтересовалась, стоит ли ей посетить эти страны, заверил, что там много возможностей для борьбы за женскую эмансипацию. Изабелла не могла не отдать ему должное, но задумалась над тем, какую цель он преследовал и чего ожидал добиться таким геройским поведением. Если лорд надеялся растопить ее холодность, демонстрируя, какой он славный малый, то ему следовало бы избавить себя от подобных хлопот. Девушка и так знала, что достоинства его непревзойденны, и трудно было бы еще к ним что-то добавить. Более того, его пребывание в Риме только все осложняло. Тем не менее, когда Уорбартон заявил о своем намерении также пойти в собор Святого Петра и встретиться там с Изабеллой и ее спутниками, правила вежливости вынудили ее ответить, что она будет рада видеть его там.

Когда Изабелла ступила на мозаичный пол храма, первым, кого она увидела, был лорд. Нашей героине несвойственно было высокомерие некоторых туристов, которых собор Святого Петра «разочаровывал», казался меньше, чем его слава. В первый же раз, когда Изабелла прошла под огромной натянутой и с шумом колышущейся кожаной завесой при входе, в первый же раз, когда оказалась под высоким сводом купола в лучах струящегося сверху рассеянного света, взрезающего плотный от испарений ладана воздух и рассыпающего блики на мраморе, позолоте, мозаике и бронзе, ее представление о том, что такое величие, поднялось на недосягаемую высоту. И, поднявшись, уже осталось там навсегда. Изабелла смотрела во все глаза и дивилась, словно ребенок или простая крестьянка, отдавая молчаливую дань потрясающему великолепию; лорд Уорбартон шел рядом с ней и рассказывал о константинопольском соборе Святой Софии. Изабелла боялась, как бы все не закончилось тем, что ее образцовый экскурсовод в конце лекции попросит похвалить его за примерное поведение. Служба еще не началась, но в соборе Святого Петра было на что посмотреть, и поскольку есть нечто почти богохульное в огромных размерах этого здания, которое, казалось, имело поэтому столь же большое значение для светского человека, как и для погруженного в религию, – находившиеся в храме богомольцы, и в одиночку, и группами, так же как и праздные зеваки, могли заниматься каждый своим делом, не раздражая и не задевая друг друга. Все проявления людской суетности тонут в этой величественной безмерности и остаются незаметными. Впрочем, Изабелла и ее спутники ничем подобным и не согрешили, хотя Генриетта и не преминула заявить, что купол Микеланджело проигрывает вашингтонскому Капитолию, – но она сказала это только мистеру Бентлингу на ухо, воздержавшись от громких замечаний и решив приберечь их для страниц «Интервьюера». Изабелла обошла храм вместе с лордом Уорбартоном, и, когда они приблизились к хорам слева от входа, голоса папских певчих взлетели прямо над ними, выплескиваясь наружу, над теснившейся за дверьми толпой горожан и любопытных туристов. Ральф, Генриетта и мистер Бентлинг, очевидно, тоже слушали молитвенное пение, находясь внутри собора, в центре плотной группы людей, – над их головами дневной свет, посеребренный клубами ладана, казалось, смешивался с прекрасным пением, лившимся из лепных ниш. Через некоторое время пение стихло. Лорд Уорбартон повернулся, намереваясь двинуться дальше; то же самое хотела сделать и Изабелла, но вдруг оказалась лицом к лицу с неизвестно откуда взявшимся Джилбертом Озмондом, который, очевидно, уже некоторое время стоял неподалеку от нее. Теперь он приблизился и, несколько официально, приветствовал девушку.

– Так вы решили приехать? – спросила она, протягивая ему руку.

– Да, вчера вечером. Днем я заходил к вам в отель, но там мне сказали, что вы отправились сюда. Я искал вас.

– Остальные там, внутри, – сказала Изабелла.

– Я пришел не ради них, – с улыбкой пробормотал Джилберт Озмонд.

Изабелла опустила глаза; лорд Уорбартон пристально смотрел на нее и вновь прибывшего. Возможно, лорд слышал его последнюю фразу. Изабелла вдруг вспомнила, что нечто подобное Уорбартон сам сказал в то утро, когда приезжал в Гарденкорт делать ей предложение. Фраза Озмонда заставила Изабеллу покраснеть, и воспоминание об этом отнюдь не прогнало румянец с ее щек. Она нашла свое спасение в том, чтобы представить джентльменов друг другу. И, к счастью, в этот момент появился мистер Бентлинг, с истинно британским, невозмутимым бесстрашием раздвигающий толпу, освобождая путь мисс Стэкпол и Ральфу Тачетту, которые следовали за ним. Я говорю «к счастью», но это, вероятно, только поверхностный взгляд на события, поскольку, увидев гостя из Флоренции, Ральф выразил удивление с едва заметным оттенком неудовольствия, которое вряд ли польстило мистеру Озмонду. Нужно добавить, однако, что оно, видимо, было мимолетным – молодой человек всего лишь мягко заметил, что скоро здесь, наверное, соберутся все друзья его кузины. Он любезно поздоровался с мистером Озмондом. Мужчины взглянули друг на друга и обменялись рукопожатиями. Мисс Стэкпол уже встречалась с мистером Озмондом во Флоренции и имела случай сообщить Изабелле, что он понравился ей не больше, чем другие ее поклонники – мистер Тачетт, лорд Уорбартон и это ничтожество мистер Розье в Париже. («Не знаю, что в тебе такое, – с удовольствием говорила она, – но почему-то, несмотря на свою привлекательность, ты притягиваешь к себе слишком много неприятных людей. Единственный из твоих поклонников, кто достоин уважения, – это мистер Гудвуд, и именно он не нравится тебе».)

– Каковы ваши впечатления от собора Святого Петра? – поинтересовался мистер Озмонд у Изабеллы.

– Он великолепен. И такой огромный!

– Чересчур огромен. Чувствуешь себя в нем ничтожной пылинкой.

– А разве не так мы должны чувствовать себя в церкви? – спросила Изабелла. На губах ее играла слабая, но поощряющая улыбка.

– Полагаю, так должен чувствовать себя везде, не только в церкви, тот, кто является ничтожеством на самом деле. Что касается меня, мне бы не понравилось чувствовать себя ничтожеством нигде – ни даже в церкви.

– Вам и в самом деле следовало бы стать папой римским! – воскликнула Изабелла, вспомнив то, что он говорил ей во Флоренции.

– Это было бы весьма неплохо! – согласился Джилберт Озмонд.

Тем временем лорд Уорбартон присоединился к Ральфу Тачетту, и они отошли в сторону.

– Что это за джентльмен, беседующий с мисс Арчер? – осведомился лорд.

– Некто Джилберт Озмонд. Живет во Флоренции, – ответил Ральф.

– А кроме этого?

– Ничего. Ах да, он американец, это как-то обычно забывается. Совершенно не похож.

– И давно он знаком с мисс Арчер?

– Нет, около двух недель.

– Он ей нравится?

– Думаю, да.

– Достойный человек?

Ральф мгновение колебался и, наконец, ответил:

– Нет.

– Тогда почему же он ей нравится? – произнес лорд Уорбартон с великолепной наивностью человека истинно благородного.

– Потому что она женщина.

Лорд Уорбартон некоторое время молчал.

– Есть много по-настоящему достойных людей, – проговорил он, – и они… они…

– И они ей тоже нравятся! – с улыбкой перебил его Ральф.

– О, если ты имеешь в виду, что он ей нравится в этом смысле! – И лорд Уорбартон повернулся. Он увидел, что толпа уже разбрелась. Изабелла продолжала разговаривать с джентльменом из Флоренции, и так, беседуя, пара и покинула собор. Английскому поклоннику Изабеллы пришлось утешиться неземными звуками, которые все еще лились с хоров.

Глава 28

На следующий вечер лорд Уорбартон снова пришел повидать друзей в их отель и обнаружил, что они поехали в оперу. Он поспешил за ними следом, решив, что вполне может нанести им визит в ложе – непринужденность итальянских нравов вполне это допускала. Войдя в театр, – отнюдь не самого высокого класса, – он оглядел большой, опустевший, плохо освещенный зал. Первый акт только что закончился, и ничто не мешало ему делать это. Обозрев два-три яруса лож, в одной из самых больших он наконец увидел ту даму, которую искал. Мисс Арчер сидела, наполовину скрытая портьерой, лицом к сцене, а рядом с ней, откинувшись на спинку кресла, расположился Джилберт Озмонд. Было такое впечатление, что они одни – видимо, их спутники решили воспользоваться антрактом и окунуться в прохладу фойе. Лорд некоторое время стоял, глядя на занимавшую его пару, и спрашивал себя, стоило ли войти и прервать столь милую беседу. Наконец стало очевидно, что Изабелла заметила его, и это решило дело. Поднимаясь по лестнице, он столкнулся с Ральфом Тачеттом – цилиндр его уныло смотрел вниз, руки, как обычно, прятались в карманах.

– Я увидел вас и решил спуститься вам навстречу. Мне одиноко и нужна компания, – пожаловался Ральф.

– По-моему, вы только что покинули прекрасную компанию.

– Вы имеете в виду мою кузину? О, у нее гость, и я ей не нужен. Мисс Стэкпол и Бентлинг отправились в кафе есть мороженое. Мисс Стэкпол без ума от мороженого. Я уверен, что и им я не нужен. Опера отвратительная: актрисы похожи на прачек и поют павлиньими голосами. Просто тоска.

– Тогда вам лучше поехать домой, – спокойно посоветовал лорд Уорбартон.

– И оставить мою прелестную кузину в таком ужасном месте? О нет, я должен за ней присматривать.

– Но, похоже, у нее нет недостатка в друзьях.

– Ну да, поэтому-то ей и необходим присмотр, – все так же тихо и печально ответил Ральф.

– Так если вы ей не нужны, я-то и подавно.

– Нет, вы – другое дело. Идите в ложу и оставайтесь там, пока я пройдусь.

Лорд Уорбартон направился в ложу, где был с радушием принят Изабеллой. Он обменялся приветствиями с мистером Озмондом, который был представлен ему накануне. После появления лорда Озмонд сидел очень тихо, лишь изредка вмешиваясь в их неторопливую беседу с Изабеллой. Девушка была сейчас очень хороша и выглядела слегка возбужденной – впрочем, возможно, он ошибался, и Изабелла с ее живостью глаз и стремительностью движений всегда была такой. Ее речь выдавала легкое волнение – оно выражалось в подчеркнутой любезности, однако любезность эта была искусной, продуманной и ясно показывала, что ум и находчивость девушке отнюдь не изменяют. Бедный лорд Уорбартон временами чувствовал себя сбитым с толку. Она решительно – настолько решительно, насколько это может сделать женщина, – отвергла его; зачем же тогда она разговаривает с ним таким нежным голосом?

Антракт кончился, все возвратились, и опера продолжилась. Ложа была большой, и для лорда оставалось достаточно места – правда, ему пришлось устроиться чуть позади всех в темноте. Мистер Озмонд сидел впереди, опираясь локтями на колени и чуть наклонившись вперед, прямо позади Изабеллы. Из своего погруженного во тьму угла лорд Уорбартон ничего не слышал и не видел, кроме четко очерченного в тусклом полумраке зрительного зала профиля молодой леди. В следующем антракте никто не тронулся с места. Мистер Озмонд разговаривал с Изабеллой, а лорд Уорбартон оставался в своем углу. Некоторое время он оставался в таком положении; затем поднялся и пожелал дамам приятного вечера. Изабелла не сказала ничего, чтобы задержать его, и он был снова озадачен. Зачем же у нее такой сладкий голосок… такой дружеский тон? Лорд разозлился на себя за свое недоумение, а потом разозлился уже на то, что разозлился. Музыка Верди не доставила ему в этот раз никакого удовольствия. Он покинул театр и под ночным звездным небом отправился к себе, не разбирая пути, по извилистым, впитавшим в себя столько трагедий улочкам Рима, свидетелям куда более страшных печалей, чем его.

– Что собой представляет этот человек? – поинтересовался мистер Озмонд, когда нежданный гость ушел.

– Безупречный джентльмен. Разве это нужно объяснять?

– Он владеет почти половиной Англии, вот что он собой представляет, – пробурчала Генриетта. – И почему только Англию называют свободной страной?

– О, да он крупный землевладелец? Счастливец! – воскликнул Озмонд.

– Владеть людьми, по-вашему, счастье? – вскричала мисс Стэкпол. – Он владеет своими арендаторами, у него их тысячи. Приятно чем-то владеть, но, по мне, достаточно неодушевленных предметов. Я считаю, распоряжаться живыми людьми из плоти и крови, их умами и душами – отвратительно.

– Похоже, все же одна-две души в вашем владении есть, – шутливо отозвался мистер Бентлинг. – Вот интересно, Уорбартон отдает своим людям приказы так же, как и вы мне?

– Лорд Уорбартон большой радикал, – сказала Изабелла. – У него очень прогрессивные взгляды.

– У него очень прогрессивные вековые каменные стены. Его парк окружает длиннющая железная ограда, миль в тридцать, – проинформировала Генриетта мистера Озмонда. – Хорошо бы ему было побеседовать с парочкой наших бостонских радикалов![60]60
  Видимо, имеются в виду бостонские политики и общественные деятели, сыгравшие большую роль в борьбе за отмену рабства и освобождение негров.


[Закрыть]

– Они не одобрили бы железных решеток? – поинтересовался мистер Бентлинг.

– Только если упрятать за них нечестивых ретроградов. Вот например, когда я разговариваю с вами, я всегда чувствую, что между нами глухая стена!

– А вы хорошо знаете этого нереформированного реформатора? – спросил мистер Озмонд Изабеллу.

– Достаточно.

– Он вам нравится?

– Очень.

– И он умен?

– Бесконечно. К тому же его прекрасная внешность абсолютно адекватно отражает его внутренний мир.

– Неужели он настолько хорош внутренне? Ибо внешне он удивительно хорош. Как несправедлива фортуна! Быть английским земельным магнатом, умным и красивым одновременно, да еще и пользоваться вашей благосклонностью! Вот человек, которому я могу позавидовать.

Изабелла улыбнулась, но глаза ее остались серьезными.

– Мне кажется, вы постоянно кому-то завидуете. Вчера это был папа, сегодня – бедный лорд Уорбартон.

– Моя зависть не опасна – она никому не причиняет вреда. Она платоническая. Почему вы называете его бедным?

– Для женщин характерно сначала ранить мужчину, а потом пожалеть его. Таким образом они проявляют великодушие, – высказался Ральф; ирония в его голосе была столь тонка, что почти неощутима.

– А разве я ранила лорда Уорбартона? – спросила Изабелла, подняв брови, словно эта мысль никогда не приходила ей в голову.

– Если это даже и так, то поделом ему, – заметила Генриетта, и в это время занавес поднялся.

Изабелла не видела свою жертву в течение следующих двадцати четырех часов, но через день после посещения оперы встретила лорда в Капитолийском музее[61]61
  Музей античной скульптуры на Капитолии, одном из римских холмов.


[Закрыть], где он стоял перед главным экспонатом коллекции – статуей умирающего гладиатора. Девушка пришла в музей со своей компанией, в которой снова находился Джилберт Озмонд; поднявшись по лестнице, они вошли в первый, самый красивый, зал. Лорд Уорбартон спокойно заговорил с Изабеллой и сразу же сообщил, что уже покидает музей.

– И Рим тоже, – добавил он. – Я должен попрощаться с вами.

Не стану брать на себя ответственность объяснять почему, но Изабеллу огорчило это известие. Возможно, потому, что она перестала опасаться, что он возобновит свои объяснения; другое теперь занимало ее мысли. Она чуть было не сказала вслух, что ей жаль, что он уезжает, но она сдержала себя и просто пожелала ему счастливого пути.

Лорд поднял на нее немного сумрачный взгляд.

– Боюсь, вы сочтете меня непоследовательным, – произнес он. – Недавно я говорил вам, что очень хотел остаться здесь на некоторое время.

– Ну почему же – вы легко могли передумать.

– Именно это я и сделал.

– Тогда счастливого пути.

– Как вы спешите избавиться от меня, – грустно произнес его светлость.

– Ни в коем случае. Просто терпеть не могу прощаний.

– Что бы я ни делал, вам все безразлично, – усмехнувшись, заключил он.

Изабелла посмотрела на него.

– Так-то вы держите свое слово!

Лорд покраснел, словно пятнадцатилетний юноша.

– Если это так, то только потому, что я не могу ничего с собой поделать. Вот почему я уезжаю.

– Что ж, до свидания.

– До свидания. – Однако лорд медлил с уходом. – Когда же я смогу увидеть вас снова?

Изабелла задумалась; затем ее озарило, и она сказала:

– Когда вы женитесь.

– Этого никогда не случится. Может быть, когда вы вый дете замуж?

– Можно и так, – с улыбкой ответила Изабелла.

– Что ж, пусть так. До свидания.

Они пожали друг другу руки, и лорд оставил Изабеллу одну в великолепном зале, среди поблескивающих мраморных статуй. Усевшись в центре, девушка рассеянно оглядывала их, всматриваясь в прекрасные неподвижные лица, словно пытаясь вслушаться в их вечное молчание. Невозможно, по крайней мере в Риме, долго смотреть на огромную коллекцию греческих скульптур, не проникнувшись при этом их благородным спокойствием, которое усмиряет дух, очищает воображение. Я говорю «особенно в Риме» потому, что воздух Рима есть неповторимая среда для подобного рода впечатлений; золотистый солнечный свет пронизывает статуи, великое спокойствие прошлого, все еще столь живого, хотя оно есть не что иное, как пустота, наполненная отзвуком имен, зачаровывает своей торжественной величавостью. Жалюзи на окнах были приоткрыты; теплые тени лежали на мраморных фигурах, которые от этого казались почти живыми. Изабелла долго сидела, зачарованная их застывшей грацией, и ей казалось – вот-вот дрогнут их веки и губы… Статуи четко выделялись на темно-красном фоне стен, гладкий мраморный пол отражал их красоту. Изабелла уже видела раньше мельком эти статуи, но сейчас по-настоящему наслаждалась ими – пусть на короткое время, но она была наедине с ними… Наконец внимание ее отвлеклось от статуй – вошел какой-то турист и, постояв у «Умирающего гладиатора», проскрипел, удаляясь, башмаками по зеркально-гладкому полу. Спустя полчаса, очевидно опередив своих спутников, появился Джилберт Озмонд. Он медленно направился к Изабелле, заложив руки за спину, со своей привычной яркой, вопросительной (но не просящей) улыбкой.

– Как? Вы одна? – удивился он. – Мне казалось, у вас есть компания.

– Это правда. И великолепнейшая. – Изабелла обвела глазами скульптуры.

– Великолепнее, чем общество английского пэра?

– О, мой английский пэр покинул меня некоторое время назад, – ответила девушка намеренно суховатым тоном, вставая.

Озмонд заметил ее тон, но продолжал посмеиваться:

– Так значит, то, что я слышал, правда? Вы не слишком жалуете его светлость?

Изабелла несколько секунд смотрела на поверженного гладиатора.

– Неправда. Я испытываю к нему искреннее уважение.

– Именно это я и имею в виду! – воскликнул Джилберт Озмонд с таким веселым видом, что его слова требуют пояснения.

Мы уже знаем, что сей джентльмен обожал все оригинальное, редкое, все самое лучшее и изысканное. Теперь, когда он познакомился с лордом Уорбартоном – совершенным, по его мнению, представителем своего народа и ранга, – мысль заполучить в свою собственность юную леди, которая была способна отвергнуть столь благородную руку и потому вполне заслуживала занять место в коллекции раритетов Озмонда, обрела новую привлекательность. Джилберт Озмонд был высокого мнения о британской аристократии – он никогда не мог простить провидению того, что оно не сделало его английским герцогом, – и потому мог оценить необычность поступка Изабеллы. Женщина, на которой он соизволил бы жениться, и должна была бы совершить нечто в этом роде.

Глава 29

Как мы знаем, Ральф Тачетт, по причинам хорошо известным только ему самому, весьма нелестно отозвался о Джилберте Озмонде; но ни разу во время пребывания в Риме сей джентльмен не подтвердил своим поведением это мнение. Он постоянно проводил часть дня с Изабеллой и ее компанией, проявляя себя исключительно добродушным и приятным человеком. Невозможно было не почувствовать этого, и было совершенно непонятно, что же Ральф мог поставить ему в упрек. Ральфу пришлось признать, что в данный момент Озмонд являлся превосходным спутником. Его чувство юмора было безупречным, знания – универсальными, а манеры – самыми изысканными в мире. Он никого не утомлял – Джилберту Озмонду никак не подходило определение шумного человека, он ненавидел чрезмерные выражения чувств. Иногда даже Изабелла казалась ему чересчур пылкой и слишком резкой в суждениях. Это единственное, в чем он мог бы упрекнуть девушку, и в противном случае недостатков у нее не было бы вообще. Озмонд не был поверхностным человеком, часто погружался в размышления – и в эти последние дни римского мая он испытывал огромное удовлетворение, блуждая под пиниями виллы Боргезе, любуясь бурным цветением клумб и замшелыми мраморными изваяниями. Ему все нравилось; еще никогда не было так, чтобы ему столь многое доставляло удовольствие одновременно. Обновлялись старые впечатления, забытые радости; однажды вечером, вернувшись в свой номер в гостинице, он написал маленький сонет под названием «Вновь в Риме». Дня два спустя он показал свои написанные по всем правилам, мастерски исполненные вирши Изабелле, пояснив, что в Италии принято в знаменательные минуты жизни отдавать дань музе.

Озмонда редко посещало чувство абсолютного блаженства; он любил оставаться один, слишком остро он ощущал присутствие чего-то чуждого. Но сейчас он был счастлив – счастливее, чем когда-либо в жизни, – и это чувство имело серьезное основание. Это было простое чувство успеха – самое приятное ощущение в человеческом сердце. Озмонд отнюдь не часто испытывал его и часто говорил себе: «О, нет, я не избалован. Определенно, я не избалован. Если мне удастся достичь успеха прежде, чем я умру, это будет только заслуженно». Впрочем, нельзя было сказать, что успех был ему совершенно незнаком. После недолгих раздумий ему удалось убедить себя в этом. Но одни победы были теперь уже очень давние, другие слишком легковесны. Нынешняя далась ему с меньшими трудностями, чем он ожидал, но она досталась ему легко или, скорее, быстро потому, что на сей раз он сделал огромное усилие, более мощное, чем, как ему казалось, то, на которое он был способен. Жажда триумфа – в той или иной области – являлась мечтой его молодости, но с годами условия, на которых можно было достичь успеха, казались ему все более грубыми и омерзительными, и, таким образом, мысль приложить большее усилие полностью теряла свою привлекательность. Она, конечно, не умерла, а только «уснула», и возродилась после того, как он познакомился с Изабеллой Арчер. Любое предприятие, в котором шансы на провал были довольно значительными, никогда не привлекало Озмонда. Одна возможность поражения вызывала в нем тошноту – по его мнению, оно оставило бы несмываемое пятно на его жизни. Сейчас же он «всеми фибрами души» ощущал приближение успеха – и это чувство было настолько сильным, что в сложившейся ситуации, чтобы приблизить час победы, ему было даже приятно приложить усилие. Вспышка интереса к Изабелле Арчер полностью соответствовала всему вышесказанному, поскольку девушка понравилась ему с первого же взгляда. Он понял, что она испытывает симпатию по отношению к нему, и потому, в свою очередь, почувствовал симпатию к ней. Также мы знаем, что сей джентльмен старался избегать всего вульгарного или пошлого, и в этом смысле в связи с нашей молодой леди в нем не возникло никакого страха. Он не боялся, что Изабелла вызовет в нем отвращение или разозлит его; в нем даже не возникло ни малейшего опасения, что ее общество сможет надоесть ему. Пожалуй, она была излишне пылкой; но, по мере приобретения знаний, этот, с его точки зрения, недостаток должен был пройти сам собой. Изабелла могла оказать сопротивление, разозлиться, но, пожалуй, он мог это вынести – в целом это не казалось ему серьезным. Если женщина не обладает врожденным изяществом или обладает ординарным умом – это катастрофа. Если же она всего лишь отличается своенравием и несдержанностью – этот дефект вполне возможно подкорректировать; не для того ли он держал глубоко внутри свою волю – блестящую и острую, словно меч в ножнах?

Хотя я старался говорить с большой осторожностью, у читателя может возникнуть подозрение, будто Джилберт Озмонд был не лишен эгоизма. Это довольно грубое обвинение для человека столь изысканных чувств; оно заставляет нас вспомнить известную пословицу о тех, кто живет в стеклянных домах[62]62
  Кто живет в стеклянном доме, не должен швыряться камнями (англ. посл.).


[Закрыть]. Тот факт, что мистер Озмонд был эгоистичнее, чем большинство его знакомых, еще следует доказать. Чтобы не совершить ошибку, я ни в коем случае не намерен навлечь на себя такое серьезное обвинение, тем более что некоторые моменты в нашей истории будут еще свидетельствовать об обратном. Да, он предпочитал вести холостяцкую жизнь – но не требует доказательств то, что существуют и более яркие признаки эгоизма (по крайней мере, для джентльмена). Ненадолго погрузившись в познание радостей супружества, Джилберт Озмонд выбрался на берег одиночества и был вполне доволен этим. Его вполне устраивали и холостяцкая свобода, и холостяцкие развлечения – он достиг периода жизни, когда было вдвойне трудно отказаться от этих свобод, но был готов на самопожертвование, что считается одним из благороднейших человеческих качеств. Казалось, что это могло отлично соответствовать самому благородному нашему качеству – качеству самопожертвования. Желание Озмонда жениться было глубоким и отчетливым. Разумеется, он никого не оповестил об этом; не рыскал вокруг, выспрашивая у знакомых, нет ли у них на примете милой девушки с небольшим состоянием. Деньги кое-что для него значили, но не в его правилах было гоняться за ними, и никто не знал – да никому особенно и не было до этого дела, – хотел мистер Озмонд жениться или нет. Знала об этом лишь мадам Мерль – в чем мы уже убедились. Нет, Озмонд не докладывал ей об этом – для него вообще было несвойственно делиться с ней своими помыслами. Просто существовали вещи, о которых мадам Мерль не нужно было говорить, – она чувствовала их интуитивно. Она давно познала истину, которая слишком бросалась в глаза, чтобы назвать ее едва различимой, – правда, эта истина не воспринималась незыблемой в случае Озмонда. Конечно, он был неудачником. Это была старая история; в глазах мадам Мерль он был неудачником всегда. Однако степень пассивности могла быть различной – и не обязательно было поднимать планку слишком высоко. Для Джилберта Озмонда чувствовать – это и был успех, только это и являлось в данный жизненный период предметом его притязаний. Нельзя сказать, что подобное отличие было свойственно многим особям мужского пола. Джилберт Озмонд не был поверхностен – он обладал редкостной натурой, способной на глубину чувств и осознание этой глубины. Только один характер мог оценить его: чистая сердцем, чувствительная девушка, не обладавшая опытом, жадно впитывающая все, что он пожелал бы в нее вложить. Разумеется, эта молодая леди не должна была бы быть бедна как церковная мышь, и мадам Мерль даже не стала бы прилагать усилий, чтобы заставить Озмонда познакомиться с племянницей миссис Тачетт, если бы у Изабеллы было бы такое же скудное приданое, как во время их первой встречи. Все эти годы Озмонд ждал, поскольку его могло удовлетворить только лучшее, а бесприданница, естественно, лучшим не являлась. Он так долго ждал напрасно, что в конце концов почти потерял интерес к данному предмету – не пускаясь ни в какие рискованные эксперименты. Постепенно он пришел к выводу, что лучшее, чем он мог обладать в данное время, что задевало его чувства, – это была его малышка Пэнси, которая отзывалась на любое его движение души. Но когда наконец появилось то, что он искал, Озмонд как мужчина безошибочно узнал его. И потому ничего странного в его желании жениться не было (правильная женитьба так же была «успехом») – это мадам Мерль, для которой его дела всегда представляли интерес, разумеется, принимала в расчет. Однако мы не посмеем предположить, что Озмонд считал характер Изабеллы пассивным и готовым предоставить джентльмену свободное поле для деятельности – это было бы натяжкой с нашей стороны. Разумеется, он понимал, что ее натура будет способствовать тому, чтобы она всегда находилась в действии – что бы ни подразумевать под этим.

Незадолго до намеченного дня отъезда из Рима Изабелла получила телеграмму от миссис Тачетт, которая гласила: «Уезжаю Флоренции 4 июня Белладжо возьму тебя если нет других планов. Не могу ждать пока ты бездельничаешь Риме». «Безделье» в Риме было очень приятным, но Изабелла не имела никаких планов и написала тете, что немедленно присоединится к ней. Она рассказала об этом Джилберту Озмонду, и он ответил, что немного послоняется еще на Семи Холмах, а во Флоренцию вернется дней через десять – она к тому времени, очевидно, уже отправится в Белладжо. Возможно, увидятся снова они не скоро. Этот разговор проходил в просторной, пышно убранной гостиной в отеле. Был поздний вечер, и Ральф Тачетт завтра собирался везти кузину обратно во Флоренцию. Озмонд обнаружил девушку в одиночестве – мисс Стэкпол обнаружила, что на четвертом этаже живет восхитительная американская семья, и отправилась вверх по лестнице нанести им визит. Путешествуя, Генриетта легко заводила знакомства – например, в поездах у нее завязалось несколько довольно важных знакомств с весьма влиятельными особами. Ральф готовился к завтрашнему отъезду, а Изабелла сидела одна, потерявшись в буйной желтизне тканей – кресла и диван были обиты оранжевым, стены и окна украшали пурпурные с золотом шторы. Зеркала и картины висели в роскошных рамах, а высокий потолок был расписан обнаженными музами и херувимами. Мистеру Озмонду комната показалась безобразной. Фальшивые цвета, поддельный блеск причиняли ему почти физическую боль. Изабелла держала в руках том Ампера[63]63
  Возможно, Жан Жак Ампер (1800–1864), автор «Истории Рима».


[Закрыть], подаренный ей по приезде в Рим Ральфом, но, придерживая пальцем нужную ей страницу, она не торопилась начать чтение. Рядом на столе стояла лампа с розовым абажуром, и она рассеивала по комнате странные розоватые отсветы.

– Вы говорите, что вернетесь, но как знать? – вздохнул Джилберт Озмонд. – Я думаю, это скорее начало вашего кругосветного путешествия. Вы вольны поступать так, как вам заблагорассудится, вы ничем не связаны и можете блуждать по всему земному шару.