Текст книги "Портрет леди"

– Да, но Италия – частица поверхности этого земного шара, – отозвалась Изабелла. – Я могу заглянуть сюда по пути.

– По пути вокруг света? Не нужно. Не нужно заключать историю нашей с вами встречи в скобки по ходу сюжета – посвятите нам отдельную главу. Я не хочу видеть вас по пути. Мне хотелось бы встретиться с вами по окончании вашего путешествия, когда вы будете уже свободны… когда устанете и пресытитесь. Да, я предпочел бы увидеть вас именно в этом состоянии.

Изабелла опустила глаза и провела пальцем по странице книги.

– Вы можете осмеять любое начинание, и я бы не рискнула поклясться, что это у вас выходит ненамеренно, – произнесла она наконец. – Вы не испытываете уважения к моим поездкам, считаете их нелепыми.

– С чего вы взяли?

Водя ножом для разрезания страниц по корешку книги, Изабелла продолжила прежним тоном:

– Вы видите мою невежественность, мои промахи. Вы думаете, что я веду себя так, словно весь мир принадлежит мне просто потому… потому, что это внезапно стало мне доступным. Вы считаете, что женщине себя так вести не пристало. По-вашему мнению, это глупо и неизящно.

Я думаю, это прекрасно, – возразил мистер Озмонд. – Вам же известны мои взгляды – я много говорил вам о них. Разве вы не помните, как я сказал вам, что каждый должен превратить свою жизнь в произведение искусства? Сначала вы выглядели немного шокированной, но потом я объяснил вам, что, по-моему, именно это и стремитесь сделать со своей жизнью вы сами.

Изабелла подняла взгляд от книги.

– Но больше всего на свете вы не любите плохое искусство, разве нет?

– Возможно. Что касается вашего – оно мне нравится.

– Если бы я собралась следующей зимой в Японию, вы подняли бы меня на смех, – продолжила Изабелла.

Озмонд улыбнулся. Улыбка была любезной, но не насмешливой: их разговор не допускал шуток. Изабелла была серьезна и едва не дрожала от напряжения. Озмонд уже видел ее такой.

– Ну и воображение у вас – просто пугающее!

– Именно про это я и говорю. Вы считаете такую идею абсурдной.

– Я бы душу продал за то, чтобы поехать в Японию. Это одна из тех стран, где мне страстно хотелось бы побывать. Можете ли вы сомневаться, зная мою любовь к старинному лаку?

– Но у меня-то нет страстной любви к старинному лаку – значит, мне нечем оправдаться, – сказала Изабелла.

– У вас есть нечто более важное – средства для путешествий. И вообще – с чего вы взяли, что я смеюсь над вами?

– Не было бы ничего удивительного, если бы вы считали, что нелепо то, что у меня есть средства для путешествий. Ведь у вас их нет; при этом вы знаете все, а я ничего.

– Так это веская причина, чтобы вы путешествовали и изучали жизнь, – с улыбкой сказал Озмонд. – Кроме того, я знаю далеко не все.

Изабеллу не удивила серьезность, с которой он говорил. Девушка подумала, что самое приятное событие в жизни – а именно так она расценивала непродолжительное пребывание в Риме – подходило к концу. И то, что особенно интересным оно стало во многом благодаря тому, что рядом был Озмонд, – это умозаключение Изабелла сделала не сейчас. Но она уже давно сказала себе, что если им не суждено больше встретиться, возможно, так оно будет и лучше. Счастливые мгновения не повторяются, и, может быть, это просто стечение обстоятельств. Она могла вернуться в Италию и найти Озмонда изменившимся, а этот странный человек нравился ей таким, каким был сейчас, – стоило ли рисковать? Но если ей не суждено вернуться, безумно жаль, что эта счастливая неделя заканчивалась, – на мгновение Изабелла почувствовала, как ее сердце сжалось от сладостной боли. Это чувство не давало ей вымолвить ни слова. Джилберт Озмонд тоже молчал и смотрел на нее.

– Побывайте всюду, – произнес он наконец негромко и ласково. – Делайте все, что хотите. Берите от жизни все. Будьте счастливы – будьте триумфатором.

– Что вы имеете в виду?

– Свободу действий.

– Тогда, по мне, быть триумфатором – это потерпеть поражение. Свобода действий часто надоедает.

– Верно, – быстро отозвался Озмонд. – Как я только что осмелился намекнуть – в один прекрасный день вы устанете. – Он сделал короткую паузу, затем продолжил: – Наверное, мне следует подождать до того времени, чтобы сказать вам кое-что.

– О, не могу дать вам совет, не зная, о чем идет речь. Но я невыносима, когда устаю, – ответила Изабелла со своей обычной непоследовательностью.

– Я в это не верю. Вы можете вспылить, в это я готов поверить, хотя сам и не видел этого. Уверен, вы никогда не бываете несносной.

– Даже когда выхожу из себя?

– Думаю, вы не выходите из себя – вы обретаете себя. Как это, должно быть, прекрасно! – проговорил Озмонд просто, почти торжественно. – Наверное, в этом есть нечто особенно благородное.

– Если бы я только могла обрести себя сейчас! – с улыбкой, хотя все еще слегка хмурясь, воскликнула девушка.

– Я не боюсь этого – я бы молитвенно сложил руки и любовался вами. Я говорю совершенно серьезно. – Он слегка подался вперед, положив руки на колени, и несколько мгновений сидел так, устремив взгляд в пол. Потом он поднял глаза и посмотрел на Изабеллу. – Я вдруг понял, что я люблю вас, – вот что я хотел вам сказать.

Изабелла стремительно поднялась.

– О, подождите с этим, пока я не устану! – пробормотала она.

– Устанете слушать это от других? – Мистер Озмонд продолжал сидеть, глядя на нее. – Нет уж, сейчас или никогда, как вам будет угодно. Но я думаю, я должен сказать это сейчас.

Изабелла хотела было отвернуться, но остановилась вполоборота, взглянула на мистера Озмонда. Они обменялись долгим взглядом – глубоким, исполненным значения, взглядом, которым обмениваются в решающие мгновения жизни. Потом Озмонд поднялся и подошел к ней – медленно, осторожно. Его движения выражали величайшее почтение – будто он испугался, что позволил себе непростительную вольность.

– Я люблю вас.

Озмонд повторил свои слова почти бесстрастно, как человек, не ожидающий ответа, а высказавшийся только, чтобы облегчить душу.

Слезы выступили на глазах Изабеллы – сладостная боль вновь пронзила ее. В словах Озмонда была какая-то невероятная притягательная сила, но Изабелла, по-прежнему глядя на него, все же не сдавалась – как не сдалась и в двух или трех случаях, в которых, как мы знаем, тоже говорились эти слова.

– Пожалуйста, не говорите так, – ответила наконец Изабелла с мольбой, которая отнюдь не имела своим источником скромность, а лишь выражала страх перед необходимостью – и в этом случае тоже – выбирать и решать. И больше всего ее страшила та сила, которая, казалось, могла как раз все страхи изгнать, – больше всего она боялась того, что чувствовала в глубине своего сердца. Но она не желала складывать оружие.

– Не думаю, что это может для вас что-нибудь значить, – сказал Озмонд. – Мне нечего предложить вам. Того, что у меня есть, достаточно для меня, но недостаточно для вас. У меня нет ни состояния, ни славы, ни каких-либо внешних преимуществ. Поэтому я ничего не предлагаю. Я говорю вам это только потому, что, уверен, мои слова не оскорбят вас и в один прекрасный день, может быть, доставят вам удовольствие. Мне они уже доставляют удовольствие, уверяю вас. – Он стоял перед Изабеллой, слегка наклонившись вперед, и вертел в руках шляпу движениями, которые были исполнены подходящего случаю трепета, но лишены какой бы то ни было неловкости, обратив к ней свое тонкое, выразительное лицо. – Мои слова даже не причиняют мне боли – ведь все так просто. Для меня вы всегда будете значить больше, чем все женщины в мире.

Изабелла взглянула на себя как бы со стороны – внимательно себя рассмотрела и решила, что восприняла признание сего джентльмена с достоинством и не без изящества. Впрочем, когда она заговорила, в ее ответе не было ни намека на самодовольство.

– Вы не оскорбили меня, но вы должны понимать, что и не оскорбив можно взволновать человека и причинить беспокойство.

«Причинить беспокойство». Изабелла услышала, как произнесла эти нелепые слова. Как глупо это звучит. Но именно это сразу пришло ей на ум.

– Я отлично понимаю вас. Конечно, вы удивлены и немного даже напуганы. Но если кроме этих чувств больше ничего нет, то это пройдет. И возможно, останется что-то такое, чего я могу не стыдиться.

– Не знаю, что там останется. Вы же видите, я не ошеломлена, – со слабой улыбкой ответила Изабелла, – и не настолько взволнована, чтобы потерять возможность думать. И я думаю – хорошо, что мы сейчас расстаемся и я завтра покину Рим.

– Я, конечно, позволю себе тут с вами не согласиться.

– Я ведь вас совсем не знаю, – вырвалось у Изабеллы, и она тут же покраснела, вспомнив, как сказала почти те же слова год назад лорду Уорбартону.

– Если бы вы остались, то узнали бы меня лучше.

– Я сделаю это как-нибудь в другой раз.

– Буду надеяться. Это не слишком трудная задача.

– Нет, нет! – пылко воскликнула девушка. – Это неправда. Вас нелегко узнать. Труднее, чем кого бы то ни было.

– Ну, – рассмеялся Озмонд, – я сказал это потому, что уж я-то себя знаю. Возможно, это хвастовство, но это так.

– Может быть, и так. Но ведь вы очень умны.

– Как и вы, мисс Арчер! – воскликнул Озмонд.

– Сейчас я этого не чувствую. Но все-таки у меня хватает ума понять, что вам сейчас лучше уйти. Доброй ночи.

– Благослови вас бог! – сказал Джилберт Озмонд, взял Изабеллу за руку – и она не отняла ее. Помолчав немного, он добавил: – Если мы встретимся снова, вы найдете меня прежним. Если же мы не встретимся – я все равно останусь прежним.

– Большое спасибо. До свидания.

Но в Озмонде была какая-то внутренняя сила – его нельзя было отослать, он уходил только тогда, когда хотел.

– И еще одно, – сказал он. – Я ничего не просил у вас, даже вспомнить когда-нибудь – отдайте мне справедливость. Но сейчас я хотел бы вас попросить об одном маленьком одолжении. Я не вернусь домой еще несколько дней. Рим чудесный город. Это превосходное место для человека в таком состоянии духа, как я. Я чувствую, что и вам жаль с ним расставаться, но вы совершенно правы, выполняя желание вашей тети.

– Да она вовсе на этом и не настаивает, – невольно вырвалось у Изабеллы.

Одно мгновение Озмонд, вероятно, что-то хотел произнести в связи с этими ее словами, но передумал и продолжал:

– Все равно – вам должно ехать с ней. Совершайте то, что должно, я всей душой за это. Простите мне мой менторский тон. Если бы у вас был случай узнать меня лучше, вы бы поняли, как благоговейно я отношусь к соблюдению приличий.

– Так вы слишком привержены условностям? – серьезно спросила девушка.

– Мне нравится, как вы произнесли эти слова. Нет, я не привержен условностям – я просто сам ходячая условность. Непонятно? – Озмонд сделал паузу и улыбнулся. – Как мне хотелось бы иметь случай объяснить… Возвращайтесь! – с внезапной, покоряющей искренностью вскричал он. – Мы столько еще могли бы обсудить!

Изабелла стояла перед ним молча, не поднимая глаз.

– Однако вы говорили о какой-то услуге? – спросила она.

– Перед отъездом из Флоренции навестите, пожалуйста, мою дочь. Она там одна на вилле – я решил не отсылать ее к сестре, с которой мы не очень-то близки. Скажите Пэнси, что она должна очень сильно любить своего бедного отца, – произнес Озмонд мягко.

– С большим удовольствием навещу ее, – пообещала Изабелла. – И передам ей ваши слова. Однако теперь позвольте мне все-таки попрощаться.

Мистер Озмонд с почтением откланялся, не задерживаясь долее. Когда он ушел, Изабелла постояла несколько секунд, оглядываясь, затем медленно и задумчиво опустилась в кресло. Так она и сидела, сложив руки и уставившись в безобразный ковер до тех пор, пока не пришли ее спутники. Ее волнение не только не ослабло, а стало еще сильнее. Случившееся уже неделю рисовалось в богатом воображении девушки, но, когда это произошло наяву, она растерялась. Состояние души Изабеллы было весьма странным, и я могу описать его вам только так, как вижу сам, не надеясь сделать свое описание понятным читателю. Как я уже сказал, она ничего не могла прочитать в своем воображении. Оно вдруг оказалось бессильно – пред ним расстилалось огромное пространство, преодолеть которое не представлялось возможным: туманная, размытая дорога, казавшаяся неопределенной и даже слегка ненадежной, как поросший вереском болотистый луг в зимних сумерках. Но Изабелла неминуемо должна была пройти по ней.

Глава 30

В сопровождении кузена Изабелла вернулась во Флоренцию, и Ральф Тачетт, вообще-то не очень любивший поезда, приятно провел время в вагоне, уносившем их из города, отмеченного теперь печатью пребывания в нем Джилберта Озмонда, – и это время должно было стать вступлением к огромному путешествию. Мисс Стэкпол осталась – она планировала посетить Неаполь в сопровождении мистера Бентлинга. До четвертого июня – даты отъезда миссис Тачетт – у Изабеллы оставалось три дня, и она решила выполнить свое обещание и навестить Пэнси Озмонд. Ее план, однако, едва не видоизменился в угоду мадам Мерль. Леди все еще гостила у Тачеттов, но тоже собиралась вскоре покинуть Флоренцию и перебраться в старинный замок в горах Тосканы, принадлежавший одной из знатных итальянских семей, знакомство с которой (мадам Мерль знала владельцев замка, как она выразилась, «с незапамятных времен») казалось Изабелле, судя по снимкам величественного зубчатого сооружения, прорезанного бойницами, великой честью.

Девушка рассказала мадам Мерль о просьбе мистера Озмонда навестить его дочь, но ни словом не обмолвилась о том, что он признался ей в любви.

– Какое совпадение! – воскликнула мадам Мерль. – Я и сама думала об этом. Было бы очень мило повидать девочку перед моим отъездом.

– Тогда мы можем поехать вместе, – предложила Изабелла без особого энтузиазма. Ей хотелось совершить поездку к Пэнси в одиночестве – так, ей представлялось, будет лучше. Однако из уважения к мадам Мерль она приготовилась пожертвовать своей непонятной сентиментальностью.

Ее подруга задумалась; как обычно, на лице ее играла неопределенная улыбка.

– Да нет, пожалуй, не стоит ехать вдвоем, – наконец отозвалась она. – У каждой из нас перед отъездом так много дел.

– Очень хорошо. Я легко могу съездить одна.

– Это-то меня и тревожит… Вы поедете одна в дом закоренелого холостяка, и к тому же красавца. Он был женат… но так давно!

Изабелла удивленно взглянула на мадам Мерль.

– Если мистер Озмонд в отъезде, какое это имеет значение?

– Но они же не знают, что он в отъезде.

– Они? О ком вы говорите?

– Обо всех. Впрочем, возможно, это действительно не имеет значения.

– Но ведь вы собирались туда – а почему мне нельзя? – спросила Изабелла.

– Потому что я старая перечница, а вы прекрасная молодая девушка.

– Но ведь я обещала!

– Как много вы думаете о своих обещаниях! – слегка поддразнивая, насмешливо произнесла мадам Мерль.

– Да, я отношусь серьезно к своим обещаниям. Вас это удивляет?

– Вы правы, – внятно произнесла мадам Мерль. – Я вижу, вы и вправду добры к девочке.

– Мне хочется этого всей душой.

– Тогда поезжайте к ней. Вряд ли кто-нибудь разузнает. Скажите ей, что если бы вы не приехали к ней, то приехала бы я… а впрочем, – добавила мадам Мерль, – не говорите ничего. Ей все равно.

Пока Изабелла ехала в открытом экипаже по очаровательно извилистой дороге, ведущей вверх на холм к дому мистера Озмонда, она размышляла над тем, что имела в виду мадам Мерль под словами «вряд ли кто-нибудь разузнает». Эта леди, которую мало в чем можно было упрекнуть, редко, с большими временными интервалами, все же бросала двусмысленные замечания, брала фальшивую ноту. Какое дело было Изабелле Арчер до пошлых суждений окружающих? Неужели мадам Мерль предполагала, что она была способна делать что-то тайком? Конечно, нет. Вероятно, мадам Мерль имела в виду что-то еще, что-то, что в спешке перед отъездом некогда было объяснять. Изабелла решила, что еще вернется к этому – в подобных вещах она предпочитала иметь полную ясность. Войдя в гостиную мистера Озмонда, девушка услышала, как Пэнси бренчала на пианино в соседней комнате. Девочка «упражнялась», и Изабелле понравилось, что она честно выполняла свои задания. Наконец, Пэнси вышла в гостиную, оглаживая на себе платье, и все вокруг точно осветилось. Изабелла посидела с ней полчаса, и девочка развлекала ее разговорами, как настоящая маленькая леди, – не болтая, а именно беседуя, проявляя такой же живой интерес к делам гостьи, какой та проявляла к ее делам. Изабелла дивилась на девочку – как я уже говорил, она никогда еще не видела такого ребенка. Как Пэнси была образованна, отмечала наша героиня, как воспитанна! И в то же время как просто, как естественно, как невинно она вела себя! Изабеллу занимали психологические проблемы, и она размышляла – а была ли Пэнси так уж простодушна? Уж не была ли детская безмятежность совершенным самообладанием? Может, девочка вела себя так, чтобы доставить удовольствие гостье отца? Или это было истинное проявление непорочной натуры?

То недолгое время, которое Изабелла провела в прекрасных пустынных сумрачных комнатах мистера Озмонда – окна были занавешены, чтобы уберечься от жары, но тут и там сквозь щели пробивался солнечный свет, выхватывая лучами потускневшую позолоту в густом полумраке, – и разговор с дочерью хозяина дома исчерпывающе ответили на эти вопросы. Пэнси и вправду была чистым листом бумаги, нетронутой поверхностью исключительной белизны – какое-либо кокетство было ей абсолютно чуждо. Она не была умна – но чувства ее были прекрасны и утонченны. Ее окружала аура какой-то нежной беззащитности – она легко могла стать жертвой судьбы. В нужную минуту у нее могло не оказаться ни воли, ни силы сопротивляться, ни сознания своего права постоять за себя. Ее легко будет ввести в заблуждение, легко сломить. Вся ее сила заключалась в умении крепко держаться за кого-то. Она неотступно сопровождала Изабеллу, которая попросила снова показать ей другие комнаты, и несколько раз высказала свое мнение по поводу того или иного произведения искусства. Девочка говорила о своих планах, стремлениях, намерениях ее отца. Она вовсе не была эгоцентриком – просто считала, что ее гостья ждет именно этого.

– Пожалуйста, скажите мне, – произнесла девочка, – а папа в Риме навестил мадам Катрин? Он хотел съездить к ней, если у него будет время. Но, может быть, ему было некогда. Папа любит, когда у него много времени. Он хотел поговорить о моем образовании; знаете, оно еще не закончено. Я не могу себе представить, чему еще они могут научить меня, но, похоже, мое образование далеко от совершенства. Однажды папа сказал мне, что доучит меня сам, поскольку преподаватели старших классов в монастыре очень дорогие. Мой папа не богат, и мне было бы очень жаль, если бы на меня тратилось много денег, потому что, мне кажется, я того не стою. Я не очень быстро схватываю, и у меня плохая память. Когда мне рассказывают, особенно что-нибудь приятное, я запоминаю, а то, что написано в книгах, – нет. Мою лучшую подругу увезли из монастыря, когда ей было четырнадцать лет. Они хотели – как это сказать по-английски? – «сделать ей приданое». Надеюсь, я правильно выразилась – так говорят по-английски? То есть я хотела сказать, что ее родители решили накопить денег и выдать дочку замуж. Не знаю, хочет ли папа накопить денег, чтобы выдать меня замуж. Это так дорого стоит! – Пэнси вздохнула. – Думаю, папа мог бы на этом и сэкономить. Во всяком случае, я еще слишком юна, чтобы думать об этом, и равнодушна ко всем джентльменам, кроме папы, конечно. Если бы он не был моим папой, я захотела бы выйти за него замуж. Лучше быть его дочерью, чем женой какого-то чужого человека. Я очень скучаю по нему, но не так сильно, как вам может показаться, – мы ведь так много времени прожили вдали друг от друга. Папа существовал как бы только во время каникул. По мадам Катрин я скучаю даже больше, но вы не должны говорить ему этого. Вы с ним больше не увидитесь? Очень жаль. Из тех, кто приезжал сюда, вы мне нравитесь больше всех. Впрочем, это сомнительный комплимент, ведь сюда мало кто приезжает. Очень любезно с вашей стороны, что вы навестили меня сегодня – ведь ехать сюда так далеко, а я к тому же еще совсем ребенок. Да и занятия у меня все детские. А вы когда избавились от всех этих детских занятий? Мне хотелось бы знать, сколько вам лет, но не знаю, прилично ли об этом спрашивать. В монастыре нас учили, что мы никогда не должны спрашивать о возрасте. Мне бы не хотелось сделать что-то такое, чего никто не ждет, – это значило бы, что я плохо воспитана. Мне самой никогда бы не понравилось, если бы меня застали врасплох. Папа обо всем распорядился. Спать я ложусь рано. Когда солнце уходит с этой стороны, я выхожу в сад. Папа строго наказал мне, чтобы я не обгорела на солнцепеке. Мне нравится открывающийся из сада вид. Такие прекрасные горы! В Риме из монастыря мы не видели ничего, кроме крыш и колоколен. На фортепиано я практикуюсь по три часа в день. Я играю не очень хорошо. А вы играете? Мне бы очень хотелось, чтобы вы что-нибудь сыграли для меня. Папа считает, что мне полезно слушать, когда хорошо играют. Мадам Мерль играла несколько раз, это мне в ней нравится больше всего. Она играет с такой легкостью! У меня никогда такой легкости не было. И у меня нет голоса – он словно писк.

Изабелла, польщенная столь учтиво выраженным пожеланием, сняла перчатки и села за пианино; Пэнси стояла рядом, не отрывая взгляда от белых рук, летавших по клавишам. Закончив играть, Изабелла притянула девочку к себе и поцеловала, удерживая ее несколько мгновений и внимательно глядя ей в лицо.

– Будь хорошей девочкой, – сказала она, – радуй своего папу.

– Мне кажется, я именно для этого и живу, – ответила Пэнси. – У него мало удовольствий в жизни. Он такой грустный.

Изабелла с таким интересом выслушала это утверждение девочки, что скрыть его было для нее просто пыткой. Но гордость, чувство необходимости соблюдения приличий заставили ее сделать это; а ей так хотелось рассказать Пэнси о ее отце и – особенно – послушать рассказы девочки о нем. Но она с ужасом отогнала эту мысль прочь, как только ее воображение подсказало, что она пыталась воспользоваться неопытностью ребенка. Да, Изабелла выполнила обещание и приехала сюда, но оставалась здесь всего лишь час! Девушка быстро встала из-за рояля, но снова медлила, притягивая ближе свою маленькую собеседницу и не отрывая взгляда от нее. Она вынуждена была признаться себе – ей страстно хотелось поговорить о Джилберте Озмонде с этим близким ему миниатюрным невинным существом. Но Изабелла больше не проронила ни слова, а только еще раз поцеловала Пэнси. Они вместе прошли через вестибюль к входной двери, которая открывалась во двор. Здесь девочка остановилась и с тоской посмотрела за порог.

– Мне нельзя идти дальше, – сказала она. – Я обещала папе не выходить за эту дверь.

– Ты правильно делаешь, что слушаешься его. Он никогда не потребует от тебя чего-то беспричинно.

– Я всегда буду слушаться его. А когда вы приедете снова?

– Боюсь, не скоро.

– Приезжайте, как только сможете. Может быть, вам со мной и не очень интересно – я еще не взрослая… но я всегда буду ждать вас.

И маленькая фигурка осталась стоять в высоком темном дверном проеме; Пэнси смотрела, как Изабелла пересекла голый серый двор и исчезла из виду в ярких лучах света, который, распахнувшись, впустили огромные главные ворота, ведущие на улицу.