Текст книги "Портрет леди"

Глава 33

Рыдания Изабеллы, однако, длились недолго, от них не осталось и следа, когда спустя час она обрушила эту новость на миссис Тачетт. Я использую это выражение, поскольку девушка была уверена, что ее решение не понравится тете. Она решила сообщить ей обо всем только после встречи с мистером Гудвудом. В Изабелле поселилась непонятная уверенность в том, что было бы нечестно объявить о своем замужестве до того, как она выслушает мнение Каспара. Молодой человек сказал меньше, чем она ожидала, и теперь Изабелла злилась из-за напрасно потерянного времени. Но впредь она была намерена не терять ни минуты. Когда незадолго до ланча миссис Тачетт вошла в гостиную, Изабелла поспешно сказала:

– Тетя Лидия, мне нужно вам кое-что сказать.

Миссис Тачетт вздрогнула и посмотрела на девушку чуть ли не с яростью.

– Тебе не нужно ничего говорить. Я и так все знаю.

– Откуда же вы узнали?

– Так же, как я узнаю, что окно открыто – оттуда дует ветер. Ты хочешь выйти замуж за этого человека.

– Кого вы имеете в виду? – с достоинством спросила Изабелла.

– Друга мадам Мерль – мистера Озмонда.

– Не знаю, почему вы так его называете. Это главное, чем он известен?

– Если он ей не друг, то должен стать им после всего, что она для него сделала! – воскликнула миссис Тачетт. – Я этого от нее не ожидала и очень разочарована!

– Если вы хотите сказать, что мадам Мерль имеет какое-то отношение к моей помолвке, вы глубоко заблуждаетесь, – холодно заявила девушка.

– Ты считаешь, что достаточно хороша и джентльмена не навели на эту мысль? Ты права – конечно, ты очень привлекательна, но он никогда не посмел бы и подумать о тебе, если бы она не подсказала ему. Он очень высокого о себе мнения, но лишний раз пальцем не пошевелит. Мадам Мерль сделала это за него.

– Мистер Озмонд очень много сделал! – воскликнула Изабель с натянутым смехом.

Миссис Тачетт кивнула.

– Думаю, ему пришлось, раз он сумел так понравиться тебе.

– Я думала, он и вам нравится.

– Так и есть. Вот это меня и раздражает.

– Сердитесь лучше на меня, а не на него, – сказала девушка.

– О, я на тебя постоянно сержусь – от этого нет никакого проку. Так вот ради чего ты отказала лорду Уорбартону?

– Пожалуйста, не надо возвращаться к этому. Почему мистер Озмонд не мог понравиться мне, если он нравится вам?

– Мне никогда даже не приходило в голову выйти за него замуж. Он не представляет собой ничего.

– Ну, тогда он не может причинить мне вреда, – улыбнулась Изабелла.

– Думаешь, ты будешь счастлива? Никто замужем не бывает счастлив!

– Значит, я заведу моду быть счастливой! Для чего же выходят замуж?

– Для чего ты это делаешь – один Бог знает. Обычно выходят замуж, выбрав себе пару, чтобы иметь свой дом. Но в твоем случае в союз вносишь свою долю только ты.

– Вы хотите сказать, что мистер Озмонд небогат? – спросила Изабелла.

– У него нет ни денег, ни имени, ни положения. Я ценю такие вещи и смело говорю об этом. Считаю, что это очень важно. Многие думают так же, как я, и делом доказывают это. Хотя, может быть, и приводят другие объяснения.

Подумав немного, Изабелла произнесла:

– Мне кажется, я могу ценить все, что имеет цену. Я ценю деньги – вот почему мне хочется, чтобы и у мистера Озмонда они были.

– Тогда дай ему денег, а замуж выйди за кого-нибудь другого.

– Его имя меня устраивает, – продолжила девушка. – Очень милое имя. Разве у меня такое уж громкое имя?

– Серьезная причина поменять его на лучшее. В Америке всего-то дюжина имен. Так ты выходишь за него с благотворительными целями?

– Я была обязана, тетя Лидия, поставить вас в известность о своем решении, но я не уверена, что обязана объяснять его. Да и не смогла бы, если б даже это было так. Не нападайте на меня, вы заведомо ставите меня в проигрышное положение. Я не могу говорить об этом.

– Я не нападаю – должна же я ответить тебе. А ты должна выслушать разумные доводы. Я же раньше молчала, хотя и видела, к чему это идет. Я никогда не вмешиваюсь в чужие дела.

– И я очень благодарна вам за это. Вы очень деликатны.

– Это не деликатность… это соглашательство, – сказала миссис Тачетт. – Но с мадам Мерль я поговорю.

– Не понимаю, зачем ее вмешивать в это дело. Она была мне хорошей подругой.

– Возможно, но мне – плохой.

– Что она вам сделала?

– Обманула меня. Мадам Мерль обещала предотвратить то, что произошло.

– Да как она могла это сделать?

– Мадам Мерль может все. Она всегда мне нравилась потому, что могла сыграть любую роль. Я видела, как она играла одну роль за другой, но даже не подозревала, что она может сыграть две роли одновременно.

– Не знаю, какую роль мадам Мерль играла перед вами, – сказала Изабелла. – Это ваше дело. По отношению ко мне она была искренним и верным другом.

– Конечно, а как же иначе! Она хотела, чтобы ты вышла замуж за ее кандидата. Мне она говорила, что следит за тобой и в нужную минуту вмешается.

– Мадам Мерль сказала это, чтобы вас не расстраивать, – ответила девушка, сама сознавая неубедительность своего объяснения.

– Обмануть меня, чтобы не расстраивать? Да она прекрасно меня знает – разве я сегодня довольна?

– Мне кажется, вы никогда не бываете довольны, – была вынуждена ответить Изабелла. – Если она знала, что вы все равно узнаете правду, зачем ей было лгать?

– Она выиграла время, как видишь. Пока я ждала ее вмешательства, ты делала решающие шаги, а мадам Мерль била в барабаны.

– Очень хорошо. Но по вашему собственному признанию, вы видели, куда я шагаю. Даже если бы мадам Мерль забила тревогу, вы бы не стали останавливать меня.

– Нет, не я. Кто-нибудь другой.

– Кто же? – спросила Изабелла, твердо глядя на тетю.

Маленькие блестящие глазки миссис Тачетт, такие всегда выразительные, на этот раз лишь выдержали взгляд, ничем не выдав то, что было у тетушки на уме.

– Ты выслушала бы Ральфа?

– Нет, если бы он стал оскорблять мистера Озмонда.

– Ральф не оскорбляет людей. Ты это отлично знаешь. Ты ему очень дорога.

– Я знаю, – произнесла Изабелла. – И теперь надеюсь оценить всю полноту этого отношения. Думаю, он понимает, что все мои поступки продиктованы разумными причинами.

– Он никогда не думал, что ты это сделаешь. Я говорила ему, что ты способна на такой поступок, но Ральф со мной спорил.

– Он делал это ради самого спора, – улыбнулась Изабелла. – Вы же не обвиняете его в обмане. Почему же вы считаете обманщицей мадам Мерль?

– Ральф никогда не говорил, что не допустит этого.

– Я рада! – весело воскликнула девушка. – Мне хотелось бы, чтобы, когда он приедет, вы сразу сообщили о моем решении.

– Конечно, я скажу ему, – согласилась миссис Тачетт. – С тобой я больше не буду говорить об этом, но предупреждаю, с другими я буду обсуждать твое решение.

– Как вам будет угодно. Я просто имела в виду, что будет лучше, если вы объявите о нем сами.

– Согласна. Так будет гораздо приличнее!

С этими словами леди отправились на ланч. В столовой миссис Тачетт сдержала свое слово и больше не говорила о Джилберте Озмонде. Однако после продолжительного молчания женщина поинтересовалась, кто приходил к племяннице час назад.

– Один старый друг, американский джентльмен, – ответила Изабелла и вспыхнула.

– Естественно, американец. Только американцы могут заявиться в десять часов утра.

– Было половина одиннадцатого. Он очень торопился. Сегодня вечером он уезжает.

– А вчера нельзя было прийти в нормальное время?

– Он только вчера приехал.

– Провести всего сутки во Флоренции? – воскликнула миссис Тачетт. – Настоящий американец.

– Это правда, – сказала Изабелла, подумав о том, что Каспар Гудвуд сделал ради нее, с некоторым восхищением.

Два дня спустя приехал Ральф. Хотя Изабелла не сомневалась, что миссис Тачетт не стала терять времени и сразу сообщила сыну новость, молодой человек ничем не обнаруживал, что ему что-то известно. Неотложной темой, разумеется, было его здоровье; потом Изабелла расспрашивала его об острове Корфу. Девушка за это время как-то забыла о его болезни и была поражена внешним видом Ральфа. Несмотря на климат Корфу, молодой человек выглядел очень неважно. Изабель задумалась, действительно ли ему стало хуже или она просто отвыкла видеть рядом с собой тяжело больного человека. Ральф и так-то, когда здоровье его было в относительном порядке, не отличался особой привлекательностью, но сейчас ухудшение состояния отнюдь не смягчило природную странность его внешности. С лица молодого человека не сходила привычная ироническая улыбка; редкие бакенбарды обрамляли худые щеки, еще резче обозначился горбатый нос. Ральф еще больше похудел – высокий и худощавый, словно состоящий из одних углов, он двигался как-то неловко. Его коричневый бархатный пиджак казался вечным; он постоянно держал руки в карманах, волочил ноги и спотыкался – одним словом, стал совершенно немощен физически. Возможно, эта причудливая походка больше, чем что бы то ни было, подчеркивала насмешливый нрав больного, для которого даже собственная немощность являлась предметом для шуток. Возможно, эта немощность и являлась главной причиной того, что он несерьезно относился к жизни, где его собственное затянувшееся пребывание он сам воспринимал как неразрешимую загадку.

Изабелла постепенно прониклась нежностью к безобразной внешности кузена, к его нескладности – она поняла, что они и придавали ему очарование в ее глазах. Они поразили ее, сделали Ральфа еще более дорогим. Состояние его здоровья стало казаться ей не трагедией, а неким интеллектуальным преимуществом – оно освобождало его от всех профессиональных и общественных забот, оставляя ему лишь ни с чем не сравнимую возможность быть просто человеком. И личность, сформировавшаяся в результате этого, была восхитительна. Она, эта личность, вовсе не была болезненна – напротив, была легка, свежа, разумна. Вот такие впечатления о кузене сложились у Изабеллы, и она начинала жалеть его, только когда ей случалось поразмыслить о его судьбе. Но, поскольку она часто размышляла, она была склонна испытывать к Ральфу некоторое сочувствие, что она, в общем-то, остерегалась делать, поскольку боялась истощить запас столь ценного вещества, которое никому не стоит так дорого, как дающему. Сейчас, однако, не требовалось особой чувствительности, чтобы понять, что жизнь в Ральфе держалась едва-едва. Это был благородный, добрый, прекрасный человек, с умом блестящим, без тени педантизма – но он умирал. Изабелла отметила про себя, что для иных жизнь бывает тяжелой ношей, и испытала некоторое смущение при мысли о том, какой легкой она обещала сейчас стать для нее самой. Девушка была готова к тому, что Ральфу не понравится ее решение выйти замуж за Озмонда, но не намеревалась, несмотря на привязанность к кузену, позволить, чтобы это чему-нибудь помешало. Впрочем, она не собиралась негодовать, не встретив в нем сочувствия к ее предполагаемому шагу, – критическое отношение к ее желанию выйти замуж было вполне допустимым для родственника. Кузены всегда считают само собой разумеющимся ненавидеть мужей своих кузин – это традиция, классическая ситуация, как и та, что они считают само собой разумеющимся быть влюбленными в своих кузин. Ральф же был готов критиковать все на свете; и, хотя Изабелла с радостью бы вышла замуж за человека, который бы ему нравился, было бы абсурдно подстраиваться под его понятия. Да и каковыми были его понятия вообще? Он делал вид, что считал необходимым для нее согласиться на предложение лорда Уорбартона, но это только потому, что она его отвергла. Если бы она приняла его предложение, Ральф, определенно, повел бы себя по-другому, поскольку обладал духом противоречия. Можно критиковать любое замужество. Сама суть брака является предметом для критики. Как превосходно сама Изабелла, в случае если бы захотела заняться этим, могла раскритиковать собственное решение! Но у нее было много других занятий, и Ральфу предоставлялась возможность взять это на себя. Девушка приготовилась встретить его нападки терпеливо и с юмором.

Должно быть, Ральф догадался об этом, и тем более было странным, что он ничего не сказал. После трех дней молчания Изабелла начала терять терпение – даже если ему совсем не по душе объясняться с ней на эту тему, должен же он, в конце концов, хотя бы ради приличия сделать это? Мы знаем Ральфа гораздо лучше, чем его кузина, и потому можем легко предположить, что в течение первых часов после приезда в палаццо Кресчентини перечувствовал молодой человек. Мать буквально на пороге обрушила на сына эту великую новость, после которой на Ральфа повеяло холодом, да таким, что с ним ни в какое сравнение не шел прохладный поцелуй, которым мать его встретила. Ральф был потрясен, унижен; все его расчеты оказались неверными, а судьба кузины загублена. Он блуждал по дому, словно потерявший управление корабль, или сидел в саду в огромном кресле, вытянув свои длинные ноги, откинув голову и надвинув шляпу на самые глаза. Он ощущал, как у него леденеет сердце – хуже и представить себе ничего было нельзя. Что он мог сделать? Что сказать? Если Изабеллу не остановить, может быть, притвориться, что это ему по душе? Или попытаться уговорить ее? А есть ли уверенность, что эта попытка окажется успешной? Постараться убедить ее в том, что человек, искусному обольщению которого она поддалась, недостоин ее, стоило бы, если быть уверенным, что она послушает его. Иначе он просто проклянет себя. Ему одинаково трудно было и выказать свои чувства – и умолчать о них; невозможно было и примириться со всем этим, и противиться без надежды на успех.

Он знал – или, скорее, догадывался, – что новоявленная пара ежедневно освежает свои обоюдные клятвы. Озмонд сейчас редко появлялся в палаццо Кресчентини, но Изабелла встречалась с ним каждый день где-то еще, поскольку теперь, когда об их помолвке было объявлено, она имела полное право на это. Девушка наняла на месяц карету, чтобы не брать экипаж у тетушки, поскольку та не одобряла ее, и уезжала по утрам за город. В начале дня пригороды были пустынны, и наша молодая леди в сопровождении своего возлюбленного, который присоединялся к ней в самых тихих местах, прогуливалась в тени итальянских рощ и слушала соловьиные трели.

Глава 34

Однажды утром, вернувшись с прогулки за полчаса до завтрака, Изабелла вышла из кареты и вместо того, чтобы направиться вверх по огромной лестнице, пересекла двор, прошла под еще одной аркой и очутилась в саду. В этот час он был просто великолепен. Полуденный зной окутал его тишиной; теплые тени были неподвижны, и сквозь них стремились пробиться горячие лучи. Ральф сидел в полумраке у пьедестала статуи Терпсихоры – танцующей нимфы с тонкими пальцами и раздувающимися одеждами в стиле Бернини[64]64
  Бернини Джованни (1598–1680) – итальянский архитектор и скульптор.


[Закрыть]; поза его излучала такую расслабленность, что девушка сначала даже подумала, что он спал. Ее легкие шаги по траве его не потревожили, но, прежде чем повернуть назад, она остановилась и пристально посмотрела на него. В это мгновение он открыл глаза. Изабелла опустилась рядом с кузеном в такое же кресло. Хотя, досадуя на него, Изабелла обвиняла Ральфа в равнодушии, она не могла не видеть, что его что-то угнетает. Правда, девушка относила это частично к его ухудшающемуся состоянию здоровья, частично – к некоторым проведенным им сомнительным мероприятиям, касавшимся наследства, и, как сказала Изабелле отнюдь не одобрившая их миссис Тачетт, теперь они также встретили противодействие со стороны остальных акционеров банка. Миссис Тачетт считала, что молодой человек должен был отправиться в Англию вместо того, чтобы приезжать во Флоренцию. Он не был там уже несколько месяцев, и дела банка интересовали его не больше, чем события в Патагонии.

– Простите, что разбудила вас, – произнесла Изабелла. – Вы выглядите усталым.

– Так оно и есть. Но я не спал, а думал о вас.

– Именно это вас и утомило?

– Ну да! Как любые бесплодные усилия. Дорога длинная, и я никогда не доберусь до цели.

– Куда вы хотели бы добраться? – поинтересовалась Изабелла, закрывая зонтик.

– К пункту, где я мог бы сам понять, как отношусь к вашему замужеству.

– Стоит ли слишком много думать об этом? – беззаботно произнесла Изабелла.

– Вы хотите сказать, это не мое дело?

– До определенной степени – да.

– Вот эту степень мне и хотелось бы определить. Вы ведь имеете право обвинить меня в неучтивости? Ведь я еще не поздравил вас.

– Конечно, я это заметила и удивлена вашему молчанию.

– Тут множество веских причин. Сейчас я вам объясню, – проговорил Ральф.

Он снял шляпу, положил ее на землю, выпрямился и некоторое время молча смотрел на Изабеллу. Потом откинулся назад, прислонился головой к пьедесталу статуи и уронил руки на подлокотники. Было видно, что он испытывает неловкость и колеблется. Изабелла тоже молчала; когда кто-то рядом испытывал смущение, она обычно испытывала сочувствие, но сейчас она решила ни словом не помогать кузену.

– Я все еще не могу прийти в себя, – произнес он наконец. – Вот уж ни за что бы не поверил, что вы можете так легко пойматься на удочку.

– Не понимаю, почему вы говорите, будто меня «поймали».

– Потому что вы собираетесь войти в клетку.

– Раз мне это нравится, это не должно вас тревожить, – сказала Изабелла.

– Вот это меня и удивляет. Вот об этом-то я и думаю все время.

– Если думаете и вы, то можете себе представить, сколько думала я! Пока не убедилась, что мне нужно именно это.

– Вероятно, вы сильно изменились. Год назад вы ценили свою свободу выше всего прочего. Вы хотели одного – познавать окружающий мир.

– Я познала достаточно, – ответила Изабелла. – И уже не испытываю страстного желания продолжать.

– Я не ожидал этого. Я думал, что, бросив беглый взгляд, вы захотите ознакомиться с ним подробнее.

– Я поняла, что это невозможно. Каждый должен выбрать свой уголок земли и возделывать его.

– Я тоже так считаю. Но этот уголок нужно выбрать по возможности тщательнее. Всю зиму, читая ваши светлые письма, я и представить себе не мог, что вы уже выбирали! Вы не обмолвились об этом ни словом, и ваше молчание ослабило мое внимание.

– Так вы ожидали, что я стану писать вам о подобных вещах? Но, кроме всего прочего, откуда я могла знать, что случится? Все произошло позже. Но если бы ваше внимание не было усыплено, что бы вы сделали?

– Я бы сказал: «Подожди еще немного»[65]65
  Строка из детского стихотворения (автор – английский поэт Альфред Тенниссон). «Подожди еще немного, пока у тебя не окрепнут крылья» – слова, обращенные к птенчику, который собирается взлететь.


[Закрыть].

– Подождать чего?

– Чтобы все прояснилось, – сказал Ральф с глуповатой улыбкой, и его руки задвигались, ища привычный путь в карманы.

– И кто должен был прояснить все? Вы?

– Я мог бы послать вам по дружбе пару лучей.

Изабелла сняла перчатки и разгладила их на коленях.

Мягкость ее движений отнюдь не говорила о ее настрое – выражение лица девушки не было миролюбивым.

– Вы ходите вокруг да около, Ральф. Вы хотите сказать, что вам не нравится мистер Озмонд, и боитесь.

– Я боюсь вас, а не его. Если вы все-таки выйдете за него, говорить такие вещи неразумно.

– Если я выйду за него! Вы надеетесь разубедить меня?

– Вам, конечно, это кажется бессмысленным?

– Нет, – сказала Изабелла после короткого молчания, – это кажется мне трогательным.

– Это одно и то же. Я смешон, и вам меня жаль. Не так ли?

Изабелла снова разгладила свои перчатки.

– Я знаю, как вы ко мне привязаны, и не могу не учитывать этого.

– Ради бога, и не пытайтесь. Имейте это всегда в виду. Может быть, это заставит вас понять, как сильно я желаю вам добра.

– И как мало вы мне доверяете!

Наступило короткое молчание. Казалось, даже теплый полдень прислушивается к разговору.

– Вам я доверяю – но не ему, – произнес Ральф.

Изабелла подняла глаза и пристально взглянула на кузена.

– Вы произнесли это – ну, держитесь.

– Я надеюсь на вашу справедливость.

– Я очень справедлива, – сказала Изабелла. – Какое еще нужно доказательство, если я не сержусь на вас? Не знаю, что со мной, но я не сержусь. Я разозлилась, когда вы начали разговор, но злость быстро прошла. Возможно, я должна была рассердиться, но мистер Озмонд не одобрил бы этого. Он хочет, чтобы глаза мои были открыты, – поэтому он мне и нравится. Я знаю, личной заинтересованности в этом вопросе у вас нет. Я никогда не обнадеживала вас, поэтому вам нечего желать, чтобы я не выходила замуж. Вы даете очень хорошие советы, я не раз в этом убеждалась. Нет, я очень спокойна. И я знаю, что вы необыкновенно проницательны.

Изабелла продолжала хвастаться своим спокойствием, однако говорила с некоторым волнением. Она страстно стремилась быть справедливой, и это тронуло Ральфа. Ему хотелось прервать кузину, успокоить ее – в какой-то момент он был готов проявить непоследовательность и взять все свои слова обратно. Но Изабелла не предоставила ему такую возможность и продолжала играть свою, как ей казалось, «героическую роль», желая довести ее до конца.

– Как я понимаю, у вас есть на этот счет свои соображения. Мне бы хотелось выслушать их, я знаю, что все, что вы скажете, будет вполне бескорыстно. Однако я должна сказать вам, если вы намерены разубедить меня, – оставьте эту бессмысленную надежду. Слишком поздно. Как вы сами сказали, я «поймана». Разумеется, вам будет неприятно вспоминать наш разговор, но этим дело и ограничится. Я никогда не упрекну вас.

– В этом я и не сомневаюсь, – сказал Ральф. – Мне и в голову не могло прийти, что вы так можете выйти замуж.

– Да как?

– Мне трудно объяснить. Я вижу здесь очень мало позитивного – практически только негативное. Я не думал, что вы можете выйти замуж за такого человека, как мистер Озмонд.

– Что вы имеете против него? Вы же его едва знаете.

– Да, – согласился Ральф, – я его едва знаю, и у меня нет против него ничего. Но все равно я не могу избавиться от ощущения, что вы совершаете рискованный шаг.

– Замужество – всегда риск, и мистер Озмонд рискует так же, как и я.

– Это его дело! Если он боится, пусть он отступится от вас. Мне бы этого очень хотелось.

Изабелла откинулась на спинку кресла, сложив руки, и некоторое время смотрела на кузена.

– Боюсь, я вас не понимаю, – холодно произнесла она наконец. – Не понимаю, о чем вы говорите.

– Я думал, вы выберете в мужья более значительного человека.

Тон ее, как я уже сказал, был холоден – теперь же и краска плеснула ей в лицо.

– Более значительного для кого? Мне кажется достаточным, что муж значителен для своей жены!

Ральф тоже вспыхнул – его положение было неловким. Он попытался рассеять возникшую напряженность хотя бы тем, что переменил позу. Он выпрямился, затем подался вперед, уперся руками в колени. Он сидел, не поднимая глаз, с видом человека, погруженного в глубочайшие раздумья.

– Сейчас я вам скажу, что имею в виду, – произнес он.

Ральф был взволнован, и, поскольку уже начал этот разговор, хотел выговориться. Но ему хотелось оставаться предельно тактичным.

Изабелла несколько секунд подождала и потом заговорила свысока:

– Мистер Озмонд возьмет пальму первенства во всем, что заставляет нас ценить людей. Возможно, существуют более благородные натуры, но мне такой пока встретить не посчастливилось. Мистер Озмонд – лучший человек из всех, кого я знаю. И для меня он весьма значителен.

– Я рисовал себе ваше будущее совсем иначе, – произнес Ральф, оставив фразу кузины без ответа. – Я забавлялся, примеряя на вас ту или иную прекрасную судьбу. Она ни в коем случае не могла быть такой. Вы не могли пропасть ни за грош так легко и быстро.

– Пропасть ни за грош? Какие странные выражения вы применяете! Вот уж странное восприятие моего замужества!

– Это слово выражает мое представление о нем. Мне кажется, вы парили высоко в небе, в сияющей лазури, над головами людей. Вдруг кто-то подбросил вверх увядший бутон розы – снаряд, который никак не мог попасть в вас, – и он сбил вас. Мне больно от этого, – отважно заявил Ральф, – так, словно с небес упал я сам.

На лице его собеседницы отразились еще большая обида и озадаченность.

– Ничего не понимаю, – повторила Изабель. – Вы говорите, что забавлялись, представляя себе мое будущее. Я этого не понимаю. Не боитесь, что я подумаю, будто вы смеялись надо мной?

Ральф покачал головой.

– Я не боюсь; вы не можете усомниться в том, что я придумывал для вас самое блестящее будущее.

– Что вы имели в виду под парением в небесах? – спросила девушка. – Я никогда не была еще на такой высоте, как сейчас… Что может быть прекраснее для девушки, чем выйти замуж за человека, который ей нравится? – Бедная Изабелла перешла на нравоучительный тон.

– Именно эту вашу душевную склонность к этому человеку я и осмелюсь критиковать, моя милая Изабелла! Я бы сказал, что вам подошел бы человек более яркий, независимый, крупный. – Ральф поколебался несколько мгновений, затем все же добавил: – Я не могу преодолеть ощущение, что мистер Озмонд в какой-то мере… мелок.

Он произнес последние слова с дрожью в голосе, боясь, что Изабелла снова вспыхнет, но, к его удивлению, Изабелла промолчала; у нее был такой вид, словно она обдумывает что-то.

– Мелок? – повторила девушка.

– Думаю, он несколько ограничен, себялюбив. И воспринимает себя слишком серьезно.

– Мистер Озмонд очень уважает себя, и я не виню его за это, – сказала Изабель. – Это не худший путь к тому, чтобы уважать других.

На мгновение Ральф почти успокоился, поверив ее рассудительному тону.

– Да, но все относительно – надо чувствовать окружающий мир, соотносить себя с другими людьми. Не думаю, что мистер Озмонд на это способен.

– Меня интересует только то, как он чувствует меня. В этом он безупречен.

– Мистер Озмонд – воплощение вкуса, – продолжил Ральф, рассчитывая поточнее определить отрицательные черты Джилберта Озмонда, но не перегнуть палку и не подставить себя под удар. Ральфу хотелось описать его беспристрастно, с научной точки зрения. – Он судит и оценивает, одобряет и порицает только согласно своему вкусу.

– Очень хорошо, что у него столь безупречный вкус.

– Действительно безупречный, поскольку он помог ему выбрать вас в жены. Но как вы думаете, что произойдет, когда вам не удастся соответствовать этому тонкому вкусу хоть в самой малости?

– Надеюсь, это меня минует – я всегда смогу угодить своему мужу.

При этих словах губы Ральфа искривились.

– В вас говорит упрямство, это недостойно вас! – воскликнул он. – Вы хотите сказать, что вы предназначены для того, чтобы вас постоянно оценивали? Чтобы вечно быть настороже, охраняя чувствительность бездарного дилетанта!

Изабелла внезапно поднялась; Ральф сделал то же самое. Некоторое время они стояли, глядя друг на друга, словно молодой человек нанес кузине оскорбление.

– Вы заходите слишком далеко, – пробормотала Изабелла.

– Я сказал то, что думаю. Я сказал это, потому что люблю вас!

Изабелла побледнела. Неужели Ральф тоже входил в этот тягостный список? Как ей бы не хотелось этого!

– А, так вы тоже заинтересованное лицо! – разочарованно сказала она.

– Я люблю вас, но без тени надежды, – быстро проговорил Ральф, натянуто улыбнувшись и негодуя на себя, что сказал больше, чем намеревался.

Изабелла отошла от него и остановилась, вглядываясь в солнечное безмолвие сада, потом снова повернулась к молодому человеку.

– Боюсь, ваши слова продиктованы отчаянием. Я их не понимаю, но это не имеет значения. Я не спорю с вами – это невозможно. Я только старалась выслушать вас и очень благодарна вам за желание мне все объяснить, – сказала Изабелла ласково, словно гнев, заставивший ее несколько минут назад вскочить с кресла, уже прошел. – Очень любезно с вашей стороны попытаться предупредить меня, если вы на самом деле встревожены. Но я не обещаю вам обдумать ваши слова – я постараюсь забыть их как можно скорее. Вы тоже постарайтесь их забыть – вы выполнили свой долг, и ни один человек не мог бы сделать более. Не могу объяснить вам свои чувства – да и не стала бы делать этого, даже если бы могла. – Она сделала паузу и продолжила с непоследовательностью, которую Ральф заметил даже в состоянии такого волнения, потому что страстно хотел хоть немного ее поколебать: – Я не разделяю вашу точку зрения насчет мистера Озмонда, не могу судить о ней, потому что смотрю на этого человека совсем по-другому. Он не слишком значителен – да, он незначителен, но это человек, для которого общепринятая «значимость» совершенно безразлична. Если это вы имеете в виду, называя его «мелким», тогда он, к вашему удовольствию, действительно мелок. Но я считаю это большим достоинством – самым большим, которое я знаю. И я не намерена спорить с вами по поводу человека, за которого собираюсь замуж. Я нисколько не собираюсь защищать мистера Озмонда. Он не настолько слаб, чтобы нуждаться в моей защите. Даже вам должно казаться странным, что я говорю о нем так холодно, так спокойно, словно о постороннем. Я не стала бы говорить о нем ни с кем, кроме вас, и вам после ваших слов должна ответить раз и навсегда. Вы что же, предпочли бы, чтобы я вышла замуж по расчету, сделала партию, которая отвечала бы честолюбивым мечтам? У меня же только одна честолюбивая мечта – свободно подчиняться своим чувствам. Когда-то были и другие, но они исчезли. Не оттого ли вы против мистера Озмонда, что он небогат? Так именно поэтому он мне нравится. К счастью, у меня достаточно денег – и я никогда не испытывала такой благодарности за это, как теперь. Бывают моменты, когда мне хочется пойти и упасть на колени перед могилой вашего отца. Он сделал, возможно, даже более благородный поступок, чем предполагал, позволив мне таким образом выйти замуж за бедного человека, который переносит свое положение с таким достоинством, с таким равнодушием. Мистер Озмонд никогда не стремился карабкаться вверх по социальной лестнице, не боролся – ему в высшей степени безразличны земные блага. Если это и означает быть мелким, эгоистичным – очень хорошо. Эти слова меня не пугают – совершенно. Жаль только, что вы так ошиблись – другим бы это было простительно, но от вас я этого не ожидала. Ведь вы же можете понять человека, едва увидев его, можете по единому слову распознать прекрасный ум! Мистер Озмонд не совершает ошибок! Он все знает и понимает; это самая нежная, прекрасная, высокая душа. Вы просто заблуждаетесь насчет него – это прискорбно, но я ничем не могу помочь вам. Это касается вас, а не меня.

Изабелла сделала паузу, бросив на кузена взгляд, в котором виднелись чувства, противоречившие провозглашаемому ей спокойствию, – точнее, это была смесь чувств, в которой злость и боль, причиненные словами Ральфа, соседствовали с задетой гордостью. Хотя девушка замолчала, Ральф ничего не сказал, поскольку видел, что кузина еще не высказалась до конца. Внешне она казалась спокойной, но внутри явно вся пылала гневом.

– А каким бы вы хотели видеть моего мужа? – спросила Изабелла. – Вы говорили о парении в небесах – но ведь любое замужество опускает на землю. У каждого есть человеческие чувства и желания, у каждого в груди есть сердце, и каждый должен найти свою половину. Ваша матушка никогда не простит мне того, что я отвергла лорда Уорбартона, и сейчас в ужасе от того, что я готова довольствоваться человеком, у которого нет ни владений, ни титулов, ни званий, ни положения в обществе, – ни одного из этих блистательных преимуществ. Но именно отсутствие всего этого и нравится мне. Мистер Озмонд не денежный мешок – он просто человек!