Текст книги "Портрет леди"

Ральф слушал с большим вниманием, словно все слова кузины заслуживали серьезного обдумывания. Но на самом деле молодой человек только наполовину прислушивался к ней, а в остальном просто пытался превозмочь тяжесть впечатления от ее речи. Она верила, хотя была не права; она была введена в заблуждение, но не собиралась этого признавать. Как это в ее духе – выдумать какую-то теорию по поводу мистера Озмонда и любить его не за достоинства, которыми он обладал, а за недостатки, замаскированные под добродетели! Она любила его не за его собственность, а за бедность, преподнесенную, как достоинство. Ральф помнил то, что сказал своему отцу о желании дать кузине возможность исполнить все, что подскажет ей ее воображение. Он так и поступил, и девушка воспользовалась этим в полной мере. Бедняга Ральф был совершенно подавлен и посрамлен. Изабелла произнесла последние слова с упрямой торжественностью, которая фактически завершила беседу, – после этого она повернулась и направилась к дому. Ральф пошел вслед за ней, и они вместе пересекли двор и направились к лестнице. Здесь Ральф остановился, и Изабелла повернулась к нему. Ее лицо, вопреки всему, было озарено благодарностью. Его возражения заставили ее еще яснее осознать причины своего решения.

– Вы не подниметесь к завтраку? – спросила девушка.

– Нет, не хочу. Я не голоден.

– Вы должны есть, – сказала Изабелла, – а не питаться одним воздухом.

– О, это прекрасно. Я сейчас вернусь в сад и вдохну его как следует. Я пошел за вами, чтобы сказать вам еще вот что. В прошлом году я сказал вам, что, если вы попадете в беду, я буду чувствовать себя ужасно. Именно так я сейчас себя и чувствую.

– Вы считаете, что я в беде?

– Человек попадает в беду, когда совершает ошибку.

– Что ж, – сказала Изабелла. – Я никогда не буду вам жаловаться!

И она направилась вверх по лестнице.

Ральф остался внизу и стоял, засунув руки в карманы, провожая ее взглядом. Затем холод, притаившийся во дворе, обнесенном высокими стенами, заставил его поежиться и вздрогнуть – и он вернулся в сад, чтобы позавтракать флорентийским солнцем.

Глава 35

Во время ее утренних прогулок с возлюбленным Изабелла не стала говорить ему, что его недолюбливают в палаццо Кресчентини. Сдержанные возражения против ее замужества со стороны тети и кузена не произвели на девушку особенного впечатления – она была уверена, что суть заключалась в одном: им просто не нравился мистер Озмонд. Эта антипатия не встревожила Изабеллу, а даже подстегнула: с ее помощью подтверждался тот факт, что решение было принято ею самой. Некоторые совершают поступки, чтобы доставить удовольствие другим, а некоторые – только ради своего удовольствия, и Изабелла намеревалась следовать именно второму примеру. Удовольствие Изабеллы подкреплялось восхитительным поведением ее избранника. В эти незабвенные дни, предшествовавшие исполнению его надежд, Джилберт Озмонд был влюблен и меньше всего заслуживал резких критических замечаний, которые обрушил на него Ральф Тачетт. Главное впечатление, возникшее у Изабеллы после этой критики, заключалась в том, что страстная любовь обрекает человека на то, что он остается один на один с любимым. Девушка чувствовала, что она словно высокой стеной была отгорожена ото всех, кого она близко знала: от своих сестер, которые в своих письмах выразили огромную надежду, что она будет счастлива, и легкое удивление, что Изабелла не выбрала в супруги героя с более солидной репутацией; от Генриетты, которая наверняка должна была попозже со своей критикой выйти на сцену; от лорда Уорбартона, который, конечно же, рано или поздно утешится; от Каспара Гудвуда, который, может быть, так и останется безутешен; от тети с ее мелочными презренными идеями насчет замужества; от Ральфа, чьи разговоры о ее возможном блестящем будущем являлись не чем иным, как прикрытием его разочарования. Возможно, молодой человек вовсе и не хотел жениться на кузине – просто возможность следить за приключениями одинокой женщины могла бы развлечь его. Разочарованием и были продиктованы его злые слова о том, кого Изабелла предпочла ему. Девушка убедила себя в том, что Ральф просто злился на нее; это было легко, поскольку, как я сказал, она мало думала о ком-то кроме Джилберта Озмонда и со смирением восприняла необходимость разорвать в связи с этим свои старые связи. Изабелла упивалась сладостью этого предпочтения, которое заставляло ее чувствовать исключительность своего положения. У счастья есть и трагическая сторона – когда человек защищает свои права, он неотвратимо ущемляет права кого-то другого.

Джилберт Озмонд вел себя очень сдержанно – от того яркого пламени успеха, которое, очевидно, полыхало в нем, исходило на удивление мало дыма. Удовлетворенность никогда не принимала в нем вульгарной формы; волнение у этого при любых обстоятельствах прекрасно владевшего собой человека было, по существу, торжеством самообладания. Такая ситуация, однако, делала его совершенно восхитительным возлюбленным. Он никогда не забывался и потому постоянно оставался любезным и нежным, сохраняя на лице выражение преданности. Озмонд был абсолютно счастлив – мадам Мерль сделала ему неоценимый подарок. Что могло быть прекраснее, чем находиться рядом с чудесным высокой души существом? Ибо в этом случае он мог наслаждаться чудесной мягкостью своей избранницы, тогда как все высокие ее порывы были бы оценены окружающим обществом, готовым преклоняться перед проявлением превосходства. Когда твоя спутница обладает быстрым, живым умом, который все схватывает на лету, какого еще великого дара остается желать? Мистеру Озмонду было мало видеть свою мысль репродуцированной в буквальном смысле слова – при этом она теряла свое очарование и звучала плоско и неприятно. Он предпочитал, чтобы в чьем-то переложении его мысль становилась ярче, отражаясь от блестящей поверхности его собственного ума. Его эгоизм состоял не в том, чтобы иметь тупую жену и выделяться на ее фоне, – ум его избранницы должен быть не глиняным, а серебряным блюдом, куда он мог поместить спелые плоды своих мыслей, а это блюдо должно было подчеркнуть их красоту. Так что беседа с ней могла всегда быть чем-то вроде изысканного десерта. Озмонд нашел этот блеск серебра в Изабелле – стоило тихонько постучать костяшкой пальца по ее воображению, и раздавался мелодичный звон. Он прекрасно знал, хотя ему никто и не говорил об этом, что его союз с Изабеллой вызовет недовольство ее родственников; но он всегда обращался с ней, как с абсолютно независимым человеком, и поэтому ему не требовалось выражать сожаления по поводу отношения ее семейства к их браку. Тем не менее как-то утром он позволил себе сделать короткое замечание:

– Вашему семейству не нравится, что в имущественном отношении мы неравны. Они считают, что я люблю ваши деньги.

– Вы говорите о тете и о кузене? – спросила Изабелла. – Откуда вы знаете, что они думают?

– Вы ни разу не сказали, что они довольны, и, когда я недавно написал миссис Тачетт, она мне не ответила. Если бы ваши родственники обрадовались, они бы как-то это да показали, и факт моей бедности и вашего богатства – наиболее очевидное объяснение их поведению. Конечно, когда человек без состояния женится на богатой девушке, ему следует ожидать, что ему поставят это в вину. Но меня это не тревожит. Меня заботит только одно – ваше счастье. Мне все равно, что думают другие. Мне всегда это было безразлично, и почему я должен начинать волноваться сейчас, когда так вознагражден? Не стану делать вид, будто мне жаль, что вы богаты. Я рад этому. Я восхищаюсь всем, что связано с вами, – деньги это или добродетель. Однако мне кажется, я прекрасно доказал, что могу обходиться без больших средств. За всю свою жизнь я ни разу, в отличие от остальных людей, не стремился заработать ни пенни и потому должен вызывать наименьшие подозрения. Но если вашим родным угодно подозревать меня – пусть. В общем-то, это вполне понятно. Со временем они лучше узнают меня – как и вы. А я, вместо того, чтобы волноваться, буду просто благодарен судьбе за жизнь и любовь.

– Любовь к вам сделала меня лучше, мудрее, спокойнее и веселее, – сказал он в другой раз. – Я привык желать много вещей и сердиться, что их у меня нет. Рассуждая отвлеченно, как я вам уже сказал, я был удовлетворен, льстил себе надеждой, что смог обуздать свои желания. Но временами я приходил в раздражение, у меня были неприятные приступы голода, неутоленности. Теперь же я действительно всем доволен, поскольку даже не могу придумать, чего бы мне хотелось еще пожелать. Так бывает, когда кто-то пытается читать книгу в сумерках, и вдруг зажигается свет. Я проглядел все глаза, изучая книгу жизни, и не нашел никакой компенсации за свои страдания; но теперь я читаю ее так, как следует, и вижу, что она восхитительна. Моя дорогая, я даже не могу выразить, какая, мне кажется, жизнь ожидает нас, какие впереди у нас долгие солнечные дни. Послеполуденная пора итальянского дня, когда все пронизано золотым светом и начали удлиняться тени, когда в воздухе, освещении, ландшафте разлита удивительная нежность, – эту пору я любил всегда, а теперь ее любите и вы. Не понимаю, почему у нас не должно все получиться. У нас есть все, чего душа может пожелать, – а теперь еще мы обрели друг друга. Мы обладаем способностью восхищаться прекрасным, и у нас есть твердые убеждения. Мы не глупы, у нас у обоих легкий характер, мы не подвержены каким-то глупым предрассудкам. Вы свежи – а я умудрен некоторым опытом. Моя дочурка будет развлекать нас; мы постараемся, чтобы она чувствовала себя в семейном кругу. Все, что нас ожидает, такое же светлое и теплое, как краски Италии.

Изабелла и Озмонд без конца строили планы, оставляя за собой право на свободу действий. Естественно, они оставались жить в Италии. Здесь произошла их встреча, здесь они впервые узнали друг друга, здесь они и собирались познать семейное счастье. Озмонд был предан Италии, как своему закадычному другу, Изабелла же наслаждалась вновь приобретенным знакомством, которое сулило ей массу приятных минут. Тяга к освоению беспредельных просторов сменилась в ней сознанием, что жизнь пуста, если в ней нет цели, нет обязанностей, наличие которых направляло бы ее силы в нужное русло. Девушка сказала Ральфу, что два года изучала жизнь и ей уже наскучило наблюдать жизнь вместо того, чтобы жить. Что сталось с ее пылкими порывами, теориями, стремлением к независимости и непоколебимым убеждением, что выходить замуж не стоит? Все это было поглощено одним примитивным чувством – чувством, которое отвечало на все вопросы, удовлетворяло все желания, решало все проблемы. Оно упрощало будущее одним махом. Оно сошло сверху, как свет звезд, и не требовало объяснений. Достаточно было того, что он принадлежит ей, что она любит его и может быть ему полезна. Она выходила за него с чувством особой гордости: она не только брала, а и отдавала.

Мистер Озмонд два или три раза привозил с собой на прогулку Пэнси. Девочка немного подросла за год, но почти не повзрослела. Ее отец, видимо, считал, что она навсегда останется ребенком – он водил пятнадцатилетнюю дочь за руку и отсылал ее погулять, пока они поговорят с милой леди. На Пэнси было короткое платьице и длинный плащ, и всегда казалось, что ее шляпа слишком велика. Она быстрыми мелкими шажками уходила в дальний конец аллеи и возвращалась, глядя на наших собеседников с улыбкой, словно ожидая, чтобы ее похвалили. Изабелла охотно хвалила ее и была нежна с ней – она чувствовала, что девочка очень в этом нуждалась. Изабелла с интересом следила за Пэнси, готовясь к ответственности, которую уже готова была на себя возложить. Озмонд так привык обращаться с девочкой, как с ребенком, что до сих пор еще не удосужился объяснить свои новые отношения с элегантной мисс Арчер.

– Она не знает, – сказал он Изабелле. – И даже ни о чем не подозревает. Пэнси считает вполне естественным, что мы с вами прогуливаемся вместе, просто как добрые друзья. Ее наивность так очаровательна! Мне хочется видеть ее именно такой. Теперь уж мне не придется думать о том, что я неудачник, наоборот, я добился двойного успеха – женюсь на женщине, которую боготворю, и вырастил дочь в старомодных традициях – так, как и хотел…

Мистер Озмонд чтил старомодные традиции во всем. Изабелла видела в этом совершенство его характера.

– Мне кажется, вы не узнаете, добились ли успеха, пока не известите ее, – ответила Изабелла. – Еще неизвестно, как Пэнси воспримет новость. Вдруг она ужаснется или начнет ревновать.

– Я не боюсь этого. Пэнси очень любит вас. Мне хотелось бы оставить ее в неведении еще немного. Интересно, придет ли ей в голову мысль о том, что мы должны обручиться.

Такое эстетическое понимание наивности Пэнси поразило Изабеллу – она была больше обеспокоена нравственной стороной. Однако она испытала удовольствие, когда Озмонд несколько дней спустя сказал ей, что сообщил новость дочери и та радостно воскликнула, не удивившись и не встревожившись.

– Возможно, она догадывалась, – предположила Изабелла.

– Не говорите так. Мне это было бы неприятно. Я считал, что это будет для нее некоторым потрясением, но то, как она восприняла новость, доказывает совершенство ее манер. Это именно то, что мне и хотелось видеть в ней. Завтра Пэнси принесет вам поздравления лично.

Встреча состоялась на следующий день у графини Джемини, куда Озмонд привез дочь. Он знал, что Изабелла собиралась с ответным визитом к графине, которая, проведав, что они скоро станут родственниками, заезжала в палаццо Кресчентини, но не застала там девушку. После того как Изабеллу провели в ее гостиную, вошла Пэнси со словами, что ее тетя сейчас выйдет. Девочка должна была провести весь день с графиней, которая решила, что племянница уже достигла возраста, когда нужно было начинать учиться поведению в обществе. Изабелла считала, что девочка сама бы могла давать тетушке уроки хороших манер, и ничто не могло укрепить это убеждение больше, чем то, как Пэнси вела себя, пока они вместе ждали графиню. Решение Озмонда отправить дочь обратно в монастырь, принятое год назад, чтобы закончить ее образование, оказалось правильным, и мадам Катрин, очевидно, осуществила свою задачу подготовить Пэнси к светской жизни.

– Папа сказал, что вы любезно согласились выйти за него замуж, – сказала прилежная ученица этой достойной женщины, – это чудесно. Думаю, вы очень подходите папе.

– А тебе?

– Мне – просто необыкновенно! Но я имею в виду, что вы с папой очень подходите друг другу. Вы оба такие спокойные, такие серьезные. Вы, конечно, не такая спокойная, как он или мадам Мерль; но вы спокойнее, чем многие другие. Папе не следовало бы иметь такую жену, как, например, моя тетя. Она вечно суетится, а сегодня особенно. Вы увидите, когда она придет. В монастыре нам говорили, что нехорошо обсуждать взрослых, но я не вижу никакого греха в том, чтобы похвалить их. Вы будете прекрасной парой для папы.

– Для тебя тоже, я надеюсь, – улыбнулась Изабелла.

– Я специально сначала сказала о нем. Свое мнение о вас мне уже приходилось высказывать. Вы понравились мне с самого начала. Я так восхищаюсь вами, что считаю большим счастьем постоянное общение с вами. Вы будете для меня примером – я постараюсь подражать вам, хотя не думаю, что у меня получится. Я очень рада за папу. Ему мало одной меня. Не знаю, кто это мог бы быть, кроме вас. Вы станете моей мачехой, но мы не будем использовать это слово – оно ужасно грубое, а вы никогда не будете грубой. Вы совсем не похожи на мачеху. Так что я не боюсь.

– Моя милая маленькая Пэнси, – мягко проговорила Изабелла, – я буду тебе добрым другом.

– Ну вот, очень хорошо. Я и говорю, что мне нечего бояться, – весело заявила девочка.

Ее описание тети соответствовало истине: еще никогда Изабелла не видела графиню Джемини в состоянии такого беспокойства. Она взволнованно впорхнула в комнату и быстро клюнула Изабеллу сначала в губы, а затем по очереди в каждую щеку. Графиня пригласила гостью присесть и, поглядывая на нее, слегка наклоняя голову то вправо, то влево, разразилась сотней замечаний, из которой я привожу читателю лишь некоторые.

– Если вы ждете поздравлений, то заранее должна попросить меня извинить. Думаю, вам все равно, поздравлю я вас или нет, – мне кажется, вы ведь такая гордячка. Но я не люблю лицемерить и никогда не говорю неправду, если она не сулит никакой выгоды. Но я не знаю, чего бы я могла добиться от вас, – особенно если учесть, что вы, пожалуй, и не поверите в мою искренность. Я не люблю высоких фраз и не произнесла ни одной за всю свою жизнь. Мои выдумки всегда несовершенны. Со своей стороны, я рада, что вы собираетесь выйти за Озмонда, но не стану притворяться, будто рада за вас. Вы замечательная девушка и знаете, что люди вас так называют. Вы богатая наследница, очень симпатичная, умная и при этом еще оригинальная – очень приятно принять вас в семью. Вы знаете, наша семья неплохая. Озмонд, наверное, рассказывал вам. Наша мать была замечательной особой – ее называли американской Коринной. Правда, мы ужасно опустились, но, возможно, с вашей помощью мы снова поднимемся. Я очень доверяю вам – так много вещей, о которых мне хочется поболтать с вами. Я нарочно никогда не поздравляю девушек с замужеством – мне кажется, это худшее, что может сделать молодая особа. Полагаю, Пэнси не следует слушать все это, но она для этого и приехала ко мне – усвоить принятый в обществе тон. Будет не вредно, если она узнает, что замужество вовсе не такая уж благодатная вещь. Когда мне впервые пришла в голову мысль, что мой брат имеет на вас виды, я хотела написать вам и настоятельно порекомендовать не поддаваться ему. Потом я решила, что это будет предательством, а предательство я ненавижу. Кроме того, как я уже сказала, вы мне очень нравитесь. А я страшная эгоистка. Кстати, думаю, вы не станете уважать меня, и вряд ли мы будем с вами откровенны. Мне бы хотелось этого, но вы не захотите. Но когда-нибудь мы с вами станем большими друзьями, чем вы можете сейчас предположить. Мой муж приедет поздравить вас, хотя, как вы, наверное, слышали, он в не очень хороших отношениях с Озмондом. Мой муж любит знакомиться с хорошенькими женщинами, но вас я не боюсь. Прежде всего, мне совершенно наплевать на то, что он делает; и потом, он вас не заинтересует – вы сразу поймете, что он за фрукт. Когда-нибудь я расскажу вам о нем подробнее. Как вы думаете, может, моей племяннице лучше выйти из комнаты? Пэнси, пойди поиграй немного в моем будуаре.

– Позвольте ей, пожалуйста, остаться, – сказала Изабелла. – Мне бы не хотелось слушать ничего такого, о чем не стоит знать Пэнси!

Глава 36

Однажды вечером осенью 1876 года молодой человек приятной наружности позвонил в маленькую квартирку на втором этаже старинного римского дома. Когда ему открыли, он спросил мадам Мерль. Служанка, простая, опрятная женщина с лицом француженки и манерами камеристки, проводила его в узкую гостиную и попросила назвать свое имя.

– Мистер Эдвард Розье, – сказал молодой человек, сел и стал дожидаться хозяйку.

Читатель, возможно, не забыл, что мистер Розье был звездой американской колонии в Париже, и, возможно, помнит также, что он иногда исчезал с парижского небосклона. Молодой человек провел несколько зим частично в По и, так как имел обыкновение следовать раз и навсегда заведенному порядку, скорее всего, так бы и продолжал еще много лет посещать этот очаровательный курорт. Однако летом 1876 года случай заставил его изменить течение не только мыслей, но и передвижений. Эдвард провел месяц в Верхнем Энгандине и встретил в Сент-Морице прекрасную юную особу. Она привела его в настоящее восхищение – это был настоящий ангел домашнего очага, которого он давно искал. Мистер Розье никогда не вел себя опрометчиво и держал свою страсть в тайне. Но когда молодые люди расстались – девушка вернулась в Италию, а ее поклонник отправился в Женеву, где, как заранее было условлено, он собирался навестить друзей, – Эдвард вдруг почувствовал, что он будет очень несчастлив, если не увидит ее снова. Самым простым решением было поехать осенью в Рим, где проживала со своей семьей мисс Озмонд. Мистер Розье пустился в путь и приехал туда первого ноября. Поездка была приятной, хотя и потребовала от молодого человека нечто вроде героизма. Он опасался лихорадки, ведь ноябрь никак нельзя было считать благоприятным сезоном для пребывания в Риме. Фортуна, однако, благоволит отважным, и мистер Розье, принимая по три таблетки хинина ежедневно, к концу месяца не имел причин корить себя за безрассудство. Молодой человек провел это время весьма плодотворно: он выяснил, что мисс Пэнси Озмонд нисколько не потеряла своей прелести. Она была восхитительно утонченной; она была совершенством. Эдвард не переставая думал о ней. Она напоминала ему пастушку дрезденского фарфора. Мисс Озмонд действительно находилась в цветении своей юности; в ее манерах было что-то от рококо, и Розье, особенно уважавший этот стиль, не мог не оценить этого. То, что молодой человек предпочитал творения этой легкомысленной эпохи всем прочим, подтвердило внимание, с которым он стал рассматривать гостиную мадам Мерль – хотя гостиная была обставлена образцами буквально всех стилей, но доминировали вещи двух последних столетий. Эдвард сразу же вставил в глаз монокль и огляделся по сторонам.

– Боже милостивый! Да у нее замечательные вещи! – пробормотал он.

Небольшая комната была плотно заставлена мебелью; в глаза прежде всего бросались выцветшие шелка и маленькие статуэтки, которым, если задеть хотя бы одну, грозило всем полететь на пол. Мистер Розье поднялся и стал осторожно прохаживаться, наклоняясь то над столиками, заставленными безделушками, то над расшитыми княжескими гербами роскошными диванными подушками. Когда мадам Мерль вошла, она обнаружила гостя стоящим перед камином и почти уткнувшимся носом в прекрасную кружевную оборку салфетки, украшавшей мраморную полку. Аккуратно приподняв ее кончиками пальцев, молодой человек словно принюхивался.

– Это старинное венецианское кружево, – произнесла мадам Мерль, – и неплохое.

– Оно слишком прекрасно, чтобы украшать камин. Вы сами должны носить его.

– Мне говорили, что у вас в Париже есть лучшее кружево, и лежит там же.

– Но я же не могу носить его, – с улыбкой ответил мистер Розье.

– Почему бы и нет! А у меня, кстати, есть еще более красивые образцы.

Эдвард снова обвел комнату восхищенным взглядом.

– У вас превосходные вещи.

– Я ненавижу их.

– Хотите от них избавиться? – быстро спросил гость.

– Нет. Приятно, когда под рукой есть что-нибудь, что можно ненавидеть, – это дает выход дурным чувствам.

– А я обожаю свои вещи, – сказал Розье, снова усаживаясь в кресло. – Но я пришел поговорить не о вещах – ваших или своих. – Он сделал паузу и продолжил более мягко: – Мисс Озмонд интересует меня больше всех европейских безделушек!

Мадам Мерль широко открыла глаза.

– Вы пришли, чтобы сообщить мне это?

– Я пришел к вам за советом.

Она взглянула на него слегка нахмурившись и потирая подбородок.

– Влюбленный мужчина, знаете ли, в советах не нуждается.

– Почему нет – если он в затруднительном положении? Я был влюблен раньше и знаю. Но такого со мной еще никогда не было – никогда! Мне бы очень хотелось знать, что вы думаете о моих шансах? Боюсь, мистер Озмонд не считает меня очень ценным приобретением.

– Вы хотите, чтобы я вам посодействовала? – спросила мадам Мерль, сложив свои прекрасные руки и чуть вздернув левый уголок рта.

– Если бы вы могли замолвить за меня словечко, я был бы вам невероятно обязан. Мне нет смысла напрасно тревожить мисс Озмонд, пока у меня нет веской причины надеяться на согласие ее отца.

– Вы очень рассудительны, и это говорит в вашу пользу. И что – в глубине души вы полагаете, что я считаю вас выгодным женихом?

– Вы всегда были столь добры ко мне, – сказал молодой человек. – Вот почему я пришел к вам.

– Я всегда очень любезна с людьми, у которых много хороших безделушек. Но не стоит говорить о том, что они могут получить за них.

Теперь изгиб левого уголка рта мадам Мерль превратился в нечто похожее на улыбку.

Эдвард Розье вспыхнул. Правильные черты его лица исказило разочарование.

– О, а я-то думал, что нравлюсь вам сам по себе!

– Конечно, нравитесь, но давайте не будем вдаваться в подробности. Прошу простить меня, если мои слова звучат несколько высокомерно, я думаю, вы прекрасный маленький джентльмен. Однако вынуждена сообщить вам – не я решаю судьбу Пэнси Озмонд.

– Я и не предполагал этого. Но мне казалось, вы близки с ее семьей и можете на них повлиять.

Мадам Мерль несколько мгновений молчала.

– Кого вы называете ее семьей?

– Отца и… как это сказать по-английски? Мачеху.

– Да, мистер Озмонд ее отец, но его жену вряд ли можно назвать членом семьи Пэнси. Во всяком случае, замужество девочки вряд ли ее касается.

– Очень жаль, – вздохнул молодой человек. – Я думаю, миссис Озмонд отнеслась бы ко мне благосклонно.

– Вполне вероятно… если ее муж отнесется к вам иначе.

Эдвард Розье поднял брови.

– Они что – ни в чем не сходятся?

– Ни в чем. Они очень разные.

– Очень жаль, – произнес Розье. – Но это не мое дело. Миссис Озмонд очень нежна с Пэнси.

– Да, она добра к Пэнси.

– И Пэнси очень привязана к ней. Она рассказывала мне, что любит миссис Озмонд, как родную мать.

– Должно быть, вы вели довольно откровенные беседы с бедным ребенком, – заметила мадам Мерль. – Вы сказали ей о своих чувствах?

– Никогда! – воскликнул Розье, воздевая к небу руку, плотно обтянутую перчаткой. – Никогда, пока не получу согласие ее родителей.

– Вы всегда так примерно ведете себя? У вас превосходные принципы. Ваше поведение заслуживает уважения.

– Похоже, вы смеетесь надо мной, – пробормотал бедный Розье, откинувшись на спинку кресла и потирая свои маленькие усики. – Я не ожидал этого от вас, мадам Мерль.

Мадам Мерль покачала головой с видом человека, который хорошо знает, о чем говорит.

– Вы ко мне несправедливы. По-моему, ваше поведение свидетельствует о прекрасном вкусе. Да, именно так я и считаю.

– Зачем же мне зря волновать ее? Я ее слишком люблю, – произнес Нед Розье.

– Все же я рада, что вы поделились со мной своими мыслями, – продолжила мадам Мерль. – Предоставьте пока дело мне. Полагаю, я смогу вам помочь.

– Я же знал, что вы именно та, к кому нужно обращаться! – воскликнул молодой человек с сияющим лицом.

– Вы поступили очень разумно, – значительно более прохладным тоном ответила мадам Мерль. Когда я говорю, что, может быть, смогу вам помочь, я имела в виду – только при условии, что дело того заслуживает. Давайте обсудим, так ли это.

– Я человек весьма достойный, – серьезно произнес Розье. – Не скажу, что у меня нет недостатков, но пороков у меня нет.

– Это то, чего у вас нет. А что у вас есть, кроме испанских кружев и дрезденских чашек?

– У меня есть неплохое состояние – около сорока тысяч франков в год. С моим умением распорядиться деньгами мы прекрасно сможем жить на проценты.

– Не прекрасно. Сносно, пожалуй. Хотя и это зависит от того, где вы собираетесь жить.

– В Париже. Я хотел бы жить в Париже.

Мадам Мерль снова вздернула уголок рта.

– Вряд ли на эти деньги в Париже можно жить роскошно. Вам придется пустить в ход свои фарфоровые чашки, а они легко бьются.

– К чему нам роскошь? Если мисс Озмонд окружить прекрасными вещами, этого будет достаточно. Когда девушка так прекрасна, как она, ей можно позволить себе одеваться просто. Она никогда не должна ничего носить, кроме белых муслиновых платьев, – мечтательно проговорил Розье.

– Девушка будет вам очень признательна за такую теорию.

– Она понравится ей, уверяю вас, я не сомневаюсь в этом. Мисс Озмонд все понимает. За это я ее и люблю.

– Она очень милая девушка и очень изящная. Но ее отец, насколько я знаю, не может дать за ней ничего.

Розье мгновение колебался.

– А я ни на что и не претендую. Но, позвольте заметить, – джентльмен живет как богатый человек.

– Деньги принадлежат его жене. Она принесла ему состояние.

– Миссис Озмонд очень заботится о падчерице. Вероятно, она сможет отписать ей что-нибудь.

– А для страстного влюбленного вы довольно практичны! – со смехом воскликнула мадам Мерль.

– Я питаю почтение к приданому. Могу обойтись и без него, но питаю почтение.

– Миссис Озмонд, – продолжала мадам Мерль, – вероятно, предпочтет придержать деньги для собственных детей.

– Собственных? Но у нее же никого нет.

– Она еще может родить. У нее был мальчик, который умер шестимесячным два года назад. Но могут родиться другие дети.

– Я от всей души желаю ей этого. Она блестящая женщина.

Мадам Мерль мгновение молчала.

– Ах, о ней многое можно сказать. Да, блестящая, если вам нравится такое определение! Но возвратимся к вам – строго говоря, вы не являетесь выгодной партией. Отсутствие недостатков вряд ли может являться источником дохода.

– Извините, но я думаю, что такое может быть, – произнес Розье с улыбкой.

– Вы будете трогательной парой, живущей на доходы от вашей невинности!

– Мне кажется, вы меня недооцениваете.

– Вы не так уж невинны? Ну а если серьезно, – сменила тон мадам Мерль, – конечно, сорок тысяч франков в год и приятный характер – сочетание, о котором стоит задуматься. Не скажу, что за вас нужно хвататься, но бывают предложения и похуже. Однако мистер Озмонд, что вполне вероятно, будет уверен, что сможет найти для дочери более выгодного жениха.

– И, допустим, найдет… Но как же его дочь? Что может быть лучше для нее, чем выйти за человека, которого она любит? А ведь это так, – разгорячась, закончил Розье.

– Да, я знаю.

– О, – воскликнул молодой человек, – я же говорил, что вы именно тот человек, к которому нужно было идти.

– Но я не знаю, откуда такая уверенность у вас, если вы ее не спрашивали, – продолжала мадам Мерль.

– В таких случаях не требуется спрашивать и говорить. Как вы выразились, мы невинная пара. А откуда знаете вы?

– Зато я отнюдь не невинная. Конечно, с помощью своей искушенности. Так договорились: оставьте это дело мне. Я для вас все узнаю.

Розье поднялся и остановился, поглаживая шляпу.

– Вы говорите так безучастно. Не просто узнайте – пожалуйста, помогите!

– Сделаю все, что в моих силах. Постараюсь представить ваши достоинства в выгодном свете.

– Буду бесконечно вам благодарен. А тем временем попытаю счастья у миссис Озмонд.

– Ни в коем случае! – Мадам Мерль встала. – Не вмешивайте ее, иначе вы все испортите!

Розье, разглядывая дно своей шляпы, задумался, была ли хозяйка дома действительно именно тем человеком, к которому следовало прийти.