Текст книги "Портрет леди"

– Боюсь, я вас не понимаю. Я старый друг миссис Озмонд. Думаю, она не откажет мне в сочувствии.

– Оставайтесь ее старым другом сколько вам угодно. Чем больше у нее старых друзей, тем лучше, поскольку у нее не очень хорошо налаживаются отношения с новыми. Но не пытайтесь привлечь ее на свою сторону. Ее муж может иметь иную точку зрения. Как человек, желающий ей добра, я прошу вас не увеличивать количество разногласий между ними.

На лице бедного Розье появилась тревога. Получить руку Пэнси Озмонд оказалось делом гораздо более трудным, чем совершить сложные переезды. Но чувство здравого смысла, которое молодой человек скрывал под расслабленной внешностью, дало о себе знать.

– Не понимаю, почему я должен так заботиться о мистере Озмонде! – воскликнул он.

– Вы должны заботиться о миссис Озмонд. Вы назвали себя ее старым другом. Зачем же причинять ей страдания?

– Ни за что на свете!

– Тогда будьте осторожны и не предпринимайте никаких действий, пока я не прощупаю почву.

– Ничего не предпринимать, мадам Мерль? Помните, что я влюблен!

– Ничего, не сгорите. Зачем вы пришли ко мне, если не намерены меня слушаться?

– Вы очень любезны. Я буду вас слушаться, – пообещал молодой человек, подошел к двери и добавил тихим голосом: – Но, боюсь, с мистером Озмондом будет трудно.

Мадам Мерль рассмеялась.

– Это я уже слышала много раз. Но и с его женой тоже нелегко.

– О, она блестящая женщина! – повторил Нед Розье и вышел из гостиной.

Он решил, что его поведение должно быть выше всяких похвал; но в обещаниях, данных им мадам Мерль, он не видел ничего, что могло бы помешать его визиту в дом мисс Озмонд. Он воссоздал в уме свою беседу с мадам Мерль и подумал, что все же в ее манерах было что-то странное и, возможно, он напрасно решил ей довериться. Не то чтобы молодой человек мог заподозрить себя в безрассудстве (поскольку очень редко применял по отношению к себе такую характеристику), но правда заключалась в том, что он знал мадам Мерль всего лишь месяц, и восхищение ею, оказывается, вовсе не являлось достаточно серьезной причиной полагать, будто она с радостью подтолкнет Пэнси Озмонд в его распростертые объятия. Мадам Мерль была очень любезна с ним и была вхожа в семью Пэнси, где ей удавалось (и Розье часто удивлялся этому) сохранять со всеми близкие отношения, не переходя к фамильярности. Но, возможно, молодой человек преувеличивал все эти преимущества, да и с чего он взял, что она станет заботиться о его делах? С чего он, глупец, взял, что она выделяла его среди всех остальных? Вполне вероятно – хотя она и говорила об этом в шутку, – ее на самом деле интересовали его безделушки. Не мелькнула ли у нее мысль, что он мог бы предложить ей за хлопоты две-три жемчужины своей коллекции? Пусть только поможет ему жениться на мисс Озмонд, он подарит благодетельнице целый музей. Розье не мог сказать об этом мадам Мерль столь категорично – это выглядело бы как слишком грубый подкуп. Но ему хотелось бы, чтобы она сама догадалась об этом.

С этими мыслями Розье отправился к Озмондам, которые принимали по четвергам, стало быть, его присутствие будет расценено просто как долг вежливости. Пэнси Озмонд, объект упорядоченной страсти мистера Розье, жила в высоком доме в самом центре Рима, темном массивном здании, выходящем на небольшую солнечную пьяцетту[66]66
  Маленькая площадь.


[Закрыть] по соседству с палаццо Фарнезе. Маленькая Пэнси тоже жила во дворце[67]67
  Дворец – палаццо (итал.).


[Закрыть] – дворце в представлении римлян и в темнице в представлении бедного впечатлительного Эдварда. Ему казалось мрачным предзнаменованием, что молодая леди, на которой он хотел жениться и чей разборчивый отец вряд ли намеревался смириться с кандидатурой Розье в качестве супруга дочери, была заточена в чем-то вроде семейной крепости, носившей угрюмое римское наименование. В атмосфере дворца веяло историческими трагедиями, преступлениями и насилием, о которых упоминалось в Murrey, и поэтому он привлекал туристов, которые, осмотрев его, выходили расстроенными и подавленными; этому способствовали и мрачные фрески Караваджо[68]68
  Караваджо – знаменитый итальянский живописец (1573–1610).


[Закрыть], и многочисленные ряды древних статуй под величественно-благородными сводами просторной лоджии, окружающей сырой двор, где из замшелой ниши бил фонтанчик и стояли пыльные вазы. В более спокойном состоянии Розье мог бы по достоинству оценить палаццо Рокканера, мог бы понять чувства миссис Озмонд, которая однажды сказала ему, что, поселившись в Риме, они с мужем выбрали это здание из любви к местному колориту. Местного колорита в нем было немало: являясь знатоком лиможских эмалей, а отнюдь не архитектуры, Эдвард все же отметил и несомненное величие и формы окон, и изящных деталей карниза. Но молодого человека не оставляла ужасная мысль, что молодых девушек заточают в подобных строениях с целью оградить их от настоящей любви и, угрожая им заточением в монастырь, выдают замуж насильно. Однако существовало одно, что примиряло его с этим домом каждый раз, когда он оказывался в теплых, роскошных гостиных миссис Озмонд на третьем этаже. Приходилось признать, что хозяева знают толк в его любимых «безделушках». Все было устроено по вкусу Озмонда, а не его жены – так она сама сказала Эдварду, когда он впервые пришел к ней в дом и после пятнадцатиминутной борьбы с собой вынужден был признать, что в их коллекции есть вещи более достойные, чем у самого Розье, и их очень много. Скрыв свою зависть, как подобает джентльмену, молодой человек выразил хозяйке дома восхищение ее сокровищами. Он узнал от миссис Озмонд, что ее муж собрал большую коллекцию до женитьбы, и хотя за последние два года пополнил ее несколькими экспонатами, основное было собрано без советов супруги. Розье истолковал эту информацию по-своему – под «советами», решил он, подразумевались «деньги». Тот факт, что Джилберт Озмонд приобрел свои сокровища в период безденежья, только подтверждал самое твердое убеждение молодого человека – коллекционер, если только у него есть терпение, может и не иметь больших средств. Появляясь в доме Озмондов по четвергам, Розье прежде всего скользил взглядом по стенам гостиной; там висели три-четыре предмета, которые не давали ему покоя.

Однако теперь, после разговора с мадам Мерль, Нед Розье почувствовал всю серьезность своего положения и, войдя в гостиную, огляделся в поисках мисс Озмонд с той тщательно отмеренной долей взволнованности, какую только и может позволить себе джентльмен, обязанный всегда переступать порог дома с улыбкой, выражающей уверенность в том, что у него все идет как нельзя лучше.

Глава 37

Пэнси в первой гостиной (просторных апартаментах со сводчатыми потолками и стенами, покрытыми красным дамастом) не оказалось – скорее всего, она была сейчас в следующей комнате, где собирались гости помоложе и обычно накрывался чай. А здесь обычно сидела миссис Озмонд – впрочем, сегодня и ее тут не было – у камина, в окружении завсегдатаев дома. В гостиной было тепло, она была наполнена неярким светом; здесь стояли крупные предметы мебели и всегда пахло цветами. Перед камином стоял Озмонд; сложив руки за спиной, он поставил одну ногу поближе к огню. Глаза его смотрели в пространство. Пять-шесть человек гостей, собравшихся вокруг него, вели беседу, но хозяин дома в ней участия не принимал. Розье, о чьем приходе никто не доложил, также не привлек к себе его особого внимания, но молодой человек привык соблюдать этикет и, хотя он более чем когда-либо сознавал, что явился с визитом к жене, а не к мужу, подошел к Озмонду и протянул ему руку. Тот ответил на рукопожатие, не меняя позы.

– Приветствую вас. Моя жена где-то тут.

– Не беспокойтесь. Я найду ее, – жизнерадостно ответил Розье.

Озмонд меж тем продолжал смотреть на него. Розье еще никогда не приходилось чувствовать на себе его столь долгий оценивающий взгляд. «Мадам Мерль все ему рассказала, и он не в восторге», – сказал себе Эдвард. Молодой человек надеялся, что мадам Мерль тоже была здесь, но пока видно ее не было. Либо она была в другой комнате, либо должна была подъехать позже. Розье, в свою очередь, тоже не слишком нравился Озмонд – Эдвард считал его слишком высокомерным. Но молодой человек не принадлежал к числу чрезмерно обидчивых людей; и, кроме всего прочего, там, где речь шла об учтивости, он предпочитал сам быть на высоте. Розье огляделся и произнес, любезно улыбаясь:

– Я видел сегодня превосходную капо-ди-монте[69]69
  Название итальянской керамики в стиле рококо.


[Закрыть].

Сначала Озмонд ничего не ответил, продолжая греть подошву.

– Мне совершенно наплевать на капо-ди-монте, – пробормотал он спустя несколько мгновений.

– Вас это больше не интересует?

– Старые горшки и плошки? Не так, как раньше.

Розье на мгновение забыл всю сложность своего положения.

– А не намерены ли вы расстаться с парочкой экспонатов своей коллекции?

– Нет, я ни с чем вообще не собираюсь расставаться, – ответил Озмонд, все так же пристально глядя своему гостю прямо в глаза.

– А, так вы хотите сохранить всю свою коллекцию, больше ничем не пополняя ее! – весело заметил Эдвард.

– Вот именно. Она совершенна, и любая новая вещь в ней будет лишней.

Бедный Розье понял, что покраснел, и отчаянно пытался восстановить уверенность в себе.

– Да? А у меня не так, – только и смог пробормотать молодой человек; он понимал, что его уже не слушают, и произнес свои слова полуотвернувшись. Он направился в другую комнату и на пороге встретился с миссис Озмонд. Она была невыразимо прекрасна и благородна в своем черном бархатном платье. Мы знаем, что думал о ней мистер Розье, и слышали слова, которыми он выразил свое восхищение ею перед мадам Мерль. Как и умение оценить ее молоденькую падчерицу, это восхищение было порождено его художественным вкусом, влечением ко всему неподдельному, к тому, что вряд ли можно было определить конкретно, – тому «сиянию сильного духа», которым, несомненно, обладала миссис Озмонд. С годами внешность Изабеллы только расцвела – цветок ее юности не увял, а только спокойно покачивался на своем стебле. Она частично утратила свой нетерпеливый пыл, который втайне слегка коробил ее мужа; теперь ее вид говорил о том, что она способна ждать. Сейчас, явившись в обрамлении золоченой рамы дверей, она показалась Розьеру воплощением изысканности.

– Это вновь я, – произнес он. – Впрочем, кому ж быть таким пунктуальным, как не мне?

– Да, я знакома с вами дольше, чем со всеми остальными. Но не будем предаваться чувствительным воспоминаниям. Я хочу представить вас одной молодой леди.

– О, разумеется, – с подчеркнутой любезностью отозвался Розье, хотя пришел он с совершенно иной целью.

– Вот та, что сидит в розовом платье у камина. Она в полном одиночестве.

Эдвард мгновение колебался.

– Разве мистер Озмонд не может развлечь ее? Он в двух шагах от нее.

Теперь замялась миссис Озмонд.

– Она не из находчивых, а мистер Озмонд не любит скучных собеседников.

– А для меня, значит, она сгодится? Пожалейте!

– Я просто подумала, что у вас живости хватит на двоих. К тому же вы столь любезны.

– А ваш муж?

– Нет, он не слишком любезен… со мной. – И миссис Озмонд слегка улыбнулась.

– Тогда он должен быть вдвойне любезен с другими дамами, – засмеялся Розье.

– Я тоже ему это говорю, – ответила миссис Озмонд, все еще улыбаясь.

– Но мне хочется чаю… – тоскливо протянул Розье, рассеянно поглядывая поверх плеча собеседницы в направлении соседней комнаты.

– Вот и хорошо. Отнесите чашечку и моей протеже.

– Согласен; но потом я предоставлю леди ее собственной судьбе. Дело в том, что я мечтаю поговорить с мисс Озмонд.

– О, – проговорила Изабелла, отворачиваясь, – тут я ничем не могу вам помочь!

Пять минут спустя Розье, препроводив молодую леди в розовом в соседнюю гостиную, уже протягивал ей чашку чаю, размышляя о том, не нарушил ли он своим коротким разговором с хозяйкой дома обещание, данное мадам Мерль. Такой вопрос мог занимать ум Эдварда довольно продолжительное время. Но в конце концов ему надоело размышлять об этом, и он решил на все махнуть рукой. Судьба, на произвол которой он намеревался бросить молодую леди, оказалась вовсе ужасной, поскольку Пэнси Озмонд, лично наполнившая чашку для спутницы Эдварда (Пэнси, как всегда, с удовольствием сама разливала чай), вскоре подошла к ней и завязала разговор. Эдвард Розье в их беседе почти не участвовал, а лишь сидел с задумчивым видом и наблюдал за своей возлюбленной. Если мы взглянем сейчас на нее его глазами, то не увидим почти ничего, что напоминало бы нам о той послушной маленькой девочке, которую три года назад во Флоренции отсылали погулять, пока ее отец и мисс Арчер обсуждали свои общие дела. Но пройдет некоторое время, и мы увидим, что Пэнси, которой исполнилось уже девятнадцать, еще не доросла до роли молодой леди. Ей, несмотря на ее миловидность, недоставало весьма ценного в женщинах качества – своего стиля. Ее изящные, свежие наряды производили впечатление взятых напрокат, – с такой бережливостью она к ним относилась. Эдвард Розье, впрочем, был именно тем человеком, который очень хорошо замечал подобные недостатки, и на самом деле от его внимательного взгляда не ускользнула ни одна малейшая черточка девушки – только называл он эти черточки по-своему, и они казались ему совершенно очаровательными. «Нет, она неповторима… совершенно неповторима», – обычно говорил себе Розье. Можете быть уверенными, он никогда не признался бы вам, что Пэнси не хватало стиля. Стиля? Да у нее же стиль маленькой принцессы. Вы слепы, если не заметили его! Да, он несовременен, в нем нет ничего нарочитого, он не произвел бы впечатления на Бродвее. Маленькая серьезная девушка в простом коротком платьице напоминала Эдварду инфанту Веласкеса. Этого было вполне достаточно для Розье, который считал ее восхитительно старомодной. Ее живые глаза, очаровательные губки, воздушная фигурка трогали, словно молитва ребенка. Желание поскорее узнать, нравится ли и он ей, вызывало в нем такое нетерпение, что ему трудно было усидеть на месте. Его даже бросало в жар – приходилось время от времени вытирать лоб носовым платком. Розье еще никогда не был в таком неловком положении. Пэнси была безупречно невинна; можно ли было наводить справки у столь наивного существа по столь щекотливому вопросу? Розье давно мечтал о такой девушке, и она не должна была быть француженкой, поскольку, по его мнению, это обстоятельство могло все осложнить. Розье был уверен, что Пэнси ни разу в жизни не заглядывала в газеты и если и читала какие-то литературные произведения, то это были романы сэра Вальтера Скотта. Прекрасная юная американка – чего еще можно желать? Она будет всегда весела, открыта, не станет выходить одна, не будет получать писем от мужчин, не будет бегать в театр на эти ужасные «комедии нравов». Розье не мог отрицать, что при существующем положении вещей обратиться к девушке напрямую значило бы нарушить законы гостеприимства; но он практически уже подошел в своих размышлениях к опасной черте и готов был спросить себя: а так ли уж важны эти законы? Не являлось ли его чувство к мисс Озмонд гораздо более важным? Для него – да, но, вероятно, не для хозяина дома. Успокаивало только одно: даже если после разговора с мадам Мерль Озмонд настороже, вряд ли он пошел на то, чтобы предупредить Пэнси – не в его интересах было сообщить дочери, что симпатичный молодой человек любит ее. Но он, этот симпатичный молодой человек, действительно был влюблен, и все громоздившиеся перед ним преграды лишь разозлили его. Что имел в виду Джилберт Озмонд, протянув ему лишь два пальца левой руки? Озмонд позволил себе быть грубым – в таком случае Эдвард позволит себе действовать прямо.

Он почувствовал себя очень уверенным после того, как неприятная ему девушка в розовом платье откликнулась на призыв своей матери, которая, бросив на Розье весьма многозначительный взгляд, сказала, что должна везти ее в другое место – к новым победам. Мать и дочь удалились, и теперь все зависело от Эдварда, – сумеет ли он остаться наедине с Пэнси, столь возлюбленным им невинным созданием. Ему еще никогда не предоставлялась такая возможность. Это был великий момент. Бедный молодой человек снова вытер лоб носовым платком. За той гостиной, где они сидели, была еще одна, поменьше, отделанная в желтоватых тонах; лампы в ней были зажжены, но, поскольку сегодня гостей было не очень много, она оставалась пустой весь вечер; было видно, что она просто чудесна. Розье несколько секунд стоял, глядя сквозь открытую дверь. Он боялся, что Пэнси убежит, и даже готов был схватить ее за руку, чтобы удержать. Но девушка осталась на том же месте, где попрощалась с молодой леди в розовом платье, и, судя по всему, не собиралась присоединиться к группе гостей в противоположном углу комнаты. Эдвард вдруг решил, будто она испугана – испугана так сильно, что не в состоянии сдвинуться с места; но, взглянув на нее, он убедился в своей ошибке и понял, что для этого она слишком невинна. После мгновений ужасных колебаний он решился спросить ее, можно ли ему осмотреть комнату со светлой мебелью, которая кажется столь манящей и столь недоступной. Озмонд уже как-то раз водил его туда полюбоваться французской обстановкой времен Первой империи, особенно часами (Розье они совершенно не понравились), громоздкой конструкцией в характерном для той эпохи классическом стиле. Он тут же понял, что это был ловкий ход.

– Конечно, можно, – сказала Пэнси. – Если хотите, я покажу ее вам.

В поведении девушки не чувствовалось ни малейшего напряжения или неловкости.

– Именно на это я и надеялся. Вы очень любезны, – пробормотал Розье.

Они вместе вошли в комнату, и Эдвард вновь подумал, что она просто безобразна; к тому же в ней было холодно. Пэнси, по-видимому, тоже почувствовала холод.

– Она не для зимних вечеров – летом в ней лучше, – произнесла девушка. – Все сделано по вкусу папы. У него столько вкуса!

«Это точно, – подумал Розье, – но иногда дурного».

Молодой человек огляделся по сторонам, не зная, что сказать в такой ситуации.

– А разве миссис Озмонд безразлично, как отделывают ее комнаты? Или у нее меньше вкуса? – спросил он.

– Да что вы, у нее прекрасный вкус! – воскликнула Пэнси. – Но в основном он касается литературы… и разных разговоров, а папа любит и такие вещи. Он знает все на свете!

Розье немного помолчал.

– Я уверен, одно он знает точно, – выпалил он наконец. – Он знает, что при всем моем уважении к нему и очаровательной миссис Озмонд… я прихожу сюда только ради вас!

– Ради меня? – спросила Пэнси, взглянув на него встревоженными глазами.

– Да, именно для этого я и пришел сюда, – повторил Розье, приходя в опьянение от мысли, что он поступает против всех правил.

Пэнси внимательно, пристально и открыто смотрела на него. Ей не было нужды краснеть – она и без того была сама скромность.

– Я так и думала, – произнесла она.

– И это не было вам неприятно?

– Как я могу ответить на этот вопрос? Вы ведь никогда ничего не говорили мне, – сказала Пенси.

– Я боялся вас обидеть.

– Разве в ваших словах есть что-то обидное? – тихо спросила девушка. Словно ангел поцеловал ее – такая тихая, прелестная улыбка озарила ее лицо.

– Значит, я вам нравлюсь, Пэнси? – очень нежно спросил Розье, чувствуя себя невероятно счастливым.

– Да… вы мне нравитесь.

Они прошли к камину, на котором стояли огромные часы времен Первой империи, и там остановились; здесь, в глубине комнаты, они были скрыты от посторонних глаз. Он взял ее руку и поднес к своим губам – единственное, что он мог сделать в ответ на ее слова, показавшиеся ему столь естественными, будто они были самим дыханием природы. Девушка не противилась ему – она стояла все с той же чистой, доверчивой улыбкой, в которой сквозила бесконечная покорность. Он ей нравился… он ей нравился все это время; теперь все может сбыться! Она была готова к этому… она всегда была готова, ожидая, когда Эдвард заговорит. И если бы молодой человек не заговорил, Пэнси ждала бы вечно, – а сейчас, когда его слова были сказаны, она упала к его ногам словно зрелый персик с дерева, когда его трясут. Розье почувствовал, что если сейчас он привлечет ее к себе и прижмет к своему сердцу, девушка безропотно подчинится – но было весьма рискованно проделать этот эксперимент в желтом salottino[70]70
  Маленький салон (ит.).


[Закрыть]. Оказывается, Пэнси знала, что гость пришел сюда ради нее, но, как настоящая маленькая леди, совершенно этого не показывала!

– Вы очень дороги мне, – пробормотал Розье, изо всех сил стараясь убедить себя, что законы гостеприимства это допускают.

Пэнси взглянула на свою руку, туда, где молодой человек поцеловал ее.

– Вы говорили, папа знает?

– Это вы только что говорили, что он знает абсолютно все.

– Думаю, вы должны поскорее в этом увериться, – сказала девушка.

– О, моя дорогая, теперь, когда я уверился в вас! – пробормотал Розье ей на ушко, но она устремилась в первую гостиную, словно давая ему понять, что их дело не терпит отлагательства.

Тем временем в первую гостиную пожаловала мадам Мерль, чье появление в любом доме на всех производило впечатление. Самый внимательный наблюдатель не сказал бы вам, как ей это удавалось, – она никогда не говорила громко, не хохотала, не двигалась быстро, не одевалась с вызывающей роскошью, словом, не прилагала никаких усилий, чтобы поразить остальную публику. Крупная, белокурая, улыбающаяся, невозмутимая, мадам Мерль словно распространяла вокруг себя спокойствие – и люди оглядывались из-за того, что вокруг все стихало.

На этот раз мадам Мерль повела себя даже тише, чем обычно. После объятий с миссис Озмонд, – более сердечных, чем обычно, – она села на маленький диванчик рядом с хозяином дома. Сначала произошел обычный обмен любезностями, – на людях они всегда соблюдали определенный ритуал, – а затем мадам Мерль, оглядывая гостиную, поинтересовалась, не приходил ли сегодня молодой мистер Розье.

– Он пришел около часа назад, но куда-то исчез, – ответил Озмонд.

– А где Пэнси?

– В другой комнате. Там еще несколько гостей.

– Молодой человек, вероятно, среди них, – сказала мадам Мерль.

– Вы пришли встретиться с ним? – спросил Озмонд провокационно безразличным тоном.

Мадам Мерль взглянула на него. Она знала все его интонации – вплоть до едва уловимых.

– Да, мне хотелось бы сообщить ему, что я поговорила с вами, и это не слишком заинтересовало вас.

– Не говорите ему этого. Он постарается разогреть мой интерес. А именно этого я как раз и не хочу. Скажите ему, что я в гневе от его предложения.

– Но это не так.

– Не имеет значения. Скажите, что оно мне не нравится. Я дал ему это понять сегодня вечером и был с ним намеренно груб. Все это так нудно. Куда торопиться?

– Я скажу ему, что вы взяли время на раздумья.

– Нет, не надо. Он снова прицепится ко мне.

– Если я разочарую его, он будет делать то же самое.

– Да. Но в первом случае молодой человек будет стараться найти возможность объясниться, что будет чрезвычайно утомительно. В другом случае он, вероятно, промолчит и вступит в какую-нибудь более хитрую игру и оставит меня в покое. Ненавижу разговаривать с ослами.

– Вы так о бедном Розье?

– О, он невыносим с этой вечной своей керамикой.

Мадам Мерль с легкой улыбкой опустила глаза.

– Молодой человек – джентльмен, очаровательно энергичный и к тому же с доходом в сорок тысяч франков…

– Это нищенство… пусть и благородное нищенство, – перебил ее Озмонд. – Для Пэнси я хотел совсем не этого.

– Ну что ж, посмотрим. Он обещал мне не говорить с ней.

– И вы ему верите? – рассеянно осведомился Озмонд.

– Абсолютно. Пэнси, кстати, только о нем и думает, но вы вряд ли склонны придавать этому большое значение.

– И вообще никакое. Я не верю тому, что она о нем думает.

– Весьма удобная точка зрения, – тихо произнесла мадам Мерль.

– Пэнси говорила тебе, что любит его?

– За кого вы ее принимаете? И за кого вы принимаете меня?

Озмонд вскинул ногу и оперся своей тонкой лодыжкой о колено другой ноги; затем привычным жестом обхватил лодыжку пальцами и сидел, глядя прямо перед собой.

– Подобные события не застанут меня неподготовленным. Именно для этого я и дал ей монастырское образование. Все было сделано для этого – для того, чтобы, когда такой момент наступит, она бы подчинилась моей воле.

– Я не боюсь того, что девочка вас не послушается.

– Тогда в чем же дело?

– В общем-то, ни в чем. Но тем не менее. Я не советую вам окончательно избавляться от мистера Розье. Держите его при себе. Он может пригодиться.

– Я не способен к этому. Делайте это сами.

– Отлично. Я буду держать его на привязи и позволять ровно столько, сколько нужно, – сказала она.

В течение почти всего разговора мадам Мерль смотрела по сторонам. В подобных ситуациях она имела привычку делать множество пауз. Длинная пауза последовала за вышеприведенными словами. Перед тем, как тишина была снова нарушена, она увидела Пэнси, вышедшую из смежной комнаты в сопровождении мистера Розье. Девушка сделала несколько шагов и остановилась, глядя на мадам Мерль и своего отца.

– Он говорил с ней, – спокойно сообщила Озмонду мадам Мерль.

Тот даже не повернул голову.

– Вот чего стоят его обещания; его следовало бы выпороть.

– Он собирается покаяться, бедняга!

Озмонд поднялся и испытывающе взглянул на дочь.

– Впрочем, все это не имеет никакого значения, – пробормотал он, уходя.

Спустя несколько мгновений подошла Пэнси и со своей обычной милой благовоспитанностью поздоровалась с мадам Мерль. Приветствие со стороны леди было не более сердечным: дама просто дружески улыбнулась Пэнси.

– Как вы поздно, – тихо заметила девушка.

– Мое милое дитя, я никогда не приезжаю позже, чем намеревалась.

Мадам Мерль встала не для того, чтобы поздороваться с Пэнси, – она направилась к Эдварду Розье. Он тоже шагнул ей навстречу и торопливо прошептал:

– Я говорил с ней!

– Я знаю, мистер Розье.

– Она вам сказала?

– Да. Постарайтесь не наделать глупостей в оставшуюся часть вечера и приезжайте ко мне завтра в четверть шестого.

Она говорила очень строго, а в том, как она повернулась, выразилось столько пренебрежения, что с губ Эдварда невольно слетело проклятие, правда не выходящее из рамок пристойности.

У него не было намерения поговорить с Озмондом – это было бы и не ко времени, и не к месту; но инстинктивно он направился к Изабелле, которая сидела и беседовала с пожилой дамой. Розье подсел к хозяйке дома с другой стороны. Пожилая дама была итальянкой, и он посчитал само собой разумеющимся, что она не понимала по-английски.

– Вы недавно сказали, что не можете мне помочь, – сказал Эдвард миссис Озмонд. – Возможно, вы измените свое мнение, когда узнаете… когда узнаете…

Он заколебался.

– Когда я узнаю что? – тихо спросила Изабелла.

– Что с ней все хорошо.

– Что вы имеете в виду?

– Мы пришли к взаимопониманию.

– Тогда ничего хорошего нет, – сказала Изабелла. – Ничего не получится.

Бедный Розье взглянул на хозяйку полуумоляюще, полусердито; он покраснел от гнева.

– Со мной нигде так не обращались, – проговорил он. – Что вы все здесь, в конце концов, имеете против меня? Обычно меня принимают по-другому. Я мог жениться двадцать раз.

– Жаль, что вы этого не сделали. Я имею в виду не двадцать раз, а один – но удачно, – мягко улыбнулась Изабелла. – Вы недостаточно богаты для Пэнси.

– Ее совершенно не интересуют деньги.

– Пэнси – нет, но они интересуют ее отца.

– О да, он уже это доказал! – воскликнул молодой человек.

Изабелла встала и отвернулась от него. Она покинула пожилую леди, не извинившись, а Эдвард следующие десять минут делал вид, что с интересом рассматривает коллекцию миниатюр Джилберта Озмонда, размещенную на маленьких бархатных стендах. Но молодой человек ничего не видел перед собой – щеки его полыхали, он был глубоко оскорблен. С ним действительно никогда еще так не обращались – никто никогда не говорил ему, что он недостаточно хорош. Розье прекрасно знал себе цену, и, не будь ситуация столь ужасна для него, он просто бы посмеялся. Эдвард поискал глазами Пэнси, но девушка куда-то исчезла, а его главным желанием сейчас было поскорее убраться из этого дома. Перед уходом молодой человек еще раз обратился к Изабелле: его не оставляла мысль, что он наговорил ей грубостей. Это единственное, что могло бы подтвердить дурное мнение о нем.

– Я сказал о мистере Озмонде недопустимые вещи, – произнес Розье. – Но вы ведь помните, в каком я положении.

– Я не помню, что вы сказали, – сухо ответила Изабелла.

– Вы обиделись и теперь не поможете мне.

Она некоторое время молчала, затем сказала совсем другим тоном, словно слова ее вырвались помимо ее воли:

– Дело не в том, что я не хочу вам помочь. Дело в том, что я не могу!

– Если бы вы смогли… совсем чуточку, – сказал Розье, – я бы никогда не стал говорить о вашем муже иначе как об ангеле.

– Отличное сравнение, – произнесла Изабелла с серьезным или, как он решил позже, когда вспоминал эту сцену, с загадочно-непроницаемым видом. И таким же, загадочнонепроницаемым, взглядом она посмотрела ему прямо в глаза. Розье вдруг вспомнил, что знал Изабеллу еще девочкой. Но это воспоминание было острее, чем ему хотелось, и он поспешно удалился.