Текст книги "Портрет леди"

– У бедняги есть на то причины. Мой муж не стал даже слушать его.

– А почему? – спросил лорд Уорбартон. – Он выглядит совершенно безобидным.

– У него недостаточно денег, и он не очень умен.

Лорд Уорбартон слушал с большим интересом. Казалось, его поразила такая характеристика Эдварда Розье.

– Но молодой человек выглядит достаточно состоятельным.

– Так и есть, но у моего мужа на этот счет особое мнение.

– Понимаю. – Лорд сделал паузу. – И какой же у него доход?

– Около сорока тысяч франков в год.

– Тысяча шестьсот фунтов? На мой взгляд, это весьма неплохо.

– Я тоже так думаю. Но у моего мужа более серьезные запросы.

– Да, я это уже заметил. А этот молодой человек действительно глуповат?

– Ни в коем случае. Он очарователен. Когда ему было двенадцать лет, я сама была влюблена в него.

– Он и сейчас выглядит немногим старше, – заметил лорд Уорбартон, оглядываясь. – Давайте присядем здесь?

– Как вам будет угодно.

Комната напоминала будуар, освещенный слабым розовым светом. Когда наши друзья появились на пороге, из нее вышли двое – мужчина и женщина.

– Очень любезно с вашей стороны проявить такой интерес к мистеру Розье, – сказала Изабелла.

– Мне кажется, с ним обращаются дурно. У него даже лицо вытянулось. Я даже подумал сначала, что он болен.

– Вы удивительно доброжелательны, – произнесла Изабелла, – даже к своему сопернику.

Лорд резко повернулся к ней и изумленно взглянул на нее.

– Соперник? Вы называете его моим соперником?

– Конечно. Ведь вы оба хотите жениться на одной девушке.

– Да… но у него нет шансов!

– Тем не менее мне нравится, что вы поставили себя на его место. Это свидетельствует о богатом воображении.

– Я вам этим нравлюсь? – Лорд Уорбартон загадочно посмотрел на собеседницу. – Или, скорее всего, вы просто смеетесь надо мной.

– Да, посмеиваюсь – чуть-чуть. Но вы все равно мне нравитесь.

– Тогда, позвольте мне чуть больше войти в его ситуацию. Что, по вашему мнению, можно для него сделать?

– Поскольку я так высоко оценила ваше воображение, то вам лучше решить это самому, – ответила Изабелла. – Пэнси вы тоже бы этим понравились.

– Мисс Озмонд? Надеюсь, я и так уже ей нравлюсь.

– И очень, я полагаю.

Лорд немного поколебался. На его лице все еще сохранялось вопросительное выражение.

– Тогда я вас не понимаю. Вы же не хотите сказать, что она тоже неравнодушна к молодому человеку?

– Конечно. И я говорила вам об этом.

Лорд вспыхнул.

– Вы говорили, что она во всем слушается отца; и поскольку, я так понимаю, он даст мне свое согласие… Он умолк и потом добавил: – Вы так не считаете?

– Да, я говорила вам, что она всегда старается угодить своему отцу и ради этого решится на все.

– Очень хорошее качество, – заметил лорд Уорбартон.

– Не спорю, – согласилась Изабелла и на некоторое время замолчала.

Они были по-прежнему одни в комнате. До собеседников доносилась тихая музыка.

Наконец Изабелла произнесла:

– Но мне кажется, вряд ли мужу понравится, если он поймет, что она вышла за него замуж исключительно из подобных убеждений.

– Не знаю. Если жена хорошая, а он уверен, что она сделала достойную партию…

– Естественно, вы должны думать именно так.

– Да, я так думаю и ничего не могу с этим поделать. Вы, конечно, скажете, что это очень по-английски.

– Нет, не скажу. Для Пэнси брак с вами – большая удача. Вы знаете это лучше, чем кто-либо. Но вы не влюблены.

– Влюблен, миссис Озмонд!

Изабелла покачала головой.

– Вам нравится так думать, пока вы сидите здесь со мной. Но у меня другое впечатление.

– Конечно, я не тот молодой человек, который стоял в дверях танцевального зала. Признаюсь в этом. Но что тут странного? И разве мисс Озмонд не самая очаровательная девушка в мире?

– Возможно. Но любовь никогда не руководствуется разумом.

– Я с вами не согласен. Мне нравится руководствоваться разумом – всегда.

– Естественно. Но если бы вы были влюблены по-настоящему, это бы вас не занимало.

– О, по-настоящему… быть влюбленным по-настоящему… – задумчиво протянул лорд Уорбартон, сложив руки на груди, отклонив назад голову и слегка вытянувшись в кресле. – Вы должны помнить, что мне сорок лет. Я не тот, что был.

– Ну, если вы уверены, – сказала Изабелла, – тогда все прекрасно.

Лорд ничего не ответил. Он сидел, откинув голову назад и глядя в пространство. Затем он вдруг резко изменил позу и быстро повернулся к собеседнице.

– Почему вы так скептически настроены?

Их глаза встретились. Если Изабелла хотела удостовериться в чем-то, то она удостоверилась. Она увидела по глазам лорда, что он догадывался о ее озабоченности, возможно, даже о ее страхе. В них была не надежда, а подозрение. Но именно это Изабелле и хотелось узнать. Лорду вовсе не полагалось подозревать, что она догадалась о том, что его стремление жениться на падчерице было вызвано желанием быть поближе к мачехе. Взгляды, которыми сейчас обменялись собеседники, таили в себе гораздо больше, чем они в данный момент осознавали.

– Мой дорогой лорд Уорбартон, – с улыбкой произнесла Изабель. – Что касается меня, то вы можете поступать так, как вам угодно.

С этими словами она встала и направилась в смежную комнату, где столкнулась со своими знакомыми. Беседуя с ними, Изабелла почувствовала сожаление, что так поспешно покинула лорда Уорбартона, – это выглядело бегством. Тем более он не последовал за ней. Однако Изабелла была рада: она, по крайней мере, удостоверилась – настолько, что, когда возвращалась в танцевальный зал и заметила Эдварда Розье, словно приросшего к порогу, остановилась и снова заговорила с ним:

– Вы правильно сделали, что не ушли. Могу вас немного успокоить.

– Мне это так необходимо, – пробормотал молодой человек, – ведь я вижу вас рядом с ним!

– Не надо о нем. Я сделаю для вас все, что смогу. Боюсь, немного, но все, что смогу.

Розье мрачно смотрел на нее.

– Что вдруг заставило вас изменить свои намерения?

– Потому что вы постоянно торчите на пороге и не даете пройти! – с улыбкой ответила Изабелла, минуя его.

Полчаса спустя они с Пэнси направились к выходу и задержались внизу у лестницы в ожидании экипажа. Когда его подали, появился лорд Уорбартон и, проводив их до кареты, спросил Пэнси, как ей понравилось на балу. Отвечая ему, девушка с утомленным видом слегка откинулась назад. Изабелла, глядя на него из окошка, тихо сказала:

– Не забудьте отправить письмо ее отцу!

Глава 44

Графиня Джемини частенько скучала – скучала, по ее словам, до изнеможения. Однако она все же не изнемогла и отважно боролась со своей судьбой, а именно с семейной жизнью с непокладистым флорентинцем, который не желал покидать родной город, где получал удовольствие от возможности относить себя к людям, чей талант проигрывать в карты не относился к добродетелям второстепенного характера. Графа Джемини не любили даже те, кто у него выигрывал, и если его имя еще ценилось во Флоренции, то его можно было сравнить с монетой, которая имела хождение в родном городе и больше нигде. В Риме его считали неотесанным флорентинцем, и неудивительно, что он не стремился часто ездить в столицу, где, в отличие от его родного города, чтобы оправдать сию неотесанность, требовались основания более веские, чем он мог предъявить. Графиня Джемини постоянно стремилась в Рим, и одно из главных несчастий ее жизни заключалось в том, что там у нее не было своего дома. Она стеснялась говорить, как редко ей позволялось ездить в столицу, и то, что некоторые представители флорентийского света вообще ни разу там не были, вряд ли могло ее утешить. Она уезжала туда, как только предоставлялся случай, – вот все, что она могла сказать. На самом деле графиня Джемини могла сказать гораздо больше и иногда объясняла, почему ненавидела Флоренцию и хотела окончить свои дни в тени собора Святого Петра. Впрочем, эти причины к нашей истории не относятся и обычно сводились в ее речи к тому, что Рим был Вечным городом, Флоренция всего-навсего милым ординарным захолустьем. Очевидно, графине хотелось осенить свои развлечения идеей вечности. Она была убеждена, что римское общество гораздо более интересное и в течение зимы на приемах там можно встретить различных знаменитостей. Во Флоренцию же знаменитости не приезжали, по крайней мере, такие, о которых бы все слышали. После женитьбы брата раздражение графини Джемини заметно усилилось – она была уверена, что его жена вела более блестящую жизнь, чем она. Разумеется, она не так умна, как Изабелла, но уж ее ума хватило бы, чтобы оценить Рим – если не развалины и катакомбы и, возможно, даже не церковные церемонии и пейзажи, то уж все остальное. До нее доносились слухи об Изабелле, и она точно знала, что та процветает, – ей и самой пришлось это видеть, представилась возможность насладиться гостеприимством палаццо Рокканера. Графиня Джемини провела там неделю в первую зиму после женитьбы брата, но больше не получала приглашения. Озмонд не хотел видеть сестру у себя. Графиня отлично осознавала это, но поехала бы в гости все равно, поскольку мнение брата ее нисколько не интересовало, – но мешало, как всегда, отсутствие денег и невозможность добиться согласия мужа.

Изабелла была в тот раз очень мила с ней. Графиня Джемини, которой сразу понравилась сноха, не была ослеплена завистью к ней. Графиня Джемини всегда отмечала, что легче уживалась с умными женщинами, чем с такими же глупыми, как она сама. Глупые никогда не понимали степень ее мудрости, а умные – по-настоящему умные – были способны оценить всю глубину ее глупости. Ей казалось, что, какими бы разными внутренне и внешне ни были, но они с Изабеллой всегда могли найти общий кусочек почвы под ногами. Этот кусочек, может быть, невелик, но зато почва эта твердая. И потом, графине Джемини было приятно находиться рядом с Изабеллой. Она постоянно ожидала момента, когда Изабелла взглянет на нее свысока, но этот момент постоянно откладывался. Она спрашивала себя, когда же это произойдет, и не понимала, почему ничего не происходит. Ее сноха относилась к ней спокойно и не выражала по отношению к ней ни презрения, ни восхищения. На самом деле Изабелле и в голову не приходило осуждать графиню Джемини – не осуждаем же мы за отсутствие моральных принципов кузнечика. Она, впрочем, не была равнодушна к сестре мужа и даже немного побаивалась ее – графиня не переставала удивлять ее своей экстраординарностью. Ей казалось, что у золовки не было души, – она напоминала Изабелле погремушку, в которой, если тряхнешь, что-то брякало. Вот это побрякивание, казалось Изабелле, и являло собой духовный мир графини – маленький усохший орешек метался внутри оболочки. Как можно было презирать ее, когда она была такой необычной, что ее даже было невозможно с кем-нибудь сравнить! Изабелла пригласила бы графиню Джемини снова (о приглашении графа вопрос даже не ставился), но Озмонд после женитьбы без стеснения высказался откровенно в том духе, что Эми была глупейшим существом, чье безрассудное поведение в некотором роде вредно для окружающих. Затем он заявил, что у сестры нет сердца, и добавил, что она раздала его по кусочкам, как свадебный торт. Отсутствие приглашения, конечно, являлось помехой для поездки графини в Рим, но именно в этот момент нашего повествования она вдруг неожиданно получила предложение провести несколько недель в палаццо Рокканера. Приглашение пришло от самого Озмонда, который, правда, добавил, чтобы она приготовилась вести себя очень тихо. В полной ли мере графиня поняла, что хотел этим сказать брат, неизвестно, но она согласилась приехать на любых условиях. Более того, ее мучило любопытство – в первый визит у нее сложилось впечатление, что брат ее нашел жену себе под стать. Перед его женитьбой она жалела Изабеллу, причем настолько, что серьезно задумалась – если, конечно, можно предположить, что она могла серьезно задумываться, – о том, чтобы встать на ее защиту. Но потом графиня Джемини успокоилась. Озмонд был все так же высокомерен – но его жена не стала легкой добычей. Графиня была неточна в оценках, но ей показалось, что, если бы Изабелла выпрямилась, высоты духа в ней хватило бы на двоих. Теперь графиню снедало любопытство, ей хотелось узнать, встала ли уже Изабелла во весь рост, – вид униженного Озмонда доставил бы его сестре огромное удовольствие.

За несколько дней до отъезда в Рим слуга подал ей карточку с простой надписью – «Генриетта Стэкпол». Графиня провела пальцем по лбу, пытаясь вспомнить хоть кого-нибудь по имени Генриетта. Затем слуга заметил, что леди просила его сказать, если графиня не вспомнит ее имени, то сразу узнает при встрече. Выйдя к гостье, графиня Джемини действительно сразу вспомнила, что встречала ее у миссис Тачетт, тем более что Генриетта ничуть не изменилась. Это была единственная знакомая графине представительница мира литературы – единственная, разумеется из ныне живущих, поскольку сама графиня была дочерью поэтессы. Графиня, будучи вполне добродушной женщиной, посчитала визит такой популярной личности очень лестным. И потом, ей хотелось узнать, было ли у мисс Стэкпол что-нибудь общее с ее матерью. Но американская подруга Изабеллы вовсе не походила на ее мать. С первого взгляда можно было определить, что эта леди была гораздо более современной, и у графини создалось впечатление, что в далеких странах произошли заметные перемены к лучшему в облике женщин, занимающихся литературой. Мать графини обычно набрасывала римский шарф на обнаженные плечи, и лавровый венок – на блестящие локоны. У нее был мягкий, нечеткий говор с южным акцентом, она часто вздыхала и была абсолютно непредприимчивой. Генриетта же была всегда аккуратно одета и причесана, отличалась живостью и деловитостью. Ее манеры казались совершенно непринужденными. Графиня Джемини неохотно осознала, что корреспондентка «Интервьюера» была гораздо более, чем ее мать-поэтесса, развита и эрудированна.

Генриетта объяснила свой визит тем, что во Флоренции знала только графиню, а во время путешествий ей всегда хотелось видеть больше, чем видят обычные зеваки-туристы. Она знакома с миссис Тачетт, но та сейчас уехала в Америку; однако даже если бы она была здесь, Генриетта вряд ли поехала бы к ней, поскольку миссис Тачетт вовсе не вызывала у нее восхищения.

– Значит, я у вас его вызываю? – с любезной улыбкой спросила графиня.

– Да. Вы нравитесь мне больше, – ответила мисс Стэкпол. – Помню, когда я встретила вас, вы показались мне интересной. Не знаю, был ли в этом элемент случайности или в этом ваш стиль. Во всяком случае, ваши высказывания произвели на меня сильное впечатление. Я даже использовала их впоследствии в своих статьях.

– Дорогая! – возбужденно воскликнула графиня. – Я понятия не имела, что говорила когда-либо что-то интересное! Хотела бы я знать, что именно?

– Вы говорили о положении женщины в этом городе, – заметила мисс Стэкпол, – и пролили много света на эту проблему.

– Положение женщины у нас весьма плачевно! Вы об этом? Вы записали эти мои слова и опубликовали? – всполошилась графиня. – Дайте мне почитать!

– Я напишу в редакцию, чтобы они прислали вам экземпляр журнала, если хотите, – сказала Генриетта. – Я не упоминала вашего имени, а просто написала «дама из высшего света» и потом процитировала ваше мнение.

Графиня резко откинулась назад, всплеснув руками.

– Знаете, а мне очень жаль, что вы не упомянули мое имя! Я бы очень хотела увидеть его в печати! Я уже забыла их, те свои высказывания. Я постоянно витийствую! Но я не стыжусь этого. И я совсем не похожа на своего брата. Полагаю, вы знаете моего брата? Он считает, что быть упомянутым в газете – недостойно. Если бы вы процитировали его, он бы вам этого в жизни не простил.

– Ему не стоит беспокоиться. Я никогда не стану ссылаться на него, – сухо произнесла мисс Стэкпол. – Но есть и еще одна причина, по которой я приехала к вам. Вы знаете, что мистер Озмонд женат на моей лучшей подруге.

– Ах да, вы же подруга Изабеллы. А я все пыталась вспомнить, откуда я вас знаю.

– Я очень рада, что известна вам именно благодаря этому факту, – заявила Генриетта. – Но это не нравится вашему брату. Он пытался разорвать наши отношения с Изабеллой.

– А вы не сдавайтесь! – выпалила графиня.

– Именно об этом я и хотела поговорить. Я еду в Рим.

– Я тоже! – воскликнула графиня. – Поедем вместе.

– С огромным удовольствием. И когда я буду писать об этой поездке, я обязательно упомяну ваше имя.

Графиня соскочила с кресла и подсела к гостье.

– О, вы должны прислать мне журнал! Моему мужу это не понравится, но ему вовсе не обязательно его видеть. Кроме того, читать – не в его привычках.

Большие глаза Генриетты стали и вовсе огромными.

– Он не читает? Могу я написать об этом в своей статье?

– В статье?

– В «Интервьюере». Это мой журнал.

– О, да, как пожелаете. Можете даже упомянуть его имя. Вы хотите остановиться у Изабеллы?

Генриетта подняла голову и взглянула на хозяйку.

– Она меня не пригласила, – сказала она после небольшой паузы. – Я написала ей о своем приезде, и она ответила, что сняла для меня комнату в пансионе.

Графиня выслушала с величайшим интересом.

– Это Озмонд, – заключила она, тяжело вздохнув.

– Изабелла должна сопротивляться, – с сожалением произнесла мисс Стэкпол. – Боюсь, она сильно изменилась. Я предсказывала ей это.

– Мне очень горько это слышать. Я надеялась, что она сможет противостоять Озмонду. А почему вы не понравились моему брату? – простодушно спросила графиня.

– Не имею понятия, и мне это все равно. Он может не любить меня. Я отнюдь не хочу нравиться всем – я думала бы о себе хуже, если бы меня все любили. Журналист тогда только чего-то стоит, когда способен вызывать к себе ненависть. То же, кстати, справедливо и в отношении женщин. Но вот Изабелла… я от нее этого не ожидала.

– Вы хотите сказать – она тоже вас ненавидит? – спросила графиня.

– Не знаю. Видно будет. Вот для чего я еду в Рим.

– Дорогая, но ведь это такая неприятная задача!

– От нее приходят теперь совершенно другие письма. Разница просто в глаза бросается. Если вы что-то знаете, может быть, скажете мне? Я могла бы заранее выработать линию поведения.

Графиня выпятила нижнюю губу и двинула плечами.

– Что я могу знать? Я почти не вижу Озмонда. Он любит меня не больше, чем вас.

– Но ведь вы не журналистка, – задумчиво произнесла Генриетта.

– О, у него масса причин. Тем не менее они меня пригласили. Я остановлюсь в их доме! – И графиня торжествующе улыбнулась. Ее высказывание слегка расстроило мисс Стэкпол, но она восприняла это довольно снисходительно.

– Я бы не стала жить у них, даже если бы Изабелла пригласила меня, – по крайней мере, мне так кажется. И я даже рада, что так получилось. Вопрос очень сложный – мне не хотелось бы отказывать ей, а в ее доме я вряд ли буду комфортно себя чувствовать. А пансион меня вполне устроит. Но ведь дело не только в этом…

– Рим сейчас очень хорош, – сказала графиня. – Множество блестящих людей сейчас там. Вы когда-нибудь слышали о лорде Уорбартоне?

– Слышала? Я очень хорошо его знаю. Вы считаете его блестящим? – спросила Генриетта.

– Я его не знаю, но мне говорили о нем как об очень благородном человеке. И он неравнодушен к Изабелле.

– Неравнодушен к Изабелле?

– Я слышала краем уха, – спокойно ответила графиня. – Но Изабелла очень осторожна.

Генриетта молча внимательно смотрела на хозяйку.

– Когда вы едете в Рим? – коротко спросила она.

– Боюсь, не на этой неделе.

– Я отправляюсь завтра, – сказала Генриетта. – Мне кажется, лучше не ждать.

– Очень жаль, дорогая. У меня еще несколько платьев в работе. Мне сказали, Изабелла устраивает множество приемов. Но мы с вами там увидимся. Я приеду к вам в пансион.

Генриетта молчала. Она потерялась в собственных мыслях. Вдруг герцогиня вскрикнула:

– О, но если вы не поедете со мной, вы не сможете упомянуть, что я путешествовала с вами!

Казалось, мисс Стэкпол нисколько не тронуло это замечание. Она думала о чем-то другом и, наконец, высказала свою мысль:

– Я не уверена, что поняла ваши слова насчет лорда Уорбартона.

– Не поняли меня? Я хотела сказать, что он очень приятный человек, вот и все.

– Вы считаете, что приятный человек может предлагать свою любовь замужней женщине? – мягко спросила Генриетта.

Графиня несколько мгновений молча смотрела на нее, затем несколько натянуто рассмеялась.

– Конечно, именно это и придает им особую привлекательность. Выйдите замуж, и сами увидите! – сказала она.

– Одной этой мысли достаточно, чтобы я не вышла замуж, – ответила мисс Стэкпол. – Мне нужен мой собственный муж, а не чей-то еще. Вы думаете, Изабелла виновна… виновна в… – Генриетта сделала паузу, подбирая выражение.

– Изабелла виновна? О нет, дорогая. Надеюсь, нет. Я только хотела сказать, что Озмонд очень тяжелый человек, а лорд Уорбартон, по слухам, частенько бывает у них в гостях. Боюсь, вы меня не так поняли.

– Нет, просто я очень волнуюсь за нее, – сказала Генриетта.

– Вы не очень лестно отзываетесь об Изабелле! Вам нужно ей больше доверять. А хотите, – быстро добавила графиня, – чтобы вас успокоить, я постараюсь отбить лорда.

Мисс Стэкпол посмотрела на нее еще более серьезным взглядом.

– Вы меня не поняли, – проговорила она через некоторое время. – Я, в общем-то, не имею в виду то, что вы предположили. Я не боюсь за Изабеллу… в этом смысле. Я только боюсь, что она несчастна… Вот что я хочу выяснить.

Графиня помотала головой, нетерпеливо и саркастически.

– Это вполне возможно. А мне так хотелось бы знать, несчастен ли Озмонд.

Мисс Стэкпол уже слегка утомила ее.

– Если Изабелла действительно изменилась, перемены скрыты в глубине ее души, – продолжала Генриетта.

– Что ж, увидите. Она вам сама все скажет, – заметила графиня.

– Она может не сказать… Вот чего я опасаюсь!

– Но если Озмонд недоволен жизнью, я-то, надеюсь, уж точно замечу это, – сказала графиня.

– Это не имеет для меня никакого значения, – ответила Генриетта.

– А для меня имеет! Если Изабелла несчастна, мне ее очень жаль, но я ничего не могу поделать. Наоборот, я могу сказать ей что-то, что вовсе лишит ее сна. И зачем только она вышла за него замуж? Послушалась бы меня и избавилась от моего брата. Но я прощу ее – если узнаю, что она усложнила ему жизнь! А вот если она позволила Озмонду растоптать себя, я не испытаю к ней даже жалости. Но, надеюсь, это не так. Надеюсь, что если Изабелла несчастна, то, по крайней мере, сделала таким же и моего брата.

Генриетта встала. Естественно, такие мысли показались ей ужасными. Она искренне полагала, что не желала бы видеть мистера Озмонда несчастным. Да и вообще он ее мало интересовал. В целом графиня разочаровала мисс Стэкпол – ее кругозор был гораздо уже, чем ожидала Генриетта.

– Было бы лучше, если бы они любили друг друга, – торжественно сказала Генриетта.

– Этого не может быть. Озмонд не способен кого-то любить.

– Я так и думала. И мой страх за Изабеллу только усиливается. Я обязательно отправлюсь завтра.

– У Изабеллы такие преданные друзья, – с ослепительной улыбкой произнесла графиня. – Чего же ее жалеть?

– Наверное, я не смогу ей ничем помочь, – сказала мисс Стэкпол.

– Но вы, по крайней мере, хотите. Это уже кое-что. Ведь вы для этого приехали из Америки? – вдруг спросила графиня.

– Да, я хотела присмотреть за Изабеллой, – тихо проговорила Генриетта.

Хозяйка дома стояла и улыбалась ей. Ее маленькие глазки блестели, а щеки вспыхнули румянцем.

– О, это очень мило… очень любезно! – сказала она. – Это как раз и называется настоящей дружбой?

– Не знаю, что называется дружбой, но я решила, что мне надо приехать.

– Эта Изабелла очень счастливая… просто везучая, – продолжила графиня. – У нее есть не только вы. А я – я так же несчастна, как Изабелла. У меня такой же ужасный муж, как Озмонд, и совсем нет ни друзей, ни подруг. Я думала, что они есть, а их нет. Никто не сделал бы для меня то, что вы сделали для Изабеллы.

Генриетту тронули откровения графини. Она несколько секунд молча смотрела на нее, затем сказала:

– Послушайте, графиня, я сделаю для вас все, что хотите. Я подожду и поеду в Рим вместе с вами.

– Это не имеет значения, – ответила та. – Лишь бы вы написали про меня в газете!

Генриетта была вынуждена дать хозяйке понять, что не могла представить в журнал вымышленное описание своей поездки в Рим. В своих статьях она была скрупулезно правдива.

Выйдя от графини, она отправилась на Ланг-Арно, залитую солнцем набережную реки, где стояли в ряд хорошо знакомые туристам гостиницы. Генриетта заранее разработала маршрут по улицам Флоренции (в подобных делах она отличалась быстротой) и потому решительно свернула с маленькой площади перед мостом Святой Троицы. Далее женщина повернула налево к Понте-Веккьо[74]74
  Знаменитый старинный мост через Арно в центре Флоренции с ювелирными лавочками.


[Закрыть] и остановилась перед одним из весьма изящных на вид отелей. Здесь мисс Стэкпол вынула маленькую книжечку, достала из нее визитную карточку и карандаш и после недолгого раздумья записала несколько слов. Если бы мы позволили себе нескромность заглянуть ей через плечо, то прочли бы вопрос: «Могу я встретиться с вами сегодня вечером по очень важному делу?» Генриетта добавила, что завтра отправляется в Рим, подошла к стоявшему на пороге швейцару и спросила, у себя ли мистер Гудвуд. Тот ответил, как обычно отвечают все швейцары во все времена, – что мистер Гудвуд вышел двадцать минут назад. Тогда Генриетта протянула ему карточку и попросила передать ее лично мистеру Гудвуду, когда он вернется. Затем она покинула гостиницу и пошла по набережной к знаменитой галерее Уффици. Войдя туда, мисс Стэкпол поднялась по высокой лестнице, ведущей в верхние залы. За длинным коридором, застекленным с одной стороны и украшенным античными бюстами с другой, открывался зал, в котором было пустынно; яркий зимний свет лился на мраморный пол. В галерее было очень холодно, и потому в середине зимы ее мало посещали. Вы можете сказать, что мисс Стэкпол не проявляла особой любви к живописи, но, как оказалось, у нее все же были свои привязанности и предпочтения. Одним из таких стал небольшой холст Корреджо – Дева Мария, стоящая на коленях перед новорожденным улыбающимся божественным младенцем, лежащим на подстилке из сена, и протягивающая ему руки. Эта сцена производила на Генриетту огромное впечатление – и картина казалась ей лучшей в мире. И хотя сейчас по дороге из Нью-Йорка в Рим женщина остановилась во Флоренции всего на три дня, она сказала себе, что не должна покинуть город, не взглянув еще раз на свое любимое произведение искусства. Она прекрасно – во всем – чувствовала красоту, и это накладывало на нее множество интеллектуальных обязательств. Она уже собиралась войти в зал, когда из него вышел джентльмен – и Генриетта негромко вскрикнула. Перед ней был Каспар Гудвуд.

– Я только что была в вашем отеле, – сообщила она, – и оставила для вас записку.

– Я очень вам признателен, – ответил Каспар Гудвуд так, словно действительно испытывал необыкновенную благодарность.

– Мне не нужны ваши реверансы – я писала вам уже несколько раз и знаю, что вам это не нравится. Но мне нужно с вами кое о чем поговорить.

Каспар несколько секунд смотрел на пряжку, украшавшую ее шляпу.

– Буду очень рад вас послушать.

– Вам неприятно говорить со мной, – заявила Генриетта, – но мне это безразлично. Я разговариваю с вами не ради развлечения. В записке я просила вас о встрече, но сейчас это уже не имеет значения, раз мы с вами здесь беседуем.

– Я как раз собирался уходить, – сказал мистер Гудвуд, – но теперь, конечно, останусь.

Молодой человек был любезен, но особого энтузиазма не проявлял.

Впрочем, Генриетте этого и не требовалось. Она была столь взволнованна, что испытывала благодарность только за одно то, что мистер Гудвуд выслушает. Но сначала она спросила его о том, что ему удалось посмотреть.

– Я посмотрел все, что хотел увидеть. Я здесь уже больше часа.

– Интересно, видели ли вы моего Корреджо, – сказала Генриетта. – Я пришла сюда, только чтобы полюбоваться им.

Женщина медленно пошла по залу, и Каспар последовал за ней.

– Думаю, я его видел, но не знал, что он ваш. Я не запоминаю картины… особенно такие.

Генриетта показала своему спутнику свою любимую картину, и мистер Гудвуд поинтересовался:

– Так вы хотели поговорить со мной о Корреджо?

– Нет, – ответила Генриетта, – кое о чем куда менее гармоничном!

Они стояли в этом блистательном хранилище сокровищ совершенно одни. Лишь вдалеке, у статуи Венеры, был виден одинокий смотритель.

– Мне нужна ваша помощь, – продолжила мисс Стэкпол.

Каспар Гудвуд слегка нахмурился, но совсем не смутился того, что не проявил к предполагаемой беседе должного интереса. С момента нашей последней встречи он заметно повзрослел.

– Значит, речь пойдет о том, что мне не слишком приятно, – довольно громко произнес он.

– Думаю, что нет – иначе я бы выразилась иначе.

– Хорошо, я вас слушаю, – сказал Каспар обреченным тоном человека, четко осознающего, какое одолжение он делает.

– Вы можете сказать, что у меня нет никакого права обращаться к вам за помощью. Но на самом деле такое право у меня есть. Если позволите, я объясню вам, – мягкий, но строгий голос Генриетты, которая вовсе не старалась произвести на собеседника эффект, звучал очень искренне, и Каспар Гудвуд, приготовившись к отпору, все же был тронут. Однако Каспар Гудвуд редко проявлял внешние признаки волнения: он никогда не краснел, не отводил глаз и не выглядел озабоченным. Он лишь весь собирался и становился сосредоточенным. Казалось, при этом у него появлялись дополнительные силы. Поэтому Генриетта продолжила без особого энтузиазма:

– Могу вам сказать – и мне кажется, сейчас подходящий случай, – что если я когда-либо ставила вас в трудное положение (думаю, я вполне на это способна), то делала это, все хорошо продумав. Вне всяких сомнений, я причиняла вам неприятности. Но я делала это ради вас.

Мистер Гудвуд взглянул на нее.

– Вы и сейчас этим занялись.

– Да, пожалуй. Я хочу, чтобы вы задумались – хорошо ли, что вы едете в Рим.

– Я ждал от вас этих слов! – воскликнул мистер Гудвуд.

– Значит, вы задумывались над этим?

– Конечно. И очень много думал. Именно для этого я сделал остановку на два месяца в Париже.

– Боюсь, вы выбрали самое удобное для себя решение – поехать стоит, поскольку Рим сильно влечет вас.

– Стоит? – переспросил мистер Гудвуд. – И вы знаете, почему?

– Потому что вам так хочется. А как на это посмотрит миссис Озмонд?

– О, моя поездка в Рим нисколько ее не взволнует. Тут я не льщу себе надеждой.

– Добро бы просто взволновало – не причинило бы ей вреда, вот в чем вопрос!

– Не понимаю, какое это вообще имеет к ней отношение. Я для миссис Озмонд никто. Но если хотите знать, я с радостью встретился бы с ней.