Текст книги "Портрет леди"

Глава 48

В конце февраля Ральф Тачетт решил вернуться в Англию. На то у него имелись свои причины, которые молодой человек не намеревался оглашать. Однако Генриетте Стэкпол, которой он сказал о своем намерении, показалось, что догадаться о них нетрудно. Впрочем, она поборола желание высказать свои предположения и, сидя возле дивана больного, лишь сказала:

– Полагаю, вы понимаете, что не можете ехать один?

– Я и не собираюсь ехать один, – ответил Ральф. – Со мной будет много людей.

– Кого вы имеете в виду под «людьми»? Слуг, которым вы платите?

– О, – улыбнулся молодой человек, – должен вас удивить, – они тоже живые существа.

– Среди них есть женщины? – спокойно поинтересовалась мисс Стэкпол.

– Вы говорите так, словно у меня здесь дюжина слуг! Нет, признаюсь, в моей свите нет субретки.

– Тогда, – уверенно произнесла Генриетта, – вы не можете ехать в Англию. Вам нужен женский уход.

– Я так много видел его с вашей стороны в последнее время, что мне его хватит надолго.

– Этого вам недостаточно. Думаю, я поеду с вами, – заявила мисс Стэкпол.

– Со мной? – Ральф медленно приподнялся на диване. – Да, я знаю, что не нравлюсь вам, но поеду все равно. Вам лучше лечь.

Ральф молча взглянул на Генриетту, затем снова медленно лег.

– Вы мне очень нравитесь, – произнес он через некоторое время.

Мисс Стэкпол издала смешок, который редко можно было услышать.

– Вам не нужно думать, что, высказавшись таким образом, вы откупились от меня. Я поеду с вами и, более того, буду за вами ухаживать.

– Вы прекрасная женщина, – сказал Ральф.

– Скажете это, когда доберемся к вам домой. Путь будет нелегкий. И все же вам лучше поехать.

Перед ее уходом Ральф сказал ей:

– Вы действительно хотите ухаживать за мной?

– Да, хочу попробовать.

– Тогда сообщаю вам, что я покоряюсь. О, я покоряюсь!

Не в знак ли этого смирения из груди молодого человека после того, как мисс Стэкпол вышла из комнаты, вырвался сардонический смех? Возвращение домой под надзором мисс Стэкпол – можно ли выдумать более неуместное, более окончательное доказательство его бессилия и потери всех жизненных функций. Но что еще более странно – такая перспектива казалась ему даже приятной! Он даже стал испытывать нетерпение поскорее выехать – ему хотелось достичь родного дома как можно скорее. Конец был близок. Ральфу казалось, будто он мог протянуть руку и коснуться конечной цели, – и он хотел умереть дома. Это было единственное оставшееся у него желание. Молодой человек хотел растянуться на кровати в просторной тихой комнате, где он в последний раз видел отца, и закрыть глаза навечно на закате летнего солнца…

В тот же день навестить Ральфа пришел Каспар Гудвуд. Больной сообщил гостю о решении мисс Стэкпол сопровождать его в Англию.

– О, тогда, – сказал Каспар, – боюсь, я окажусь пятым колесом в телеге. Я пообещал миссис Озмонд поехать с вами.

– Силы небесные – просто какой-то золотой век! Вы все слишком добры ко мне.

– Ну, что касается моей доброты, то она скорее относится к ней, чем к вам.

– В таком случае, добра она, – с улыбкой заметил Ральф.

– Что посылает кого-то сопровождать вас? Что ж, это своего рода доброта, – заметил мистер Гудвуд абсолютно серьезно. – Что касается меня, то осмелюсь сказать, что я предпочел бы поехать с вами и мисс Стэкпол, чем с ней одной.

– А с еще большей охотой вы бы остались, – предположил Ральф. – Вам действительно незачем ехать. Генриетта потрясающе энергична.

– Не сомневаюсь. Но я обещал миссис Озмонд.

– Вы можете ей все объяснить.

– Она ни за что не освободит меня от этой обязанности. Ей хочется, чтобы я присмотрел за вами, но это не главное. Ее основная цель – отправить меня из Рима.

– О, вы преувеличиваете, – усмехнулся Ральф.

– Я наскучил ей, – продолжал мистер Гудвуд. – Ей нечего сказать мне и потому она придумала эту поездку.

– Если кузина так хочет, то я, разумеется, возьму вас с собой. Хотя я не понимаю ее интереса.

– Она думает, будто я слежу за ней, – просто ответил Каспар Гудвуд.

– Следите за ней?

– Пытаюсь выяснить, счастлива ли она.

– В этом легко убедиться, – сказал Ральф. – Внешне она самая счастливая женщина в мире.

– О да. Именно так, – сухо отозвался мистер Гудвуд, но даже при всей его сухости ему еще было что сказать. – Да, я наблюдал за ней. Мы старые друзья, и мне показалось, что у меня есть на это право. Она хотела быть счастливой – вот я и решил увидеть своими глазами, что это у нее за такое счастье Я посмотрел, – в его голосе внезапно прорвалась горечь, – и больше на это смотреть не хочу. Я готов к отъезду.

– А вы знаете, что нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль? – произнес Ральф.

И это была единственная беседа двух джентльменов об Изабелле Озмонд.

Меж тем Генриетта принялась готовиться к отъезду и среди прочих хлопот нашла возможность сказать несколько слов графине Джемини, которая нанесла ей визит в пансион в ответ на то, что Генриетта посетила ее во Флоренции.

– Вы ошибались насчет лорда Уорбартона, – заметила она графине. – Думаю, вам следует знать это.

– О его любви к Изабелле? Моя дорогая, он бывал у нее по три раза в день – всюду следы его посещений! – воскликнула графиня.

– Он хотел жениться на вашей племяннице. Вот почему он приезжал к ним.

Графиня несколько мгновений молча смотрела на собеседницу, затем громко рассмеялась.

– Это вам рассказала Изабелла? Неплохо. Если лорд хочет жениться на моей племяннице, почему же он этого не делает? Может быть, он поехал за обручальными кольцами и вернется в следующем месяце, когда я уеду?

– Нет, он не вернется. Мисс Озмонд не хочет выходить за него.

– Ах, эта ее услужливость! Я знала, что девочка обожает Изабеллу, но не думала, что до такой степени.

– Я вас не понимаю, – холодно произнесла Генриетта и подумала, что графиня была неприятной и испорченной женщиной. – Простите, я буду настаивать на своей точке зрения – Изабелла никогда не давала лорду Уорбартону никаких надежд.

– Дорогая моя, что мы там с вами знаем! Только то, что мой брат способен на все…

– Я не знаю, на что он способен, – с достоинством ответила Генриетта.

– Я сержусь на нее не за то, что она не давала лорду никаких надежд, а то, что она отослала его. Я очень хотела с ним встретиться. Может быть, она испугалась, что я отобью у нее поклонника? – продолжала графиня с дерзкой настойчивостью. – Но ведь он у нее в руках – каждый знает это. Дом до сих пор полон им – это чувствуется в воздухе. Его след еще не остыл. Я уверена, уверена, я еще увижу его…

– Что ж, – произнесла после короткого молчания Генриетта в одном из тех порывов вдохновения, которые являлись главной ценностью статей, отправляемых ею в «Интервьюер», – возможно, с вами ему повезет больше, чем с Изабеллой.

Когда мисс Стэкпол сообщила своей подруге о предложении, которое она сделала Ральфу, Изабелла тотчас выпалила, что ей трудно представить более благородный поступок. В глубине души она всегда верила, что Ральф и Генриетта должны понять друг друга.

– Мне совершенно безразлично, понимает он меня или нет, – заявила мисс Стэкпол. – Главное, что он не должен умереть в вагоне.

– Этого не будет! – воскликнула Изабелла и покачала головой.

– Не будет, если я помогу ему. Я вижу – ты хочешь, чтобы мы все уехали. Только не могу понять, почему.

– Хочу остаться одна, – ответила Изабелла.

– Как это может быть – у тебя в доме столько народу.

– О, они – участники комедии. А все вы зрители.

– Вы называете это комедией, Изабелла Арчер? – строго спросила Генриетта.

– Трагедия, если тебе так больше нравится. Вы все смотрите на меня. Это мне неприятно.

Генриетта некоторое время молча смотрела на подругу.

– Ты как раненая лань, пытающаяся спрятаться в густой тени. Ох, что за беспомощность! – вдруг выкрикнула она.

– Я вовсе не беспомощна. Я собираюсь много что сделать.

– Речь не о тебе, а обо мне. Приехать для того, чтобы тебе помочь, – и оставить тебя в том же состоянии.

– Ничего подобного. Ты меня подбодрила, – сказала Изабелла.

– Нечего сказать – бодрая! Посмотрите-ка на нее! Точь-в-точь кислый лимонад! Ну-ка, пообещай мне кое-что.

– Не могу. Я больше никогда не стану давать обещания. Четыре года назад я дала одно торжественное обещание и так плохо его держу.

– Просто тебя никто не поддерживал, а я обещаю свою поддержку. Уйди от мужа пока не поздно.

– Поздно? Да что же такое может со мной случиться?

– Пока ты не сломалась.

– Этого не будет, – с улыбкой ответила Изабелла. – Я прилагаю к этому немало стараний. Но что меня поражает – как спокойно ты говоришь женщине, чтобы она оставила своего мужа. Сразу видно, что ты никогда не была замужем.

– Ну, – воинственно произнесла Генриетта, словно начинала прения, – в наших западных городах это вполне распространенное явление, а это, в общем-то, и есть наше будущее…

Однако ее аргументы не имеют никакого отношения к нашей истории, и мы оставим их за пределами нашего повествования – в нем нам и так предстоит распутать немало нитей. Генриетта объявила Ральфу Тачетту, что готова покинуть Рим в любой момент, как только он пожелает, и молодой человек принялся за сборы. Изабелла пришла попрощаться с кузеном, и он сказал ей то же самое, что и Генриетта, – как странно, что Изабелла рада избавиться от всех близких людей.

Положив свою ладонь на руку Ральфа, Изабелла на это тихо и с растаявшей на губах мимолетной улыбкой произнесла:

– Мой дорогой Ральф…

Ему этого было достаточно. Однако с тем же легким лукавством он произнес:

– Я видел вас меньше, чем мне хотелось, но это лучше, чем ничего. И потом, я так много о вас слышал!

– При вашем-то образе жизни – от кого же?

– Знаете ли, в воздухе носятся голоса… Ни-ни, больше ни от кого. Я не позволяю другим людям сплетничать о вас. Они всегда называют вас «очаровательной», а это слишком простое определение.

– Конечно, я могла бы почаще навещать вас, – признала Изабелла, – но у замужней женщины так много обязательств…

– К счастью, я не женат. Когда вы приедете ко мне в Англию, я смогу развлекать вас, пользуясь всей своей свободой холостяка.

Ральф продолжал говорить так, будто они обязательно должны были встретиться снова, и благодаря этому его предположение стало выглядеть вполне реальным. В его речи не было даже намека на то, что его конец был близок, что, возможно, ему не удастся пережить лето. Раз уж он предпочитал говорить в таком тоне, Изабелла охотно ему вторила. Реальность была совершенно четкой – и на пути их беседы вовсе не требовались указательные столбы… Так не было в самом начале их знакомства, хотя, надо признать, эгоцентриком Ральф никогда не был. Они обсудили его поездку, решали, на какие части ее следовало разделить. Изабелла предостерегала его от различных опасностей.

– Генриетта прекрасно обо мне позаботится, – сказал Ральф. – У нее поразительно развита совесть.

– Конечно, она будет добросовестна.

– Будет? Она уже добросовестна! Генриетта считает своим долгом поехать со мной. Как вам такое поразительное чувство долга?

– Да, это так благородно с ее стороны, – согласилась Изабелла, – и из-за нее мне очень стыдно. С вами должна была поехать я.

– Вашему мужу это не понравилось бы.

– Да, не понравилось бы. Но все равно мне следовало бы это сделать.

– Ваше воображение столь смело! Вы только представьте: я – причина разногласий между леди и ее мужем!

– Вот почему я и не еду с вами, – просто, хотя и не очень понятно ответила Изабелла.

Однако Ральф все прекрасно понял.

– Конечно, – отозвался он, – вероятно, все дело в ваших неисчислимых обязательствах, о которых вы мне говорили.

– Дело не в этом. Я боюсь, – произнесла Изабелла и после короткого молчания повторила скорее для себя, чем для кузена: – Я боюсь.

Ральф не мог решить, что означал ее тон. Он был тверд и, казалось, лишен малейших эмоций… Хотела ли она вслух покаяться в том, в чем ее никто и не обвинял? Или просто пыталась разобраться сама в себе? Как бы то ни было, Ральф не смог упустить благоприятного случая.

– Боитесь мужа? – произнес он игривым тоном.

– Себя! – ответила Изабелла, поднимаясь. Она постояла несколько секунд и добавила: – Бояться мужа – мой долг, женщине это должно.

– О, да, – рассмеялся Ральф. – А в качестве компенсации всегда существуют мужчины, страшно боящиеся женщин!

Изабелла не откликнулась на это шутливое замечание и неожиданно резко сменила тему разговора:

– С Генриеттой во главе вашей милой компании мистеру Гудвуду просто нечего будет делать!

– О, милая моя Изабелла, – ответил Ральф, – он уже привык к этому. Здесь, в Риме, мистеру Гудвуду тоже нечего делать!

Изабелла вспыхнула, затем торопливо заявила, что ей пора идти. Они постояли несколько мгновений, держась за руки.

– Вы были моим лучшим другом, – сказала Изабелла.

– Только ради вас я хотел… хотел жить. Но я вам не нужен.

И вдруг Изабелла окончательно поняла, что вряд ли когда-нибудь еще увидит кузена. Она не могла смириться с этим, не могла расстаться с ним вот так.

– Если вы пришлете за мной, я приеду, – произнесла она наконец.

– Ваш муж не согласится на это.

– Я как-нибудь улажу это.

– Я приберегу это напоследок – в качестве последнего желания, – сказал Ральф.

В ответ Изабелла просто поцеловала его.

Это было в четверг, и вечером Каспар Гудвуд одним из первых приехал в палаццо Рокканера. Он провел некоторое время в беседе с Джилбертом Озмондом, который почти всегда присутствовал на приемах супруги. Они сидели рядом. Разговорчивый, общительный, благожелательный и невероятно веселый Озмонд без умолку болтал, скрестив ноги и откинувшись на спинку дивана, в то время как мистер Гудвуд чувствовал себя встревоженным, постоянно менял позу и теребил в руках шляпу. Диван под ним постоянно поскрипывал. На лице Озмонда плясала острая, вызывающая улыбка. Он напоминал человека, который получил какую-то волнующую весть, и поэтому нервы его вибрируют, как струны. Он сказал Гудвуду, как ему жаль с ним прощаться и что ему будет особенно скучно без него. Ведь в Риме интеллигентные люди – редкость. Мистеру Гудвуду следует вернуться сюда. Для давно живущего в Италии человека, такого, как сам Озмонд, общение с просвещенным иностранцем как дуновение свежего ветра.

– Я обожаю Рим, – сказал хозяин дома, – но больше всего я люблю встречаться с людьми, лишенными этого предрассудка. Ведь современный мир тоже неплох. Вот вы, например, вполне современный человек, но ни в коем случае не поверхностный. А как много среди «героев современности» весьма убогих натур… Если они – дети будущего, уж лучше нам умереть молодыми. Разумеется, все эти римские древности надоедают. Мы с женой признаём все новое, но по-настоящему новое, а не подделку. Глупость и невежество отнюдь не новы, а нас потчуют именно этим под флером прогресса и просвещенности. А на самом деле это просто проявление пошлости – в новых одеждах. Не думаю, что раньше, до нынешних времен, существовало нечто подобное. Легкие намеки на нее появляются лишь в начале нашего века, а сейчас атмосфера стала такой затхлой, что утонченность просто исчезла. Так вот, вы нам понравились. – Озмонд сделал короткую паузу, дружески положив руку на колено Гудвуда и улыбаясь, одновременно и самоуверенно, и смущенно. – Может быть то, что я скажу, будет звучать излишне снисходительно – не обижайтесь, позвольте мне это. Вы понравились нам потому… потому что немного примирили нас с будущим. Если в нем будет жить хотя бы немного таких людей, как вы, – это не так плохо! Знаете, я говорю сейчас и от своего имени, и от имени своей жены. Ведь она частенько так поступает, почему бы мне не сделать то же самое? Мы ведь с ней едины – как канделябр и щипцы для снятия нагара… Насколько я понял, вы занимаетесь коммерцией? Это дело, знаете ли, таит в себе некоторые опасности – мы немало удивлены тем, что вам удалось их избежать. Простите, если мой комплимент выглядит несколько бестактным… К счастью, жена меня сейчас не слышит. Я хочу сказать, что вы тоже могли бы стать одним из тех… о ком мы сейчас говорили. Американский образ жизни просто толкал вас на это. Но вы избежали этого – в вас есть что-то, что помогло вам спастись. И в то же время вы очень современны, очень, вы – самый современный человек из всех, кого я знаю! Приезжайте еще. Мы всегда будем рады видеть вас у себя.

Я сказал, что Озмонд находился в превосходном настроении, и его речь только подтверждала этот факт. Его высказывания были намного менее сдержанными, чем он обычно себе позволял. Если бы Каспар Гудвуд отнесся к ним более внимательно, то мог подумать, что выступление в защиту утонченности прозвучало из уст довольно далекого от совершенства в данной области человека. Мы же, однако, знаем, что его собеседник обычно прекрасно отдавал себе отчет в своих словах, и если он решил быть немного бесцеремонным, то знал, ради чего это делал. Гудвуд едва ли понимал, что подразумевал Озмонд. Он хотел остаться наедине с Изабеллой, и эта мысль звучала в нем так громко, что заглушала отлично поставленный голос ее супруга. Каспар видел, как хозяйка дома разговаривала с другими гостями, и размышлял, мог ли он попросить ее пройти с ним в другую комнату, когда Изабелла освободится. В отличие от Озмонда Каспар Гудвуд был не в духе, и все происходящее вокруг вызывало у него необъяснимую ярость. До сих пор он не испытывал к Озмонду неприязни, а просто считал его начитанным, любезным, более того, более подходящим Изабелле Арчер в качестве мужа, чем он, Гудвуд. Озмонд победил его в открытой, честной борьбе – и Каспар не позволил бы себе как-то принизить соперника даже мысленно. Он не стремился достичь того, чтобы Озмонд ему понравился – на такой порыв сентиментального добродушия Каспар был не способен даже в те дни, когда почти примирился с происшедшим. Мистер Гудвуд считал хозяина дома прекрасным образцом некоей дилетантской личности, страдающей от избытка свободного времени, которое он старался занимать изысканной болтовней. Но он не очень доверял Озмонду и никак не мог понять, почему тот одарил подобной беседой именно его. Каспар заподозрил, что Озмонд таким образом просто развлекался, и потому у него возникло впечатление, что в характере его удачливого соперника была какая-то извращенность. Гудвуд понимал, что муж Изабеллы не имел причин желать ему зла – ему не из-за чего было опасаться гостя. Он обладал огромным преимуществом и мог позволить себе быть любезным с человеком, который проиграл. Правда, иногда Гудвуд желал Озмонду смерти и, как ему казалось в эти минуты, с удовольствием помог бы джентльмену в этом; но тот, естественно, ничего подобного не подозревал, поскольку жизнь научила Каспара искусству скрывать силу своих чувств. Мистер Гудвуд осваивал это искусство с целью обмануть себя, но главным образом ему удавалось обмануть других. Ему самому ничего помочь не могло, и лучшим доказательством этого являлось то глухое раздражение, с которым он слушал разглагольствования Озмонда о том, что он имеет право говорить за свою жену.

Это единственное, что Каспар запомнил в тот вечер из слов хозяина дома. Он понимал, что Озмонд высказал нечто большее, чем обычное суждение о супружеском согласии, царившем в палаццо Рокканера. Озмонд более, чем когда-либо, подчеркивал то, что их отношения с женой являлись образцовыми, и поэтому было вполне естественным для него говорить не «я», а «мы». Во всем этом ощущался какой-то умысел, который озадачивал и раздражал бедного бостонца, ему лишь оставалось ради собственного спокойствия сказать себе то, что отношения миссис Озмонд с ее супругом его не касались. Мистер Гудвуд не имел никаких доказательств, что Озмонд выставлял их в ложном свете. И если судить по внешним проявлениям, можно было сказать, что Изабелле нравилась ее жизнь – она ни разу не высказала Каспару ни малейшего недовольства. Мисс Стэкпол, правда, утверждала, что ее подруга утеряла все свои иллюзии, но работа в журнале сделала леди слишком падкой на сенсации – она обожала всякие свежие новости. Более того, после приезда в Рим Генриетта держалась сдержанно и перестала держать Каспара в курсе дел. Отдавая ей дань, мы можем сказать, что это вряд ли было неосознанно. Мисс Стэкпол увидела жизнь Изабеллы своими глазами, и это заставило ее стать осторожной. Как бы она ни стремилась помочь подруге, вряд ли можно было назвать полезной формой помощи, если бы дама воспламеняла бывших поклонников хозяйки палаццо Рокканера сообщением о том, что та несчастлива. Генриетта продолжала принимать участие в душевном состоянии мистера Гудвуда, но проявлялось это теперь только в том, что она посылала ему вырезки из американских журналов, которые получала в больших количествах с каждой почтой и всегда просматривала с ножницами в руках. Вырезанные статьи она запечатывала в конверты, адресованные Каспару, и лично оставляла их в его отеле. Он никогда не спрашивал ее об Изабелле. Разве он не преодолел пять тысяч миль, чтобы увидеть все воочию? Мистер Гудвуд не позволял себе думать, будто миссис Озмонд была несчастна, однако это действовало как раздражитель, вызывающий сильную боль, которая, увы, свидетельствовала о том, что ему не все безразлично – и, однако, совершенно не на что надеяться. Даже если бы ему доверились, даже если бы оказалось, что Изабелла несчастна, это бы ничего не изменило – последнее легко доказывал ее хитроумный план отправить его из Рима. Он был здесь лишним, он был беспомощен; его положение было безнадежно. Каспар не возражал против того, чтобы помочь Ральфу Тачетту, но скрежетал зубами при мысли о том, что из всех услуг, которые он мог ей оказать, она выбрала именно эту. Теперь ей можно было не беспокоиться о том, что он останется в Риме!

Этим вечером мистер Гудвуд главным образом думал о своем завтрашнем расставании с Изабеллой и о том, что его поездка не принесла ему ничего нового, кроме подтверждения того, что он был не нужен ей, как и прежде. О ней Каспар тоже не узнал ничего нового. Она была невозмутимой и неприступной. Он испытывал сильную горечь, и, как он ни старался проглотить ее, она снова и снова комом поднималась в горле – Каспар понял, что есть разочарования, которые длятся всю жизнь. Озмонд продолжал говорить, и Каспар смутно осознал, что он снова коснулся темы своего потрясающего единодушия с женой. На мгновение ему показалось, будто хозяин дома обладал какой-то демонической проницательностью – трудно было представить, чтобы он выбрал столь необычную тему без какого-то умысла. Впрочем, какое имело значение, был ли Озмонд демонически проницателен или нет, любила или ненавидела ли мужа Изабелла? Лично Гудвуд от этого ничего не выигрывал.

– Кстати говоря, вы едете с Тачеттом, – сказал Озмонд. – Полагаю, это означает, что вы будете двигаться медленно?

– Не знаю. Мы будем ехать так, как ему понравится.

– Вы очень любезны. Мы вам невероятно обязаны – вы должны мне позволить сказать это. Моя жена, вероятно, говорила вам, как мы вам благодарны. Тачетт был под нашей опекой всю зиму. Не один раз нам казалось, что молодой человек уже никогда не уедет из Рима. Ему не следовало приезжать сюда. Для людей в таком состоянии путешествие – больше чем неблагоразумие. Это некоторого рода неделикатность. Я бы ни за что не согласился быть так же обязанным Тачетту, как он обязан мне и моей жене. Ведь неизбежно возникает необходимость в уходе за ним, а отнюдь не каждый столь великодушен, как вы.

– Просто мне совершенно нечем больше заняться, – сухо ответил мистер Гудвуд.

Озмонд искоса взглянул на него.

– Вы должны жениться, и тогда у вас будет масса дел! Правда, тогда у вас не останется особых возможностей проявлять милосердие.

– Вот вы женаты. Разве вы очень заняты?

– О, знаете ли, быть женатым – само по себе занятие. Вы часто при этом не имеете особых дел, но бездеятельность этого рода требует ощутимых усилий. Потом, мы с женой очень много делаем вместе. Читаем, приобретаем новые знания, музицируем, прогуливаемся, ездим кататься и даже говорим между собой с таким интересом, словно только недавно познакомились. Я до сих пор наслаждаюсь беседами с женой. Если вы когда-нибудь измучаетесь от скуки – женитесь. Жена, правда, может вам впоследствии наскучить, но сами по себе вы скучать больше никогда не будете. Вам всегда будет что сказать себе… с чем мысленно поспорить.

– Мне не скучно, – ответил мистер Гудвуд. – Мне есть о чем подумать и что сказать себе.

– И, наверное, больше, чем сказать другим! – хохотнул Озмонд. – Куда вы поедете потом? Я имею в виду, после того, как передадите Тачетта в чьи-то надежные заботливые руки? Надеюсь, его мать наконец-то вернется, чтобы ухаживать за сыном. Эта леди просто изумительна. Она пренебрегает всеми обязанностями! А вы, вероятно, проведете лето в Англии?

– Не знаю. У меня нет планов.

– Счастливый человек! Так заявлять – открыто и свободно!

– О да, я совершенно свободен и волен делать все, что пожелаю.

– Надеюсь, вы будете вольны вернуться в Рим, – сказал Озмонд, увидев новую группу гостей, входящих в комнату и заканчивая разговор. – Так помните, если вы вернетесь, мы на вас рассчитываем!

Гудвуд намеревался уехать пораньше, но вечер все длился, а возможности поговорить с Изабеллой наедине все не представлялось. Она с каким-то некрасивым упорством избегала Каспара. Неутоленная обида заставляла Гудвуда считать ее действия неприкрыто преднамеренными. Абсолютно неприкрыто. Она несколько раз встречалась с ним взглядом, гостеприимно улыбалась, словно обращаясь с просьбой подойти и помочь ей развлечь гостей. Но Каспар не сдавался и ждал. Он ходил по комнатам, иногда разговаривал – с несколькими знакомыми людьми, которые нашли, что в своих речах он нынче противоречит сам себе. Такое редко случалось с Каспаром Гудвудом. Обычно он противоречил другим. В палаццо Рокканера почти всегда звучала хорошая музыка. Под ее воздействием мистеру Гудвуду удавалось сдерживать себя, но в конце вечера, увидев, что некоторые гости потянулись к выходу, он подошел к Изабелле и, понизив голос, спросил, не могли бы они поговорить наедине в одной из освободившихся комнат. Она улыбнулась так, словно ей самой очень хотелось бы этого, но не имеет никакой возможности выполнить просьбу старого друга.

– Боюсь, это невозможно. Гости постепенно уходят, и я должна проводить их.

– Тогда я подожду, когда они все уйдут!

Изабелла несколько мгновений колебалась.

– О, это будет превосходно! – воскликнула она наконец.

И Каспар стал ждать, хотя время тянулось очень медленно. Несколько оставшихся гостей, казалось, приросли к ковру. Графиня Джемини, которая, по собственному признанию, оживала только к полуночи, и вовсе не догадывалась, что вечер закончился. Она по-прежнему сидела возле камина в окружении нескольких джентльменов, их компания то и дело разражалась вспышками смеха. Озмонд исчез. Он никогда не придавал большого значения проводам гостей, и поскольку графиня Джемини, по своему обыкновению, расширила круг затрагиваемых в беседе тем, Изабелла отправила Пэнси спать, а сама села немного в стороне. Казалось, ей тоже хотелось, чтобы ее золовка приутихла и позволила оставшимся гостям спокойно разойтись.

– Могу я теперь поговорить с вами? – спросил ее мистер Гудвуд.

Изабелла с улыбкой поднялась.

– Конечно. Если хотите, можем пройти куда-нибудь.

Они вышли вместе, оставив графиню с ее собеседниками. Ни Каспар, ни Изабелла не проронили ни слова, пока не переступили порога другой комнаты. Изабелла не стала садиться и остановилась в центре гостиной, грациозно обмахиваясь веером. Казалось, она ждала, когда заговорит Каспар. Сейчас, когда они остались наедине, вся страсть, которую Гудвуд нещадно давил в себе, вдруг вырвалась на свободу – в глазах его все плыло, голова кружилась, ярко освещенная пустая комната заволоклась туманом, и сквозь эту непрочную паутину он видел лишь сияющие глаза и приоткрытые губы Изабеллы. Если бы Каспар мог видеть более четко, он убедился бы, что ее улыбка была застывшей и немного вымученной – она испугалась того, что прочла на его лице.

– Полагаю, вы хотите попрощаться со мной? – спросила Изабелла.

– Да… но это против моей воли. Я не хочу уезжать из Рима, – почти горестно ответил Гудвуд.

– Хорошо вас понимаю. Но это очень любезно с вашей стороны. Не могу выразить, как я вам благодарна.

Некоторое время Каспар молчал.

– Подобными словами вы прямо-таки вынуждаете меня уехать, – заметил он.

– Когда-нибудь приедете еще, я надеюсь, – приветливым тоном возразила Изабелла.

– Когда-нибудь? Когда-нибудь в далеком будущем?

– О, нет, я вовсе не хотела этого сказать.

– А что же вы хотели сказать – не понимаю! Но раз я обещал поехать, я уезжаю, – заявил мистер Гудвуд.

– Возвращайтесь в любое время, когда захотите, – ответила Изабелла, изо всех сил пытаясь выглядеть любезной.

– Что мне до вашего кузена, в конце концов! – вдруг выкрикнул Каспар.

– Вы именно это хотели сказать мне?

– Нет, нет, я не хотел вам ничего говорить. Я только хотел спросить вас… – Он сделал паузу и продолжил: – Что же вы сделали со своей жизнью? – Каспар замолчал, словно дожидаясь ответа.

Изабелла ничего не ответила.

– Я не могу понять, не могу объяснить себе ваши поступки! – продолжал он. – Во что я должен поверить? Что вы хотите, чтобы я думал?

Изабелла продолжала молчать и только смотрела на Каспара уже без улыбки.

– Я слышал, вы несчастливы. Если это так, то мне хотелось бы знать правду. Мне нужно это. Но вы говорите, что вы счастливы. Вы спокойны, уравновешенны. Вы совершенно изменились – все скрываете… Мне так и не удалось подойти к вам ближе.

– Вы уже близко, – ответила Изабелла вежливо, но предупреждающим тоном.

– Но вы все равно далеко! Я хочу знать правду. У вас все хорошо?

– Вы хотите слишком многого.

– Да… я всегда многого хотел. Конечно, вы мне не скажете и сделаете все, чтобы я никогда не узнал истины. Кроме того, это не мое дело.

Каспар говорил, отчаянно стараясь сдержать себя, как-то обуздать безумие, овладевшее его разумом. Но чувство, что это его последний шанс, что он любит Изабеллу и теряет ее, что она теперь будет считать его глупцом, что бы он ни сказал, больно хлестнуло его. Низкий голос Каспара задрожал.

– Вы совершенно непроницаемы, вот почему я думаю, будто вы что-то скрываете. Я сказал, что мне нет дела до вашего кузена, но это не значит, будто он мне не нравится. Я имел в виду, что еду с ним не ради него. По вашей просьбе я поехал бы даже со слабоумным. По вашей просьбе я завтра утром мог бы отправиться в Сибирь. Почему вы гоните меня? У вас должны быть для этого какие-то причины. Если вам действительно так хорошо, как вы пытаетесь изобразить, тогда вам должно быть все равно. Я хотел бы знать правду о вас, какой бы жестокой она ни была. Но я приехал сюда не за этим. Мне хотелось убедиться, что я могу больше не думать о вас. Но ни о чем другом я думать не смог, и вы совершенно правы, что хотите от меня избавиться. Но если уж мне суждено уехать, нет никакого вреда в небольшом откровении, не так ли? Если вы действительно страдаете – если он заставляет вас страдать, – ничто из моих слов не причинит вам боли. Я люблю вас – это главная причина моего приезда сюда. Я не стал бы говорить этого, если бы не верил, что больше никогда вас не увижу. Это наша последняя встреча… так дайте же сорвать мне этот цветок. Я знаю, у меня нет права говорить это, а у вас нет права слушать. Но вы не слушаете, вы никогда не слушаете меня, а думаете о своем. Теперь, конечно, я должен уехать, но теперь у меня хотя бы будет причина. Ведь ваша просьба – не причина, не настоящая причина! Я не могу ничего сказать о вашем муже. – Каспар говорил непоследовательно, почти бессвязно. – Я его не понимаю, он говорит, что вы в восторге друг от друга. Зачем он говорит мне это? Какое мне до этого дело? Вот я вам это рассказываю, и у вас такое странное выражение лица. Но у вас все время странный вид. Да, вам есть что скрывать. Но это меня не касается… И все же я люблю вас, – закончил он.