Текст книги "Портрет леди"

Изабелла в отчаянии бросилась на диван и зарылась лицом в подушки.

Когда она снова подняла голову, над ней склонилась графиня Джемини. Она вошла, не получив разрешения, совершенно бесшумно. На ее губах играла странная улыбка, а в маленьких темных глазах виднелся еще более странный блеск.

– Я стучала, – сказала она, – но вы не отозвались. Поэтому я решилась войти. Я наблюдаю за вами уже минут пять. Вы очень несчастны.

– Да, но я не думаю, что вы можете мне помочь.

– Не позволите ли вы мне попытаться?

Графиня присела на диван рядом с Изабеллой. Она продолжала улыбаться. В выражении ее лица было что-то такое, что говорило о том, что ей есть что сказать. Графиня пристально смотрела на хозяйку блестящими глазами, и та нашла этот взгляд не слишком приятным.

– Начну с того, что не понимаю вашего состояния духа. Вы вечно в сомнениях, рассуждениях и поисках причин и связей. Когда десять лет назад я поняла, что самым большим желанием моего мужа было сделать меня несчастной – потом-то он просто оставил меня в покое, – это так все расчудесно упростило! Бедная моя Изабелла, вы недостаточно просты.

– Да, я недостаточно проста, – согласилась наша героиня.

– Я хочу кое-что сообщить вам, – заявила графиня, – поскольку, по моему мнению, вы должны знать это. Возможно, вам все уже известно. А возможно, вы догадываетесь. Но если это так, то мне тем более удивительно, почему вы не поступаете так, как вам нравится.

– О чем я должна знать? – Изабелла почувствовала плохое предзнаменование, и ее сердце учащенно забилось. Графиня собиралась что-то объяснять, и одно это уже не предвещало ничего хорошего.

Но графиня Джемини хотела немного поиграть со своей собеседницей в шарады.

– На вашем месте я догадалась бы об этом еще несколько лет назад. Неужели вы никогда не подозревали?

– Я ничего не подозревала. А что я должна была подозревать? Не понимаю, о чем вы?

– Это потому, что вы так чисты душой. Никогда не видела такой женщины! – воскликнула графиня.

Изабелла медленно поднялась.

– Вы хотите сказать мне что-то ужасное?

– Можете называть это как хотите!

Графиня тоже встала. Казалось, в ней бушевал шторм, и грозные отзвуки его выплескивались на ее оживленное лицо, освещенное молниями, сверкавшими в глазах. Она несколько мгновений молча смотрела на Изабеллу и потом произнесла:

– У моей первой невестки не было детей!

Изабелла бросила на графиню непонимающий взгляд. Что означало это заявление?

– Ваша первая невестка… – пробормотала Изабелла.

– Полагаю, вы знаете, что Озмонд был женат? Я никогда не рассказывала вам о его первой жене – это казалось мне не вполне приличным. Но другие, менее щепетильные дамы, чем я, должно быть, сделали это? Бедная женщина прожила с моим братом два года и умерла бездетной. Пэнси появилась уже после ее смерти.

Изабелла нахмурилась; ее пересохшие губы раскрылись от растерянности. Она пыталась следить за мыслью графини, но это у нее не очень хорошо получалось.

– Значит, Пэнси – не дочь моего мужа?

– Нет, она дочь именно вашего мужа и никакого другого! И чьей-то жены. О, моя дорогая Изабелла, – нервно воскликнула графиня, – вы совершенно не в состоянии улавливать намеки!

– Я ничего не понимаю. Чьей жены? – спросила Изабелла.

– Жены отвратительного коротышки-швейцарца, который умер двенадцать лет назад. Он никогда не признавал мисс Пэнси, да у него и не было для этого никаких причин. Озмонд признал ее. Это было правильно.

Внезапно Изабеллу озарило – и это чье-то имя едва не сорвалось с ее губ… Она снова опустилась на диван и уронила голову на грудь.

– Зачем вы рассказали мне об этом? – спросила она. Голос с трудом подчинялся ей.

– Потому что устала хранить тайну – это так утомительно! И это чистая правда, – добавила она.

– Я ничего не знала, – выдохнула Изабелла, глядя на нее.

– Я так и думала – хотя в это трудно поверить. Но неужели вам никогда не приходило в голову, что он был ее любовником?

– Не знаю. Иногда мне что-то мерещилось. Возможно, именно это.

– А как она умно ведет себя по отношению к Пэнси! – воскликнула графиня.

– А это-то мне, несомненно, никогда не приходило в голову, – пробормотала Изабелла. – И все-таки я… я не понимаю.

Она говорила тихим, растерянным голосом, и бедная графиня была в равной степени удивлена и разочарована эффектом ее откровения. Она ожидала всплеска эмоций, бури, скандала, а пока вспыхнула лишь небольшая искорка. Изабелла просто подавленно молчала.

– Разве вы не понимаете, что ее муж никогда не принял бы ребенка? – спросила графиня. – Они давно расстались, и муж мадам Мерль уехал в какую-то далекую страну… Кажется, в Южную Америку. Может быть, у нее были и другие дети и она их потеряла, – но я в этом не уверена. С другой стороны, обстоятельства сложились достаточно удобно, чтобы Озмонд смог признать ребенка. Его жена, правда, была мертва; но она умерла всего лишь год назад и, вполне естественно, могла оставить ему плод любви. Сменив место жительства – Озмонд жил в Неаполе и покинул его навсегда, – легко было сочинить маленькую сказку… Моя бедная невестка лежала в могиле и не могла ничего опровергнуть, а настоящая мать девочки ради того, чтобы сохранить свою репутацию, отказалась от прав на ребенка.

– Несчастная! – воскликнула Изабелла и разразилась слезами. Ей уже очень давно не приходилось плакать – слишком долго она отходила потом от слез. Но сейчас они хлынули с силой, которая просто перепугала графиню Джемини.

– Очень мило с вашей стороны жалеть ее! – воскликнула она с бессердечным смехом. – Нет, вы и вправду чистейшая душа!

– Значит, он изменял своей жене, – вдруг ясно и трезво проговорила Изабелла.

– Это все, на что вы способны, – сочувствовать ей? – пожала плечами графиня.

– А мне… мне… – Изабелла осеклась; в глазах ее застыл немой вопрос.

– Был ли он верен вам? Все зависит от того, что вы называете верностью. Женившись на вас, Озмонд прекратил их отношения. Они изменились. Она так высоко ставила соблюдение приличий, что это утомило даже Озмонда. Можете представить, что это было! Но прошлое связывает их.

– Да, – повторила Изабелла, – прошлое связывает их.

– О, в последнее-то время ничего уже не было. Но лет пять они были очень близки.

– Тогда зачем же она захотела, чтобы он женился на мне?

– Тут она превзошла кого бы то ни было! Потому что у вас были деньги – и потом, она считала, что вы будете добры к Пэнси.

– Бедная женщина… и бедная Пэнси, которой она не нравится! – воскликнула Изабелла.

– Это еще одна причина. Мадам Мерль хотела, чтобы рядом с Пэнси был кто-то, кого девочка полюбила бы. Она знала, что так будет. Она все знает.

– Узнает она о том, что вы все мне рассказали?

– Все зависит только от вас. Впрочем, мадам Мерль давно готова к подобному разговору. И знаете, на что она рассчитывает? На то, что вы решите, будто я вас обманываю. Возможно, вы так и думаете; не стесняйтесь, скажите прямо. Но я не выдумываю. Конечно, бывает, что я плету всякие небылицы; но я никогда никому не вредила, кроме себя самой.

Изабелла сидела и перебирала в уме ворох необыкновенных сведений, которые ей сообщила ее собеседница. Точно бродячая цыганка высыпала перед ней на ковер причудливые вещицы…

– Почему же Озмонд не женился на ней? – спросила наконец Изабелла.

– Потому что у нее не было средств. – У графини на все находился ответ, и если она лгала, то лгала со знанием дела. – Никто не знает и никогда не узнает, на что она живет и как покупает все эти ее дорогие вещи. Думаю, что сам Озмонд этого не знает. К тому же мадам Мерль вряд ли вышла бы за него.

– Но ведь она его любила?

– Сейчас уже этого нет. То есть если любит, то иначе. Когда-то, я думаю, любила и тогда бы, наверное, вышла, но в то время был жив ее муж. Когда мистер Мерль присоединился к своим – я не говорю «предкам», потому что у него их никогда не было, – ее отношения с Озмондом уже изменились. Она стала более честолюбивой и надеялась выйти замуж за кого-нибудь очень значительного… Это всегда было ее главной мечтой. Она выжидала, наблюдала, расставляла силки и молилась, но так и не добилась успеха. Я, в общем, не назвала бы мадам Мерль удачливой. Не знаю, чего ей еще удастся в жизни достигнуть, но сейчас бедняжке нечем особенно похвастать. Единственный заметный результат, которого она достигла, – кроме, конечно, того, чтобы знать всех вокруг и гостить у них месяцами, не тратя ни копейки своих денег, – это ваше соединение с Озмондом. О, это она все организовала, моя дорогая, и не нужно смотреть на меня с таким изумлением. Я наблюдала за этой парой в течение многих лет. Я знаю все… абсолютно все. Меня считают легкомысленной, но у меня достаточно сообразительности, чтобы увидеть их насквозь. Мадам Мерль ненавидит меня и выражает это, делая такой вид, словно постоянно хочет защитить меня. Когда люди говорят, что у меня пятнадцать любовников, она, негодуя, заявляет, что существование даже половины из них никогда не было доказано. Она боялась меня все эти годы и потому страшно радовалась этим ужасным лживым слухам, которые обо мне распускают. Боится, что когда-нибудь я выдам ее, и даже однажды пригрозила мне, когда Озмонд начал околпачивать вас. Это было в его доме во Флоренции. Помните тот день, когда она привезла вас и мы пили чай в саду? Тогда мадам Мерль дала мне понять, что если я даже проболтаюсь, они все равно выиграют свою партию. Она делает вид, что больше знает про меня, чем я про нее! Как бы не так! Мне совершенно безразлично, что там она может наплести про меня, просто потому, что мне наплевать. Вам ведь это безразлично. А, пусть мстит, мне все равно, а вам, я думаю, можно ее не опасаться. Она всегда жаждала быть безукоризненной, этаким олицетворением благопристойности, непорочной лилией. Это был ее фетиш. Ведь жена Цезаря должна быть вне подозрений, а мадам Мерль всегда хотела выйти замуж за Цезаря! Вот одна из причин, по которой она не вышла бы за Озмонда, – страх перед тем, что люди, увидев ее с Пэнси, начнут догадываться и даже заметят сходство. Она страшно боялась выдать свою тайну и была осторожна, как никто другой.

– Нет-нет, она себя выдала, – сказала Изабелла. Она была бледна как смерть. – Она выдала себя, я просто не обратила внимания. Пэнси могла сделать блестящую партию, и когда все сорвалось, она была так взбешена, что едва не сбросила маску.

– Ах вот на чем она сломалась! – воскликнула графиня. – Самой ей ничего не удалось, так она мечтала хотя бы хорошо пристроить свою дочь…

При последних словах, которые так легко произнесла графиня Джемини, Изабелла вздрогнула.

– Просто невероятно, – пробормотала она, пораженная всем услышанным, на миг позабыв, что эта история имеет непосредственное отношение к ней самой.

– Надеюсь, вам не придет в голову отыгрываться на невинном создании! – продолжала графиня. – Девочка очень мила, несмотря на свое жалкое происхождение. Я так привязалась к Пэнси – еще когда она была ее. А что говорить уж теперь, когда она стала вашей…

– Да, она стала моей. И как же эта несчастная должна была страдать, видя, что я… – воскликнула Изабелла, краснея.

– Я не верю в ее страдания. Наоборот, она должна радоваться. Женитьба Озмонда пошла на пользу Пэнси. Раньше они жили в настоящей дыре. Сказать вам, на что рассчитывала ее мамаша? На то, что вы так привяжетесь к девочке, что что-нибудь для нее сделаете. Озмонд, конечно, не смог бы дать за ней приданое. У него ведь на самом деле нет ни гроша, ну да вы, конечно, все это знали. О, дорогая моя, зачем на вас свалились эти деньги! – Графиня на миг замолчала, словно увидела в лице Изабеллы что-то неожиданное для себя. – Не хотите же вы сказать, что вы все равно дадите за ней приданое? С вас, пожалуй, станется, хоть я в это и не верю… Вольно же вам быть такой доброй! Разозлитесь хоть раз в жизни! Станьте немного безнравственнее!

– Да, странная история… Конечно, мне следовало узнать это, – медленно проговорила Изабелла. – Я вам очень признательна.

– Не очень-то на это похоже! – насмешливо воскликнула графиня. – Возможно, признательны, а возможно, и нет. Но я ожидала, что вы среагируете совсем по-другому!

– А как я должна была среагировать?

– Ну, я бы сказала, как женщина, которую «использовали»!

Изабелла на это ничего не ответила. Она только слушала, и графиня продолжила:

– Они всегда были привязаны друг к другу и остались такими даже после того, как мадам Мерль решила стать… как бы это сказать… добродетельной… Озмонд всегда для нее значил больше, чем она для него. Когда праздник закончился, они заключили сделку. Каждый предоставлял другому полную свободу, но – когда понадобится – они должны были помогать друг другу. Хотите спросить, откуда мне все это известно? Да я узнала все, наблюдая за их поведением! И видите, насколько женщины лучше мужчин? Мадам Мерль выискала Озмонду жену, а тот и пальцем ради нее не пошевелил! Она столько делала для него, составляла какие-то планы, плела интриги, не один раз доставала для него деньги… А ему она надоела. Превратилась в старую привычку. Иногда он в ней нуждается, но не особенно скучает, когда ее нет поблизости. Более того, мадам Мерль теперь знает это. Так что вам не стоит ревновать! – с улыбкой добавила графиня Джемини.

Изабелла снова поднялась с дивана. Она была ошеломлена; ей нечем было дышать. В голове ее гудело от всего услышанного.

– Я вам очень признательна, – повторила Изабелла и вдруг совсем другим тоном добавила: – А, собственно, как вы все это узнали?

На выражение признательности графиня внимания не обратила; но вот вопрос ее явно раздосадовал. Она бросила на собеседницу дерзкий взгляд и выпалила:

– Допустим, я все это придумала!

Затем изменила тон, положила ладонь на плечо Изабеллы и с вызывающей улыбкой спросила:

– Ну что, теперь вы откажетесь от поездки?

Изабелла слегка вздрогнула и отвернулась; слабость вдруг охватила ее, и ей пришлось опереться о полку камина. Побелев и закрыв глаза, она постояла так минуту и потом уронила закружившуюся голову на руки.

– Зря я вам все рассказала… Вам плохо – из-за меня! – воскликнула графиня.

– Да, я должна увидеть Ральфа! – пробормотала Изабелла. Ни негодования, ни гнева – тех чувств, которые пыталась вызвать в ней графиня Джемини, – в ее голосе не было.

В нем была лишь глубокая печаль.

Глава 52

В тот вечер был поезд на Париж через Турин. После ухода графини Изабелла быстро переговорила со своей расторопной горничной. После этого ей осталось думать только об одном: она должна была повидаться с Пэнси – девочка ни в чем не виновата. После того, как Пэнси уехала в монастырь, они еще не виделись, поскольку Озмонд дал понять, что еще не настало время для этого. В пять часов карета Изабеллы подъехала к высокой двери на узкой улочке недалеко от площади Навона. Добродушная и исполнительная привратница пригласила ее войти.

Изабелла уже бывала здесь – вместе с Пэнси они приезжали проведать сестер. Изабелла знала, что это были добрые женщины, видела, какими чистыми и опрятными выглядели просторные залы монастыря. В прекрасно ухоженном саду зимой было солнечно, а весной разливалась благодатная тень; но все же что-то здесь ей не нравилось и наводило на нее тоску – она ни за что на свете не согласилась бы провести здесь ночь. Сегодня монастырь больше, чем обычно, напоминал Изабелле благоустроенную тюрьму, поскольку даже не стоило делать вид, будто Пэнси могла свободно покинуть эти стены. Положение этого невинного существа предстало перед ней в несколько ином свете, и Изабелла тут же решила протянуть Пэнси руку помощи.

Привратница попросила Изабеллу подождать в приемной, а сама пошла сообщить о гостье. Приемная была просторным, прохладным помещением с новой на вид мебелью. Большую чистую печь, отделанную белым фарфором, сейчас не топили. Под стеклом на столике располагалась коллекция цветов из воска. На стенах висели гравюры на библейские темы. При других обстоятельствах Изабелла решила бы, что это место больше напоминало не Рим, а Филадельфию, но сегодня ей было не до размышлений, просто помещение показалось ей очень пустынным и тихим. Привратница вернулась минут через пять в сопровождении другой женщины. Изабелла встала, ожидая встретить одну из сестер, но, к своему невероятному удивлению, увидела перед собой мадам Мерль. В глазах у нее помутилось: эта женщина в последние часы так занимала воображение Изабеллы, что, появившись во плоти, она произвела на нашу героиню такое впечатление, словно задвигался портрет. Целый день Изабелла думала о мадам Мерль, ее фальшивости, отваге, ловкости, о невероятных страданиях, которые та могла испытывать, – и все это несомненно было. Когда она вошла, точно пролился свет. Ее появление здесь, собственно, и являлось в некотором роде живым доказательством. Изабелла внезапно ощутила дурноту – если бы ей требовалось сразу заговорить, она бы не смогла это сделать. Впрочем, она и не чувствовала в этом необходимости – ей абсолютно нечего было сказать мадам Мерль. Нельзя не отметить, что при общении с этой дамой вас положительно ничто не сковывало – ее манеры скрадывали не только свои, но и чужие недостатки.

Сейчас, однако, она выглядела слегка по-другому; она медленно вошла вслед за привратницей, и Изабелла сразу увидела, что сегодня мадам Мерль вряд ли приходилось рассчитывать на свою находчивость. Для нее эта встреча тоже оказалась совершенно неожиданна, и она решила вести себя так, как выйдет по обстоятельствам. Это решение придало ей непривычную серьезность – мадам Мерль даже не попыталась улыбнуться. Хотя Изабелла понимала, что мадам Мерль более, чем обычно, играет роль, тем не менее ей показалось, что никогда эта прекрасная женщина еще не выглядела столь естественной. Мадам Мерль оглядела свою приятельницу с ног до головы, но не злобно или испуганно, а скорее с холодной вежливостью, и, очевидно, совершенно не желая вспоминать их последний разговор. Казалось, она хотела сказать, что ситуация изменилась и она уже не испытывает ту досаду.

– Оставьте нас одних, – сказала мадам Мерль привратнице. – Через пять минут леди позвонит в колокольчик.

Она снова повернулась к Изабелле, которая, услышав упоминание о себе, вообще перестала что-либо соображать; взгляд ее блуждал по комнате, она не решалась остановить его на мадам Мерль. Изабелла, пожалуй, предпочла бы больше вообще ее не видеть.

– Вы удивлены, увидев меня здесь, и, боюсь, не обрадованы этим, – произнесла мадам Мерль. – Вам непонятно, зачем я приехала и почему вас опередила. Признаюсь, я поступила несколько неблагоразумно. Мне следовало попросить у вас разрешения.

В ее словах совершенно не звучало никакой иронии. Они были сказаны просто и мягко, но Изабелла, унесенная столь далеко на волне размышлений и страданий, не взялась бы определить, с каким намерением мадам Мерль высказала это.

– Но я здесь недавно, – продолжила мадам Мерль. – Я задержала Пэнси ненадолго. Я приехала к ней просто потому, что мне подумалось – девочка чувствует себя одинокой и, возможно даже, немного несчастной. Быть может, это и неплохо для молоденьких девушек. Я так мало о них знаю и потому не могу ничего сказать. Но в любом случае здесь скучновато. Поэтому я и заехала… случайно. Конечно, я понимала, что и вы должны приехать, и отец… Но ведь и остальным посещения не запрещены? Эта добрая женщина… как бишь ее зовут? Мадам Катрин… Она не возражала. Я пробыла с Пэнси двадцать минут. У нее очаровательная маленькая комнатка, ни в коем случае не похожая на монастырскую келью. С фортепиано и цветами. Она все восхитительно там устроила – у нее бездна вкуса. Конечно, я понимаю, все это не мое дело… но, повидав девочку, я чувствую себя счастливее. Пэнси даже может иметь горничную, если захочет, но, конечно, ей незачем наряжаться, поскольку некуда выходить. Она ходит в черном платьице и выглядит в нем прекрасно. Потом я зашла к матушке Катрин, у которой тоже превосходная комната. Уверяю вас, бедные сестрицы ведут вовсе не такую уж аскетичную жизнь. В комнате матушки Катрин стоит весьма кокетливый туалетный столик, который украшает нечто, весьма похожее на пузырек одеколона. Сестра отзывается о Пэнси с восхищением, говорит, что они все счастливы видеть девочку у себя. Она – маленький ангел и служит примером старшим сестрам. Я уже уходила от матушки Катрин, когда пришла привратница и сообщила, что к синьорине приехала посетительница. Конечно, я догадалась, что это вы, и упросила разрешить мне встретить вас в приемной. Должна вам сказать, матушка Катрин сопротивлялась и говорила мне, что столь важную особу, как вы, должна – с должным уважением – встретить настоятельница; но я уговорила не тревожить ее. Я убедила ее, что и сама смогу встретить высокую гостью!

Мадам Мерль говорила с тем особенным блеском, который свойствен светским львицам, постигшим тайны ораторского искусства. Ни одно слово не прошло мимо ушей Изабеллы, хотя она старалась не смотреть на собеседницу. Мадам Мерль еще не удалось уйти в разговоре далеко, когда Изабелла заметила, как голос ее – едва заметно – сломался, хотя и набрал вновь, очень скоро, свою полноту. Эти легкие перебои в голосе свидетельствовали о том, что мадам Мерль поняла: все изменилось, между ними все кончено; и в тот же миг догадалась о причине. Женщина, стоявшая сейчас перед ней, не была уже прежней Изабеллой – она узнала тайну мадам Мерль. Догадка была внезапной и заставила эту Леди Совершенство пошатнуться на своем пьедестале и потерять самообладание – но лишь на мгновение. Затем ее умение владеть собой вернулось к ней и не изменяло уже до конца – но только потому, что конец был уже близок. Ей пришлось собрать все свои силы, чтобы подавить волнение – ее спасение заключалось только в том, чтобы не выдать себя. Она себя и не выдала, но страх отказывался исчезать из ее голоса. Мадам Мерль ничего не могла с ним поделать. Слыша свой голос, она едва понимала, что говорит. Ее самоуверенность, словно волна в час отлива, сошла почти на нет; ее едва-едва хватило, чтобы, царапая килем о дно, достичь гавани.

Изабелла видела все это так четко, как картину на стене. Возможно, это был для нее великий момент – даже триумф. Мадам Мерль изменила отвага, и она увидела перед собой призрак разоблачения – это само по себе было местью и предвещало приход светлых дней. И Изабелла, повернувшись к окну и глядя в него, ощутила радость от этой мысли. По ту сторону окна простирался монастырский сад, но Изабелла не видела ни сияющего дня, ни пробуждающихся к жизни растений. В беспощадном свете своего открытия, которое уже стало частью ее жизненного опыта и которому непрочность сосуда, в котором оно было подано, придавала дополнительную ценность, она видела лишь голый, ужасающий факт, что ее просто использовали. Она послужила инструментом для достижения кем-то своей цели – и все.

Вся горечь этого обстоятельства снова хлынула ей в душу – казалось, она на губах ощутила вкус презрения к себе. Был момент, в который, если бы она повернулась и заговорила, из ее горла вырвались бы слова, хлестнувшие не хуже, чем кнут. Но она закрыла глаза, и омерзительное видение исчезло. Осталась только умнейшая женщина, стоявшая в нескольких футах от нее и не знавшая, несмотря на весь свой ум, что ей делать. Единственной местью Изабеллы было молчание, которое длило неизвестность для мадам Мерль, длило столь долго, что она села, что само по себе было уже выражением полной беспомощности. Наконец Изабелла взглянула на нее. Мадам Мерль была очень бледна и не сводила глаз с лица бывшей подруги. Она могла прочесть на нем многое – но и то, что опасность для нее миновала. Изабелла не собиралась ни обвинять, ни упрекать ее – может быть, для того, чтобы не дать возможность оправдаться.

– Я приехала попрощаться с Пэнси, – наконец произнесла Изабелла. – Вечером я уезжаю в Англию.

– Вечером вы уезжаете в Англию! – эхом отозвалась мадам Мерль, глядя в глаза Изабелле.

– Я еду в Гарденкорт. Ральф Тачетт умирает.

– О, это невосполнимая потеря для вас. – Мадам Мерль удалось восстановить самообладание. У нее появилась возможность выразить сочувствие. – Вы едете одна?

– Да, без мужа.

Мадам Мерль что-то тихо пробормотала о несовершенстве мира. Затем она сказала:

– Мистер Тачетт никогда не любил меня, но мне очень жаль, что он умирает. Вы увидите его мать?

– Да, она вернулась из Америки.

– Раньше миссис Тачетт была со мной хороша, но потом изменилась. Другие тоже изменились, – с легким пафосом проговорила женщина, сделала паузу и потом добавила: – Так вы снова увидите милый старый Гарденкорт!

– Вряд ли это доставит мне много радости, – ответила Изабелла.

– Естественно… в вашем-то горе. А вообще, из всех известных мне домов – а я их видела очень много – это именно тот, в котором мне хотелось бы жить. Не рискну передавать приветы живущим там людям, – добавила мадам Мерль, – разве что самому Гарденкорту…

Изабелла отвернулась.

– Мне пора идти к Пэнси, – сказала она. – У меня не так много времени.

Когда она огляделась в поисках выхода, открылась дверь, и в комнату с любезной улыбкой вошла женщина, потирая под длинными широкими рукавами пухлые руки. Изабелла узнала мадам Катрин, с которой была знакома, и попросила побыстрее отвести ее к мисс Озмонд. Мадам Катрин приветливо улыбнулась и сказала:

– Она будет очень рада вам. Я провожу вас к ней. – Затем она перевела несколько настороженный взгляд на мадам Мерль.

– Вы позволите мне ненадолго остаться? – спросила та. – У вас так хорошо.

– Всегда, когда захотите! – Монахиня улыбнулась понимающей улыбкой.

Она повела Изабеллу коридорами и вверх по лестнице. Все помещения выглядели просторными, легкими и чистыми – Изабелла подумала, что именно так должны выглядеть образцовые исправительные учреждения. Мадам Катрин осторожно приоткрыла дверь комнаты своей воспитанницы, предложила гостье войти, остановилась и сложила руки, наблюдая за тем, как Изабелла и Пэнси обнялись.

– Она рада видеть вас, – повторила монахиня и поставила перед Изабеллой лучшее кресло, но сама стояла, всем своим видом показывая, что готова уйти. – Ну, как выглядит наша девочка?

– Немного бледна, – ответила Изабелла.

– Это из-за радости от встречи с вами. Она очень довольна. В нашем доме с ней стало светлее.

Как и сказала мадам Мерль, на Пэнси было черное платье. Возможно, именно оно придавало бледность ее лицу.

– Ко мне здесь все очень добры… они все продумали! – воскликнула девушка со своим привычным старанием сказать что-то приятное.

– Мы всегда думаем о вас. Вы – наша любимая воспитанница, – заметила мадам Катрин тоном женщины, для которой доброжелательность являлась привычкой и чье понятие об обязанностях заключалось в заботе о ближнем. Однако эти слова упали свинцовым грузом на душу Изабеллы. Казалось, они являлись олицетворением могущества церкви и полного подчинения ей личности.

Когда мадам Катрин оставила их наедине, Пэнси опустилась перед Изабеллой, спрятала лицо в складках ее платья и замерла так на несколько мгновений, а мачеха гладила ее волосы. Затем Пэнси встала и обвела глазами комнату.

– Вам нравится, как я здесь все устроила? У меня есть все, что было дома.

– Очень мило. Очень уютно, – отозвалась Изабелла. Она не знала, о чем говорить с падчерицей. С одной стороны, Пэнси не должна была почувствовать, что Изабелле жаль ее, с другой – было бы грубой насмешкой притворяться, будто все это радует ее. Поэтому Изабелла добавила просто: – Я приехала попрощаться с тобой. Я уезжаю в Англию.

Бледное лицо Пэнси вспыхнуло.

– В Англию! И не вернетесь?

– Я не знаю, когда вернусь.

– О, как жаль, – тихо произнесла Пэнси. Ее голос говорил о том, что она не имела права возражать, но в нем прозвучало глубокое разочарование.

– Мой кузен мистер Тачетт очень болен. Вероятно, он умрет. Я хочу повидаться с ним, – сказала Изабелла.

– О, да, вы говорили мне, что он умирает. Конечно, вы должны ехать. А папа поедет с вами?

– Нет, я поеду одна.

Пэнси замолчала. Изабелла часто спрашивала себя, что девушка думала о подлинных отношениях ее отца и мачехи, но ни одним взглядом, ни одной фразой не позволяла себе дать Изабелле понять, что, по ее мнению, они оставляли желать лучшего. Изабелла была уверена, что Пэнси размышляла об этом. Она наверняка пришла к заключению, что в мире существовали супруги, чьи отношения были более теплыми. Но девушка была осторожна и даже в мыслях ни за что не рискнула бы осуждать свою ласковую мачеху, так же как и критиковать своего великолепного отца. Ее сердце, наверное, замирало при этом не меньше, чем если бы она увидела, как двое святых на большой иконе в монастырской часовне повернули свои нарисованные головы и покачали бы ими. И, подобно тому, что, увидев сию картину, Пэнси не осмелилась бы никому рассказать о ней, так же она не пыталась разобраться в отношениях взрослых – их тайны ее не касались.

– Вы будете очень далеко, – произнесла она наконец.

– Да, я буду далеко. Но это не имеет особого значения, – сказала Изабелла. – Ведь пока ты здесь, я тоже очень далеко от тебя.

– Да, но вы можете приехать и повидаться со мной хоть изредка.

– Я не приезжаю, потому что твой отец запрещает. Сегодня я ничего тебе не привезла. Я не могу тебя ничем порадовать.

– Меня не нужно радовать. Папа этого не хочет.

– Тогда не имеет никакого значения, нахожусь я в Англии или в Италии.

– Вы несчастливы, миссис Озмонд, – сказала Пэнси.

– Да, не слишком. Но это не важно.

– Так и я себе говорю. Это не имеет значения. Но мне хотелось бы выйти отсюда.

– О, как бы и мне этого хотелось!

– Не оставляйте меня здесь, – тихо проговорила девушка.

Изабелла молчала. Ее сердце быстро забилось.

– Может, поедешь со мной сейчас? – спросила она.

Пэнси умоляюще взглянула на мачеху.

– Папа просил привезти меня?

– Нет, это мое предложение.

– Думаю, тогда мне лучше подождать. Папа не прислал мне письма?

– Вряд ли он знал, что я поехала сюда.

– Папа думает, что я еще недостаточно пожила здесь. – сказала Пэнси. – Но мне уже достаточно. Леди очень добры со мной. Маленькие девочки приходят ко мне. Некоторые совсем малышки… Такие очаровательные детки. А потом, моя комната… Вы сами видите – здесь все так чудесно. Но мне уже достаточно. Папа хотел, чтобы я немного поразмышляла… я думала много.

– Что же ты надумала?

– Что я никогда не должна огорчать папу.

– Ты знала это и раньше.

– Да, но теперь я знаю лучше. Я сделаю все… все, – проговорила Пэнси, и когда она услышала свои собственные слова, густой румянец залил ее лицо.

Изабелла поняла значение этого румянца. Она видела, что бедняжка сдалась. Просто удача, что мистер Розье не стал продавать свои эмали. Изабелла взглянула в глаза девушки и увидела там мольбу о снисхождении. Изабелла положила ладонь на руку Пэнси в знак того, что этот взгляд не лишал бедняжку права на уважение со стороны мачехи, поскольку быстрота, с которой ее сопротивление (каким бы робким и бессловесным оно ни было) было сломлено, не была нечем иным, как данью понимания реальности. Пэнси не отваживалась судить других, но судить саму себя была вправе и смогла трезво оценить свои возможности. Она не имела сил бороться с трудностями – наказание одиночеством столь ошеломило ее, что она смирилась. Она склонила свою милую головку перед силой и просила лишь о милосердии. Да, весьма, весьма удачно, что Эдвард Розье сохранил хоть что-то из своей коллекции!