Текст книги "Портрет леди"

Глава 54

Второе прибытие Изабеллы в Гарденкорт произошло еще незаметнее, чем первое. Ральф Тачетт держал немногочисленную прислугу, и для новых слуг миссис Озмонд была посторонним лицом, поэтому вместо того, чтобы проводить в приготовленные покои, Изабеллу проводили в гостиную и с холодной учтивостью попросили подождать, пока миссис Тачетт выйдет к гостье. Она ждала долго – казалось, тетушка не торопилась встретить племянницу. Наконец, Изабелла начала нервничать, испытывать беспокойство и даже нечто сродни страху. День выдался мрачным и холодным; в просторной большой комнате по углам сгущались сумерки. Дом был совершенно безмолвным – Изабелла помнила эту тишину. Она наполняла собой все вокруг в течение нескольких дней перед смертью ее дяди. Изабелла вышла из гостиной, прошла в библиотеку и оттуда – в картинную галерею. Шаги ее отдавались гулким эхом. Здесь ничего не изменилось – Изабелла узнавала все, что видела много лет назад, словно стояла тут только вчера. Она подумала о том, что вещи меняются совсем немного, а люди постепенно старятся, утрачивая свою привлекательность, – и вдруг поняла, что бродила сейчас по дому точно так же, как тетя в свой тогдашний приезд в Олбани. Тогда все и началось – а как она, Изабелла, теперь изменилась! Ее вдруг поразила мысль, что если бы тетя Лидия не приехала тогда, все могло бы быть совершенно иначе. У нее могла бы быть другая жизнь, и она могла бы быть сейчас более счастливой женщиной. Изабелла остановилась перед небольшой картиной – прекрасным ценным Бонингтоном[77]77
  Р-П. Бонингтон (1801–1828) – английский живописец и график.


[Закрыть] – и долго смотрела на нее, но ничего не видела. Она думала о том, вышла бы она замуж за Каспара Гудвуда, если бы тетушка тогда не приехала.

Когда Изабелла вернулась в пустую гостиную, наконец появилась миссис Тачетт. Она заметно постарела, но по-прежнему высоко держала голову, ее глаза оставались такими же яркими, а тонкие губы были столь же многозначительно поджаты. На ней было серое, ничем не украшенное простое платье, и Изабелла подумала, как в первый раз, – кого больше напоминает ее тетушка – королеву-регентшу или тюремную надзирательницу. Изабелла поцеловала тетю – коснулась и в самом деле неподражаемо тонкой полоски губ.

– Я заставила тебя ждать, потому что сидела с Ральфом, – сказала миссис Тачетт. – Сиделка пошла есть, и я заменила ее. У Ральфа есть слуга-мужчина, но от него нет никакого толку. Он все время смотрит в окно, словно там есть на что смотреть! Я не хотела шевелиться, поскольку мне казалось, что Ральф спал, и боялась, что мой шорох разбудит его, и дождалась возвращения сиделки. Я же помнила, что ты знаешь дом.

– Оказалось, что я знаю его даже лучше, чем полагала. Я прошлась по нему, – отозвалась Изабелла. Затем спросила, как долго спит Ральф.

– Он лежит с закрытыми глазами, не шевелясь. Но я не уверена, что он все время спит.

– Он узнает меня? Сможет поговорить?

Миссис Тачетт поколебалась.

– Ну, посмотришь, – наконец сказала она и предложила отвести Изабеллу в ее комнату. – Я думала, они уже проводили тебя; но это ведь не мой дом, а Ральфа, и я не знаю, что делают слуги. Надеюсь, они по крайней мере внесли твой багаж. Не думаю, что ты привезла с собой много вещей. Впрочем, это меня не особенно интересует. Думаю, они отвели тебе ту же комнату, в которой ты жила. Когда Ральф узнал, что ты едешь, он сказал, чтобы тебе отвели именно ее.

– Он сказал что-нибудь еще?

– О, дорогая, Ральф уже далеко не столь болтлив, как раньше! – воскликнула миссис Тачетт, поднимаясь по лестнице впереди племянницы.

Это действительно была та же самая комната. Что-то подсказало Изабелле, что в ней никто не жил после ее отъезда. Ее багаж – он был не слишком велик – уже внесли. Глядя на него, миссис Тачетт присела.

– И что, никакой надежды? – спросила Изабелла, стоя перед тетей.

– Никакой. И никогда не было. Нельзя сказать, чтобы его жизнь была удачной.

– Нет… она была прекрасной. – Изабелла заметила, что уже начала противоречить тете. Ее раздражала холодность миссис Тачетт.

– Не знаю, что ты имеешь в виду. Без здоровья нет красоты. Почему ты так странно одета для путешествия?

Изабелла взглянула на свою одежду.

– В Риме я собиралась за час и взяла первое, что попалось под руку.

– Твои сестры в Америке спрашивали, как ты одеваешься. Казалось, это интересовало их больше всего. Я не могла сказать им, но, кажется, у них сложились правильные представления. Ты никогда не носишь ничего проще черной парчи.

– Я кажусь им более блистательной, чем я есть на самом деле, а я боюсь сказать им правду, – произнесла Изабелла. – Лили писала, что вы с ней обедали.

– Она приглашала меня четыре раза, и мне пришлось согласиться. Хотя я считаю, уже после второго раза ей следовало оставить меня в покое. Обед был прекрасным и, видимо, обошелся недешево. У ее мужа отвратительные манеры. Понравилась ли мне поездка в Америку? Почему она должна была мне понравиться? Я езжу туда не ради удовольствия.

Сообщив эти подробности, миссис Тачетт вскоре покинула племянницу, с которой должна была встретиться через полчаса в столовой. За столом женщины сели друг напротив друга; стол, накрытый на столь малое количество персон, будил воспоминания и наводил уныние. Вскоре Изабелла убедилась, что ее тетя вовсе не так холодна, как пытается казаться, и к ней возвратилась прежняя жалость к этой женщине. Как жаль, что за всю жизнь тетушка не испытала сильных чувств, – каким бы благом для нее было, если бы она могла испытать поражение или хотя бы совершить ошибку! Изабелла считала настоящим блаженством свободу огорчаться и удивлялась, почему миссис Тачетт не пыталась воспользоваться ею, неужели она не понимала, что позволить себе горевать, излить свое горе – значит получить облегчение? Возможно, она боялась – если начать огорчаться, неизвестно куда все это может привести. Однако Изабелла видела, что миссис Тачетт начала осознавать, что что-то в своей жизни упустила – и теперь ей предстоит старость, лишенная воспоминаний. В ее маленьком заострившемся личике было что-то трагическое. Она сказала племяннице, что Ральф по-прежнему лежит неподвижно, но она полагает, что он сможет повидаться с Изабеллой до обеда. Затем миссис Тачетт добавила, что днем раньше Ральфа навещал лорд Уорбартон. Это заявление немного встревожило Изабеллу, поскольку напомнило о соседстве с этим человеком и, следовательно, о возможности случайной встречи с ним. Это казалось ей не очень приятным – она приехала в Англию не для того, чтобы опять вести борьбу с лордом Уорбартоном.

Впрочем, вслух Изабелла только и сказала тете, что лорд очень заботился о Ральфе – она сама была тому свидетельницей в Риме.

– Ему сейчас есть еще о чем подумать, – ответила миссис Тачетт и словно пробуравила племянницу взглядом.

Изабелла сразу поняла намек, но постаралась скрыть это в своем ответе. Сердце ее учащенно билось.

– О да, я понимаю… Палата лордов и все такое прочее… – протянула она.

– Он думает не о лордах, а о леди. По крайней мере, об одной из них. Он сказал Ральфу, что помолвлен и собирается жениться.

– Да? Жениться? – мягко отозвалась Изабелла.

– Ну, если не передумает. Ему показалось, что Ральф должен знать об этом. Бедный Ральф не сможет поехать на свадьбу, хотя, я думаю, она состоится очень скоро.

– И кто же невеста?

– Какая-то аристократка. Леди Флора или леди Фелиция… Что-то в этом роде.

– Я очень рада, – сказала Изабелла. – Видимо, это внезапное решение?

– Думаю, да. Ухаживание длилось три недели. Объявление было сделано только что.

– Я очень рада, – повторила Изабелла, осознавая, что тетя наблюдала за ней и искала признаки досады. Стараясь не выказать ничего подобного, Изабелла сумела сказать эту фразу совершенно спокойно, почти с облегчением. Миссис Тачетт, конечно, придерживалась традиционных представлений, что женщины, причем даже замужние, рассматривали женитьбу своего бывшего поклонника как оскорбление. Поэтому первым желанием Изабеллы было показать, что она не чувствовала себя оскорбленной. Да, сердце ее учащенно забилось, и она на некоторое время погрузилась в задумчивость, забыв о том, что миссис Тачетт наблюдает за ней, – но не потому, что потеряла поклонника. Ее воображение пронеслось через половину Европы, остановилось, задохнувшись и задрожав. Она представила, как сообщает мужу о том, что лорд Уорбартон повел невесту под венец, и даже не могла себе представить, каким сумрачным стало при этом ее лицо…

Но, наконец, она взяла себя в руки и сказала:

– Должен же он был рано или поздно жениться.

Миссис Тачетт промолчала, затем энергично встряхнула головой.

– О, дорогая, ты просто невозможна! – воскликнула она, и женщины продолжили обед в тишине. Изабелле казалось, будто ей сообщили о смерти лорда Уорбартона. Она знала его только в роли влюбленного, претендента на ее руку и сердце – и вот с этим было покончено. Он умер и для бедняжки Пэнси… А ведь если бы он остался рядом с Пэнси, Изабелла бы продолжала ощущать его существование…

Слуга все суетился возле них. Миссис Тачетт наконец отослала его. Она закончила завтракать и сидела, положив руки на край стола.

– Мне хотелось бы задать тебе три вопроса, – сказала она, когда слуга ушел.

– Это очень много.

– Меньшим количеством я не могу обойтись. Ничего неуместного.

– Именно этого я и боюсь. Уместные вопросы на самом деле самые ужасные, – ответила Изабелла.

Миссис Тачетт откинулась на стуле, сверля племянницу взглядом, а Изабелла не без умысла встала из-за стола и подошла к глубокой оконной нише.

– Ты когда-нибудь жалела, что не вышла за лорда Уорбартона? – спросила миссис Тачетт.

Изабелла с улыбкой медленно покачала головой.

– Нет, милая тетя.

– Хорошо. Должна сказать, что я верю тебе.

– Ваше доверие является для меня огромным искушением, – все с той же улыбкой ответила Изабелла.

– Искушением солгать? Не рекомендую тебе делать это, поскольку, когда меня обманывают, я становлюсь такой же опасной, как отравленная крыса. Я не намерена злорадствовать на твой счет.

– Моему мужу не нравится жить со мной, – сказала Изабелла, – ведь второй вопрос будет этот?

– Я могла бы сказать ему об этом заранее. На его счет я могу позволить себе позлорадствовать… Скажи: тебе все еще нравится Серена Мерль? – вдруг спросила миссис Тачетт.

– Не так, как когда-то. Но это не имеет значения. Она уезжает в Америку.

– В Америку? Видимо, она совершила что-то ужасное.

– Да… очень скверное.

– Могу я спросить, что именно?

– Использовала меня для своих целей.

– О! – воскликнула миссис Тачетт. – Меня тоже! Она со всеми так поступает.

– Она и Америку использует в своих интересах, – сказала Изабелла и снова улыбнулась, довольная тем, что вопросы тети закончились.

До вечера она так и не увиделась с Ральфом. Он находился в забытьи весь день. Приходил врач, но потом ушел. Это был тот самый местный доктор, который ухаживал за отцом Ральфа и который ему так нравился. Он приезжал три или четыре раза в день – его очень волновал этот его пациент. Ральфа пользовал сэр Мэттью Хоуп, но больной устал от этого медицинского светила и попросил мать сообщить ему, что он уже умер и, следовательно, больше в услугах врача не нуждается. Миссис Тачетт, однако, написала сэру Мэттью, что он разонравился ее сыну. Как я уже сказал, в день приезда Изабеллы Ральф в течение нескольких часов не подавал признаков жизни, но ближе к вечеру приподнялся и сказал, что знает – приехала его кузина. Как он узнал, было непонятно, – боясь разволновать его, каждый хранил это в тайне. Изабелла вошла в комнату и села рядом с погруженной в полумрак кроватью кузена – одна лишь тусклая свеча горела в дальнем углу. Она сказала сиделке, что та может идти и что она сама посидит с больным до конца вечера. Ральф открыл глаза, узнал ее и пошевелил беспомощно лежавшей до этого рукой. Изабелла взяла его руку. Но больной не мог говорить – он снова закрыл глаза и лежал неподвижно некоторое время, держа кузину за руку. Она просидела с ним долго – пока не вернулась сиделка, – но Ральф больше не подавал признаков того, что он в сознании. Он мог уйти, пока Изабелла смотрела на него, – на нем уже лежала печать смерти. Еще в Риме кузина видела, что дни его сочтены, – но сейчас все обстояло гораздо хуже, и теперь была возможна лишь одна перемена в его состоянии.

В лице Ральфа было какое-то странное спокойствие – оно выглядело неподвижным, как крышка гроба. Ральф похудел настолько, что от него остался почти один только скелет. Когда он открыл глаза, чтобы поздороваться с кузиной, ей показалось, что ее взгляд погрузился в бесконечное пространство. Сиделка вернулась лишь к полуночи, но Изабелле не показалось, что время медленно тянется, – ведь именно для этого она и приехала сюда. Да, ведь она приехала сюда, чтобы просто ждать, – и ей была предоставлена эта возможность. Было такое впечатление, что Ральф замер в благодарном молчании – и оно продолжалось целых три дня. Больной узнавал кузину и временами, казалось, хотел заговорить, но не мог. Тогда он снова закрывал глаза, словно тоже ожидая чего-то – чего-то неотвратимого. Ральф был настолько тихим, что иногда Изабелле казалось, будто ожидаемое уже свершилось, но все же ее никогда не покидало ощущение, что они еще вместе. Впрочем, они не всегда были вместе. Порой, когда Изабелла бродила по пустынному дому, ей слышался голос, не похожий на голос бедного Ральфа. Ее преследовал постоянный страх – она опасалась, что муж может ей написать. Но Озмонд молчал, и Изабелла получила лишь письмо из Флоренции от графини Джемини. А на третий вечер после приезда Изабеллы Ральф наконец заговорил.

– Я чувствую себя сегодня лучше, – пробормотал он, когда кузина сидела рядом. – Думаю, я смогу говорить.

Изабелла опустилась на колени у изголовья, взяла исхудавшую руку кузена и стала умолять его не шевелиться, а то он устанет.

Лицо больного оставалось серьезным – у него уже не было сил на улыбку. Но Ральф еще не потерял способности определять несуразность в происходящем.

– Что в том, что я устану, когда для того, чтобы отдохнуть, меня ждет вечный покой? – спросил он. – Почему бы мне не сделать последнее усилие? Люди перед концом всегда ощущают некоторое улучшение – я часто слышал об этом и ждал этого. Я делал две или три попытки заговорить… Я боялся, вы устанете сидеть здесь. – Ральф говорил медленно, запинаясь, с длинными паузами. Казалось, его голос доносится издалека. Во время пауз он лежал, глядя на Изабеллу широко открытыми глазами, немигающим взглядом. – Как хорошо, что вы приехали, – продолжал он. – Я так и думал, но не был уверен.

– Я тоже уверилась в этом только тогда, когда приехала, – сказала Изабелла.

– Вы сидели у моей постели словно ангел. Вы ведь знаете – ангел смерти на картинах всегда самый прекрасный… И вы были так прекрасны – точно дожидались меня…

– Я не ждала вашей смерти. Я ждала, когда вы очнетесь. Это не смерть, дорогой Ральф.

– Нет… для вас – нет. Ничто не заставляет нас так чувствовать себя живым, как вид чужой смерти. Это само ощущение жизни… ощущение, что мы остаемся… Оно у меня было когда-то тоже… Даже у меня. Но теперь мне не остается ничего, кроме как внушать его другим. Со мной все кончено.

Ральф сделал паузу. Изабелла склонялась все ниже – и уткнулась лицом в свои руки, которые лежали на руках Ральфа. Сейчас она не могла его видеть – но до нее донесся его далекий голос.

– Изабелла, – продолжил вдруг Ральф, – я хотел бы, чтобы и для вас все было кончено.

Она ничего не ответила, а лишь зарыдала, не поднимая лица. Больной лежал молча, прислушиваясь к рыданиям кузины, и, наконец, издал тяжелый стон.

– О, дорогая, все это – ради меня?

– А вы – вы-то что сделали ради меня! – воскликнула Изабелла. Волнение почти отогнало ее горе. Был позабыт всякий стыд, всякое желание скрывать что-то. Теперь кузену можно было знать. Теперь он должен был знать, ей хотелось, чтобы он знал, поскольку это связывало их еще крепче, а душевные страдания теперь были ему недоступны. – Вы же знаете, что однажды сделали для меня. О, Ральф, вы для меня – все! А что я сделала для вас? Что я могу сделать для вас сейчас? Я бы умерла, чтобы вы могли жить. Я бы умерла, чтобы не терять вас и быть с вами вместе.

Ее голос, полный слез и боли, тоже обрывался – как и его.

– Вы не потеряете меня. Я останусь с вами. Сохраните меня в своем сердце. Там я буду еще ближе к вам. Как никогда. Дорогая Изабелла, жизнь лучше – поскольку в ней есть любовь. Смерть хороша, но в ней нет любви.

– Я так и не поблагодарила вас… так никогда и не говорила… не стала такой, какой следовало! – продолжала Изабелла. Она испытывала страстное желание каяться, обвинять себя, позволить горю завладеть ею. Все ее несчастья в одно мгновение слились воедино и сплавились вместе в одну боль. – Что вы должны были думать обо мне? Но откуда я могла знать? Я ничего не знала, а теперь знаю только потому, что не все люди в мире столь глупы, как я.

– Люди… да ну их, – сказал Ральф. – Думаю, будет отрадно распрощаться с ними.

Изабелла подняла голову и свои стиснутые руки. Казалось, она молилась, глядя на кузена.

– Это правда? Правда? – спросила она.

– Правда, что вы глупая? О, нет, – шутливо, насколько мог, ответил Ральф.

– Что вы сделали меня богатой… что все, что у меня есть, должно было принадлежать вам?

Ральф отвернул от нее голову и некоторое время молчал.

– Не будем об этом… Идея была не слишком удачна. – Он снова медленно повернулся к Изабелле, и их взгляды снова встретились. – Мне кажется, что этим… – Ральф сделал паузу и мягко добавил: – Мне кажется, что этим я погубил вас.

Изабелла была почти уверена, что Ральф уже недоступен душевным страданиям – казалось, он уже в такой малой степени принадлежал этому миру. Но если бы даже это и не было так, она продолжала бы говорить – сейчас для нее ничто не имело значения, кроме сознания, что они вместе смотрят правде в глаза.

– Он женился на мне из-за денег, – выпалила Изабелла.

Ей хотелось рассказать все. Она боялась, что Ральф может умереть и она не успеет сделать это.

Кузен взглянул на нее – и потом впервые за все время опустил глаза. Но в тот же миг поднял их и сказал:

– Он очень любил вас.

– Да, любил, но не женился бы на мне, если бы я была бедна. Я не хочу причинить вам боль, говоря это. Как бы я могла? Я только хочу, чтобы вы поняли. Я всегда старалась скрывать все от вас, но теперь этому пришел конец.

– Я всегда все понимал, – сказал Ральф.

– Я так и думала, но мне это не нравилось… теперь не то…

– Вы вовсе не причинили мне боли, дорогая… напротив, вы сделали меня счастливым. – Голос Ральфа был полон неподдельной радости.

Изабелла снова склонила голову и прижалась губами к тыльной стороне его ладони.

– Я всегда все понимал, – повторил больной, – хотя это было так обидно… так горько. Вы хотели смотреть на жизнь своими глазами, но вам этого не дали. Вы были наказаны за свое желание. Вас заключили в темницу условностей!

– О да, я наказана, – выдохнула Изабелла и зарыдала.

Ральф прислушивался некоторое время к ее плачу, затем продолжил:

– Он очень плохо отнесся к вашему отъезду?

– Он сделал его для меня очень тяжелым. Не важно.

– Значит, между вами все кончено?

– Нет… не думаю.

– Вы собираетесь… – Ральф запнулся, – вернуться к нему?

– Не знаю… не могу сказать. Я пробуду здесь как можно дольше. Не хочу сейчас ни о чем думать. К чему? Мне все безразлично, кроме вас, и этого довольно, это еще немного продлится. Я стою здесь на коленях, вижу вас, умирающего у меня на руках, и я счастлива так, как не была уже очень давно. Я хочу, чтобы и вы были счастливы, не думали ни о чем грустном… только чувствовали, что я рядом и люблю вас. Зачем нам страдания? Что нам до них в такой час? Есть нечто глубже, чем самое глубокое страдание.

Было очевидно, что Ральфу говорить становилось с каждой минутой все труднее и труднее. Ему приходилось ждать, чтобы накопить силы. Сначала казалось, что он не собирался откликнуться на последние слова кузины – слишком уж большой получилась пауза. Но потом больной прошептал:

– Вы должны остаться здесь.

– Конечно, останусь – пока позволят приличия.

– Позволят… приличия? – повторил Ральф слова кузины. – Ах да, вы придаете этому большое значение…

– Как и все. Но вы очень устали, – спохватилась Изабелла.

– Да… Вы сказали, что страдание – не самая… глубокая вещь в жизни… Нет… нет. Оно очень глубоко. Если бы я мог не уходить…

– Для меня вы всегда будете здесь, – мягко перебила кузена Изабелла.

Его теперь легко было прервать, но через некоторое время он продолжил:

– Страдание… оно проходит в конце концов. А любовь остается. Не знаю, почему мы должны так много страдать. Возможно, мне еще откроется это… В жизни много всего.

– Я чувствую себя очень старой, – сказала Изабелла.

– Вы снова помолодеете. Я только такой вижу вас… Я не верю… не верю… – Ральф опять замолчал. Силы покинули его.

Изабелла умоляла его не продолжать.

– Мы и так, без слов, понимаем друг друга, – сказала она.

– Не верю, что за такую великодушную ошибку, как ваша, придется расплачиваться без конца…

– О Ральф, я так счастлива сейчас, – пробормотала Изабелла сквозь слезы.

– …и запомните, – продолжил Ральф, – если вас и ненавидели, то был кто-то, кто вас… любил.

– Брат мой! – вскричала Изабелла не помня себя от горя.