Текст книги "Я, следователь…"

Поезд уже почти затормозил, и вагоны медленно, по одному, втягивались в огромный, просвеченный солнцем дебаркадер Киевского вокзала. «Как патроны в обойму», – подумал Приходько и спрыгнул на платформу.

– Сережка! Сережка! Черт глухой! – услышал он за спиной. Обернулся – перед ним стоял бывший университетский сокурсник Стас Тихонов.

– Стас! Я ж тебя сто лет не видел! – И ударил его по плечу. А тот его – в брюхо. Оба – по спинам. Потом обнялись. – Стасик! Вот так совпадение! Если бы не эта случайность, еще десять лет могли не увидеться!

– Знаешь ли, старик, случайность – не более, чем непознанная необходимость.

– Да ну тебя, философ несчастный! Ты-то что тут делаешь?

– Будете смеяться, сэр, – встречаю одного старого знакомого из Одессы. – Тихонов заглянул в телеграмму. – А прибыть он должен именно этим трансконтинентальным экспрессом.

– Забавно. Может быть, знаю – кто?

– Не исключено. – Тихонов наклонился к уху Сергея и сказал испуганным шепотом: – Старшего инспектора ОБХСС капитана Приходько.

– Ты?!

– Я. Разрешите представиться, товарищ капитан: старший инспектор московской милиции Тихонов. А теперь извольте-ка поступить в мое распоряжение…

На Петровке, 38, в кабинете у Тихонова, Приходько, отодвинув от себя пепельницу, откашлялся и закончил:

– Таким образом, мы имеем два кирпича той печки, от которой, мне кажется, надо танцевать: адрес Мосина – Джаги, которому Коржаев написал письмо. И аксы, изъятые у Коржаева.

Тихонов дописал что-то в своем блокноте.

– Интересное совпадение, – сказал он, щурясь от сигаретного дыма. – На днях мы возбудили одно уголовное дело. И я о нем сразу подумал, когда ты сказал про аксы. С часового завода дерзко похитили большую партию корпусов для часов марки «Столица». Сработало жулье довольно чисто: по существу, никаких следов они не оставили. И корпуса, и аксы – одной модели. Когда мы беседовали с людьми на заводе, выяснилось, что и раньше пропадали мелкие детали к «Столице», но значения этому как-то не придавали.

– Совпадение-то интересное, – флегматично улыбнулся Приходько. – Только, скорее всего, оно случайное.

– Не скажи. Случайность, как мы с тобой уже выяснили на вокзале, просто непознанная необходимость. Ты ведь знаешь, что в хищениях всегда есть свои скрытые закономерности… – Тихонов поднялся и подошел к большому коричневому сейфу в углу кабинета.

– Точно, – скучным голосом сказал Приходько. – Жулики обычно тащат детали к ходовым маркам часов. Их потом сбыть легче. Есть такая закономерность. А тут – «Столица». Ее еще и в продаже-то не видели. Опять же – украли корпуса, которые вообще из строя редко выходят, значит и спросом они не пользуются. «Закономерности…»

– Наука сокращает нам опыт жизни быстротекущей, – сказал Тихонов, открывая дверцу сейфа и бегло просматривая какие-то папки. – Не спешите с выводами, капитан, я вам кое-что поведаю.

Приходько закурил сигарету, струей дыма погасил плат спички, откинулся на стуле.

– Оставить выводы. И чего?..

Тихонов взглянул на него, усмехнулся:

– А вот чего. Года три назад с часового завода и из ремонтных мастерских стали пропадать корпуса, платины[1]1
   Платина – основание часового механизма.


[Закрыть], стекла. Дальше пошли мелкие, в том числе и совсем недефицитные детали. Помню, нас это очень удивляло. А потом в скупки и на рынки хлынул поток беспаспортных часов. Тогда-то все и объяснилось: часы расхищались с завода по частям. Жулики их собирали и выбрасывали на рынок по дешевой цене. Им это все равно было выгодно: для них любая цена была выше «себестоимости», а покупали часы быстро.

– И ты думаешь, здесь такая же история? Тогда было бы непростительно дать им развернуться, – покачал головой Сергей.

– Вот поэтому вместе с первоначальными версиями надо будет отработать и эту. – Тихонов достал из сейфа тоненькую папку. Четким почерком на обложке было выведено: «Дело № 1831 по факту хищения часовых деталей». Тихонов сел за стол, раскрыл папку. – Давай-ка подведем баланс. Значит, что мы имеем на сегодняшний день? Во-первых, иногородний владелец аксов Коржаев. Почуяв опасность, он срочно сигнализирует Джаге. Просит особо предупредить Хромого. Личность Джаги мы выявим без труда, благо имеем его адрес. Интуиция мне подсказывает, что Хромой, по-видимому, важная фигура в деле, раз его требуется предупредить отдельно. Не претендуя на роль ясновидца, я могу с большой долей вероятности предположить, что Хромой имеет непосредственное отношение к производству или ремонту часов. Отсюда давай прокладывать каналы: установим личность Джаги и внимательно выявим все его связи; в особенности надо присмотреться к тем, кто уже в балете танцевать не может, – сиречь к хромым. Тот Хромой, о котором так грубо и бестактно писал Коржаев, скорее всего, действительно имеет этот небольшой физический недостаток. Верно?

– Верно, поскольку другими данными о Хромом мы пока не располагаем, – засмеялся Приходько. – Придется его искать именно по этому признаку. Я думаю, начнем с того, что присмотримся к хромым на часовых заводах и в мастерских. Изучим личность Джаги…

– Беру на себя любителей поторговать «случайными» вещами около бывшего магазина часовой фурнитуры на Колхозной, – сказал Тихонов. – Кроме того, я проверю, нет ли сейчас в районных следотделах чего-нибудь интересного по фурнитуре. Вот, пожалуй, пока все.

– Это соусированный табак. Поэтому такой тонкий вкус у сигарет…

Алла равнодушно покрутила в руках изящную пачку.

– А мне все равно, что твой «Кент», что «Памир».

– Деточка, я бы не хотел, чтобы тебе даже это было все равно. Из таких мелочей, как привычка к хорошим сигаретам, формируется своеобразие женщины. Во всем должно быть свое единство стиля. Ты могла бы не курить вообще, но ежели ты куришь, то в сумочке у тебя должен быть «Кент», «Мальборо», «Пэл-Мэл», но никак не «Памир».

– А мне кажется, что все это ерунда. И то и другое – яд. Еще неизвестно, что хуже. – Алла чиркнула блестящей зажигалкой и глубоко затянулась.

– Я тебе иногда завидую, а чаще всего жалею. – Балашов налил из серебряного молочника сливок и аккуратно намазал масло на хлеб.

– Это еще почему? – Алла подняла бровь.

Балашов прислушался, не заглох ли мотор разогревающейся около ворот «Волги». Мотор ровно и глубоко рокотал.

– Ты не способна к проникновению в природу вещей. Когда нечего курить, то и «Памир» – находка, это верно. Ты вот, например, до двадцати двух лет для извлечения огня пользовалась элементарными спичками фабрики «Маяк», розничная цена одна копейка. Ты и знать не знала, что существуют зажигалки «Ронсон», одну из которых ты с таким удовольствием крутишь в руках. А ведь за эту зажигалку я отдал Бобу-фарцовщику пятьдесят рублей. Несложный подсчет убеждает нас в том, что за указанную сумму мы могли бы приобрести пять тысяч коробок, в которых лежало бы триста семьдесят пять тысяч спичек…

Алла давно знала удивительную способность мужа перемножать в уме любые цифры, но тут невольно улыбнулась.

– Ты напрасно улыбаешься, – продолжал серьезно Балашов. – Полагаю, что эта зажигалка не даст и одной трети их тепловой мощности. Но зажигалку я купил и получаю от нее огромное искреннее удовольствие, потому что она красива. И все же это только прелюдия. Зажигалка – источник моего наслаждения главным образом потому, что я мог себе позволить купить ее. По той же причине я курю «Лорд» за тридцать пять копеек, выпущенный фирмой «Филипп Моррис», а не «Памир» фабрики «Ява» за десять.

– Если тебе нравится тратить деньги, может быть, имеет смысл раздавать их нищим? – ухмыльнулась Алла.

– Заявление, которое свидетельствует по крайней мере о трех вещах: о справедливости моего первоначального обвинения, о твоей политической отсталости и о полном непонимании моих запросов и потребностей. Первое я уже обосновал. Второе: надо читать газеты, и ты узнаешь, что у нас нет нищенства, ибо оно лишено социальной почвы. И третье: я не просто люблю тратить деньги. Я люблю их тратить на себя. И на тебя. Я немало сделал, чтобы развить у тебя настоящий вкус к вещам, но, видимо, мне еще предстоит немало поработать.

– Спрашиваешь еще! Твоя девичья фамилия Макаренко? – откровенно засмеялась Алла.

– Мадам, не нажимайте на хамство, – невозмутимо ответил Балашов. – Ты знаешь, что мой бумажник всегда к твоим услугам. Но я бы хотел, чтобы ты научилась испытывать удовольствие, покупая вещь, не только от нее самой, но и от сознания, что ты это можешь себе позволить. И тогда ты познаешь радость, не сравнимую с радостью самого обладания.

Алла раздавила в пепельнице окурок, посмотрела в окно и неожиданно сказала:

– Иногда мне кажется, что, лежа со мной в постели, ты именно об этом и думаешь.

Балашов засмеялся, обошел стол и поцеловал ее в затылок. Каким-то неуловимым движением она отодвинулась. Но он заметил. Подумал и сказал:

– Не заостряйся. Мы очень нужны друг другу, – и пошел по лесенке вниз.

У Балашова и раньше были машины, но ни одна из них не нравилась ему так, как эта «Волга». Чернолаковая, мягко закругленная, строгая, как концертный рояль. Семьдесят пять лошадиных сил, спрятанных в компактном моторе, были послушны и злы, как призовой скакун. Балашов нажал на акселератор, и машина, прижимаясь к шоссе, запела низкую, гудящую песню дорог. Ночью шел дождик, асфальт еще не совсем просох, и лучи утреннего солнца так сияли на нем, что дорога казалась откованной из золотых плит. Балашов надел темные очки с зеркальными фильтрами, и за окнами сразу все окрасилось мягкими зеленовато-голубыми тонами. Он взглянул на спидометр – красный дрожащий язычок стрелки впился в цифру 110.

Далеко впереди показался переезд. Балашов перевел ручку на нейтраль и, слушая ласковый сытый шепот мотора, счастливо улыбался. Машина плавно затормозила у опущенного шлагбаума; почти тотчас с запада донесся утробный рев тепловоза, и через переезд защелкали длинные зеленые коробки вагонов экспресса «Берлин – Москва».

Балашов, прищурясь, смотрел на окна вагонов и думал: «Не исключено, что мой клиент сейчас с таким же безразличным любопытством глазеет через одно из этих окон на меня…» – и сердце его затопила радость, что он уже бессознательно называет Гастролера своим клиентом. Еще вчера дрожали руки, когда он разрывал склейку телеграммы: «Папа выздоровел совсем. Все порядке скоро буду дома Маша». «Маша! О-хо-хо! Молодец Крот! Этот парень начинает постигать основы серьезной, хорошо конспирированной работы. Правда, он стал наглеть. Но это все пустяки. Если он однажды где-то перейдет указанную черту, его надо будет просто убрать, и точка. Хотя и жалко. Другого такого не скоро сыщешь себе на подхват. Этот бандюга ничего не боится. Но, с другой стороны, если его сейчас случайно задержат хотя бы из-за какого-нибудь скандала в общественном месте, он прямым ходом схлопочет из-за старого сквалыги высшую меру. Поэтому он теперь у меня в руках как воск будет».

Шлагбаум уже поднялся, и сзади нетерпеливо засигналили подъехавшие машины. Балашов усмехнулся: «Успеете, успеете… После меня» – включил скорость и дал газ.

Рабочий день Балашова расписан, как нотный лист. Чтоб в любой момент можно было себе сказать, как дирижер сыгравшемуся оркестру: «Итак, с семнадцатого пункта до минор начали!»

9:00

– Товарищи, на этой оперативке я должен перед вами со всей остротой поставить вопрос: план второго квартала под угрозой, время берет нас за горло, и дай бог к тридцатому вытянуть на девяносто семь – девяносто восемь процентов. Мы тут посоветовались треугольником, и есть у нас такое мнение: если коллектив поддержит, не считаясь с личным временем, организовать всех работников на трудовую вахту. Нам отступать с завоеванных позиций не к лицу. Ну и, естественно, не стоит забывать, что можем лишиться прогрессивки!

9:30

– Галочка, у меня с вами будет неприятный разговор. Вы, как секретарь комсомольской организации, в первую очередь ответственны за работу «Комсомольского прожектора». Ласточка моя, так ведь нельзя. Как вы участвуете в движении за культуру производства? Никак. Как ведется работа по обязательной технической учебе? Слабо, из рук вон слабо. А Женя Ермилов вообще школу бросил. Как отреагировала ваша организация? Обсудила, решение вынесла. А ему помочь надо, и делом, а не словами. Парнишка он трудный, но ведь и коллектив у нас не какой-нибудь – передовой, здоровый! Так что давайте займитесь «Прожектором», пусть светит на полную мощность!

10:00

– Николай Семеныч, так дело не пойдет! Будем ссориться, и, честное слово, крепко ссориться. Для вас, бухгалтера с двадцатилетним стажем, такие накладки непростительны. Нет, нет и нет! Не возражайте! Я понимаю, ни умысла, ни корысти у вас не было, но как же можно было не оформить эти счета? Правильно, это все нераспорядительность ваша. Но согласитесь, что, вкладывая всю душу в коллектив, я и сам могу претендовать на то, чтобы вы дорожили моей репутацией в глазах руководства! Ну ладно, ладно, сочтем этот инцидент исчерпанным, если вы дадите мне слово, что это в первый и в последний раз. Вы же знаете мой принцип: в бухгалтерии должен быть полный ажур, как в вычислительной машине.

11:00

– Друзья! Вот сейчас я слушал на производственном совещании выступления товарищей, и мне кажется, что все они упустили из виду одну важную деталь. Обсуждая вопросы повышения бдительности в связи с обнаружившимися на заводе хищениями запчастей, мы все должны задать себе вопрос: а все ли я сделал, чтобы эти позорные факты…

12:00

– Василий Гордеич, как там насчет моей туристской путевочки в Швецию? Я характеристику-то уже два месяца как сдал… Ага… Ясно. Да нет, я готов, чего мне собирать-то: ноги в руки – и поехал. Галине Ивановне кланяйся. Пока… Спасибо, дорогой, спасибо!

Уголовное дело № 1831

ОБЗОРНАЯ СПРАВКА

(по двум уголовным делам в отношении Мосина Юрия Федоровича, 1920 г. р., по кличке Джага)

Первое дело – о мошеннических действиях Мосина по продаже медных обручальных колец под видом золотых.

По второму делу Мосин осужден за спекуляцию большим количеством часовой фурнитуры в разных городах страны.

Вместе с Мосиным как организатор этого преступления осужден гражданин Ланде Генрих Августович, известный так же как Орлов, он же Костюк Геннадий Андреевич.

Хотя материалами уголовного дела Мосин был полностью изобличен, он ни на следствии, ни на суде виновным себя не признал.

В 1963 году Мосин освобожден из мест заключения по отбытии назначенного ему срока наказания.

Старший инспектор УБХСС Тихонов

Крот появился около часа. Он позвонил по телефону, и Балашов, слушая его спокойный невыразительный голос, почувствовал в нем какие-то новые ноты. Он спросил:

– Ты у своей мадам?

– Да.

– Ну сиди тогда. Я у тебя через полчаса буду.

Балашов позвал заместителя и сказал, что поедет в банк посоветоваться насчет дополнительных ассигнований – возможно, сегодня не вернется.

Он вышел на улицу. Июльский полдень кипел суетой и шумом. Но Балашов уже не видел яркого солнца и веселых лиц вокруг. Натренированным, выработанным годами шестым чувством – чувством близкой опасности – он видел тучки, которых не зарегистрировало ни одно бюро погоды. Эти тучки могли закрыть его собственное солнце – до того солнца, что светило для всех остальных, ему дела не было. Он почуял эти тучки в голосе Крота. Пока они за горизонтом. Сейчас надо собраться для хорошего рывка. На то он и Балашов! Он сумеет то, что недоступно покуда еще всей гидрометеослужбе! Он умеет не только заранее замечать грозящие ему тучи, но и вовремя их разгонять…

На то он и вел годы, бесконечные годы, эту незатихающую, тайную, невидимую войну с ненавистным ему строем. Один – против огромного мира, который и не знал, что с ним воюет Балашов. Но он воевал грамотно и аккуратно, жадно вырывая свой кус каждый раз, как только это удавалось. И до сих пор удавалось! До сих пор это было цепью его крошечных тайных побед. Засыпались «великие» деятели подпольного бизнеса; прокурор требовал строгого наказания для валютчиков; перегнувшись через барьер, советовались с адвокатами стриженные наголо «трикотажные миллионеры»; заложив руки за спину, уходили из суда под конвоем пойманные за руку взяточники. Балашов же бывал – очень редко – в этих залах всегда только зрителем. Компаньоны – жалкие, напуганные, растерянные – напрасно пытались поймать его поддерживающий взгляд или получить ободряющую записку – они уже для него умерли. И заходил он сюда не из боязни, что они начнут болтать, – он знал, что их языки крепко привязаны страхом. И не жалость звала его сюда. Он приходил, чтобы лишний раз продумать и понять: где и когда была ими сделана ошибка? И этих ошибок он не повторял.

Он был один против ненавистного ему строя. Среди людей этого строя у него не могло быть друзей, а своим он не доверял, не уважал их и рассматривал только как вещи разового пользования. Никогда в новые дела он не брал старых своих людей.

Когда он читал в газетах, что кого-то привлекли к ответственности за пособничество иностранным шпионам, он весело и радостно хохотал: «Так этим болванам и надо! Я бы их вообще без суда стрелял! Продавать кому-то свою свободу, жизнь – за грошовые подачки!» Он вспоминал, как однажды у него «бегали в шестерках» два сопляка-фарцовщика. Разговорившись с ними, он с глубоким удивлением заметил: эти кретины полагали, что там, за кордоном, земля обетованная. Захлебываясь, они пели про шикарные машины, потрясающих женщин, совершенно сумасшедшие тряпки. Да, все это есть. Но для него, для Балашова, а не для этих ленивых дегенератов, которых выгнали за двойки из института. Ради этого он столько лет рисковал, продумывал дела до секунды, проверял документы до последней запятой. И всегда выигрывал! А эти ничтожества посягали на его мечту. Пускай это у них от глупости, от безделья, но прощать этого дармоедам было нельзя. Он их прогнал, а потом сообщил анонимкой в милицию, что они уже два года не работают, занимаясь фарцовкой. Загремели оба как тунеядцы.

Да, эти Кроту не ровня. Крот был, несомненно, большой находкой. И он много сделал для того, чтобы Балашов теперь вплотную подошел к своему коронному делу. Это будет последним делом Балашова, и он уйдет с ринга непобежденным. Не будет фанфар и салюта, но будут толстые пачки денег, которые там можно будет превратить в салюты и фанфары.

Это дело могло бы украсить музей криминалистики, но Балашову известность такого рода не нужна. За последние пятнадцать лет это первое дело, в которое Балашов вошел младшим компаньоном. Старичку-покойничку надо отдать должное – у него была отличная голова, и это он, Коржаев, нашел Гастролера и задумал нынешний великий бизнес. Только у него, у Балашова, голова еще лучше, и не надо было старичку так жадничать. Уж очень здоровые куски хватал, вот и подавился. Ну ладно, старичок вроде верующий был, вот Балашов ему в Париже, в русской церкви, хорошую свечку поставит. Авось успокоится хоть на небеси его грешная душа. Очень грешная душа была у Коржаева. Особенно по части жадности.

Балашов прошел за угол, где всегда оставлял машину, и «Волга», рывком взяв с места, понеслась к Преображенке.

– Ну, здравствуй, Геночка! Рассказывай, хвались своими подвигами.

– Здрасте, Виктор Михалыч! Сделал все, как говорили.

– Все?

– Все!

– Как старичок принял великий час? Не кричал, не плакал?

– Не успел.

– Пришел с нашей легендой.

– Как договорились.

– А почему там столько просидел?

– Его дома три дня не было.

– Не было? Странно. Где бы это ему таскаться по три дня?

– Не знаю. Мне об этом милицию запрашивать не с руки было.

Балашов напряженно думал. Он даже не обратил внимания на наглый тон Крота. «Может быть, у старика были дочерние предприятия? Или еще агентура? Дел он никаких сейчас не вел, в этом я почти уверен. Где же он мог шататься по три дня?»

– Ты там не наследил?

– Как вам известно, Виктор Михалыч, я свои визитные карточки на кончиках пальцев ношу, а оперативнику при обыске вроде бы неудобно щеголять в перчатках.

– Ну и что?

– Что, что… Перчатки-то надел уже после этого. Мог за что-нибудь и голой рукой схватиться.

– Помнить надо было!

– Оно, конечно, отсюда советики давать да сейчас мне экзамен устраивать – это просто. Каждый горазд на чужом хребте в рай въехать.

– Не груби!

– А я и не грублю! Только кто в первый раз ночку после этого переживет, тот на десять лет старше становится.

– Послушай, Крот, ты мне истерик не закатывай. Если эта работа для тебя слишком нервная, поищи себе другую… Может, тебя возьмут воспитателем в детский сад, там будешь нянечек своим мужеством удивлять. А мне сопливые не нужны – выгоню!

– Глядите, Виктор Михалыч, пробросаетесь. Меня ж ведь и подобрать могут. Кому-то, может, теперь понадобятся не только мои руки, но и голова. Здесь, – он постучал себя по лбу, – есть много интересного. Так что политику с позиции силы предлагаю сменить на тактику взаимовыгодных переговоров…

– Так-так-так, – пробормотал Балашов. – Это действительно становится интересным…

В квартире никого не было. Чтобы убедиться в этом, Балашов, как только пришел, взял стакан и прошел на кухню, вроде бы напиться. Сейчас он развалился в кресле и внимательно смотрел на Крота, покачивающегося верхом на стуле. Подбородок Крота лежал на спинке. Глаза были у него страшные: пустые, выключенные, со злой пьяной слезой.

Балашов подумал о том, что все-таки диалектика права, утверждая спиральный ход развития событий. Здорово только вырос разворот спирали.

Крот всплыл два года назад…

ВЕСЬМА СРОЧНО!

В Центральную справочную картотеку

Прошу навести справку о судимости и местонахождении гражданина Ланде Генриха Августовича (он же Орлов, он же Костюк Геннадий Андреевич).

Одновременно сопоставьте прилагаемый снимок пальцевого отпечатка с дактилокартой Ланде.

Старший инспектор капитан Тихонов Москва, Петровка, 38