Текст книги "Стальные гробы. Немецкие подводные лодки: секретные операции 1941-1945"

В полночь 1 октября дизели все еше тащили лодку вперёд. Склонившись в помещении центрального поста над столиком для навигационных карт, я составлял радиограмму, информировавшую штаб о нашей неудаче, и планировал быстрое бегство с места радиосигнала. В 01.00 радиограмма была отправлена. Понадобилось всего четыре буквы кода, чтобы сообщить: «В проливе нет движения конвоев. Мощная противолодочная оборона. Лодка в аварийном состоянии. Возвращаемся на базу. „У-953“.

Моя радиограмма побудила штаб запросить другие подлодки их оценку обстановки. На запрос не ответили три наших партнёра по операции в Северном проливе. «У-484» и «У-743» англичане уничтожили в тот же день менее чем в 20 милях от нас на северо-западе от острова Инштрахалл. «У-925» была потоплена близ побережья Ирландии.

Моя радиограмма имела и другие неприятные последствия: на рассвете радар обнаружил три эсминца, приближавшихся с кормы. Я поклялся больше не использовать радиопередатчик, пусть парни из штаба гадают о том, что происходит. В 10.30 была запеленгована новая группа кораблей-охотников, на этот раз впереди по левому борту. Мы насчитали шесть эсминцев, бороздивших море. Они, наверное, имели в придачу эскадрильи самолётов, помогавших вести поиск. Вскоре шум от радиолокационных импульсов, работавших двигателей и вращавшихся винтов заполнил все отсеки. Одни подводники слушали его с расширенными от страха глазами, другие свернулись на своих койках, делая вид, что ничего не слышат. Шесть кораблей «томми» вели поиск, прощупывая глубины моря, не подозревая, что мы огибаем минное поле в трёх милях к востоку от них и всего лишь в 20 метрах от поверхности. Ночью шум переместился к корме, а затем ушёл дальше в море. В полночь нас побеспокоил какой-то корабль, но через два часа он удалился, и в 03.30 мы вдохнули свежего воздуха и загремели дизелями на поверхности.

За несколько суток «У-953» прошла мимо Гебридских островов на север. Там мощные порывы осеннего ветра гнали высокие волны. Подлодка как-то ухитрялась продлевать своё существование, несмотря на постоянное преследование эсминцев и частые появления самолётов. В эти недели бесконечных срочных погружений подводники получали немыслимую нагрузку на барабанные перепонки, зрение, лёгкие, но, хуже того, оставались наедине со своими тайными мыслями. Можно было вспомнить о беспечной юности, школе, триумфальных наступательных операциях на суше в первые годы войны, сотнях потопленных кораблей противника и чествованиях, организованных для нас по этому поводу, о женщинах, любовных утехах. Но, вспоминая о прошлом, нельзя уже было остановить горькие мысли о поражениях, неудачах в морских походах, бегствах из портов, о погибших на дне моря друзьях, отступлении на суше, разбомблённых немецких городах. Лично меня не покидала тревога о судьбе моих родителей и сестры.

Когда «У-953», следовавшая курсом на восток, прокрадывалась во вторую неделю октября 1944 года мимо Шетландских островов, уничтожение германского подводного флота подходило, к концу. С тех пор как мы покинули осаждённую Ла-Рошель, было потоплено 17 подлодок – почти весь контингент, сохранившийся для боевых операций на море. Четыре из них отправились в свой первый боевой поход из Норвегии. Эти подлодки были оснащены «шнеркелями», укомплектованы хорошо обученными, но неопытными и неверно инструктированными экипажами. Они стали лёгкой добычей союзников.

В 40 милях на северо-восток от Шетландских островов мы попали в зону охоты группы британских сторожевых кораблей, контролировавших подходы к Норвежскому морю. Наступил 28-часовой период жестокого преследования эсминцев, нервного напряжения команды, разрывов глубинных бомб. Во время этого последнего испытания мы двигались под водой близко к поверхности, готовые в любую минуту открыть огонь и умереть. И всё-таки «У-953» снова удалось выскользнуть из дьявольских объятий. Много часов после этого взрывы продолжали звучать за кормой нашей лодки, пока через шесть недель беспрецедентного подводного хода вознёсшиеся к небу горные хребты Норвегии не остановили наше движение на восток.

Примерно через два часа после рассвета я заметил в перископ звено патрулировавших в небе самолётов и низкорослый маячок на одинокой скале в середине прохода в фиорд. Морские волны набрасывались на крохотный голый скалистый остров, вспенивая вокруг него поверхность моря. Не доверяя больше «шнеркелю», я включил электромоторы, «У-953», с трудом преодолевая течение, выходила на позицию, с которой можно было войти в фиорд. Морские волны обрушились на лодку. Раздался тяжёлый удар, затем грохот и звон – на палубу упала труба «шнеркеля». Прилив угрожал разбить лодку о скалы. «У-953» сделала рывок вперёд на скорости 10 узлов – всё, что она могла выжать из себя в подводном положении. Она билась, как лосось, в бурных водах, медленно продвигаясь метр за метром. Пройдя маяк, «У-953» попала в бурный водоворот и понеслась к скале, отвесно возвышавшейся над морем. Быстрая перекладка рулей – лодка вошла в фиорд. Итак, мы снова выжили.

Глава 26

В центре фиорда неподвижно стоял тральщик береговой охраны, не замечая нашего прибытия. Я смог чётко различить в окулярах перископа лица моряков на тральщике, потом опустил перископ, чтобы застать их врасплох. Команда на всплытие завершила наше длительное пребывание под водой. В трубопроводах зашипел сжатый воздух. С глухим стоном лодка вынырнула на дневной свет под жерла орудий тральщика.

Встревоженный капитан крикнул через мегафон:

– Откуда вас чёрт принёс?

Довольный успехом своей маленькой хитрости, я ответил:

– Мы – инспекция. У вас есть на борту контрабанда?

– Контрабанды нет, есть гарем. Но не для ваших парней.

И, как бы опасаясь нашего досмотра, капитан приказал рулевому лечь на обратный курс. Тем временем команда моей лодки вывалилась наружу через рубочный люк. Одни занялись пушками, другие подтаскивали боеприпасы, третьи перегнулись через ограждение мостика с бледными лицами и сигаретами во рту.

Подышав некоторое время свежим морским воздухом, я едва не задохнулся от вони и смрада, выходивших из рубочного люка. Аромат сигарет, по которым я так истосковался, не мог перебить ужасный запах от шестидневного гниения в корпусе. Наоборот, первая сигарета отдавала горечью. Но через два часа, когда «У-953» повернула в фиорд Бергена, я полностью насладился ею.

Тральщик предупредил о прибытии лодки, способствовав организации весьма скромного приёма в нашу честь. На причал встречать нас вышла небольшая группа людей, облачённых в синюю морскую форму или серую кожаную одежду. Они имели редкую возможность наблюдать возвращение подлодки из похода. Многие месяцы лодки уходили в море безвозвратно. Однако моя команда едва ли была похожа на возвратившихся героев. С непромытыми волосами, длинными бородами, позеленевшими лицами и впалыми щеками, глазными яблоками, выкатившимися, как бильярдные шары, мы напоминали больше истощённых и усталых лесных партизан.

Концы с подлодки были закреплены на причале. Прибывший на борт старший офицер принял кивком мой лаконичный рапорт и поприветствовал команду. Он сообщил, что впереди нас ждут суровые испытания, но заверил также с нотками теплоты в голосе, что все худшее позади и ситуация в ближайшее время кардинально улучшится. Затем старший офицер пригласил нас на коктейль и ужин. За столом подавали крепкие напитки и сытную пишу. Нас спрашивали о последних днях пребывания в Бресте и обстановке в Ла-Рошели. Мои подводники в ответ рассказывали фантастические истории в духе «Тысячи и одной ночи». Когда обнаружилось, что они приняли слишком много ликёра, я поднялся из-за стола, прекратив застолье. Нар поселили в отдельное помещение. И вскоре можно было услышать, как бородатые морские волки громко распевали песни, отмокая в ваннах или стоя под душем.

На следующий день после крепкого ночного сна я решил добиться получения новой подлодки, поскольку «У-953» разваливалась на глазах. Она нуждалась не только в новом «шнеркеле», но также в замене двух дизелей, всего комплекта аккумуляторных батарей и тысяче других единиц разного оборудования. Об этом я переговорил с главным инженером флотилии. Выяснилось, что на базе ВМС не было ни одной из тех деталей, в которых я нуждался, и совершенно отсутствовала возможность поставить мою лодку в сухой док на продолжительный капитальный ремонт. Кажется, я убедил главного инженера в том, что мне необходимо предоставить новую лодку.

Но в Бергене отсутствовало что-либо более существенное, чем запчасти и условия для ремонта. Туда не доставлялась почта. Я рассчитывал на письмо, телеграмму – на что угодно, – только бы знать, что дома всё в порядке. И наши мешки с письмами, видимо, потерялись где-то – либо в неразберихе отступления из Франции, либо из-за того, что почтовые судна были потоплены авиацией противника в проливе Скагеррак или в фиордах. Мы были отрезаны от родины. Отсутствие вестей о судьбе родных и близких тяжело переживалось каждым из нас.

Под низкими, серыми, слоистыми облаками я повёл «У-953» в арсенал выгрузить торпеды. Там находилось несколько помятых корпусов лодок, подлежавших резке на металлолом. Я ожидал оживления активности наших подлодок, базировавшихся в Норвегии, после того как порты во Франции были потеряны. Но здесь царило удручавшее безмолвие. Напрасно я надеялся на давно обещанные новые типы подлодок.

Ужин в жилом корпусе был скудным и строго нормированным, чего и следовало ожидать в сложившихся условиях на пятый год войны. Мне сообщили, что комендант города решил организовать торжественный вечер в нашу честь, где можно было побаловаться разными напитками, закусками, послушать музыку и потанцевать с норвежскими девушками. Возвратившись в свою комнату, я вытащил из своего единственного чемодана комплект морской формы, который захватил с собой. Она была влажной, в морщинах и плесени. Неприятный запах сопровождал меня, когда я ехал в загородный дом в горах, на курорт флотилии.

Утром на третий день своего пребывания на берегу я встретил своего старого знакомого – офицера штабной группы «Запад» капитана Розинга. Он успел выбраться самолётом из Ла-Рошели за несколько часов до того, как в него вошли американцы. За его прибытием в Норвегию последовало открытие близ жилого комплекса подводни-ко"в штабного учреждения в целях активизации подводной войны против англичан. Вкратце сообщив Розингу о своём последнем походе, я обратился к нему с просьбой:

– Герр капитан, прошу посодействовать мне в получении новой лодки – если возможно, новейшего типа. «У-953» просто непригодна для выхода в море. В Норвегии к тому же нет условий для её ремонта и приведения в боеготовность.

– Не вижу возможности для выполнения вашей просьбы, – ответил Розинг. – Мы предпринимаем сейчас все усилия, чтобы восстановить каждую лодку обычного типа для предстоящих весной крупных сражений.

– Герр капитан, ремонт нашей лодки займёт времени не меньше, чем строительство новой.

– Это не вам решать. Ваше дело – исполнять приказы.

С ним было всё ясно, разговор больше не имел смысла. Я был отправлен в отпуск.

В тот же день у меня возникла идея отремонтировать мою лодку на верфях в Германии, Моё будущее оказалось тесно связанным с «У-953». Я понял, что целесообразнее оставить мечты о новой лодке и сконцентрироваться на продлении жизненного ресурса старой.

Команда приняла эту идею стоически. Гораздо большую озабоченность вызвали новости, переданные по радио. Мы узнали, что англичане достигли нижнего Рейна, а американцы заняли первый немецкий город Ахен. Сообщалось о массированных бомбардировках союзниками Штутгарта, Мюнхена и даже Инсбрука. Обстановка складывалась как нельзя хуже, хотя нас уверяли, что не всё потеряно. Голос из Берлина снова и снова внушал нам, что скоро будет использовано новое оружие, которое обеспечит нам окончательную победу. Мы видели, что на нас надеются, и выходили в море с целью это доверие оправдать.

В сумерках в туманный день позднего октября «У-953» была готова покинуть порт. Перед наступлением ночи катер береговой охраны вывел нас в фиорд. Это был бесшумный переход через неприятельскую акваторию, где уже действовали британские торпедные катера. По окончании первой ночи' мы прибыли в бухту Хаугесун-на и укрыли на целый день лодку под навес пирса. На следующую ночь последовали за эскортом среди скал, порогов и теснин вдоль скалистого побережья в Ставен-rap. Снова мы провели день в бездействии у незащищённого пирса в нервном напряжении. На закате начали продолжавшийся всю ночь переход через фиорды и опасные теснины в Эгерсунн. Здесь мы закрепили швартовы за низкорослые сосны, росшие из расщелин Скального камня, и спрятались под их ветвями. На следующую ночь вышли без сопровождения в открытое море и, пользуясь временно отремонтированным в Бергене «шнеркелем», обогнули южный каблук Норвегии и вошли в пролив Скагеррак. Через две ночи мы повстречали в Балтийском море немецкий конвой и с наступлением дня прошли мимо маяка Кильской бухты. Серым холодным утром «У-953» пришвартовалась у пирса Тирпица. Мы вернулись в Германию.

Наше прибытие не вызвало торжественных мероприятий, по существу, оно осталось незамеченным. Одевшись в свой старый сморщенный костюм из кожи, я вышел на пирс. и направился к допотопному пароходу, который стоял у пирса с начала войны. Я искал там резиденцию командования Пятой флотилии, поскольку знакомый тендер «Лех» уже исчез. Мне сообщили, что резиденция перебралась на берег. Шагая по знакомым просмолённым доскам настила, я наблюдал многочисленные свидетельства деградации порта со времени моего последнего посещения его 22 месяца назад. Старый тендер лежал после бомбёжки на берегу, его палубы заливала нефтяная жижа и мутная вода. В отдалении высились чёрные стены развалин. Горы металлолома и строительного мусора заполнили пространство, которое когда-то было фешенебельным районом Бе-левю. Я с трудом нашёл новую резиденцию командования флотилии среди разрушенных казарм. Командующий выслушал мой рапорт с полным безразличием. Мне было приказано отправляться в Любек. Там можно с уверенностью рассчитывать на ремонт подлодки, здесь же, в Киле, нельзя было гарантировать даже её безопасность.

Через час после того, как мы закрепили швартовы, их пришлось снова снять. «У-953» покинула Кильскую бухту и поспешила на восток под темнеющим вечерним небом. Когда рассеялся утренний туман, лодка вошла в устье реки Траве и вскоре после полудня притулилась к шаткому пирсу небольшой базы ВМС – Любек-Симе. Я не застал коменданта базы в его резиденции. Часовой сообщил, что он отправился завтракать и может вернуться только через несколько часов.

В небольшом жилом комплексе базы было безлюдно, похоже, им мало пользовались. «У-953» была единственной подлодкой, пришвартованной к пирсу. Мои подводники завтракали, сидя на ограждении мостика или прямо на палубе. Завтрак оказался скудным, но и за это мы были благодарны. В полдень мне сообщили, что комендант готов встретиться с нами. Мы собрались на небольшой площадке, и я представил команду довольно упитанному офицеру. Он что-то говорил мне о том, что выбрал это место для службы Отечеству в согласии со своими привычками и семейными обязанностями. Я с негодованием заметил, какую недовольную мину он скорчил на лице, когда инспектировал моих подводников, неопрятных и истощённых после долгого похода. Мы немедленно стали восстанавливать свои силы. Я отвёл «У-953» в сухой док, где её должны были переоснастить. Возвратившись в жилой комплекс, с удовлетворением обнаружил, что старпом позаботился о расселении команды по казармам. Мой чемодан был доставлен в угловую комнату, которая на некоторое время должна была стать моим домом. Я распаковал вещи, отправил часть одежды в стирку и чистку. Затем не без волнения я попытался связаться с родными. Однако телефонная связь с Дармштадтом бездействовала – и это через два месяца после воздушного налёта. Я послал родным телеграмму с просьбой немедленно ответить.

Скоро выяснилось, что восстановление «У-953» займёт восемь-десять недель. Эта новость, означавшая продолжительный отпуск для всей команды, была воспринята как большая милость подводниками, чьё стремление побывать дома, разыскать родных и близких росло с тех пор, как мы прибыли в Норвегию. Поскольку родители не ответили на мою срочную телеграмму, я сам решил выехать как можно раньше домой. Уже собравшись в дорогу, получил из штаба сообщение о том, что у меня забирают главмеха и старпома. С большим сожалением я расстался с главмехом, опытным незаурядным инженером, и испытал ещё большее разочарование, когда на его место мне прислали инертного главмеха с «У-415». Что ещё хуже, на мою лодку получил назначение юный курсант, который вообще понятия не имел о подлодках. Поскольку предусматривалось, что он займёт место старпома, я срочно повысил в должности своего подводника Цимера, хотя тому тоже недоставало опыта. Столь опасная перетряска командного состава лодки требовала решительных действий, но я решил ничего не предпринимать до своего возвращения.

В холодный туманный день в начале ноября я отправился из Любека в Дармштадт через Берлин. Поезд был набит пассажирами с сильным прибалтийским акцентом. Это были беженцы, спасавшиеся от наступавших русских войск. В основном среди них преобладали женщины, дети, старики, одетые в старую поношенную одежду и тащившие с собой жалкий скарб. Дрожа от холода, они стояли рядом со своими ящиками, узлами, саквояжами. Из купе в купе распространялись тревожные новости и слухи. Восточный фронт быстро двигался на запад, над Кенигсбергом нависла смертельная опасность. И почти так же быстро двигался на восток Западный фронт.

Стоя в проходе вагона и погрузившись в невесёлые размышления, я глядел в окно. В ногах лежал чемодан с подарками для родителей и Труди. За окном мелькал безрадостный серый пейзаж. Со временем виды монотонных северногерманских равнин все чаще сменялись развалинами с почерневшими стенами, воронками, грудами обломков и полуразрушенных дымовых труб. Затем появились руины разрушенных городских кварталов. Мы прибыли в Берлин.

Повсюду откуда-то бежали люди. Вокзал был забит тысячами пассажиров. Женщины, одетые в форму Красного Креста, раздавали еду и какую-то чёрную бурду, которую они называли кофе. Худенькие юные пехотинцы с тяжёлой ношей из ружей и вещмешков, в потёртой залатанной форме тащились по вокзалу, как старики. Я протиснулся с багажом сквозь плотную толпу людей на платформе и направился к Ангальтскому вокзалу. Поездка в метро избавила меня от переживаний по поводу обширных разрушений в городе, однако и под землёй я видел порушенные судьбы людей. В метро обитали тысячи бездомных, измождённых женщин и детей, сбитых с толку солдат, торопившихся в разорённые дома или на разваливавшийся фронт. Их лица были отмечены печатью нужды, голода, бессонницы, безразличия и отрешённости.

Наступила ночь, когда затемнённый поезд оставил позади разорённый Берлин и под пронзительный гудок устремился на юг, лязгая колёсами. В поезде я как мог убивал время. Курил, думал и мечтал. По моим подсчётам, я должен был быть дома – если не в Дармштадте, то на фабрике своего отца – в полдень следующего дня при условии, что не случится никаких неожиданностей.

Час ночи. Место в купе напротив заняла девушка в форме люфтваффе и стала проявлять ко мне более чем поверхностный интерес. Чтобы избавиться от её навязчивого любопытства, я вышел в коридор и закурил сигарету. Однако через несколько секунд девушка последовала за мной.

– Вы не брат Труди? – спросила она неуверенным голосом.

Нехотя я ответил:

– Нет, девушка, вы, должно быть, ошиблись.

– Простите, – извинилась она, – но вы очень похожи на него. Понимаете, она моя подруга, брат её служит во флоте, сходство поразительное.

После этого я сдался:

– Ладно, признаюсь, я брат Труди. А вы кто? Она улыбнулась, память её не подвела.

– Вы меня не узнаете? Я Клара Эхингер, одноклассница Труди. Может быть, самая близкая её подруга.

Нет, я не узнал эту девушку. Ведь она была тогда ещё маленькой девочкой, а я уже пятнадцатилетним юнцом. С тех пор прошло десять лет – целая жизнь. Теперь, когда она была рядом, я был рад возможности скоротать время поездки приятными воспоминаниями о счастливой юности. Мы говорили о школьных годах и обсуждали давно забытые эпизоды. Она действительно была ближайшей подругой моей сестры, когда мы жили около озера Констанца. Клара сказала, что ей всегда нравились мои родители, а большая статья о них в местной газете написана великолепно.

Внезапно спазмы сжали мне горло.

– – О какой статье вы говорите?

Её глаза расширились, а рот перекосило от ужаса.

– Вы не знаете? – изумилась она. – Нет, вы, конечно, не знаете!

Клара закрыла лицо руками. Больше она ничего не хотела мне рассказывать. Всё вокруг закружилось, сначала медленно, затем быстрее. Словно большое колесо принялось вращаться по инерции. Я слышал, как девушка продолжала говорить сквозь слёзы:

– О, простите меня, Труди и ваши родители погибли во время воздушного налёта на Дармштадт два месяца назад.

Испытывая головокружение, я опёрся на стенку купе, чтобы подняться и выпрямиться. Перед глазами проплывали окно, стенка, люди. Я сжал зубы и сдержал слёзы.. Никто не должен видеть меня плачущим. Я прикрыл глаза и сделал глубокий протяжный вздох.

Постепенно – не знаю, сколько это заняло времени, – я пришёл в себя и стал воспринимать то, что услышал. Может, Клара ошиблась? Но нет, я понимал, что она сказала правду. Теперь всё кончено. Никогда я не увижу своих близких, никогда не услышу смех сестрёнки, никогда не почувствую материнскую заботу, не услышу рассказов отца о своих проектах. По какой-то ужасной ошибке покинули этот мир они, а не я. Именно я должен был умереть. И тысячу раз был готов к этому. Я уходил сражаться в море ради сохранения их жизней, ради их безопасности. Но обманулся в своих ожиданиях. Почему Всевышний предпочёл взять их невинные жизни вместо моей грешной?

Клара постепенно отошла от шока. Она была удручена тем, что оказалась вестницей смерти. Я старался успокоить её. Говорил, что она избавила меня от тягостного неведения о судьбе родителей и бесцельной поездки. Я изменил свои планы. Не было никакого смысла ехать в Дармштадт.

В Эйзенахе мы с Кларой пересели на другой поезд и отправились в городок Озеро Констанца. В бесконечно долгой ночи наш разговор не клеился. Я не мог ни о чём думать, кроме как о потере родных и никчёмности всего остального. Когда поезд мчался по рельсам среди серого ноябрьского утра, я протёр стекло окна и увидел на стене привокзального здания лозунг, который выглядел как злая ирония: «Наши города погибают, стены рушатся, но наши сердца никогда не дрогнут!»

Когда ночная тьма окутала восточные отроги Шварцвальда, поезд прибыл в родной город Клары. Она простилась со мной, смущённая и обескураженная. Я поехал дальше в ночной тьме и не выходил из поезда до тех пор, пока не увидел, как лунный свет отражается на поверхности озера Констанца. Я вытащил свой багаж из вагона в Восточном Уберлингене, где мои родственники спасались от войны. Когда я начал разыскивать их дом, то ощутил внезапную потребность вернуться на вокзал, сесть на другой поезд и вернуться на подлодку к своей команде. Я принадлежал им. Но я продолжил поиски родственников, держа в руке тяжёлый чемодан с подарками. Я не знал, что с ними делать. У меня не было даже любимой девчонки, которой я мог бы их передать. Марианна погибла в развалинах Берлина. Ивон-на пропала ещё раньше. Маргариту я потерял в Париже, занятом американцами. Марика была замужем за другим.

Моё появление на пороге дома деда вызвало замешательство. Многочисленные родственники, жившие более или менее согласно под обшей крышей, явно не ожидали моего возвращения с Атлантики. Они полагали, что я потерялся в хаосе, последовавшем за вторжением на континент союзников, и примерно в то время, когда родители получили от меня последнее письмо. Их удивление по поводу моего возрождения из небытия быстро сменилось встревоженными взглядами и беспокойным шёпотом за моей спиной. Чтобы успокоить родственников, я твёрдо произнёс:

– Ваша тревога мне понятна. Не надо оправдываться.

– Что ты намерен делать?

– Не знаю.

– Ты хочешь остаться у нас?

– Нет, я зашёл просто повидаться. Оставлю у вас свои книги и некоторые вещи…

Вскоре я узнал, что моя кузина Лора пристроилась где-то в Шварцвальде. Я немедленно позвонил ей и выяснил, что там много снега и прекрасные условия для катания на лыжах. Наконец я нашёл себе убежище, место, где можно забыться на некоторое время.

Рано утром следующего дня я оставил у родственников свои книги, подарки и покинул озеро. Медленно тащившийся поезд повёз, меня в горы, поменявшие в течение часа окраску с тёмно-зелёной на ослепительно белую. Зима наступила раньше, чем ожидалось. Глубоко в лесу на маленькой станции я уселся в сани, и лошади доставили меня на высокогорье в Шенвальд. Там кузина зарезервировала мне номер в отеле.

Лора была страстной поклонницей горнолыжного спорта. В следующие несколько дней мы встречались с ней, как только первые солнечные лучи освещали белоснежные верхушки огромных хвойных деревьев, взбирались повыше и спускались на лыжах в долину. Каждое утро мы повторяли эти подъёмы и спуски по нескольку раз, завтракали содержимым холщовой сумки, привязанной к моему поясу, затем снова носились на лыжах по белоснежным полям, через замёрзшие горные потоки до заката солнца. Постепенно моя депрессия ослабляла свою хватку.

Лора старалась подбодрить меня, но ей удавалось это лишь до некоторой степени. Каждый вечер мы слышали эхо артиллерийской канонады, доносившейся с Вогез, расположенных всего лишь в 60 километрах к западу. Мы не могли не слышать радиопередач, сообщавших о наших потрясающих потерях на всех фронтах. Советы захватили Ригу, Литву, пол-Польши и создали себе плацдарм наступления на Балканах. Происходили ожесточённые бои на западном берегу Рейна, американцы сровняли с землёй Кёльн и Ахен. Я прислушивался к этим сообщениям с нарастающим беспокойством. Нет, я не мог больше вести праздную жизнь, когда рушилась наша оборона на Рейне, а немецкие города исчезали в пламени и клубах дыма. Я был накрепко связан со своей лодкой и командой. Это всё, что у меня осталось.

В один из холодных дней ноября я простился с Лорой и сел в сани, отправлявшиеся к станции. Когда мы спустились в безмолвную долину, я спрашивал себя: Боже мой, что будет с Германией? Куда делось это чудо-оружие, которое нам обещали столько раз? Как сможем мы без него остановить русских, американцев, англичан, французов – весь мир?

Я прибыл на базу подводных лодок Любек-Симе в холодный ненастный день. Юный старпом Зельде, которого я оставил на время своего отсутствия во главе небольшой части экипажа подлодки, доложил, что воздушные налёты и дефицит запчастей замедлили ремонт «У-953». Он явно отстал от графика, и нам бы повезло, если бы подлодка вышла в море в новогодний праздник. Однако, несмотря на неприятную весть, я расположился в своей комнате с ощущением, будто нашёл спасение от всех бед.

Здесь пахло смолистой хвоей. Через трнкие стенки я слышал в соседних комнатах говор своих подводников, узнавал голоса каждого из них. Меня радовало их присутствие. Оно придавало уверенность и осмысленность существованию.

Вечер я провёл со своими подводниками и узнал, что многие из них тоже пережили свои личные трагедии во время отпуска. Бергер обнаружил в руинах свой родной город Клёве, расположенный в непосредственной близости от линии фронта на западе. Во время пожара погибли его жена и единственный ребёнок. Кто-то показал ему место их захоронения. Сразу же после посещения могилы он вернулся на базу к своей подлодке. Один из мотористов тоже обнаружил только развалины своего дома. Его родители пропали без вести. Узнав об этом, он тоже поспешил вернуться на базу. Другие подводники провели отпуска в поездах и автобусах в попытках найти свои семьи, спасавшиеся бегством из города в город. Те, кто всё-таки встретился с родными, почти не располагали временем для общения с ними. Кое-кто вообще не доехал до дома. Их города оказались уже за линией фронта, в Силезии. Для них всех, как и для меня, оставалась одна дорога – возвращение на подлодку к товарищам, с которыми они могли разделить трагическую судьбу.

Однако не со всеми членами экипажа мои отношения складывались безоблачно. Наступил декабрь с его морозами и снегом, с пронизывающими восточными ветрами. Началась долгая зима. Под стать ненастным дням было и моё настроение, омрачённое присутствием в команде трёх офицеров. Старпом, главмех и курсант не обладали ни опытом, ни зрелостью. Они доставляли мне больше забот, чем помощи, и расхолаживали команду. Мои подводники, профессионалы, имевшие длинный– послужной список, боевой опыт и награды, видели мало проку от незрелого главмеха и относились к юному курсанту с нескрываемым презрением. Мириться с таким положением дел на боевой подлодке было тяжело и опасно. Я попросил отдел кадров заменить главмеха и курсанта. Подобная дежурная просьба, которая год назад была бы удовлетворена автоматически, даже если бы её расценили как каприз капитана, на этот раз была решительно отклонена. Моя попытка доказать, что кадровая замена необходима для сохранения боеспособности лодки и экипажа, вызвала лишь пренебрежительную отмашку. Мне как бы дали понять: «Какая разница? Жизнь подлодки слишком коротка, чтобы о ней беспокоиться, даже если команда подводников идеальна».

Не только некомпетентность была причиной моего недовольства курсантом. Что ещё хуже, он был приставлен нацистской партией вбивать в головы подводников официальные догмы, идеалы и лозунги. Партийное вмешательство в дела подводного флота имело короткую, но бурную историю, которой предшествовала неудавшаяся попытка покушения на Гитлера. До этого наш флот был свободен от политического вмешательства. Даже после покушения, когда партийное влияние на все стороны жизни страны резко усилилось, командиры подлодок, и в том числе я, успешно противодействовали проникновению в среду подводников офицеров-политработников пассивным сопротивлением. Но с упадком рейха партийное влияние становилось всё более могущественным и догматичным. Это приводило в отчаяние ветеранов, офицеров и рядовой состав, разделяющий их настроения. Подводники время от времени жаловались мне на попытки курсанта поучать их в партийном духе. Их реакция на это была совершенно естественной: они доказывали свою верность долгу и героизм делами и поступками и не нуждались в партийных поучениях относительно того, как воевать и умирать.