Текст книги "«Засланные казачки». Самозванцы из будущего"

– Кто ж знал, товарищ Либерман, что этот револьвер не пульками, ядовитой дрянью стреляет!

Ермолаев виновато посмотрел красными, как у кролика, глазами. Нехорошо получилось – решили проверить захваченный у офицеров короткоствольный «бульдог», типично бабское оружие, как он знал, а тот не пулю в стенку послал, а сноп ядовитого газа.

Окна закрыты – холода ведь стоят. И от этой гадости не только они с Либерманом из кабинета, весь его комендантский взвод сломя голову бежал, очумевшим стадом, растирая ладонями глаза. Едкая пакость, до жути отвратительная, только сейчас Пахом кое-как проморгал очи.

А если бы раза два выстрелил, как Либерман ему приказал?

– Хорошо, что ты патрон с красной головкой не истратил, – чекист, напротив, был доволен проведенным экспериментом и светился самой счастливой улыбкой. Правда, картину радости на лице несколько портили такие же кроличьи, растертые пальцами и снегом глаза.

– Тот, наверное, заряжен совсем смертельным газом, который вдохнешь и сразу помрешь в одночасье.

– Так давайте проверим? По овцам в закутке выстрелим, а как помрут, то мы тогда…

– Сиди уж, проверяльщик на мою голову. Надо эти патроны все до единого нашим ученым дать, чтобы они научились нужное вооружение для республики советской делать. Ценности они теперь просто неимоверной, а ты стрелять для забавы хочешь, товарищ Ермолаев?!

– Никак нет, не подумавши я ляпнул.

Пахом сконфуженно поник головою, спрятав руки в карманах шинели. В доме было до сих пор холодно, несмотря на то, что несколько часов топились печи. Ведь выбитые окна только сейчас кое-как заделали, тщательно проветрив все здание.

– Ты следующий раз головою думай!

Чекист неожиданно взъярился свирепым бобром, что в здешних местах когда-то обитал. И тут же остыл, видно поняв, что несколько перегнул палку – ведь приказ стрелять для проверки именно он отдал.

– Ладно, что было, то было!

После некоторой, но томительной паузы, пройдясь немного по горнице, чекист подошел к столу. И пододвинул к Пахому знакомые награды, отобранные от пожилого офицера.

– А что по их поводу думаешь?

– Насчет «венка» скажу – дешевая подделка из жести, а настоящий знак из серебра. Тяжелый он, солидный – таким офицеров награждали, что на Кубань с генералом Корниловым пошли. А этот будто на коленке делали, из двух скрепленных жестянок. И лента на нем иная, а должна быть георгиевской, – Пахом говорил уверенно, знающе. Но, взяв в руки синий с белым эмалевый крест, на такой же двухцветной колодке, надолго задумался.

– С крестом сложнее. Металл похож на тот, что на капоты аэропланов ставят. Люминий вроде…

– Алюминий, – поправил его Либерман.

– Вам виднее, вы в гимназии учились.

Немедленно согласился Пахом, пожав плечами. Но, видя настойчивый взгляд чекиста, умолкать не стал, продолжил говорить дальше, тщательно подбирая слова.

– Что у них серебра с золотом нет, чтоб из этого алюминия кресты делать? Не слышал, чтобы его использовали для чеканки.

– Но зачем тогда офицеру такие подделки носить? Потерял он их, что ли, и дубликат себе справил?

– Дубли как?

Ермолаев опять задумался, катая языком незнакомое слово. Затем выдал свою версию.

– Многие офицеры настоящие ордена прячут, а носят вот такие подделки. Мало ли что может быть, в бою всякое случается, а потерять такой знак обидно. А крест казачий, иначе бы на нем скрещенные мечи были бы наложены, а здесь шашки.

– А войско какое награду учредило сию и за какие заслуги?

– Того мне не ведомо. Нужно поспрашивать офицера строго, пусть сам скажет правду.

– Поспрашиваем, и сейчас же, не откладывая в долгий ящик. Сходи сам за ним, – угрожающе протянул чекист, но тут, словно спохватившись, ткнул пальцем в третью награду.

– А как понимать прикажете вот эту медаль на георгиевской ленте, на которой адмирал Колчак изображен? Коего расстреляли всего месяц тому назад и в прорубь опустили?

– Сие серьезно. Его в феврале «разменяли», а они в его память уже медаль учредили, да боевую, на такой же ленте. И награждать стали. А раз эти с Иркутска…

– То там подполье уже крепкое, со связями, раз медалюшка эта на свет появилась. – Либерман скривил губы. – Вот потому мы его сейчас и поспрашиваем, и крепко. Ты уж сам за ним сходи, товарищ Ермолаев, да бойцов надежных рядом держи. Хоть связанный, но опасен, как бешеная собака, с таким настороже нужно быть!

Глава девятая. Александр Пасюк

В просторной комнате было всего два человека – молодой еврей в кожаной куртке, явно играющий роль чекиста, да один старый «знакомец», что заехал прикладом ему в зубы, но плохо – не прошло и дня, как подъесаул вырвал из его щеки этими же зубами клок мяса.

От кровожадных взглядов, встретивших его на пороге, Пасюк поежился, и стало ему очень даже жутко. За эти часы он уже понял, что эти умалишенные, полностью сдвинутые на Гражданской войне мужики ему ни за что не простят своих товарищей, что были его руками заколоты, да Артемовым пришпилены штыком к бревенчатой стене.

Им самое место в психиатрической лечебнице – так он давно решил, но кто их туда загонит?!

Такие морды прокурором да ментами пугать бесполезно, да и на любого судью с прибором положат, раз такими делами занялись.

– Садись, вашбродь, – чекист указал пальцем на стул, и Пасюк осторожно присел на самый краешек – он смертельно боялся этих сумасшедших, хотя старался не показывать страх. Да и больно было, когда лупцевали, и повторять горький опыт он не желал категорически.

– Будем говорить?! – не сулящим добра тоном осведомился еврей, а покоцанный им «знакомец», с перебинтованной мордой встал сзади, положив свои крепкие лапищи ему на плечи.

Неожиданно страх стал отступать. Пасюк почувствовал приступ веселой злости, и, несмотря на связанные руки, в нем забурлила силушка. Толчками, будто норовила выплеснуться.

Да кого ему бояться?!

Этих двух уродов что возомнили себя большевистскими царьками?

Олигарх им денежек подкинул, вот они устроили в каком-нибудь брошенном селении свое коммунистическое прошлое. Обрядились для антуража в шинели с «разговорами», да винтовочек клепаных в магазине прикупили, у которых затвор не передернешь.

Если свой страх им сейчас показать, то они дерьмо жрать заставят. Те еще ухорезы, беспредельщики конкретные.

– Будем!

Пасюк отчаянно выплюнул словом скопившуюся внутри злость. Еврей прищурил глаза – вот только этого пристального взгляда Александр уже не испугался. Он уже совсем ничего не боялся – сейчас думал об одном, чувствуя, что начинает сходить с ума.

– И о чем вы будете говорить, вашбродь?

– Об ОМОНе, который сюда вскоре доберется, и вас всех к ногтю приберет. А это времечко близко!

– Так, так… – Казалось, что еврей совсем не расстроился от угрозы, а вроде даже повеселел. – И что это за ОМОН такой выискался?

– Отряд милиции особого назначения, – по слогам произнес Пасюк и увидел, как в глазах допрашивающего человека промелькнуло какое-то непонятное удовлетворение.

– Это который при губернаторе Яковлеве сформировали?

– Так точно. – Пасюк не знал фамилий губернаторов, но раз тут все известно, то стоит согласиться.

– Так они все разбежались еще до нашего прихода! – хохотнул его собеседник, противно заскрипев новехонькой кожанкой – одеждой явно не по сезону, но многозначительной для статуса. Еще бы – первый признак «вооруженного отряда партии».

– Вот они где, а не разбежались! – Александр поднял связанные в запястьях ладони и сжал пальцы в кулаки. – И они еще себя покажут, когда вас берцами начнут в асфальт закатывать!

– Вы к ним шли?

«Лжечекист» проигнорировал угрозу и еще чуть наклонился над столом, сверля его взглядом.

– Да!

– И где же они?

Чекист еще больше наклонился, и Пасюк решил, что этого достаточно, и выкинул кулаки вперед, рванувшись всем телом. Ударом политического оппонента смело со стула, а подъесаул яростно закричал.

– Вот здесь, уроды! Что вы передо мною в советскую власть поиграть вздумали, уроды?! Нет ее, давно кончилась! Выкинули на помойку, и мумии черед настанет, вашего Ленина, сифилитика гребаного…

– Паскуда! Мразь белогвардейская!

Сильные лапы сжались на его горле так, что Пасюка сразу же скрючило от невыносимой боли, и он надсадно захрипел, но сумел отчаянно ударить затылком так, что искры из глаз посыпались.

Но хватка не ослабела, а вроде как усилилась. Свет в глазах стал медленно погасать, и последнее, что ощутил, это теплый ручеек, что весело побежал по его ноге…

«Сейчас и меня начнут пытать!»

Страх настолько охватил Артемова, что у парня стали меленько постукивать зубы. Теперь он понимал, что попал в руки озверелым сумасшедшим маньякам, которые его просто запытают, как несчастного Пасюка, которого несколько минут назад принесли с допроса два дюжих красноармейца в полной «отключке», истерзанного и окровавленного, но бережно положили на чистую солому.

И, ничего не говоря, рывком и молчком подхватили его под руки и приволокли сюда – от охватившего его ужаса Родион окаменел и не то что кричать, разевать рот, как рыба, не мог.

Объяснить происходящее было трудно. Первая мысль была абсолютно безумной – они с Пасюком угодили в руки коммунистам, что затаились в тайге на целые десятилетия, как семья Лыковых.

Он ее тут же отринул, как совершенно бессмысленную – красные победили в Гражданской войне, а потому скрываться в тайге им не было никакого резона.

Это же не старообрядцы, что от гонений царей и церкви в безлюдные места уходили, и не те белобандиты, что партизанили в Якутии до начала Великой Отечественной войны. Тем более что сама Тункинская долина и горы, что ее окружают, исхожены туристами вдоль и поперек, и никто подобного не отмечал.

Вторая мысль появилась сразу же, когда вспомнил прочитанный роман «Охота на пиранью» красноярского писателя Александра Бушкова, в котором сумасшедший олигарх построил в глухой тайге заимку в духе сибирского золотопромышленника, обрядив своих людей соответственно царскому времени. И развлекался тем, что на отловленных людей устраивали самую настоящую охоту, предварительно вволю поиздевавшись над ними.

Теперь, сидя в кабинете, он еще более уверился в этой мысли, да еще в том, что олигарх намного круче того из романа. Потому что устроил не бутафорию, а самую доподлинную реальность – как Родион ни всматривался, но ни малейшего признака современной цивилизации не заметил, словно и века с тех времен не минуло.

И увиденные им люди не актерствовали, ибо вряд ли бы смогли столь натурально играть, выдали бы себя либо словами, или взглядом с мимикой. А это было намного страшнее и печальнее для них – если олигарх не поскупился на психотропные вещества, что полностью снесли разум у «красноармейцев», внушив им под гипнозом новую реальность, в которой они стали жить, то его с Пасюком отсюда не выпустят.

«Запытают до смерти, сволочи! Вон каким пламенем глаз у чекиста горит – так здравый человек смотреть не станет. И командир красноармейский вылитый зверюга, удавит своими лапищами и не поморщится».

– Вы офицер Иркутского казачьего войска, – скорее утвердительно произнес, чем спросил, одетый в кожаную куртку чекист. Судя по свернутому набок носу, похожему на птичий клюв, и багрово-свинцовому разливу под глазами, досталось ему от Пасюка качественно, вот только как он это ухитрился проделать со связанными руками. Да еще расплющить нос второму палачу, разбив его всмятку…

– Назовите вашу фамилию и станицу?!

– Подхорунжий Родион Эдуардович Артемов. Свято-Владимирская станица в городе Иркутске…

– Шутить изволите, ваше благородие?!

За какую-то секунду сумасшедший в чекистской кожанке превратился лицом из бледного и помятого, в багряного и гневного. Его губы скривились в страшной гримасе, не сулящей ничего доброго.

– Я, вашбродь, семь лет в гусарском полку отслужил, и то едва в старшие унтеры вышел! – Стоящий сзади командир заговорил со смешком в голосе, но с таким жутким, что Родиона до пяток пробрало.

– У нас подпрапорщиками самых лучших вахмистров ставили или рубак знатных, что полный бант выслужили. И у казаков, как знаю, в подхорунжие таких же вояк добрых выводили, служак старых. И не тебе этим чином прикрываться!

Плечи словно стальными тисками безжалостно стиснули, и Родион невольно вскрикнул от боли.

– Нет, его благородие решил в нижние чины записаться, чтоб за свое офицерство к стенке не поставили. Вот только поздновато, хоть бы погоны с плеч таки снял.

– Да я правду говорю, – искренне взвыл Родион, и в ответ прозвучал издевательский смех.

– Казачью форму вы надели, а вот задницу свою седлом не натерли. Это раз, – чекист демонстративно загнул на руке палец, а затем и второй со словами: – А два, так то, что станицы таковой в Иркутске нет, а есть Спасская. Вы бы хоть вначале узнали хорошенько, прежде чем нам так нагло в глаза врать!

– Да я…

– Товарищ Ермолаев, объясните молодому благородию, что врать нехорошо!

Голос чекиста не успел отзвучать в ушах, как тут же сменился оглушительным звоном, от которого чуть ли не лопнула голова. А боль была такова, что Родиону даже показалось, что у него закипели мозги. И когда он снова пришел в себя, на столе перед собою увидел пасюковскую медаль с портретом адмирала Колчака, что красные содрали у него с груди.

– Хотелось бы знать, Родион Эдуардович, за что награждают у вас вот такой медалью? Надеюсь, вы знаете?

– Знаю. – Артемов облизал сухие губы. – Это войсковая медаль, ее награждают тех казаков, кто сходил на поминовение расстрелянного красными адмирала в устье реки Ушаковки. Я вот не удосужился как-то…

– Хватит тебе, сволочь, над нами издеваться! Мы сейчас из тебя, паскуда, всю правду вытрясем. Товарищ Ермолаев!

Чекист закипел, прямо как чайник, Родиону даже показалось, что у него из ноздрей струйкой выплеснуло пар. И получить снова удар ладонями по ушам от стоящего сзади командира он не захотел, и рванулся вперед, надеясь доказать свою искренность.

– Да я…

Артемов увидел, как исказилось лицо чекиста, снова побледнев. Как он отшатнулся на стуле, закрыв разбитое лицо руками. И услышал вопль, в котором явственно прозвучал страх.

– Товарищ Ермолаев! И эта контра на меня кидается!

Горло парня тут же сграбастали крепкие, словно железные пальцы, и в глазах Родиона мгновенно стал меркнуть свет. Он не мог вздохнуть, почувствовав, что исходит тяжелым предсмертным запахом, о котором читал в книгах. И от осознания этого ему сделалось настолько дурно, что разум тут же рухнул в черную пучину небытия…

– Ты мне офицеров чуть насмерть не задавил сегодня, товарищ Ермолаев! Ну что это за манера чуть что за глотку хватать и давить! Вы командуете комендантским взводом, что состоит в распоряжении Особого отдела, а потому должны думать! Да-да, думать!

Либерман говорил скрипучим голосом, заплывший синяком глаз отсвечивал бликами перламутра. Вот только время от времени проявлялись интонации, весьма далекие от этого нарочитого гнева. Пахом видел, что результатами обоих проведенных допросов уполномоченный весьма доволен, хотя и пытается скрыть переполнявшее его ликование.

– Того же прапорщика взять?! Он уже ногами сучил по полу и обмочился порядком – я это у висельников много раз видел. Ты что не видел, как офицер в твоих руках чуть не кончился! Обгадился так, что вонь до сих пор стоит. Его еле откачал доктор, хорошо, что его с ранеными бойцами в Тунку не отправили.

– Виноват, товарищ Либерман, погорячился немного! – Ермолаев притворно, как бы искренне раскаиваясь, вытянулся по всем требованиям прежнего устава, будто перед ним опять стоит ротмистр фон Шульц, что проел ему всю печенку за годы кадровой службы.

Ох и въедлив же был собака! Своим «цуком», насмерть вбитом в училище в юнкерские времена, всех гусар достал. Потому его в революцию первым порешили, искромсали саблями на пласты.

– Да не тянись ты, не прежний режим! – несмотря на нарочитое недовольство, чекисту явно понравилось такое выражение субординации. – Сам понимаю, что шибко зол ты на эту белогвардейскую сволочь, но, прежде всего, о деле думать нужно.

Чекист постучал пальцами по столу, лицо его приняло выразительно-мечтательный характер, довольно жмурился, как кот, облопавшийся дармовой сметаной. Но спустя минуту, заговорил снова прежним, насквозь деловитым тоном.

– Мы добрых щук за жабры вытянули, что чуть нашу сеть не порвали. Тогда только один раз чуть промашку не дали, когда они на побег решились, уйму бойцов положив. И револьвер у них чудный, с английскими буквами, он Советской республике очень пригодится! Всякую нашу контру и зарубежных буржуев газом, как крыс, травить.

От пронзительного взгляда Либермана Пахому стало не по себе, ледяные мурашки покрыли тело – «Что же ты удумал?!»

– Ты уже знаешь очень много, товарищ Ермолаев, а потому я потребую твоего перевода в Особый отдел. Вот так! У тебя есть возражения?!

– Никак нет, товарищ Либерман!

Пахом гаркнул как можно радостнее, хотя на сердце сразу же навалился тяжелый камень, ибо понимал, что отрицательный ответ напрямую подведет его под трибунал, не зря же чекист про «уйму бойцов» настойчиво напомнил. И про возможную награду, что будет за «добрых щук». Так что выбора не оставалось – политика кнута и пряника завсегда эффективна.

– Сегодня ночью уйдем в Тунку. Возьми два взвода в сопровождение, пулемет обязательно, мало ли что. За офицеров головой отвечаешь, врача к ним немедленно направь, с собою его тоже заберем. И в дом перенеси, на кровати, самый лучший уход обеспечь. Они сейчас величайшую ценность представляют, а потому новой промашки быть не может!

– Так точно, товарищ Либерман! Все сделаю!

Пахом рявкнул, но ему было не по себе от свалившихся на него дополнительных обязанностей. Но деваться было некуда – попала собака в колесо, так пищи, но беги!

– Вот и хорошо, товарищ Ермолаев! И особенно держи свое внимание на прапорщике – он самый слабый и уже готов сломаться. Нам нужно на него только хорошо надавить, но бережно, бережно…

Глава десятая. Александр Пасюк

К великому изумлению, красные засуетились вокруг него, как квочка у цыпленка – вот уже два раза его осматривал врач, сухонький дедок, таких неоднократно показывали по телевизору в кинофильмах про доброе царское время. Слушал и прощупал организм, дал выпить какие-то настои и порошки, потом пустил в ход мазь – тягучую и вонючую.

Во время процедуры старичок молчал, только хмурился, лишь иногда спрашивал о болях, и все время при том постоянно приговаривал, называя его «милостивый государь». Вот и сейчас, надавив сухонькими пальцами на низ спины так, что Пасюк застонал, старичок пробормотал:

– Вам, милостивый государь, три недельки постельного режима, никак не меньше, и никакого беспокойства. От поездок тоже стоит воздержаться…

– Ничего, их благородие душегуб изрядный, так что до Тунки доедет. – Густой ненавистный голос «командира», что за малым его не задушил, заставил Пасюка заскрежетать зубами. А вот старичок удивил его – доктор воинственно задрал голову и тонким голоском, в котором прозвучала несгибаемая воля, твердо произнес:

– Для меня, милостивый государь, нет белых и красных, для меня есть больные и раненые. А насчет дороги позвольте мне судить, я в Тункинской лечебнице уже двадцать лет лечу людей независимо от своих симпатий или антипатий!

– Доктор, вопрос с поездкой решен, сани уже запряжены. Так что извольте собираться – моих красноармейцев, что их благородие изранил, немедленно отвезем в больницу. И вы едете с нами! Все!

Голос командира был настолько суров и беспощаден, что старичок сразу пошел на попятную – интеллигентского задора хватило ненадолго. Он только пробормотал, обращаясь к статной, со следами былой красоты на лице, пожилой женщине, одетой в старинное, длинное платье, с наброшенным на плечи цветным платком.

– Вы уж, милочка, им «уточки» приладьте, а то мочиться под себя всю дорогу будут. А у них урина с кровью. Нехорошо-с. Исподнее еще одно дайте, мало ли что произойдет в дороге, а мне их переодеть надо будет в сухое, а то замерзнут от мокроты. И настоя налейте – им обильное питие нужно, почки промыть.

– Сделаю, Иван Петрович, – с небольшим поклоном уважительно ответила женщина и тут же принялась хлопотать, слушая короткие, но емкие рекомендации доктора и не обращая внимания на рослых красноармейцев, что заполонили чуть ли не половину небольшой комнаты.

Именно в доме, на мягкой кровати, а не на досках в первом узилище, пришел в себя Пасюк. Теперь он уже не притворялся – отделали его по первому разряду, как только Богу душу не отдал. Артемов, на соседней койке выглядел не лучше, над ним тоже хорошо «поработали».

Эта добрая женщина, судя по всему, хозяйка, взяла на себя всю заботу о них. Причем руки у нее были добрые – не по принуждению делала, а по собственной охоте, настолько бережными были ее прикосновения к его избитому телу. Даже пыталась кормить с ложечки, как ребенка, и чуть не плакала, когда он не глотал вкусный до жути бульон. И убирала за ним охотно, когда гадил под себя.

Единственное, что сильно напрягало Пасюка, так это то, что она молчала все это время, не произнеся ни одного слова. Да и он молчал – избивший его командир пообещал придушить, если он попытается заговорить. И это не было пустой угрозой – эти умалишенные были явно способны убить любого, кто не пожелал бы участвовать в их гнусных игрищах.

Связываться с этим головорезом в третий раз Александр не желал, убедившись на собственной шкуре, насколько тот сильнее его. А шашкой владеет так, что Пасюк искренне позавидовал – не то, что его, инструктора по фехтованию, ведшего у них занятия, нашинковал бы в мелкую стружку. И где его только научили сабельному бою?!

Одно утешало – даже сейчас его, беспомощного, лежащего на кровати, если не боялись, то изрядно опасались. И мордовороты ряженые рядышком стояли с карабинами, и руки с ногами связали, пусть и не туго. Заслужил он у них репутацию, а это многого стоило.

Женщина собрала их в дорогу, привязав к промежности нечто похожее на грелку, дабы было, куда им мочиться, надела сверху подштанники, затем, к удивлению Пасюка, шаровары с желтыми линялыми лампасами, многократно стиранными, но чистыми. Затем при помощи красноармейцев их облачили в почищенную бекешу и шинель, натянув на головы папахи. И лишь после этого женщина вытерла краешком платка мокрые глаза и молча перекрестила их на дорогу.

– Спасибо, – тихо сказал ей Александр и тут же был прерван свирепым рыком своего давнего мучителя.

– Еще одно слово, вашбродь, забью тебе в пасть рукавицу – через задницу дышать у меня станешь!

Пасюк замолчал, но на душе запели соловьи – и все дело в случайных оговорках «командира», или отнюдь не случайных у «доктора». Значит, их увезли в какую-то глухомань, но теперь привезут обратно в долину, в Тунку, вряд ли они оба имели в виду одноименную бывшую казачью станицу. Ведь там, как точно знал Александр, никакой больницы не было, а только фельдшерский пункт.

А уж там ни у одного олигарха возможностей не хватит всех на корню купить или запугать – если не сбежать, то сообщить куда нужно о творящемся беспределе они смогут, благо знакомые и друзья имеются…

В небе ярко светила луна, мороз спал – не погода, а одно удовольствие. Первый раз в жизни Пасюк ехал лежа на санях, заботливо прикрытый тулупом, а не на сиденье автомобиля. Вот только напротив сидела целая парочка конвоиров, не сводя с него глаз, да и ноги, руки были крепко связаны.

Пасюк предвкушал долгую поездку по тайге и трудный спуск в долину. Но к его величайшему удивлению, стоило саням выехать в открытые настежь высоченные ворота под вереей, разукрашенной затейливой резьбою, как вместо ожидаемой тайги он увидел весьма обширное село, раскинувшееся чуть ли не в голой степи.

– Ни хрена себе!

Пасюк никак не мог поверить собственным глазам – справа возвышались знакомые Тункинские гольцы, слева высокие сопки, некоторые из которых можно было называть горами.

«Неужели эти ряженые прямо в долине устроили свою базу? Не может быть!»

Холодный пот потек по телу. Нигде не было видно ни одного огонька, будто по всей Тунке выключили свет. Не проезжали по трассе автомобили, хотя она должна была идти вдоль склонов сопок. Да и самой трассы он не увидел, этой темной асфальтовой ленты.

– Твою мать! Офигеть!

Волосы на голове встали дыбом – Пасюк почувствовал, что у него чуть не остановилось сердце в груди, превратившись в расплавленный камень. Он нигде, как ни старался, отчаянно вытягивая шею, не увидел самого главного, что неизбежно должно было быть…