Текст книги "Знак четырех. Тайна отца Брауна (сборник)"

Зеркало судьи

Джеймс Бэгшоу и Уилфред Андерхилл были старыми друзьями и любили, предаваясь неспешному разговору, бродить поздними вечерами по тихому и казавшемуся безжизненным лабиринту улиц их большого городского предместья. Первый, высокий темноволосый добродушный мужчина с аккуратной полоской черных усов, служил в полиции сыщиком. Второй же, блондин с резко очерченным чувствительным лицом, хоть и очень интересовался сыском, был простым любителем. Читателям этого рассказа, изложенного с научной достоверностью, может показаться странным то, что говорил полицейский, в то время как любитель больше молчал, прислушиваясь к его словам с известной учтивостью.

– Наша профессия, – сказал Бэгшоу, – единственная, в которой считается, что профессионал всегда неправ. В конце-то концов, никто ведь не пишет рассказов о парикмахерах, которые не умеют стричь, и клиенты вынуждены им помогать, или об извозчике, который не может тронуть с места кеб, пока его пассажир не объяснит ему философию управления кебом. И все же, несмотря на все это, нужно признать, что чаще всего нам приходится держаться проторенной дорожки. Другими словами, мы не имеем права действовать не по правилам. Только господа сочинители забывают о тех преимуществах, которые дают правила.

– Но ведь Шерлок Холмс, – возразил Андерхилл, – тысячу раз повторял, что всегда придерживается четких логических правил.

– Может, и так, – отозвался его друг, – только я имею в виду общие правила. Это как административная работа в штабе армии. Мы собираем и накапливаем сведения.

– А авторы детективных рассказов об этом, по-вашему, забывают? – уточнил сыщик-любитель.

– Ну, давайте хотя бы возьмем любой из рассказов о Шерлоке Холмсе и Лестрейде, полицейском инспекторе. Шерлок Холмс может, скажем, увидев переходящего дорогу человека, совершенно ему незнакомого, узнать в нем иностранца только на том основании, что тот по привычке остановился, ожидая, когда транспорт будет двигаться слева направо, а не справа налево, как принято у нас. Конечно же, Холмс догадался бы об этом, и я нисколько не сомневаюсь, что Лестрейд ни до чего такого не додумался бы. Но о чем не говорит автор, так это о том, что полицейскому не обязательно догадываться. Ведь вполне вероятно, что он это и так знает. Лестрейд может знать, что этот человек – иностранец хотя бы потому, что его управление следит за всеми прибывшими в страну иностранцами, да и за всеми местными жителями. Как полицейский я очень рад, что полиция знает так много, потому что любому человеку хочется достойно справляться со своей работой, верно? Но как обыватель я иногда начинаю задумываться: а не слишком ли много они знают?

– Не хотите же вы сказать, – недоверчиво воскликнул Андерхилл, – что знаете все о любом прохожем на любой улице? Что если сейчас из этого дома выйдет человек, вы будете знать, кто он да что он?

– Если это будет хозяин дома, то да, – ответил Бэгшоу. – Сейчас этот дом снимает один писатель англо-румынского происхождения. Вообще-то, он живет в Париже, но сейчас приехал сюда с какой-то своей пьесой в стихах. Зовут его Озрик Орм. Он – довольно известный поэт, правда, как по мне, так читать его сложновато.

– Но я говорю обо всех людях на улице, – не унимался его собеседник. – Я как раз подумал, каким сейчас все вокруг кажется незнакомым, чужим! Я тут даже и названий не знаю. Посмотрите на все эти высокие пустые стены, на эти дома в глубине больших садов. Вы не можете знать о них всего.

– Но кое-что я знаю, – ответил Бэгшоу. – Вот за этой стеной, мимо которой мы сейчас идем, находится двор сэра Хэмфри Гвинна, больше известного как судья Гвинн. Старик, помнится, наделал шуму во время войны, когда занялся делами о шпионаже. Соседний дом принадлежит богатому торговцу сигарами. Приехал он сюда из Латинской Америки, сам смуглый и черноволосый, но фамилия у него чисто английская – Буллер. Следующий дом… Что это? Вы слышали?

– Слышал, – сказал Андерхилл. – Но что бы это могло быть?

– Я знаю, что это, – ответил сыщик. – Это крупнокалиберный револьвер. Два выстрела и крик о помощи. Это в саду за домом судьи Гвинна, в обители мира и законности.

Он окинул цепким взглядом улицу и добавил:

– И единственный вход туда – с другой стороны. Если обходить кругом, до него полмили, не меньше. Эх, если бы стена была чуть ниже, или я – чуть легче! Все-таки надо попробовать.

– Вон там, чуть дальше, она, кажется, пониже, – заметил Андерхилл. – К тому же и дерево рядом.

Они подбежали к этому месту, где голая стена резко понижалась, как будто уходила под землю, и над ней, выступая из темноты, нависали усыпанные цветами ветви дерева, позолоченные одиноким уличным фонарем. Бэгшоу ухватился за кривую ветку, перебросил через стену ногу, и уже через пару секунд оба они стояли в саду по колено в траве.

Большой сад судьи Гвинна в ночной темноте имел весьма необычный вид. Расположен он был на самой окраине предместья, в тени высокого темного дома, последнего на этой стороне улицы. Дом в прямом смысле был темным, потому что все окна его наглухо закрывались ставнями, по крайней мере со стороны сада. Однако сам сад, который, накрытый тенью здания, должен был казаться пятном абсолютной темноты, был усыпан огоньками, напоминавшими гаснущий фейерверк, как будто среди деревьев только что упала, выбросив сноп искр, большая огненная ракета. Углубившись в сад, друзья поняли, что это горят многочисленные разноцветные лампочки, сверкающие на ветках деревьев, подобно драгоценным плодам Аладдина. Особенно яркий свет лился из небольшого круглого озера или пруда, который и сам по себе тускло мерцал, как будто на дне его горели лампочки.

– У него тут что, торжественный прием? – удивился Андерхилл. – Похоже, весь сад освещен.

– Нет, – ответил Бэгшоу, – это у него такое увлечение, и, насколько я знаю, он предпочитает наслаждаться этим зрелищем в одиночестве. Он любит забавляться своей небольшой электрической сетью, которой управляет из вон того небольшого домика или флигеля, видите? Там же он работает и хранит свои бумаги. Его сосед Буллер, неплохо знающий судью, говорит, что, когда загораются разноцветные лампочки, это своего рода сигнал, чтобы его никто не беспокоил.

– Что-то наподобие сигнальных красных огней, предупреждающих об опасности, – предположил его спутник.

– Боже правый! – вдруг вскричал полицейский и, добавив: – Я так и думал! – неожиданно бросился бежать.

В следующий миг Андерхилл увидел то, что так поразило его друга. Круг молочно-белого света, точно матовое сияние вокруг луны, опоясывающий пруд вдоль покатых берегов, в одном месте был пересечен двумя черными линиями или полосами, которые, как вскоре выяснилось, были не чем иным, как длинными черными ногами человека, лежащего, уронив голову в воду.

– Скорее! – крикнул сыщик. – Сдается мне, это…

Не договорив, он выбежал на широкую лужайку, освещенную слабым электрическим светом, и бросился напрямик через большой сад к пруду и лежавшему неподвижно человеку. Андерхилл рысью устремился за ним следом, когда произошло нечто неожиданное. Бэгшоу, который несся, точно пуля, к черной фигуре у освещенного пруда, вдруг резко повернул и с еще большей скоростью метнулся к дому. Удивленный Андерхилл не мог и предположить, что могло так привлечь его друга, но в следующий миг, когда сыщик скрылся в тени здания, оттуда послышались звуки борьбы и приглушенная брань, после чего полицейский снова показался на свету, таща за собой маленького вырывающегося человека с рыжими волосами. Тот явно прятался за стенами здания, когда сыщик, наделенный более острым слухом, услышал, как он там шуршит ветками, точно птица в кустах.

– Андерхилл, – сказал полицейский на ходу, – сбегайте к пруду, посмотрите, что там. – После чего остановился и повернулся к пленнику. – Вы кто такой? Как вас зовут?

– Майкл Флад, – выпалил незнакомец, необычайно худой маленький человечек с горбатым носом, слишком большим для его лица, которое казалось бесцветным, словно пергамент, по сравнению с его огненно-рыжими волосами. – Я тут ни при чем. Я увидел, что он лежит мертвый, и испугался. Я пришел брать у него интервью для газеты.

– Вы всегда, когда приходите к известным людям брать интервью, перелазите через садовую ограду?

И он строго указал на цепочку следов, тянувшихся по тропинке, ведущей к цветочной клумбе.

Человек, назвавшийся Фладом, напустил на себя такое же строгое выражение.

– Интервьюер, если надо, может и через стену перелезть, – сказал он. – Я звонил в дверь, но меня никто не услышал. Его слуги не было дома.

– Откуда вам известно, что его не было дома? – с подозрением спросил сыщик.

– Я – не единственный человек, который лазает через стены, – с напускным спокойствием произнес Флад. – Вы и сами только что это сделали, не так ли? Но дело не в этом. Слуга тоже спрыгнул со стены на другой стороне сада, рядом с калиткой.

– Отчего же он не вошел через калитку? – продолжил допрос полицейский.

– Почем мне знать? – резко ответил Флад. – Наверное, она заперта. Не лучше ли вам об этом спросить его, а не меня? Вон он, идет к дому.

И действительно, еще одна темная фигура показалась в подсвеченных разноцветными огнями сумерках: угловатый коренастый человек в довольно потрепанном костюме слуги, самой заметной частью которого был красный жилет, надетый поверх ливреи. Человек, явно надеясь остаться незамеченным, шмыгнул в сторону боковой двери дома, но Бэгшоу окликнул его и приказал остановиться. Когда слуга неохотно подошел к ним, стало видно, что у него тяжелое желтоватое лицо азиатского типа, очень гармонирующее с гладкими иссиня-черными волосами.

Бэгшоу резко развернулся к человеку по фамилии Флад.

– Здесь кто-нибудь может подтвердить вашу личность? – спросил он.

– Вряд ли, – мрачно ответил Флад. – Да и не только здесь. Я думаю, что и во всей стране тоже. Я только что приехал из Ирландии. Единственный, кого я здесь знаю, это священник из церкви Святого Доминика – отец Браун.

– Вы оба пока останетесь здесь, – официальным тоном приказал Бэгшоу и добавил, обращаясь к слуге: – Идите в дом, позвоните в церковь и спросите отца Брауна, не мог бы он как можно скорее прибыть сюда. И без фокусов!

Пока энергичный сыщик разбирался с потенциальными беглецами, его друг, как ему и сказали, поспешил к месту трагедии. Место это выглядело довольно необычно. Что и говорить, если бы случившееся действительно не было трагедией, открывшаяся взору Андерхилла картина могла бы показаться фантастической. Голова трупа (а даже самого беглого осмотра тела оказалось достаточно, чтобы понять, что этот человек мертв) находилась под водой, и искусственное освещение окружило ее неким подобием жуткого ореола. Изможденное зловещее лицо; залысина; редкие темно-серые, похожие на стальные звенья кудри по бокам – хоть на виске у него и зияла огнестрельная рана, Андерхилл без труда узнал сэра Хэмфри Гвинна, лицо которого он столько раз видел на фотографиях в газетах. Убитый был в черном фраке, и ноги его, длинные и тонкие, как паучьи лапки, неестественно вытянулись под разными углами на крутом берегу, с которого он упал. Будто повинуясь какому-то дьявольскому замыслу, кровь очень медленно, толчками вытекала из раны в светящуюся воду, образуя прихотливые фигуры из полупрозрачных шевелящихся колец, алых, как предзакатные облака.

Андерхилл долго стоял, глядя на эту жуткую фигуру, пока не посмотрел вверх и не увидел группу из четырех человек, стоявших на краю возвышающегося над ним берега. Он ожидал увидеть Бэгшоу и задержанного ирландца, да и слугу в красном жилете он опознал без особого труда. Но четвертая фигура, отличавшаяся какой-то необъяснимой, причудливой значимостью, странным образом казалась уместной в этой ненормальности. Это был приземистый человек с круглым лицом и в шляпе, похожей на черный нимб. Андерхилл понял, что это священник, только что-то в его виде заставило его вспомнить какую-то старинную гравюру с изображением «Пляски смерти».

А потом он услышал, как Бэгшоу обратился к священнику:

– Я рад, что вы смогли опознать этого человека, но вы должны понимать, что это не снимает с него подозрения полностью. Конечно, может быть, он и не виновен, но в сад-то он проник необычным способом.

– Я тоже думаю, он не виновен, – бесцветным голосом сказал священник. – Но, разумеется, я могу и ошибаться.

– Почему же вы так уверены, что он не виновен?

– Да потому что проник в сад необычным способом, – ответил священнослужитель. – Видите ли, я проник сюда обычным способом, но, кажется, я единственный, кто может сказать это о себе. Похоже, в наши дни многие достойные люди завели привычку лазать через садовые ограды.

– Говорите «обычным» способом? Что вы имеете в виду? – поинтересовался сыщик.

– Как вам сказать, – серьезно произнес отец Браун, глядя на него прямым, ясным взглядом. – Я попал в этот сад, пройдя через дом, куда вошел через парадную дверь. Я, видите ли, довольно часто вхожу в дома подобным образом.

– Прошу прощения, – сказал Бэгшоу, – но так ли уж важно, как вы попали сюда, если, конечно, вы не собираетесь сознаться в убийстве?

– Да, я думаю, это важно, – невозмутимо ответил священник. – Дело в том, что, входя через дверь, я увидел то, чего не заметил никто из вас. И мне кажется, это имеет отношение к делу.

– Что вы увидели?

– Я увидел беспорядок, – голос отца Брауна был все так же спокоен. – Большое зеркало разбито, пальма лежит на полу среди осколков горшка. Вот мне и показалось, будто что-то произошло.

– Вы правы, – помолчав, сказал Бэгшоу. – Если вы это видели, конечно, это имеет отношение к делу.

– А если это имеет отношение к делу, – очень мягко произнес священник, – это означает, что один человек наверняка к делу отношения не имеет. И этот человек – мистер Майкл Флад, который проник в сад необычным способом, перебравшись через стену, а потом хотел покинуть его таким же необычным способом. Именно эта необычность и заставляет меня верить в его невиновность.

– Давайте пройдем в дом, – официальным тоном произнес Бэгшоу.

Когда вся небольшая компания, возглавляемая слугой, направилась к боковой двери, Бэгшоу немного отстал, чтобы переброситься парой слов со своим другом.

– Слуга мне показался подозрительным, – негромко сказал он. – Говорит, его зовут Грин, хотя для такой фамилии вид у него совсем неподходящий. Но он, похоже, на самом деле слуга Гвинна. Единственный постоянный слуга, который у него работал. Только самое поразительное то, что он категорически отказывается верить, что его хозяин вообще мог быть в саду, живой или мертвый. Говорит, что старик судья отправился на какой-то званый обед, и его не должно было быть несколько часов, поэтому-то он и улизнул из дома.

– А он не объяснил, – спросил Андерхилл, – зачем ему понадобилось перелезать через стену, когда он возвращался?

– Нет, по крайней мере, из его слов я этого не понял, – ответил сыщик. – Нужно будет его разговорить. Похоже, он чего-то боится.

Пройдя через боковую дверь, они оказалась в дальнем конце большой прихожей, которая протянулась вдоль одной из сторон здания и заканчивалась парадной дверью, по старой архитектурной традиции, увенчанной уродливым полукруглым окном. На улице тусклое серое утро уже начало рассеивать ночной сумрак, как будто проклюнувшееся солнце было унылым и бесцветным, но если в прихожей и был какой-то свет, то исходил он от единственной лампы с абажуром, такой же старинной, которая стояла на полке в углу. Благодаря ей Бэгшоу и смог рассмотреть беспорядок, о котором говорил Браун. Высокая пальма с длинными широкими листьями лежала на полу, темно-красный горшок разбит вдребезги. Его куски разлетелись по всему ковру и перемешались со слабо мерцающими осколками зеркала, пустая рама которого висела на стене у них за спинами в этом конце передней. Прямо напротив боковой двери, через которую они вошли, был еще один, похожий на прихожую коридор, который отходил от нее под прямым углом и вел в остальную часть здания. В его конце можно было заметить телефон, которым воспользовался слуга, чтобы вызвать отца Брауна, там же слегка приоткрытая дверь, за которой виднелись ряды толстых книг в кожаных переплетах, вела в библиотеку.

Бэгшоу остановился и посмотрел под ноги на перемешанные осколки.

– Вы совершенно правы, – сказал он священнику, – здесь происходила какая-то борьба. Наверняка между Гвинном и его убийцей.

– Вот и мне показалось, – скромно произнес отец Браун, – что здесь что-то случилось.

– Да, – согласно кивнул сыщик. – Убийца вошел через парадную дверь и столкнулся с Гвинном. Возможно, сам Гвинн и впустил его. Они сцепились, не исключено, был сделан случайный выстрел, разбивший зеркало, хотя они могли и сами задеть его в драке. Потом Гвинну удалось вырваться и выбежать в сад, но там, у пруда, убийца его настиг и застрелил. Думаю, теперь картина ясна, хотя, конечно, остальные комнаты тоже нужно осмотреть.

Однако осмотр других комнат мало что дал, хотя Бэгшоу и обнаружил в ящике письменного стола в библиотеке заряженный автоматический пистолет, на который значительно указал остальным.

– Похоже, он чего-то такого опасался, – заметил сыщик. – Хм, хотя странно, что он не взял его с собой, когда выходил отсюда.

Наконец они вернулись в прихожую и направились к парадной двери. Отец Браун рассеянно осматривался по сторонам. Одинаковые серые выцветшие обои на стенах коридоров, казалось, подчеркивали пыльную и заброшенную напыщенность немногих украшений ранневикторианского стиля, зеленую ржавчину, въевшуюся в бронзу лампы, потускневшее золото рамы разбитого зеркала.

– Говорят, разбить зеркало – к несчастью, – промолвил священник. – Тут, похоже, сам дом пророчит несчастье. Здесь даже мебель как будто…

– Странно! – не дав ему договорить, воскликнул Бэгшоу. – Я думал, эта дверь будет заперта, а она всего лишь на щеколде.

Комментариев не последовало, и они вышли через парадную дверь в палисадник. Он был ýже сада позади дома, и цветочные клумбы здесь имели более правильную форму. В одном его конце росли высокие кусты. Эта живая изгородь была несколько необычно подстрижена, кроме того, в ней была дыра, похожая на вход в заросшую зеленью пещеру, в тени которой просматривалось несколько полуобрушенных ступенек.

Отец Браун неторопливо направился к этой дыре и, наклонившись, просунул в нее голову. Через несколько секунд он исчез весь, и его спутники с удивлением услышали его голос, донесшийся откуда-то сверху, как будто он разговаривал там с кем-то на верхушке дерева. Сыщик последовал за ним и обнаружил, что скрытая таким странным образом лесенка вела на некое подобие разрушенного мостика, нависавшего над более темным и пустынным уголком сада. Он чуть выходил за угол дома, и с него можно было рассмотреть то место внизу, с задней стороны здания, где горели разноцветные огни. Возможно, сооружение это было остатком какого-то заброшенного архитектурного украшения сада, нечто вроде аркады с галереей наверху, проходившей когда-то над лужайкой. В голове Бэгшоу мелькнула мысль, до чего необычно застать кого-то здесь в столь ранний час, на меже ночи и утра, но он не стал об этом задумываться, впившись взглядом в незнакомого человека.

Поскольку незнакомец (невысокий мужчина в светло-сером костюме) стоял спиной к ним, единственной его заметной особенностью была пышная копна волос, желтых и сияющих, как гигантский одуванчик. Пушистые волосы в буквальном смысле расходились во все стороны, образуя нимб, и тем более неожиданное и отталкивающее впечатление произвело лицо человека, когда он медленно повернулся. Это солнечное облако волос должно было бы обрамлять лицо овальное, кроткое, как у ангела, но вместо этого они увидели престарелого брюзгу, с тяжелой нижней челюстью и коротким носом, чем-то напоминавшим расплющенные носы профессиональных боксеров.

– Мистер Орм, знаменитый поэт, если я не ошибаюсь, – вежливо-бесстрастным тоном произнес отец Браун, словно представлял двух людей в какой-нибудь гостиной на приеме.

– Кто бы это ни был, – сказал Бэгшоу, – я вынужден просить его пройти со мной и ответить на несколько вопросов.

Поэт мистер Озрик Орм не блистал красотой слога и глубиной самовыражения, когда дело дошло до ответов на вопросы. И там, в темном углу старого сада, когда серые предрассветные сумерки наползли на густые заросли живой изгороди и разрушенный мост, и позже, когда идущее своим чередом расследование сгустило над ним тучи подозрения, он отказывался говорить что-либо, кроме того что хотел повидаться с сэром Хэмфри Гвинном, но не сделал этого, так как на его звонок ему не открыли. Ему указали на то, что парадная дверь была практически открытой, – он презрительно хмыкнул; намекнули, что час для визитов выбран довольно поздний, – он раздраженно фыркнул. То немногое, что удалось от него услышать, звучало крайне туманно, то ли из-за того, что он почти не умел говорить или делал вид, будто не говорит по-английски. Убеждения его носили нигилистический и деструктивный характер, такой, впрочем, и поэзия его представлялась тем, как был способен оценить ее по достоинству. Может быть, и его дела с судьей, а возможно, и ссора с ним также имели некую анархическую подоплеку. Было известно, что Гвинна преследовала своего рода навязчивая идея: он повсюду видел большевистских шпионов так же, как в свое время германских. И все же одно случайное совпадение, замеченное почти сразу после того, как он был арестован, укрепило Бэгшоу в мысли о том, что к делу этому нужно отнестись очень и очень серьезно. Едва выйдя через калитку на улицу, они столкнулись с еще одним соседом, Буллером, продавцом сигар, человеком со смуглым проницательным лицом и экзотической орхидеей в петлице (он считался большим специалистом по части выращивания этих цветов). Ко всеобщему удивлению, он как ни в чем не бывало приветствовал своего соседа, как будто ожидал его здесь встретить.

– Здравствуйте! Рад снова приветствовать вас, – сказал он. – Что, засиделись у старика Гвинна?

– Сэр Хэмфри Гвинн умер, – сказал Бэгшоу. – Я расследую это дело и должен задать вам несколько вопросов.

Буллер застыл, как фонарный столб у него за спиной, должно быть, оторопев от изумления. Огненный кончик его сигары ритмично разгорался ярче и темнел, но смуглое лицо торговца оставалось в тени, а когда он заговорил снова, голос у него был уже не тот, что прежде.

– Я просто хотел сказать, – промолвил он, – что два часа назад я видел здесь, как мистер Орм входил в эту калитку, собираясь, наверное, повидаться с сэром Хэмфри.

– Он утверждает, что так и не встретился с ним, – сообщил Бэгшоу. – И даже не вошел в дом.

– Долго же он простоял на пороге, – заметил Буллер.

– Да, – добавил отец Браун. – А вы довольно долго простояли здесь на улице.

– Я уже сходил домой, – возразил продавец сигар. – Написал пару писем и снова вышел отправить их.

– Вам все это придется рассказать в другом месте, – сказал Бэгшоу. – Спокойной ночи… Вернее, доброе утро.

Суд над Озриком Ормом, подозреваемым в убийстве сэра Хэмфри Гвинна, который несколько месяцев не сходил с передовиц газет, в действительности вертелся вокруг того самого вопроса, который остался без ответа во время этого недолгого разговора у фонарного столба, когда серо-зеленый рассвет начинал разливаться по темным улицам и садам. Вся загадка сводилась к двум часам неизвестности между тем временем, когда Буллер видел Орма входящим в садовую калитку, и тем, когда отец Браун встретил поэта в саду на разрушенном мостике. Разумеется, этого времени хватило бы Орму, чтобы совершить хоть полдюжины убийств, и он вполне мог бы это сделать, просто чтобы чем-то занять себя, потому что он так и не смог четко объяснить, чем все это время занимался. Обвинение указало и на тот факт, что ничто не мешало ему убить судью, поскольку парадная дверь была закрыта на щеколду, а боковая, ведущая в больший сад, вообще оставалась открытой. Суд с большим интересом выслушал рассказ Бэгшоу о том, как могла проходить борьба в прихожей, на которую указывали столь очевидные улики. К тому же, полиции удалось обнаружить и след от пули, разбившей зеркало. Наконец, дыра в живой изгороди выглядела достаточно укромным местом, чтобы у Орма могло возникнуть желание спрятаться там. С другой стороны, сэр Мэттью Блейк, весьма толковый адвокат, последний аргумент истолковал иначе, поставив вопрос следующим образом: разве может нормальный человек прятаться в месте, из которого нет выхода, если гораздо проще и разумнее незаметно выскользнуть на улицу. Кроме того, сэр Мэттью Блейк весьма эффективно воспользовался тайной, все еще окутывающей мотив убийства. В отношении этого пункта сэру Мэттью Блейку после непродолжительного диспута с сэром Артуром Трейверсом, не менее одаренным юристом, выступавшим в роли обвинителя, удалось склонить суд на сторону подозреваемого. Сэр Артур смог лишь выдвинуть предположение о возможном заговоре большевиков, однако суд счел это допущение необоснованным. Впрочем, когда разбирательство дошло до рассмотрения фактов странного поведения Орма, обвинитель оказался более убедительным.

Подвергся допросу и сам обвиняемый, главным образом из-за того, что его дальновидный защитник посчитал, что это произведет на судей благоприятное впечатление. Увы, Озрик Орм оказался столь же малообщителен со своим защитником, как и с обвинителем. Сэр Артур Трейверс извлек максимальную выгоду из его упрямого молчания, но так и не смог сломать Орма. Высокий, сухопарый, с вытянутым бледным лицом сэр Артур являл собою разительную противоположность сэру Мэттью Блейку, невысокому крепкому мужчине с ярким, птичьим взором. Но если сэр Мэттью напоминал нагловатого воробья, сэр Артур больше заслуживал сравнения с журавлем или аистом. Когда он наклонялся вперед, адресуя поэту очередной каверзный вопрос, его длинный нос становился очень похожим на клюв.

– Вы хотите сказать суду, – спросил он раздраженно-недоверчивым тоном, – что вы вовсе не входили в дом, чтобы встретиться с убитым?

– Да, – коротко ответил Орм.

– Насколько я понимаю, вы хотели увидеть его. Возможно, вам было нужно с ним встретиться. И что же? Вы вот так простояли два часа перед его парадной дверью?

– Да, – последовал ответ.

– Но при этом даже не заметили, что дверь не заперта?

– Да, – повторил Орм.

– Чем вообще можно заниматься два часа в чужом саду? – с напором продолжил обвинитель. – Вы же там что-то делали, надо полагать?

– Да.

– И чем же вы занимались? Или это тайна? – поинтересовался сэр Артур с убийственной язвительностью.

– Для вас это тайна, – ответил поэт.

Именно на основании этой таинственности сэр Артур и выстроил свою линию обвинения. С решительностью, которая кое-кому показалась беспринципной, он превратил загадочное отсутствие мотива, что было самым сильным местом в построениях его оппонента, в аргумент в свою пользу. Он выставил эту загадку первым смутным признаком существования некоего масштабного, досконально продуманного заговора, в тенетах которого искренний патриот Гвинн пал, точно опутанный щупальцами спрута.

– Да! – воскликнул он одухотворенным голосом. – Мой ученый коллега совершенно прав! Нам доподлинно не известна причина, по которой этот уважаемый слуга народа был убит. Также мы не узнаем причины, по которой будет убит следующий государственный служащий. Если мой высокоуважаемый коллега сам станет жертвой своих заслуг и ненависти, которую адские силы разрушения питают к блюстителям законности, он тоже будет убит, и мы снова не будем знать причины. Половина достойнейших людей, сидящих в этом зале, на судейской скамье, будут беспощадно перебиты в своих постелях, но мы не будем знать причины. И мы так никогда и не узнаем этой причины и не остановим эту резню, пока в стране уже просто некого будет убивать, если защите будет позволено прерывать разбирательства такими избитыми приемами, как указание на отсутствие мотива, когда каждый факт этого дела, каждое вопиющее несоответствие и демонстративное молчание подсудимого прямо указывают на то, что мы видим перед собой Каина.

– Никогда не видел сэра Артура таким возбужденным, – рассказывал позднее Бэгшоу в кругу друзей. – Некоторые утверждают, что он перешел границы и что обвинителю в делах об убийстве не стоит так уж выходить из себя. Но, хочу сказать, в этом маленьком желтоволосом дьяволе действительно есть что-то жуткое. На суде мне почему-то постоянно лезли в голову какие-то смутные воспоминания о том, что я когда-то читал у Де Куинси[9]9
  Де Куинси Томас (1785–1859) – английский писатель, автор очерков «Убийство как одно из изящных искусств».


[Закрыть] об Уильямсе, жестоком убийце, который хладнокровно отправил на тот свет две семьи, почти не проронив при этом ни слова. Кажется, он писал, что у Уильямса были неестественно яркие желтые волосы, и что он подумал, будто он их выкрасил в такой цвет, воспользовавшись каким-то рецептом, который узнал в Индии, где могут и лошадь сделать зеленой или синей. И потом это гробовое молчание. Он что, отшельник? Или говорить не умеет? Да уж, после всего этого у меня у самого появилось такое ощущение, будто на скамье подсудимых сидел не человек, а какое-то жуткое чудовище. Сэр Артур не виноват, что так разговорился, – это сам Орм довел его до такого состояния.

– А он, между прочим, был другом несчастного Гвинна, – более сдержанным тоном добавил Андерхилл. – Один мой знакомый не так давно видел, как они беседовали после какого-то большого торжественного обеда как заправские друзья. Я думаю, поэтому он и принял так близко к сердцу это дело. Но я думаю, что в таких делах личные чувства – плохой помощник.

– А я уверен, что дело в другом! – убежденно воскликнул Бэгшоу. – Могу биться об заклад, что сэр Артур Трейверс так себя повел не только потому, что им овладели какие-то личные переживания, какими бы сильными они ни были. Он слишком дорожит своим общественным положением. Он ведь из тех людей, которых не удовлетворяет даже удовлетворенное честолюбие. Я не знаю никого, кто прилагал бы столько же усилий, чтобы сохранить достигнутое и идти вверх. Нет, вы услышали в его яростной проповеди совсем не то, что он в нее вкладывал. Если он повел себя подобным образом, то это потому, что он уверен в своей правоте и собирается возглавить какое-то политическое движение против заговора, о котором твердит. У него должны быть очень веские причины хотеть упрятать Орма за решетку и такие же веские причины полагать, что ему это удастся. И это означает, что факты указывают на его правоту. Его уверенность не сулит ничего хорошего заключенному. – Тут Бэгшоу случайно обратил внимание на самого неприметного участника их компании.