Текст книги "Знак четырех. Тайна отца Брауна (сборник)"

Исчезновение Водри

Сэр Артур Водри, в светло-сером летнем костюме и любимой белой шляпе на седой голове, бодро вышел из своего особняка на тянущуюся вдоль реки дорогу, повернул в сторону небольшого скопления невзрачных домиков, которые можно было принять за хозяйственные постройки его двора, вошел в эту крошечную деревушку, после чего бесследно исчез, точно в воду канул.

Исчезновение его казалось еще более неожиданным из-за того, что произошло оно средь бела дня чуть ли не на открытом месте. Селеньице это даже нельзя было назвать деревней – это был всего лишь ряд домов, похожих на странную, отдельно стоящую улочку. С полдесятка магазинчиков, обеспечивавших всем необходимым местных жителей (а это были несколько фермеров и обитатели большого особняка по соседству), располагались посреди широкой открытой равнины. Последним местом, где был замечен сэр Артур, судя по всему, была мясная лавка, которой начинался ряд домов, и видели его двое молодых людей, живших в его доме: Эван Смит, исполнявший обязанности его секретаря, и Джон Дэлмон, считавшийся женихом его воспитанницы, мисс Сибиллы Райс. Рядом с мясной лавкой находился небольшой магазинчик, в котором старушка продавщица торговала, как часто бывает в деревнях, самыми разными вещами. Тут можно было купить конфеты, тросточки для ходьбы, мячики для гольфа, клей, клубки ниток и очень древнего вида канцелярские принадлежности. Далее располагался табачный магазин, куда и направлялись двое молодых людей, когда заприметили своего хозяина, стоявшего у мясной лавки. За табачным магазином примостилась убогая портняжная мастерская – владение двух дам. Бесцветная, но чистенькая лавка, в которой прохожим предлагалось освежиться разлитым в большие бокалы зеленоватым лимонадом, можно сказать, замыкала улочку, поскольку единственный в этих краях постоялый двор располагался у дороги чуть в стороне от остальных зданий. Между постоялым двором и деревушкой на дороге был перекресток, на котором в то утро стояли полицейский и еще один мужчина в форме служащего автомобильного клуба. Впоследствии оба они утверждали, что сэр Артур не проходил через этот участок дороги.

Погожий солнечный летний день только начинался, когда престарелый джентльмен беззаботно вышел на дорогу, поигрывая тростью и помахивая желтыми перчатками. Сэр Артур был настоящим денди, пожилым, но достаточно энергичным и крепким для своего возраста. Казалось, его недюжинная сила и бодрость с годами совершенно не уменьшились, а вьющиеся волосы его казались не седыми, а светло-желтыми, просто похожими на седые. Чисто выбритым благообразным лицом и высоким прямым носом с высокой переносицей он напоминал герцога Веллингтона, но самой приметной его особенностью были глаза. Большие, выпуклые, они, пожалуй, единственные нарушали гармоничность его лица. Зато губы у него были чувственные и как будто плотно сжатые. Сэр Артур был местным землевладельцем, и вся эта крошечная деревушка принадлежала ему. Обитатели подобных мест не только знают все друг о друге, но и всегда могут точно сказать, кто и где находится в любое время дня и ночи. В другой раз сэр Артур дошел бы до деревни, сказал бы то, что собирался сказать мяснику или кому-то другому, и вернулся бы домой (как, собственно, и поступили те двое молодых людей, купив сигареты), и все это не отняло бы у него более получаса. Но сейчас они не увидели, чтобы кто-нибудь возвращался по дороге, да и вообще вокруг никого не было видно, кроме еще одного человека, гостившего в доме сэра Артура, некоего доктора Абботта, который сидел на берегу речки, широкой спиной к ним, и удил рыбу.

Когда все трое гостей собрались за завтраком, они, похоже, не придали значения затянувшемуся отсутствию хозяина, если вообще заметили его. Но часы шли, он не появился ни ко второму завтраку, ни к обеду, и это уже не могло не вызвать удивления. Сибилла Райс, хозяйка дома, встревожилась не на шутку. В деревню были отправлены несколько поисковых экспедиций, но все они возвращались без результата, не обнаружив никаких следов сэра Артура, и когда наступил вечер, дом охватило ощущение страха. Сибилла послала за отцом Брауном, с которым подружилась после того, как однажды он помог ей выпутаться из одной сложной ситуации. Предчувствуя недоброе, он согласился остаться, пока ситуация не разъяснится.

После ночи, не принесшей никаких новостей, рассвет нового дня застал отца Брауна на ногах. Его черную приземистую фигуру можно было увидеть в саду, растянувшемся вдоль реки, где он нервно прохаживался по дорожке, обводя близоруким и несколько рассеянным взглядом окрестности, в надежде заметить хоть что-нибудь, достойное внимания.

Он увидел, что по набережной движется другой человек, еще более беспокойно, и приветствовал Эвана Смита, секретаря исчезнувшего хозяина.

Эван Смит, высокий светловолосый молодой человек, выглядел заметно взволнованным, что, пожалуй, было вполне естественно в такое время и при таких обстоятельствах. Правда, некоторая нервозность вообще была характерна для него. Эта его черта характера, возможно, бросалась в глаза благодаря его внешности, ибо был он атлетически сложен и обладал львиной гривой волос песочного цвета и усами, которые сопутствуют (чаще в литературе, но иногда и в действительности) жизнелюбию и открытости «современного молодого англичанина». Однако теперь вид у него был довольно изможденный, глаза глубоко запали, что в сочетании с высоким ростом и романтической шевелюрой производило удручающее впечатление. Впрочем, отец Браун улыбнулся ему вполне дружелюбно, но тут же серьезно сказал:

– Как все-таки мучительно неведение!

– Особенно мучительно это для мисс Райс, – с мрачным видом ответил молодой человек. – Да! И я не вижу повода скрывать, из-за чего эта ситуация тревожит меня больше всего, несмотря на то что она помолвлена с Дэлмоном. Вы удивлены, надо полагать?

Отец Браун не выглядел особенно удивленным, но лицо его редко когда бывало выразительным. Он только произнес спокойным, тихим голосом:

– Разумеется, все мы понимаем и разделяем ее волнение. Скажите, может быть, у вас появились какие-то соображения по этому поводу, или новости?

– Нет, – ответил Смит. – По крайней мере, из деревни никаких новостей. А что касается соображений…

Тут взгляд его потускнел и он снова замолчал.

– Я буду очень рад выслушать ваши соображения, – вежливо произнес священник. – Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что вас, кажется, гложет какая-то мысль.

Молодой человек не то чтобы вздрогнул, скорее, пошевелился, сдвинул брови, из-за чего на запавшие глаза его упала густая тень, и пристально посмотрел на священника.

– Что ж, вы правы, – наконец вымолвил он. – Все равно ведь придется с кем-то поделиться, а вы, похоже, человек надежный.

– Вам известно, что произошло с сэром Артуром? – совершенно будничным тоном, как будто это был самый обычный вопрос, поинтересовался отец Браун.

– Да, – хрипло произнес секретарь. – Наверное, я знаю, что случилось с сэром Артуром.

– Какое чудесное утро, – неожиданно произнес совсем рядом с ним и вкрадчивый голос. – Чудесное утро для нерадостной встречи.

На этот раз секретарь дернулся, как подстреленный. Солнце уже светило в полную силу, и перед ним на тропинку легла большая тень доктора Абботта. Доктор все еще был в халате – роскошном восточном халате, в красочных цветах и драконах, который сильно смахивал на одну из прекрасных цветочных клумб во дворе. На ногах у него красовались большие мягкие тапочки, благодаря которым ему, собственно, и удалось незаметно подойти так близко к разговаривавшим. Правда, глядя на него, никто бы не подумал, что этот человек может так легко и незаметно появиться где-либо, поскольку был он большим, широким в кости, грузным мужчиной с властным, надменным загорелым лицом, обрамленным архаичными седыми бакенбардами, и с широкой бородой, которая пышно свисала с подбородка, почти сливаясь с длинными волнистыми и такими же седыми волосами. Глаза в узких прорезях век казались сонными, да и вообще он был староват для столь ранних подъемов, но в целом производил впечатление человека здорового, закаленного долгим пребыванием под открытым небом, как какой-нибудь старый фермер или морской капитан, который не привык прятаться от непогоды. Доктор был единственным старым другом и ровесником пропавшего хозяина из всей компании, собравшейся в его доме.

– Поразительная история, – сказал он, качая головой. – В этих кукольных домиках всегда все двери нараспашку, и в них, даже если захотеть, не удалось бы никого спрятать. Места просто не хватило бы. Хотя я уверен, ни у кого из местных и в мыслях такого не было. Мы с Дэлмоном вчера их весь день опрашивали, но там кроме старушек, которые и мухи не обидят, почти никого нет. Мужчины почти все в поле, кроме мясника, а Артура видели после того, как он вышел из его лавки. Да и на берегу реки ничего не могло случиться, потому что я там весь день сидел с удочкой, и, если что, заметил бы.

Тут он посмотрел на Смита, и его узкие сонные глаза хитровато блеснули.

– Я полагаю, – сказал он, – вы с Дэлмоном подтвердите, что я был там все время, пока вы ходили туда и обратно.

– Да, – коротко ответил Эван Смит, как видно, весьма раздраженный вторжением доктора в разговор.

– Единственное, что я могу предположить, – неспешно продолжил доктор Абботт, но тут в одно вторжение вторглось другое, ибо человек, одновременно плотный и легкий в движениях, неожиданно появился на зеленой лужайке и торопливым, срывающимся на мелкий бег шагом устремился ним. Это был Джон Дэлмон, который, миновав пышные цветочные клумбы, подбежал, держа в руке какую-то бумагу. Одет он был аккуратно, и смугловатым, мягко очерченным квадратным лицом походил на Наполеона, только глаза у него были настолько печальными, что казались почти мертвыми. Он бы выглядел совсем юным, если бы не слишком рано поседевшие на висках черные волосы.

– Я только что получил телеграмму из полиции! – воскликнул он. – Вчера вечером я им телеграфировал, и они ответили, что немедленно высылают сюда специалиста. Не знаете, доктор Абботт, может быть, следует кого-то еще вызвать? Родственников или еще кого-нибудь…

– У него есть племянник, Вернон Водри, – сказал старик. – Пойдемте, я попытаюсь найти его адрес и… И расскажу вам о нем кое-что.

Доктор Абботт и Дэлмон направились в сторону дома, и когда они отошли достаточно далеко, отец Браун просто, как будто их разговор и не прерывался, произнес:

– Так вы говорите?…

– Крепкие у вас нервы, – ответил секретарь. – Наверное, это из-за того, что вы часто слушаете исповеди. У меня у самого такое чувство, будто я собирался исповедаться. Но, знаете, после того как этот старый слон подкрался к нам, как змея, у меня что-то пропала охота откровенничать… И все же я, наверное, сделаю это, хотя на самом-то деле это и не моя исповедь.

Он замолчал, нахмурившись, пощипал себя за ус, после чего отрывисто произнес:

– Я считаю, что сэр Артур сам сбежал. И мне кажется, я знаю почему.

Снова наступило молчание, и через какое-то время он снова взорвался:

– Черт возьми, я в жутком положении! Люди бы сказали, что я поступаю подло, что я подлец и предатель, но я выполняю долг, я должен, должен это сделать!

– Решать вам, – рассудительно произнес отец Браун. – В чем заключается ваш долг?

– Я, как последняя сволочь, вынужден доносить на своего соперника, к тому же удачливого, – в голосе молодого человека слышалась горечь. – Но я не знаю, как мне быть. Вы спросили, знаю ли я причину исчезновения Водри. Я совершенно уверен, что причина здесь одна – Дэлмон.

– То есть вы хотите сказать, – сдержанно произнес священник, – что Дэлмон убил сэра Артура?

– Нет! – неожиданно горячо воскликнул Смит. – Тысячу раз нет! Что бы он ни делал, но он не убивал! Он может быть кем угодно, но он не убийца. У него есть лучшее алиби в мире – свидетельство человека, который его ненавидит. Я не собираюсь клясться в любви к нему, но под любой присягой подтвержу, что вчера он со стариком ничего не делал. Мы с Дэлмоном провели вместе весь день, или всю ту часть дня, и в деревне он только покупал сигареты, а здесь – только курил их и читал в библиотеке. Нет, Дэлмон – преступник, но он не убивал Водри. Я даже больше скажу: он не убивал Водри именно потому, что он – преступник.

– Так, – терпеливо сказал его собеседник. – И что это означает?

– Это означает, – ответил секретарь, – что он преступник, виновный в другом преступлении. И в его интересах, чтобы Водри был жив и здоров.

– Вот как, – промолвил отец Браун.

– Я хорошо знаю Сибиллу Райс и ее характер, и в истории этой она играет большую роль. Она – изумительный человек, благородный, только очень чувствительный. Бывают такие люди, которых можно назвать чересчур совестливыми. Она из таких, только у нее нет той брони из укоренившихся привычек и холодного рассудка, которая часто бывает у других совестливых людей. Ее чувствительность почти граничит с безумием, но в то же время она совершенно бескорыстна. У нее очень необычная жизнь: она, точно подкидыш, прибилась к дому, буквально без гроша в кармане, и сэр Артур принял ее к себе, проявив такую заботу, что люди диву давались, потому что, я не хочу обидеть старика, но он не самый добрый человек в этом мире. И вот, когда ей исполнилось семнадцать, истина открылась, что стало для нее настоящим потрясением, потому что ее опекун сделал ей предложение. Теперь начинается самое интересное. Каким-то образом (я подозреваю, что со слов старика Абботта) ей стало известно, что сэр Артур Водри в дни своей лихой юности совершил какое-то преступление, ну или, по крайней мере, с кем-то очень нехорошо поступил, из-за чего у него были серьезные неприятности. Я не знаю, что там за история, но девушке в столь нежном возрасте это показалось настоящим кошмаром, а сам Водри в ее глазах превратился в чудовище. Во всяком случае, настолько, что ни о каком браке не могло быть и речи. И она поступила так, как и можно было от нее ожидать. Охваченная смертельным ужасом, она как истинный герой своими собственными дрожащими губами рассказала ему всю правду. Она призналась, что ее отвращение может быть нездоровым, созналась, что подозревает у себя скрытое безумие. К ее облегчению и удивлению, он отнесся к этому спокойно и с пониманием и, судя по всему, с тех пор о браке не вспоминал. То, что произошло потом, еще больше укрепило ее уверенность в его благородстве.

В одинокой жизни девушки появился столь же одинокий мужчина. Он поселился отшельником на одном из островков на реке, и думаю, что это флер таинственности сделал его столь привлекательным в ее глазах, хотя, признаю, он и без того достаточно привлекателен: воспитанный, остроумный, хоть и очень грустный (что, безусловно, только подогрело ее чувства). Конечно же, это был он, Дэлмон. Я до сих пор не знаю, насколько они тогда были близки, но дело дошло до того, что он попросил разрешения встретиться с ее опекуном. Представляю, с каким трепетом в душе ожидала она исхода того разговора, как этот престарелый кавалер воспримет появление соперника. Но она снова убедилась, что ошиблась в нем. Он сердечно принял незнакомца и, похоже, был несказанно рад за нее. Они с Дэлмоном вообще стали друзьями, вместе ходили на охоту и на рыбалку, прямо неразлейвода, но девушку ждало новое потрясение. Однажды Дэлмон случайно обмолвился, что старик, мол, «за тридцать лет совсем не изменился», и в одно мгновение у нее раскрылись глаза на их странную дружбу. Все это знакомство, и благородство, и гостеприимство старика – все было маскарадом. Мужчины явно были знакомы раньше. Именно поэтому младший из них и приехал в этот район тайком. Этим объясняется и то, почему старик был только рад их союзу. Интересно, что вы об этом думаете?

– Я знаю, что думаете вы, – ответил отец Браун с улыбкой, – и ваши выводы кажутся вполне обоснованными. У Водри за плечами какая-то дурная история. Появляется загадочный незнакомец, сближается с ним и получает от него все что хочет. Проще говоря, вы считаете Дэлмона шантажистом.

– Да, – признался секретарь. – И мне тяжело это осознавать. На миг отец Браун задумался, а потом сказал:

– Думаю, теперь мне стоит сходить в дом и поговорить с доктором Абботтом.

Часа через два он вышел из дома. Возможно, отец Браун и разговаривал с доктором Абботом, но появился он в сопровождении Сибиллы Райс, бледной девушки с рыжеватыми волосами и тонкими, нежными чертами лица. При взгляде на нее сразу становились понятны слова секретаря о ее трепетной чистоте. Она навевала мысли о леди Годиве и вообще о непорочных мученицах; лишь действительно скромный человек может отбросить стыдливость ради совести. Смит пошел им навстречу, и они с минуту разговаривали, стоя на лужайке перед домом. День, начавшийся ясным утром, теперь уже был в разгаре, можно сказать, сиял, но отец Браун держал в руке ветхий, смахивающий на кучу перевязанных черных тряпок зонтик, и на голове его красовалась черная, похожая на зонтик шляпа. Кроме того, он был еще и застегнут на все пуговицы, как будто приготовился встретить бурю. Но, скорее всего, это было всего лишь проявлением внутреннего состояния, возможно, ожидаемая буря была нематериальной.

– Мне больше всего не нравятся, – сказала тихим голосом Сибилла, – разговоры, которые уже начинаются вокруг всего этого. Все принялись подозревать друг друга. Джон и Эван сами разберутся, я думаю, а вот доктор Абботт уже устроил жуткий скандал с мясником, который решил, что его в чем-то обвиняют, и сам начал обвинять в ответ.

Эван Смит, похоже, чувствовал себя очень неуютно, а потом выпалил:

– Послушай, Сибилла, многое пока непонятно, но нам кажется, что все это напрасно. История, конечно, ужасно неприятная, но мы не думаем, что тут произошло… какое-то насилие.

– Так у вас появилась версия? – девушка быстро взглянула на священника.

– Я услышал одну версию, – ответил тот, – которая мне показалась очень убедительной.

После этого он замолчал и, задумавшись, устремил отсутствующий взгляд на реку. Так и не дождавшись продолжения, Смит и Сибилла стали о чем-то торопливо перешептываться. Священник же, погруженный в раздумья, направился по обрывистому берегу и вскоре скрылся среди рощицы тоненьких, подступающих чуть ли не к самой воде деревьев. Яркое солнце отражалось на тонкой вуали из трепещущих листьев, превращая их в язычки зеленоватого пламени; птицы пели так, будто у каждого дерева было по сто голосов. Спустя минуту или две Эван услышал, что из зеленых глубин рощи кто-то осторожно, но вполне отчетливо позвал его по имени. Он не мешкая сделал несколько шагов в том направлении и встретился с отцом Брауном, который возвращался. Священник едва слышно произнес:

– Не дайте девушке сюда зайти. Вы можете отослать ее? Попросите ее куда-нибудь позвонить или сделать что-нибудь, а потом возвращайтесь сюда сами.

Эван Смит развернулся, изо всех сил стараясь выглядеть беспечно, и подошел к девушке. Она была не из тех людей, кого трудно уговорить выполнить какую-то небольшую просьбу, поэтому через короткое время исчезла в доме, а Смит повернулся и увидел, что отец Браун снова скрылся в зарослях. Сразу за скоплением деревьев на берегу реки находился небольшой овражек, где земля расступалась, обнажая слой прибрежного песка. Отец Браун стоял на краю этого провала и глядел вниз. Несмотря на палящее солнце, шляпу свою он держал в руке.

– Будет лучше, если вы сами увидите это, – печально произнес он. – Как свидетель. Только я вас предупреждаю: будьте готовы.

– К чему? – спросил Эван.

– К самой жуткой вещи, которую мне когда-либо приходилось видеть, – ответил отец Браун.

Эван Смит подошел к краю небольшого обрыва и посмотрел вниз. Ему стоило большого труда сдержать крик, а точнее, вопль ужаса.

Снизу на него смотрел, криво улыбаясь, сэр Артур Водри; его лицо было повернуто вверх, так что на него можно было наступить. Голова была откинута назад и обращена к Эвану беловато-желтым париком, поэтому он видел лицо перевернутым, из-за чего все это еще больше напоминало часть какого-то кошмарного сна, как будто у этого человека голова была повернута в обратную сторону лицом к спине. Что он здесь делал? Неужели Водри ползал в этой роще, прячась в ямах и оврагах, и теперь, застигнутый, замер, глядя на них в такой противоестественной позе? Остальная часть фигуры казалась сгорбленной, даже почти скрюченной, как у калеки, но при более внимательном рассмотрении стало понятно, что такой вид она имела из-за того, что руки и ноги были согнуты и неестественно вывернуты. Неужели он сошел с ума? Может ли такое быть? Чем дольше Смит смотрел на него, тем более застывшей казалась ему эта фигура.

– Вам оттуда плохо видно, – сказал отец Браун. – У него перерезано горло.

Смит содрогнулся.

– Да уж, такой жути в жизни не увидишь, – выдавил он. – Наверное это из-за того, что лицо перевернуто. Я видел это лицо за завтраком и обедом каждый день в течение десяти лет, и оно всегда казалось вполне приятным и приветливым. А теперь я вижу его перевернутым, и оно напоминает какого-то демона.

– На самом деле он улыбается, – мрачно отметил отец Браун. – И это очень важно. Мало кто из людей улыбается, когда им перерезают горло, даже если человек делает это собственноручно. Несомненно, эта улыбка в сочетании с выпученными глазами, которые и так всегда сильно выделялись, создает такое впечатление. Но вы правы, то, что перевернуто, всегда производит совсем другое впечатление. Художники часто переворачивают изображаемый предмет, чтобы увидеть какую-нибудь неровность или неточность. Иногда, когда трудно перевернуть сам предмет (скажем, скалу, гору Маттерхорн, например), бывали случаи, что художники сами становились на голову или, по крайней мере, нагибались и смотрели между ног.

Священник, который специально говорил столь легкомысленно, чтобы успокоить нервы своего спутника, закончил, перейдя на более серьезный тон:

– Я понимаю, до чего это потрясло вас. К сожалению, пострадало и кое-что еще.

– Еще?

– Это расстроило и всю нашу версию, – ответил отец Браун и стал спускаться, к полосе песка.

– В конце концов, может быть, он действительно сам это сделал, – отрывисто произнес Смит. – Если он, как мы и предполагали, хотел уединения, большего уединения ему было не найти. Тогда это прекрасно вписывается в нашу версию. Он искал тихое место, пришел сюда и здесь перерезал себе горло.

– Он не приходил сюда, – возразил священник. – По крайней мере, живым и по земле. Его убили не здесь: крови вокруг слишком мало. Солнце уже высушило его волосы и одежду, но на песке остались две дорожки от воды. Когда вода поднимается в море, здесь образуется небольшой водоворот, который и вынес тело в эту расщелину. Тут оно и осталось, когда вода спала. Но до этого оно должно было сначала приплыть сюда по воде, скорее всего, из деревни, потому что река протекает прямо за домами и магазинами. Несчастный Водри встретил свою смерть в деревне, и мне не верится, что он покончил с собой. Главный вопрос в том, кто мог убить его в этом игрушечном городке.

Он принялся что-то чертить на песке кончиком своего потрепанного зонтика.

– Давайте-ка подумаем. Как идет этот ряд магазинов… Сначала мясная лавка. Конечно, мясник, с его разделочными ножами, больше всего подходит на роль убийцы. Но вы видели, как Водри выходил из его магазинчика, и вряд ли он стал бы топтаться там на месте, если бы услышал от старика: «Доброе утро. Позвольте перерезать вам горло. Спасибо. Что-нибудь еще желаете?» Сэр Артур не кажется мне человеком, который стоял бы и с приятной улыбкой дожидался, пока это случится. Это был сильный и решительный человек, к тому же обладал вспыльчивым нравом. Так, кто еще кроме мясника мог справиться с ним? Следующий магазин содержит пожилая женщина. Далее следует табачник. Это, разумеется, мужчина, но, как мне рассказывали, субтильный и робкий. За ним – портняжная мастерская двух незамужних дам, а дальше – закусочная. Ее хозяин сейчас в больнице и дела оставил на жену. Есть еще человека два-три деревенских, которые подрабатывают в магазинах помощниками да посыльными, но все они были тогда отосланы с поручениями. Закусочная заканчивает улицу. За ней нет ничего, кроме постоялого двора, но между ними стоит полицейский.

Он ткнул металлическим наконечником зонтика в песок, обозначая полицейского, да так и замер, устремив сумрачный взгляд на реку. А потом неопределенно взмахнул рукой, быстро подошел к телу и склонился над ним.

– Ах, – громко вздохнул он, распрямляясь. – Табачник! Как же я мог забыть?

– Что это с вами? – несколько раздраженно спросил Смит, поскольку отец Браун вдруг закатил глаза и принялся бормотать. Он несколько раз повторил одно слово – «табачник», так, будто услышал в нем предвестие чего-то ужасного.

– Вы не заметили ничего необычного в его лице? – наконец сказал он, кивнув на труп.

– Необычного? Господи Боже! – воскликнул Эван, поеживаясь. – Кроме того что у него перерезано горло…

– Я сказал «в лице». – Священник говорил очень спокойно. – К тому же, обратите внимание, он поранил себе руку. Видите? Рана перевязана.

– О, это пустяки. С его смертью это никак не связано, – поспешно промолвил Эван. – Это случилось до того и совершенно случайно. Он порезался осколком разбитой чернильницы, когда мы вместе работали.

– Тем не менее это имеет отношение к его смерти, – возразил отец Браун.

После этого они надолго замолчали, и священник, угрюмо склонив голову, несколько раз прошелся по покрытому песком пятачку, волоча за собой зонтик и время от времени повторяя «табачник», отчего само звучание этого слова начало внушать ужас его другу. Вдруг он поднял зонтик и указал на небольшой навес для лодок в камышах.

– Это хозяйская лодка? – спросил он. – Вы можете прокатить меня вверх по реке, я бы хотел взглянуть на эти дома с обратной стороны? У нас мало времени. Тело могут найти, но нам хочешь не хочешь придется рискнуть.

Лишь когда Смит, гребя против течения, приблизился к деревушке, отец Браун снова заговорил:

– Кстати, я узнал у старика Абботта, что за темная история произошла с несчастным Водри. Это довольно любопытно. Все началось с какого-то египетского чиновника, который оскорбил его тактичным замечанием, что, мол, истинный мусульманин, хоть и старается избегать англичан и свиней, англичанину предпочтет свинью, или что-то еще в таком духе. Чем бы это ни закончилось в тот раз, ссора возобновилась через несколько лет, когда этот чиновник приехал в Англию. Водри заманил его на свою ферму и там, поддавшись своему необузданному нраву, в гневе затащил несчастного в свинарник и бросил к свиньям, сломав ему руку и ногу, где и оставил до утра. Разумеется, был большой скандал, но многие посчитали, что ярость Водри простительна, поскольку имела патриотический характер. Как бы то ни было, вряд ли кто-то смог бы, боясь шантажа, заставить старика хранить молчание несколько десятилетий.

– То есть вы не думаете, что это может иметь какое-то отношение к нынешней истории? – задумчиво спросил секретарь.

– Я думаю, что это имеет самое что ни на есть непосредственное отношение к этой истории, – ответил отец Браун.

Они проплывали мимо низкой ограды, отгораживающей от воды отдельные участки сада, круто уходящие вверх к домам. Отец Браун внимательно пересчитал дома, указывая на них зонтиком, и, дойдя до третьего, снова произнес:

– Табачник! А табачник случайно не… Впрочем, лучше я сначала сам проверю свою догадку. Только сначала скажу, что показалось мне таким необычным в лице сэра Артура.

– И что же? – спросил его спутник, перестав грести.

– Он ведь был большим франтом, – сказал отец Браун, – но сейчас лицо у него выбрито лишь наполовину… Мы не могли бы здесь причалить ненадолго? Лодку можно привязать вон к тому столбу.

Через пару минут они уже перелезли через невысокую ограду и стали подниматься между прямоугольными клумбами и грядками по крутой, выложенной камнями дорожке маленького сада.

– Смотрите, табачник выращивает картошку, – заметил отец Браун. – Сразу вспоминается сэр Уолтер Рэли. Тут полно картошки, а вон и мешки для нее, целая гора. Эти деревенские обитатели в чем-то остаются крестьянами, они все еще занимаются несколькими делами одновременно. Но только деревенские табачники обычно совмещают две профессии. Об этом-то я и не вспомнил, пока не увидел подбородок Водри. В девяти случаях из десяти мы называем управляющего деревенской табачной лавкой табачником, забывая, что он еще и брадобрей. Сэр Артур порезал руку и не мог побриться сам, поэтому и пришел сюда. Вам это ни о чем не говорит?

– Очень даже говорит, – ответил Смит. – Только, думаю, вам это говорит гораздо больше.

– Вам это не подсказывает, к примеру, то единственное условие, – заметил отец Браун, – при котором решительный и очень несдержанный джентльмен мог бы спокойно улыбаться перед тем, как ему перерезали горло?

Они вошли в дом через заднюю дверь и, пройдя пару темных коридоров, оказались в одной из комнат небольшого магазина, освещенной лишь рассеянным светом, проникавшим сюда из коридора, да его отражением в грязном надтреснутом зеркале. Место это чем-то напоминало дно какого-нибудь озера, где царит зеленоватый полумрак, но света здесь было достаточно, чтобы увидеть набор грубых парикмахерских инструментов и даже бледное, перекосившееся от страха лицо самого брадобрея.

Отец Браун принялся осматривать помещение, где, похоже, совсем недавно провели уборку, пока взгляд его не остановился на каком-то предмете в пыльном углу за дверью. Это была шляпа, висевшая на вешалке, и эту белую шляпу знали все жители этой небольшой деревни. И все же, какой бы заметной, даже бросающейся в глаза, ни казалась она на улице, это был один из тех предметов, о которых люди определенного склада имеют склонность забывать, вымывая самым тщательным образом пол или избавляясь от всех старых грязных тряпок.

– Насколько мне известно, вчера утром здесь брился сэр Артур Водри, – холодным и спокойным голосом произнес отец Браун.

Для брадобрея, невысокого лысого мужчины по фамилии Викс, неожиданное появление двух человек со стороны его собственного сада выглядело, как видение двух призраков, восставших из старой могилы под полом. Но сразу же стало понятно, что испытанный им ужас оказался гораздо сильнее того страха, который могли вселить в него любые суеверия, поскольку он не просто содрогнулся, а бросился в угол темной комнаты и сжался в комок, отчего как будто даже уменьшился в размере весь, кроме больших круглых, похожих на совиные глаза очков.