Текст книги "Два Сэма. Истории о призраках"

Я и забыл, что это она его обнаружила.

Было, должно быть, восемь часов, а может позже, когда Кейт подняла на меня глаза. Ее плечи еле заметно содрогались. Но произнесла она следующее:

– Все еще может обернуться хорошо. Дэвид, тебе нужно идти.

Я озадаченно моргнул, не уверенный, что ответить.

– Куда идти? Это мой дом. Место, где мне хотелось бы находиться.

– Сегодня Хэллоуин. Лучший день в твоей жизни, помнишь?

Сентиментальные воспоминания превозмочь было невозможно. В конце концов, вариантов мне оставалось не слишком много.

– У меня были другие лучшие дни, и не так давно, – сказал я.

Потом покраснел, ухмыльнулся, как ребенок, и Кейт так и прыснула со смеху.

– Пойди в палатку ужасов. И возвращайся с рассказами.

– Идем со мной.

В одно мгновение ее улыбка исчезла.

– Спасибо, я уже видела сегодня одного покойника. Ой, черт побери, Дэвид!.. – Ее лицо снова исказилось. Я потянулся, чтобы взять ее за руку, но она отдернула ее. – Правда, – жестко проговорила она, и я отпрянул, – я хочу, чтобы ты пошел туда. Мне лучше побыть одной.

– Кейт, я бы хотел быть рядом с тобой.

– Ты и так со мной, – все еще напряженно сказала она.

Мы долгое время смотрели друг на друга. Потом я взял пальто со стула и встал. Я спросил, уверена ли она. Она была уверена. И, честно говоря, мне полегчало во всех отношениях. Я знал, что сделал все что мог и мои действия были замечены. Я знал, что Кейт любит меня. И что уж теперь-то я не пропущу Хэллоуин.

– Я принесу тебе шоколадное пирожное с орехами, – сказал я.

– Господи, ты же не собираешься проползти через лабиринт Пилтнера?

– Буду обратно через час. Я ненадолго.

– Хорошо, – ответила Кейт, но она уже отдалилась от меня, съежившись и пристально глядя в окно.

Я открыл входную дверь, шагнул на улицу, и меня обдало холодом. Он имел зубы и когти и так рвался коснуться моей кожи, что я то и дело проверял, не разодрано ли мое пальто.

– Боже мой, – проговорил я, решив было вернуться за перчатками и шарфом, и тут же передумал. В принципе, я не собирался отсутствовать долго. И мне не хотелось сейчас беспокоить Кейт. Сунув руки в карманы и моргая, потому что глаза у меня слезились, я направился вперед, во тьму. Моя голова была опущена, я не увидел предмет на мостике, пока почти не наступил на него. Судорожно глотнув воздух, я вздрогнул и остановился.

Сперва все, что я увидел, была газета, развернутая ветром. Когда налетел очередной порыв, края поднялись, точно крылья, но газета осталась на месте, и я догадался, что под ней находится что-то, ее удерживающее. Полшага ближе, и я подумал, что вижу тень, вроде как от головы, лежащей в тени нависшего тополя. Ну да – голова в луже крови.

Проклятый Брайан Тидроу, снова подумал я и двинулся вперед.

Человек лежал, вытянувшись, поперек моста, на самой середине, голова его касалась одного из поручней, а ноги свисали над рекой. Мне всегда было интересно, откуда появлялись в Кларкстоне бездомные и почему они здесь оставались. Никогда не мог понять ни одного из тех, кого я знал, – даже несмотря на все те годы, что я здесь прожил. Местный климат не располагал к проживанию на улице. Может, горожане были щедры, или еда в ночлежках хорошая, или причиной – очертания равнин, напоминающих вспененный океан пустоты, или потерянная надежда безопасно перебраться куда-то еще?

Этот человек, решил я, мертвецки пьян. Нужно порядочно напиться, чтобы уснуть здесь, где от ветра, свистящего над головой, по телу бегут мурашки. Единственным движением, которое я заметил, было шевеление газеты. Единственные звуки – течение реки и шум города.

– Эй, приятель, – осторожно окликнул я его, – с тобой все в порядке?

Газета шуршала. Человек лежал неподвижно. Я подумал, не пойти ли домой, чтобы вызвать полицию. Я ничего не имел против бедолаги, спящего на моем мостике, но в тюремной камере будет теплее. Впрочем Кейт хотела остаться одна. И к тому же, подумал я с напыщенной логикой того, кому неуют не грозит, есть вещи поважнее тепла. Я поставил на мостик одну ногу, занес другую, переступая через бездомного, и тут он сел.

Думаю, что лишь его рука, зацепившаяся за пояс моего пальто, удержала меня от прыжка через ограждение. Свалявшиеся пряди курчавых черных волос вздымались над его головой, точно лохмотья расползающейся стальной прядей. Его губы были бело-синими от холода, а в глазах так полопались сосуды, что краснота, казалось, перетекала за радужку и наполняла зрачки. Несколько секунд он держал меня, я затаил дыхание, и все вокруг замерло. Он смотрел не на меня, а куда-то через меня, мимо – на деревья и речной берег. Сила его немигающего взгляда была такой, что мне захотелось отвернуться, но я в потрясении не мог оторвать глаз от его лица. Наконец я ухитрился глотнуть воздуха, и холод вывел мои легкие из паралича. Я закашлялся. Человек мертвой хваткой держал мое пальто, смотрел куда-то сквозь меня и не произносил ни слова.

– Ну что? – в конце концов не выдержал я.

Направление его устремленного мимо меня взгляда не изменилось.

– Ты замерз? Может, мне…

Я посмотрел вниз и увидел измятый листок черной бумаги. Зажатый между ладонью бродяги и моим животом. Очередной приступ нервной лихорадки сотряс меня, всплыв из далеких, давно позабытых воспоминаний детства. Слепой Пью, Черная метка, трактир «Адмирал Бенбоу». «Жди до темноты, – говорил Пью Билли Бонсу в день смерти Билли Бонса, – они придут, когда стемнеет».

Я придержал бумагу, оказавшуюся удивительно плотной. Ватман. Тут же рука бродяги отлетела в сторону, будто я нажал на рычаг катапульты. Его тело опрокинулось назад, и газета вновь накрыла его. Развернув плотный комок бумаги, все еще дрожа, я отошел и посмотрел, что же было мне вручено.

– Ничего себе, – проговорил я.

Потом повторил это еще раз. После этого я повернулся и побежал к дому.

Когда я влетел в комнату, Кейт все еще сидела у окна поджав ноги. Она не подняла глаз, чтобы спросить, что я забыл. Она смотрела лишь немного более сознательно, чем тот бродяга на мосту. Не обращая внимания ни на что, я подошел прямо к ней.

– Смотри, – сказал я и протянул ей клочок ватмана, – Кейт, я серьезно. Посмотри.

Ее взгляд, прежде нацеленный глубоко внутрь, вновь обратился вовне. Она медленно взяла у меня бумагу, поднесла ее к свету, проникавшему через окно. Она прочла дважды. Затем встала. Одеяло все еще было обернуто вокруг ее талии.

– Боже мой, Дэвид, мы должны идти, – сказала она, – я надену пальто.

– Я собираюсь жениться на этой женщине, – произнес я вслух в сторону окна, когда Кейт шагнула к чулану.

Когда она возвратилась ко мне, застегивая свое самое теплое черное пальто, ее движения вновь приобрели почти прежнюю быстроту и изящество.

– Ты должна понять, куда мы собираемся, – говорил я ей, касаясь ее волос тыльной стороной руки. Ее лицо было все таким же бледным, но глаза сияли. – Для меня это будет не в первый раз, но для тебя…

– О чем ты?

– Я уже получал билеты прежде. Два раза я следовал указаниям и попадал на студенческую вечеринку. Маленькая выходка моих студентов на Хэллоуин. В третий раз я очутился в действительно хорошем павильоне ужасов, прямо здесь, в Пурвистоуне, менее чем в пятистах футах от этой двери. К сожалению, мне случилось узнать сутулую спину Гарри Пилтнера под черной сутаной, когда он стоял при входе, и я не удержался, спросил: «Гарри, у тебя пирожного не найдется?» Так что Гарри меня вышвырнул.

– Так почему же ты идешь? – спросила Кейт.

– Надень перчатки. И шапку. Там жуткий холод.

Мы были уже снаружи, Кейт втянула голову в плечи и мгновение стояла замерев. Она даже не застегнула все пуговицы на пальто.

– Ты с ума сошла, – заволновался я, сжимая руки в перчатках, засунутые в карманы, и съежившись под налетающими порывами ветра. – Мы идем прежде всего потому, что кто-то изрядно потрудился, чтобы передать это мне или, возможно, кому-то другому. И они сделали это в лучших традициях кларкстонского Хэллоуина, и я не могу оставить это без внимания. Во-вторых, даже если это и студенческая вечеринка, выпить пива было бы неплохо.

– Ну да, конечно. Ты ведь даже не пьешь.

Я придержал для нее открытой дверцу моего ржаво-красного «вольво» 1986 года выпуска и поцеловал ее в макушку, когда она наклонилась, забираясь внутрь.

– Ты замерзла, – заметил я, – да надень же ты свою проклятую шапку.

– А в-третьих? – спросила она и улыбнулась мне. В этот миг она была, казалось, еще более взволнованной, чем, признаться, я сам.

– В-третьих, у меня такое чувство, что тебе бы хотелось пойти туда, несмотря ни на что.

Ее улыбка стала шире.

– И в-четвертых, дорогая Кейт… – Я глянул в сторону опустевшего моста. Пурвистоунские билеты все распространены, подумал я. Мне стало любопытно, где же бродяга захочет улечься со своей газетой в следующий раз. – В-четвертых, никто не знает, что из этого выйдет, и разве кто-нибудь может это знать? Я, во всяком случае, не знаю.

Я закрыл обе дверцы: за ней и со своей стороны. Машина завелась с четвертой попытки и тронулась с места. Она всегда заводится.

– Куда едем? – спросил я, указывая на черный ватманский листок, лежавший у Кейт на коленях.

На нем сероватым мелом была вычерчена карта Кларкстона, через который змеился белый пунктир, и в самом низу – надпись «Приглашение на Карнавал мистера Дарка». На сей раз никаких черепов с перекрещенными костями и никаких запугивающих предупреждений типа «приходи, если осмелишься». В крайнем случае розыгрыш студенческой группы, подумалось мне.

– Поезжай в сторону Уинслоу, – велела Кейт, не глядя на бумагу, – двигайся прямо на юг от города и никуда не сворачивай.

К моему облегчению, ее голос звучал оживленно. Измученно, обессиленно, но оживленно. Я включил в салоне отопление, обдавшее нас холодным воздухом. Кейт не отрываясь смотрела за окно в темноту. Сейчас даже улицы Пурвистоуна ожили. Компания подростков, нарядившихся в резиновые маски, гурьбой двигалась по обочине дороги со стороны дома Гарри Пилтнера, в их париках и зимних пальто торчала солома, а руки так и мелькали по одежде в поисках тараканов, которые, должно быть, давно уже с них свалились. Я улыбнулся.

Из-за холодов праздничной суеты в городе, казалось, было несколько меньше обычного. К девяти тридцати большинство участников празднования Хэллоуина – студенты, потрудившиеся в домах ужасов для малышей, – были распущены со своих постов и собирались вокруг припаркованных машин или у паба «Рейнджхэнд» в центре города, «зажигая» под хип-хоп в ожидании полуночи, когда начнутся настоящие студенческие гулянья. Но в эту ночь любители острых ощущений разошлись по домам совсем рано, празднующие оставались в общежитиях, и единственными, кто бродил по улицам, были самые ревностные хранители традиций Кларкстона. Мы уже были за городом. На двухмильной отметке последний фонарь на столбе возвышался над прериями точно флаг, забытый лунной экспедицией, и дальше мы оказывались в темноте.

– Ты понимаешь, куда мы едем? – спросил я.

– Тут написано: ехать семь миль.

– Воздух прогревается.

Кейт не ответила. Снег мерцал на асфальте и на бесконечной чахлой траве повсюду вокруг нас, словно само небо придавило землю. Равнины Восточной Монтаны, залитые в ночи снежным сиянием, безграничны, как открытый космос, и так же пустынны.

Спустя примерно минуту Кейт заерзала на сиденье. Она говорила медленно и мягко. Ее голос звучал почти бодро, и все же, скорее всего, она ощущала последствия сегодняшнего дня, а теперь – нагревающийся салон машины, дорогу и тишину.

– Дэвид, расскажи мне про то, что ты знаешь об Альберте Алоизии Дарке.

В эту же секунду слова из моей последней лекции завертелись у меня на языке.

– Рад, что ты спросила. Я уж думал, что не придется кому-нибудь о нем рассказывать в этом году.

Кейт улыбнулась.

– Судья Альберт Алоизий Дарк. Рожден бог знает когда, бог знает где. Отсутствие этих данных – первое, что может нас заинтриговать, не так ли? В этом штате нет документов, свидетельствующих о нем, – конечно, тогда это была всего лишь Территория – до его назначения на должность в сентябре тысяча восемьсот семьдесят седьмого года. Фактически о нем нигде нет никаких свидетельств.

– Ты хочешь сказать, что до сих пор не нашел никаких документов?

– Ты не единственный историк в этом «вольво», о едва открывающая рот женщина. И прошу принять во внимание Гражданскую войну и тот пагубный эффект, который она оказала на состояние городских архивов.

Кейт кивнула:

– Продолжай.

– В течение восьми лет после своего назначения на должность судья Дарк даже установил своеобразный рекорд. Как раз перед рождественской ночью тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. В ту ночь…

– Поворачивай, – сказала Кейт, и я нажал на тормоза, приостановив машину, и уставился на нее.

– Куда поворачивать?

– Назад.

Я посмотрел через плечо в черную, занесенную снегом пустоту.

– Может, у тебя карта вверх ногами?

Кейт усмехнулась:

– Просто дай задний ход, глупый.

Я отпустил тормоз и поехал, освещая дорогу габаритными огнями. Примерно в пятнадцати футах позади машины виднелись две колеи, извивающиеся между двумя чахлыми, отливавшими красным светом кустами. В животе у меня что-то дрогнуло. Нервы? Может быть. Надежда? Если это розыгрыш или что-то нарочно подстроенное, то сделано это по высшему разряду. А если не розыгрыш…

– Как, черт возьми, ты догадалась, что это здесь?

– По карте.

– Но как ты увидела поворот?

– Я следила за дорогой, Дэвид. Поехали.

Кейт посмотрела на меня. Ее лицо все еще было раскрасневшимся, то ли от слез, то ли от волнения. Точно определить я не мог.

Отъезжая назад, я немного притормозил у обочины. Приоткрыл окно, и звенящая тишина стала втягивать в себя тепло из машины.

– О чем ты задумался? – тихо спросила Кейт.

– О Литтл-Бигхорне и группе Доннера.[9]9
  Литтл-Бигхорн – река, у которой индейцами сиу и шайенами был в 1876 г. уничтожен отряд генерала Дж. А. Кастера. Группа Доннера – переселенцы из Иллинойса в Калифорнию, умершие от голода и холода зимой 1846/47 г. в горах Сьерра-Невада.


[Закрыть] Есть еще два десятка примеров того, как глупые бледнолицые переоценивали свою власть над Диким Западом.

– Это же действительно может быть тот самый карнавал, Дэвид. Разве нет?

– Конечно.

Я нажал на газ, и мы съехали с шоссе, трясясь на грязных ухабах.

– Далеко? – проворчал я.

Кейт взглянула на карту:

– Мили три.

Я застонал.

– Рождественский вечер тысяча восемьсот восемьдесят пятого года, – снова напомнила Кейт.

Я смотрел, как трава исчезает под нашими шинами, на снег, который словно плыл по земле – таким тонким незаметным слоем, будто бы его и не было вовсе.

– В рождественский вечер тысяча восемьсот восемьдесят пятого года, примерно без четверти девять, группа местных владельцев ранчо, называвших себя Хранителями правосудия, появилась у двери судьи Дарка, жившего в довольно большом доме на берегу залива – он сгорел в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году теперь там школьное футбольное поле, – и потребовала, чтобы их впустили. С собой Хранители привели китайца со связанными ногами, которого подцепили к фургону и заставили пропрыгать всю дорогу от застолбленного им участка, в двух милях от города.

– Откуда нам может быть это известно? – спросила Кейт.

– Из первоисточника, который теперь никто не сумеет отыскать. – Старая, избитая моя шутка. Я продолжил: – Судья вел подробный дневник. Хранители потребовали, чтобы их незамедлительно впустили в дом, тут же провели судебное заседание и вынесли вердикт о повешении. И судья Дарк, по неясным причинам, провел пришедших к себе в гостиную и пригласил спуститься к ним свою жену, чтобы она вела протокол заседания и выступила в роли свидетеля. Судебное расследование длилось десять минут, в нем рассматривались косвенные, совершенно бездоказательные обвинения в воровстве из продуктовых лавок и похищении двух лошадей. Никто не сказал слова в защиту, учитывая, что обвиняемый не говорил по-английски и даже не мог стоять, поскольку его ступни были разбиты во время путешествия до двери дома судьи. Обвинительный вердикт и смертный приговор были озвучены так скоро, что даже Хранители застыли в изумлении. Судья самодовольно подчеркивает этот эффект. «Я определил единственное условие: узник должен быть повешен исключительно моими руками и он проведет эту ночь, свою последнюю ночь на этом свете, в моем доме, под моим попечительством». Условие было принято, и ошеломленные Хранители удалились. На утро Рождества, в присутствии более чем сотни свидетелей, на городской площади судья Альберт Дарк подвел китайца к тополю, затянул вокруг его шеи веревку, заставил его забраться на фургон и казнил. Никто не крикнул «три – семь – семьдесят семь!».

– Кстати, а что это значит?

– По правде сказать, не знаю, – ответил я, – никто из Комитета бдительности Вирджиния-Сити тех времен никогда так не говорил. Они просто пришпиливали эти цифры на бумажке, оставляя их на своих жертвах. Во всяком случае, китаец, по свидетельству очевидцев, не произнес ни слова и не издал ни звука. Но он поднял голову, как раз когда фургон тронулся и веревка натянулась. Два из четырех опубликованных свидетельств утверждают, что он улыбался… Кейт, что это, черт возьми?

Но я мог бы и сам сказать, что это был маленький мальчик. В пижаме. Он стоял босыми ногами на траве и одной рукой, отведенной в сторону колеи, указывал вдаль, во мрак. Его кожа белела в лучах фар ближнего света, будто в нее каким-то образом впитался снег. У него были коротко стриженные светлые волосы, торчавшие вертикально. На пижаме – вышиты зебры. Нажав на педаль, я притормозил машину.

– Боже мои, – проговорила Кейт, когда мы отъехали и остановились в пятнадцати футах от мальчика, – как ты думаешь, сколько ему?

– Я думаю, он замерз, – пробормотал я, уставившись на ноги парнишки.

Он доходил ростом почти до верха моего ветрового окна. Я опустил стекло и высунулся наружу, но ребенок не сделал и движения в сторону машины и не опустил руку. Может быть, подумал я, это чучело. Но он был живым. Я видел его губы, посиневшие от холода, которые вздрагивали, когда ветер прерий хлестал по ним, проносясь мимо.

– Эй! – окликнул я его.

Ребенок и не пошевелился. Тогда, слегка оробев, я улыбнулся. Я еще не попал на этот новейший Карнавал мистера Дарка, а он уже заставляет меня приветствовать вурдалаков. Нервный комок в горле прошел.

– Что ж, поехали дальше по дороге из желтого кирпича, – сказал я и повернул машину в ту сторону, куда указывал малыш.

Как я заметил, там обнаруживались и другие колеи. Возникало абсурдное чувство безопасности от того, что мы не были первыми в этом месте. Я неторопливо вел машину, позволяя прериям биться о днище, словно волнующееся море – о корпус шхуны.

– Так скольких же повесил судья Дарк? – поинтересовалась Кейт, хотя ее глаза тоже напряженно смотрели вперед, в пустоту.

– Четверых, о которых нам известно, в период между тысяча восемьсот восемьдесят пятым годом и моментом образования штата, когда он исчез со службы так же внезапно, как и появился. В каждом случае он позволял местным энтузиастам Комитета бдительности привлекать подозреваемых к скорому суду, выносил обвинение, затем держал их всю ночь в своем доме, где организовывал их исповедь и последний ужин или, возможно, нечто абсолютно противоположное, и после этого наутро производил казнь. А казнил он явно со знанием дела, поскольку, как свидетельствует «Летопись равнин», «ни один из его осужденных не произнес ни слова, прежде чем отошел к праотцам».

– Смотри, – сказала Кейт, но я уже все увидел.

Подав автомобиль вперед, я втиснулся в промежуток между двумя пикапами и выключил зажигание. На импровизированной стоянке было шесть других машин. Водителей и пассажиров я не увидел. Я посмотрел на Кейт. Мы слышали, как снег падает на крышу «вольво». За неровным кольцом автомобилей трава прерий колыхалась под нараставшим ветром.

– Так напомни мне, – вполголоса проговорила Кейт, – как же этот кровожадный судья, кем бы он ни был, стал частью мифа о Карнавале?

– Не напомню, – сказал я, – потому что не знаю. И никто не знает.

– А почему – «Карнавал»? Почему не «Павильон ужасов»?

– Ты меня опять подловила.

Внезапно Кейт заулыбалась, и щеки ее вспыхнули румянцем, и я почувствовал себя так хорошо таким счастливым, что даже не был уверен, смогу ли в этот момент пошевелиться.

– Спасибо, что вернулся за мной, – сказала она.

– И тебе – за то, что поехала со мной, любовь моя.

Кейт послала мне поцелуй. Она резко опустила дверную ручку, все еще улыбаясь, и изящным движением, словно осторожно входя в воду, выбралась в ночь. Я открыл дверь со своей стороны и присоединился к ней. Мы стояли у капота автомобиля и ошеломленно смотрели вокруг. Не слышалось ни единого звука, кроме шума ветра в траве. Не было даже ребенка в пижаме, чтобы указать нам верный путь. Я сунул руки в карманы, потому что холод щипал кожу на запястьях.

– Туда, – сказал я.

– Я вижу, – отозвалась Кейт.

Это было просто свечение, несколько ярче света луны на снегу вокруг. При солнечном свете и то довольно трудно определить расстояние на равнине. Но сейчас, ночью, в условиях ограниченной видимости, я решил, что свечение находится от нас не далее чем в полумиле, если идти по прямой, сойдя с шоссе в траву. Я двинулся вперед.

Мне показалось, что, когда мы покинули кольцо автомашин, внезапно стало темнее. Тем не менее я чувствовал, как ночь Восточной Монтаны касается наших голов своими гигантскими крыльями. Я чувствовал ее тяжесть там, наверху, и ее длинные когти. Я не поднимал головы и продолжал идти. Кейт шла рядом, и ее рукав ритмически задевал мой рукав. Мы прошли примерно триста ярдов, когда оба подняли глаза и увидели дом.

Он вырисовывался размытым силуэтом среди теней прерий, черный в свете луны, необъяснимый, как доисторический каменный валун на исходе XX века. Свечение, которое мы увидели, шло из одиноко стоящего прожектора, затерявшегося среди густой травы и направленного на белую ограду, окружавшую постройку. Когда мы подошли ближе, я увидел, что здание было не черным, а темно-красным, в один этаж, прямоугольное и длинное. Во дворе, обозначенном забором, туда и сюда мелькали фигуры.

– Если этим и ограничится, – сказал я, глядя на развернувшуюся передо мной панораму, – думаю, меня бы это вполне устроило.

– Выглядит точно на картине, – сказала Кейт.

Холод, наполнивший мой рот, казалось, шел изнутри, а не снаружи. Какое-то мгновение я не мог понять, что здесь не так. Я посмотрел на строение. Взглянул на проплывающие фигуры, начиная едва распознавать далекие лица на расстоянии. Посмотрел на ограду и все понял.

Потому что это была не просто ограда. Мне она напомнила фотографию на странице 212 из учебника по истории штата, которую я обвел ручкой. Ту самую, изображавшую бизоньи кости, которые оставляли отбеливаться под солнцем в те годы, когда федеральное правительство платило самым отчаянным подонкам из Монтаны за отстрел каждого бизона, которого они могли найти. Потом кости переправляли вниз по реке, поселки. Я попытался что-то произнести, мне пришлось облизнуть губы, я сделал еще одну попытку.

– Кхм, а что, недавно были какие-нибудь сообщения о массовом падеже скота в округе?

Кейт повернулась, и ее брови поползли на лоб.

– Что?

– Взгляни-ка на эту ограду, Кейт.

– Ух ты!.. – выдохнула она. – Не может быть…

– Понадеемся, что нет и там, над входом, висит здоровенный плакат – мол, «ни одно животное не пострадало в ходе подготовки к этому карнавалу». Но есть повод усомниться.

– Пошли, – сказала Кейт, и мы двинулись дальше.

Вблизи кости выглядели несколько менее реальными. Они были определенно чистыми. Каким-то образом я разглядел клочки хрящей, свисавшие с них, словно праздничный серпантин. Четыре фигуры, скользившие туда-сюда по двору, были молодыми женщинами, все они были одеты в длинные белые ночные рубашки, обтекавшие их тело, словно жидкий лунный свет. С оголенными руками, черноволосые и, вероятно, приходящиеся друг другу сестрами. Это было очевидно: все имели бледную фарфорового отлива кожу, одинаковые слегка курносые носы, одинаковые улыбки на красно-черных губах. Меня их внешность несколько озадачила. После всего предыдущего это казалось чересчур знакомым образом из фильмов ужасов и, увы, свидетельствовало о недостатке воображения.

Груда костей, при ближайшем рассмотрении больше похожая на вал, имела проем, ведущий к правой части дома. В этом проходе съежившись и уставившись прямо за наши спины в вечную пустоту вокруг, сидел еще один ребенок. Он был одет в зеленое пальто с поясом. У него были блестящие черные волосы, отчего черты его лица ярко белели, словно на фотонегативе. Он был босым.

Когда Кейт и я подошли к проходу в костяной груде, ребенок встал и, шагнув, оказался перед нами. Мы ожидали, что он заговорит, но он, конечно же, не заговорил. И не пошевелился.

– И что? – наконец спросил я.

Теперь я видел, что привидения в ночных сорочках были не единственными во дворе. Там были и другие, с обычной, по-местному, как в старой Монтане, бледной кожей, в хороших зимних куртках, перчатках и шарфах. Желающие испугаться. Их тут собралось человек восемь.

Медленно, все еще глядя куда-то в сторону, мимо нас – совсем как тот человек на мосту, понял я и подивился: неужто данный мистер Дарк тратит столько сил, и так эффективно, на обучение персонала? – ребенок-привратник поднял руку, ладонью кверху, и протянул ее к нам.

– Чего он хочет? Крови? – прошептал я Кейт. – Сырных крекеров?

После долгой паузы Кейт сунула руку в карман пальто и вынула черный листок ватмана.

– Билет, – радостно сказала она.

– Ах да! Не хотелось бы, чтобы кто-то испортил нежданным появлением всю вечеринку – сказал я, но двинулся вперед вместе с Кейт, когда она положила сложенную бумажку на ладонь ребенка.

– Бр-р-р!.. – вздрогнула она, коснувшись его – Милый, да ты просто окоченел.

– Это не так уж плохо, – ответил ребенок, и у меня рот раскрылся от изумления, а колени подогнулись.

Я уже привык к отсутствию реакции. Кейт справилась со смятением лучше, чем я. Она взглянула на меня, потом снова на ребенка. Затем кивнула:

– Ты прав.

Взяв рукой за перчатку, она потянула меня вперед, за изгородь из костей, внутрь двора.

Мы сделали всего три шага, когда одна из фигур в зимних пальто отбросила назад отвороты своей красной шерстяной шапки и окликнула меня:

– Профессор Эр!

Я сморгнул, бросил взгляд в сторону Кейт, потом снова – на человека, кинувшегося ко мне.

– Кхм… – откашлялся я.

Студенты попадались мне навстречу всякий раз, когда я выходил из своего дома в Кларк-стоне. Но, без особой на то причины, я забыл, что это возможно и сегодняшней ночью. Я покраснел.

– Здравствуйте, мисс Корвин.

– А это кто? – наивно спросила Трис.

Я еще гуще покраснел и почувствовал раздражение. В сорок один год, после семнадцати лет, проведенных у классной доски, я остановился в растерянности перед пропастью, отделявшей меня, обычного человека, от своей должности. Не знаю никого, кто на моем месте не сделал бы так же.

– Это Кейт, – в конце концов ответил я.

Повернувшись к Кейт, я ожидал встретить улыбку, мягкую насмешку, еще что-нибудь. Но ее лицо потеряло всякую выразительность. Она посмотрела на меня, совершенно неожиданно показавшись бесконечно усталой, и я угадал за ее плечом тень Брайана Тидроу. Он часто являлся так, даже когда был жив.

– Хорошо, – сказала она и отошла.

Понятия не имею, что было при этом у нее на уме.

Трис хмыкнула. Внезапно, в тот момент, когда Кейт отошла, я снова стал профессором Ремером.

– Держите при себе столь рано развившееся любопытство историка, – сказал я и улыбнулся не разжимая губ. Учительская улыбка.

– Знаете, это было нечто невероятное. Этот труп, выползший из реки и давший мне карту.

– Труп?

– Весь белый. Не знаю, сколько он там пролежал, но я точно не видела его раньше. Мы с Робертом гуляли по берегу в Поилар-парке, и вдруг он выполз из воды к нашим ногам. Он был совершенно голый, не считая плавок. Роберт чуть не взлетел на ближайшее дерево.

Шутник в плавках в полузамерзшей реке не казался таким уж странным делом в ночь Хэллоуина в Кларкстоне.

– С Робертом, – повторил я. – Роберт Хайрайт?

– Ага, – кивнула Трис, – а что?

Я почувствовал, что моя нижняя челюсть сейчас просто отвалится, и вовремя прикрыл рот. Раздражение загоралось во мне, хотя я никак не мог понять почему. Мне нужно было идти к Кейт. И мне хотелось потеряться в великолепной атмосфере этого аттракциона ужасов. Я все никак не мог совершенно преодолеть влияние голубых глаз Трис. Конечно, я встречал таких, как она. Пару раз. Тех, кто рожден быть прекрасным, самоуверенным, каким угодно. Далеких и магнетически притягательных, как залитые светом яхты, неторопливо проплывающие среди нас, остальных, сбившихся в кучу, из последних сил стремящихся добраться в своих дырявых рыбацких моторках-плоскодонках от одного берега, о котором мы уже не помним, до другого, которого мы никогда не узнаем.

– Как это произошло? – спросил я.

Трис пожала плечами:

– С Робертом? Он попросил.

«Эк вам обоим повезло», – чуть не сказал я, но потом решил, что такая снисходительность будет непростительной.

– Мне нужно идти искать Кейт.

– Не забудьте заглянуть в палатку. Она ужасно таинственная. Профессор Эр, как вам кажется, это карнавал настоящий? Тот самый, мистера Дарка?

Я разглядывал ее разрумянившееся на холоде, счастливое, безупречно правильное лицо. Мое раздражение переросло в печаль, тихую и глубокую.

– Это вполне могло бы быть Карнавалом мистера Дарка, Трис. По крайней мере, для нас.

До тех пор пока я не сделал несколько шагов прочь, мне не пришло на ум полюбопытствовать, где же сейчас Роберт Хайрайт. В дальнем углу заднего двора дома стояла палатка, украшенная красными и желтыми праздничными флажками. Кейт стояла слева от входа и смотрела на прерии за костяной изгородью. Я был от нее в пятнадцати футах и быстро приближался, когда две девушки в ночных сорочках возникли с обеих сторон от Кейт, взяли ее под руки и мягко закружили, двигаясь к зданию. Я ускорил шаг.

– Подожди, – окликнул я ее.

– Давай сюда, пошли, – отозвалась Кейт, повернув голову ко мне, но подчиняясь девушкам в сорочках. Настроение вечера словно опять захватило ее. – Я думаю, наша очередь, Дэвид.

Они провели ее вокруг здания к самой парадной двери. Как и все прочие аттракционы ужасов, заведение мистера Дарка могло обслужить только несколько посетителей за один раз. Потом фокусы готовились заново, выпадающие из ниш бутафорские чудища втягивались обратно на своих тросах, перезаряжалась «дымовая» машина. Я уже почти догнал их, когда третья девушка в сорочке возникла прямо на моем пути, предупреждающе подняла руку, будто переводя школьников через дорогу, и остановила меня.

– Нет-нет, – сказал я, – я с ней. Я пойду с ней.

Я шагнул в сторону, и девушка в ночной рубашке шагнула туда же. Под ее босыми ногами скрипнул снег, и на нем остались легкие следы. Ее рука все еще была вытянута, чтобы задержать меня. Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга.