Текст книги "Тень горы"

Глава 25

Кавита Сингх – журналистка, известная своим умением «гладко писать на шероховатые темы», – сидела, откинувшись назад вместе со стулом, который упирался в стену позади нее. Молодая женщина рядом с ней была мне незнакома. Навин и Дива расположились по левую руку от Дидье. Здесь же присутствовал Викрам, а с ним Джамал Все-в-одном и Билли Бхасу – парочка из «усыпальницы» Денниса.

Тот факт, что Викрам снова был на ногах после каких-то двух часов забытья, показывал, насколько далеко все зашло. Когда ты только начинаешь принимать героин, кайф после дозы может длиться до полусуток. Когда же привычка переходит в зависимость, тебе требуется новая доза уже через три-четыре часа.

В тот момент, когда я приблизился к их столу, вся компания заливалась смехом.

– А вот и Лин! – воскликнул частный детектив. – Мы тут говорим о наших любимых видах преступлений. Потом выберем победителя конкурса. А какой вид преступлений предпочитаешь ты?

– Мятеж, – сказал я.

– А, анархист! – рассмеялся Навин. – Довод в поисках обоснования!

– Скорее, обоснованный довод в поисках воплощения, – парировал я.

– Браво! – вскричал Дидье и махнул официанту, заказывая выпивку на всех.

Он сдвинулся, приглашая меня сесть рядом. Я воспользовался случаем и передал ему норвежский паспорт Ранвей.

– Винсон заберет его у тебя завтра или послезавтра, – сказал я тихо.

Покончив с этим вопросом, я переключил внимание на Викрама. Он избегал моего взгляда, вертя между ладонями стоявшую перед ним пивную кружку. Я жестом предложил ему наклониться поближе.

– Что ты вытворяешь, Викрам? – спросил я шепотом.

– А в чем дело?

– Ты был в отключке всего пару часов назад, Вик.

– А теперь проснулся, – сказал он. – Всякое случается.

– И этих приятелей, спецов по дури, ты тоже случайно встретил?

Он отстранился и произнес, глядя в стол перед собой:

– Ты обращаешься не к тому человеку, Лин, если думаешь, будто мне есть дело до себя и других. Да в гробу я видал весь этот мир! И я такой не один. Скажи, Дидье, тебя хоть что-нибудь реально заботит в этом мире?

– Меня нелегко озаботить, – сказал Дидье. – Но изредка такое случается.

– А как насчет тебя, Кавита? – спросил Викрам.

– Ну, меня как раз очень многое заботит. Взять, к примеру…

– Знаешь, Лин, – прервал ее Викрам, поворачиваясь ко мне, – когда-то ты был своим парнем, и чертовски классным, йаар. Не становись просто еще одним чужеземцем в Индии.

– Мы все чужеземцы в Бомбее, – сказала Кавита. – Я, например…

Викрам прервал ее снова.

– Может, покончим с этим прямо сейчас? – сказал он, через стол дотрагиваясь до руки Дидье.

Дидье это покоробило. Он принципиально никогда не занимался делами во время дружеских посиделок в «Леопольде». Однако он достал из кармана заранее приготовленный рулон купюр и передал его Викраму. Мой некогда гордый и щепетильный друг жадно схватил деньги и сразу поднялся, едва не опрокинув свой стул, который был вовремя подхвачен Джамалом. Затем он также встал из-за стола. Билли Бхасу последовал их примеру.

– Что ж… я… пожалуй… пойду, – промямлил Викрам, пятясь и не глядя в мою сторону.

Билли попрощался с компанией взмахом руки и двинулся следом. Джамал кивнул нам, побрякивая амулетами, которые свисали с его тощей шеи.

– Все-в-одном, – сказал я.

– Все-в-одном, – откликнулся он, и троица направилась к выходу из ресторана.

– Что творится, друг мой? – тихо обратился ко мне Дидье.

– Я тоже временами подкидываю Викраму деньги, – сказал я, – но всякий раз думаю: а вдруг я сейчас оплатил его смертельную дозу?

– Или его спасение, – так же негромко ответил Дидье. – Викрам болен, Лин. Но слово «болен» также подразумевает «еще жив». А значит, еще есть надежда на спасение. Без чьей-нибудь помощи он может не дотянуть до следующего утра. Но пока он жив, шанс остается. Пусть все идет своим чередом. А ты расслабься хоть ненадолго, посиди с нами.

Я оглядел компанию, пожал плечами и присоединился к их игре.

– А какие преступления предпочитаешь ты, Кавита? – спросил я.

– Похоть.

– Похоть – это грех, а не преступление, – возразил я.

– Я говорил ей то же самое, – сказал Навин.

– В том виде, как ей предаюсь я, она вполне потянет на преступление, – заявила Кавита.

Тут Дива, не выдержав, прыснула, и вслед за ней расхохотались остальные.

– Твоя очередь, Дидье.

– Лжесвидетельство. Нет ничего лучше, – сказал он убежденно.

– Раз так, можно ли верить твоим словам? – спросил я.

– Может, поклянешься? – подхватил Навин.

– Потому что, – продолжил Дидье, – только ложь не дает этому миру скатиться в беспросветную тоску и ничтожество.

– Но ведь честность – это просто озвученная истина, разве нет? – подзадорил его Навин.

– Нет! Отнюдь нет! Честность – это всего лишь претензия на выражение истины. Нет ничего более разрушительного для истины и оскорбительного для интеллекта, чем человек, объявляющий себя абсолютно и всецело честным всегда и во всем.

– Абсолютно и всецело с тобой согласна, – сказала Дива, салютуя бокалом. – Когда у меня возникает желание быть честной, я срочно обращаюсь к врачу.

Дидье воодушевился, получив поддержку:

– Эти честные паразиты подкрадываются к тебе и шепчут на ухо: «Я считаю, ты должен это знать…» И, отравив тебя тошнотворной каплей правды, они продолжают разрушать твою уверенность в собственных силах, твое доверие к окружающим, твое благополучие, в конце концов. А все начинается с правдивой мелочи, подсунутой тебе под тем предлогом, что они якобы хотят быть с тобой честными. Какой-нибудь омерзительный кусочек правды, которую тебе лучше было бы никогда не знать. И ты уже готов возненавидеть этих правдолюбцев за то, что они тебе это сказали. А что их тянуло за язык? Все та же треклятая честность. Нет уж, увольте! Я всегда предпочту изящную, изобретательную ложь тупой и уродливой честности!

– Честное слово, Дидье? – поддела его Кавита.

– Кому, как не тебе, Кавита, следует оценить всю мудрость моих слов. Журналисты, юристы и политики – это люди, в силу своей профессии выдающие правду только дозированными порциями и никогда – всю целиком. Если бы они это сделали, если бы они честно выложили все известные им секреты, цивилизации пришел бы конец в течение месяца. День за днем, бокал за бокалом, программа за программой – именно ложь поддерживает нас на плаву, и уж никак не правда.

– Я люблю тебя, Дидье! – завопила Дива. – Ты мой герой!

– Я бы мог тебе поверить, Дидье, – сказал Навин с невозмутимым видом. – Однако заявленная тобой приверженность ко лжи выбивает почву из-под всех твоих доводов, тебе не кажется?

– Но сердце не способно лгать, – возразил Дидье.

– Выходит, честность все же хорошая вещь, – заключила Кавита, целясь указательным пальцем в сердце Дидье.

– Увы, даже Дидье не застрахован от честных порывов, – сокрушенно вздохнул Дидье. – Я лжец эпических масштабов, и это может вам подтвердить любой полицейский в южном Бомбее. Но в конечном счете я всего лишь человек, и мне свойственны слабости. Так что порой и у меня случаются отвратительные пароксизмы честности. Вот, например, сейчас я с вами честен – к стыду своему, должен сознаться. И в этом редком для себя состоянии я призываю вас: лгите как можно больше и как можно чаще, развивайте в себе искусство лжи, пока не научитесь лгать так же честно и искренне, как это делаю я!

– На самом деле ты любишь правду, – заметила Кавита, – а вся твоя ненависть направлена только против честности.

– Не стану спорить, – согласился Дидье. – Поверь, стоит лишь честно сказать всю правду о ком бы то ни было, и непременно найдутся желающие отомстить тебе за это.

Общий разговор рассыпался на диалоги: Дидье соглашался с Кавитой, Навин спорил с Дивой, а я обратился к сидевшей рядом молодой женщине:

– Мы раньше не встречались. Меня зовут Лин.

– Знаю, – сказала она смущенно. – А я Сунита, подруга Кавиты. Точнее, я с ней вместе работаю, осваиваю журналистику.

– Ну и как, нравится?

– Очень. Я в том смысле, что это прекрасная возможность для совершенствования. Но в будущем я хотела бы стать писателем, как вы.

– Как я? – со смехом переспросил я, немало удивленный.

– Я читала ваши рассказы.

– Мои рассказы?

– Да, пять рассказов. Мне они очень понравились, но я стеснялась вам об этом сказать.

– Но как они к вам попали?

– Ну… – Она замялась. – Мне их дал Ранджит… то есть мистер Ранджит… для корректуры: исправить опечатки и все такое.

Я не хотел выплескивать на нее раздражение, но был слишком зол, чтобы скрыть свои чувства. Ранджит добрался до моих рассказов? Но каким образом? Неужели ему передала их Лиза – за моей спиной и против моей воли? Это меня обескуражило.

– Рассказы у меня с собой, – сообщила Сунита. – Я сегодня собиралась пообедать в одиночестве и продолжить правку, но мисс Кавита попросила составить ей компанию.

– Дайте их мне, пожалуйста.

Она пошарила в просторной матерчатой сумке и выудила оттуда папку. Красную папку. Я распределял свои рассказы по папкам разного цвета, в зависимости от тематики. Красный цвет соответствовал подборке рассказов о праведниках, обитающих в дебрях мегаполиса.

– Я не давал согласия на публикацию этих рассказов, – сказал я, проверяя, все ли тексты на месте.

– Но…

– Вы тут ни при чем, – успокоил я, – и к вам не может быть никаких претензий. Сейчас я напишу записку, вы передадите ее Ранджиту, и все будет в порядке.

– Но…

– У вас есть ручка?

– Я…

– Не нужно, – сказал я, доставая ручку из кармана жилета.

На последней странице последнего рассказа было всего две фразы:

Высокомерие – это внешнее проявление гордыни, заполняющей все вокруг своим «я».

Благодарность – это внешнее проявление смирения, внутри которого всегда найдется место для любви.

Этот листок вполне годился для записки. Я отделил его от остальных, переписал финальные фразы от руки на обороте предыдущей страницы и закрыл папку.

– Лин! – возмутился Дидье. – Ты совсем не пьешь! А ну-ка, спрячь свою ручку!

– Что ты собрался писать? – поинтересовалась Кавита.

– Если завещание, – сказал Навин, – то это никогда не рано.

– Раз уж ты хочешь все знать, – сказал я Кавите, – это записка для твоего босса.

– Любовное послание? – уточнила Кавита, отделяясь от стены и выпрямляя спину.

– Типа того.

Я написал записку, сложил листок и передал его Суните.

– Ну уж нет, Лин! – запротестовал Дидье. – Так не годится! Ты должен прочесть записку вслух.

– Что?

– Пока существуют правила, – пояснил он, – мы обязаны нарушать их при любой возможности.

– Для меня это уже слишком, Дидье.

– Ты должен озвучить записку, Лин.

– Это личное послание.

– Однако же написанное в публичном месте, – сказала Кавита и ловко выхватила листок из руки своей соседки.

– Эй! – вскричал я и попытался отобрать записку.

Кавита выскочила из-за стола и встала по другую его сторону, вне моей досягаемости. И своим хрипловатым, с глубокими модуляциями, голосом озвучила мое послание.

Без обиняков, Ранджит. Мне претят твои потуги на медиа-магнатство, оскорбительные для прессы в целом. Я не доверил бы твоим газетенкам даже публикацию некролога, и, если ты еще раз хотя бы прикоснешься к моим работам, я приду и вправлю тебе мозги.

Девушка, которая передаст эту записку, знает номер моего телефона. Если ты попытаешься на ней отыграться, если ты ее уволишь или еще каким-либо образом осложнишь ей жизнь, она мне позвонит, я приду и вправлю тебе мозги. Держись от меня подальше.

– Какая прелесть! – рассмеялась Кавита. – Я хочу сама передать ему записку, чтобы…

И тут ресторанный зал потряс вопль, сопровождаемый звуками бьющегося стекла и разлетающихся по мраморному полу осколков. Все головы повернулись в сторону главного входа. Там был Конкэннон, затеявший драку с несколькими официантами.

Впрочем, Конкэннон был не один. Вслед за ним в двери прорвались люди из банды «скорпионов». Я узнал громилу Ханумана и еще нескольких человек из числа бывших в пакгаузе в тот памятный для меня день.

Последним в дверях появился Данда, садист с усами ниточкой. Его левое ухо было скрыто под широкой кожаной повязкой.

У Конкэннона имелось «гасило» – свинцовый груз в кожаном мешочке с петлей на запястье, – и он не замедлил пустить его в ход. Удар пришелся по виску метрдотеля-сикха. Все видевшие это дружно ахнули, а женщины пронзительно завизжали.

Могучий сикх рухнул как подкошенный. Другие официанты кинулись к нему и попытались поднять, а Конкэннон наносил удар за ударом, сбивая людей с ног и рассеивая вокруг брызги крови.

«Скорпионы» продвигались по залу, опрокидывая столы и разгоняя перепуганных посетителей. Бутылки, стаканы и тарелки со звоном и треском падали на пол, по которому растекалось их содержимое. Стулья летали туда-сюда, отброшенные пинками дерущихся. Люди спотыкались, поскальзывались в пенных лужах и падали.

Кавита, Навин и я встали одновременно.

– Сейчас пойдет потеха, – сказал я.

– Отлично, – сказала Кавита.

Скосив глаза, я увидел, что в одной руке она держит за горлышко пустую бутылку, а в другой сжимает свою сумочку.

Ближайший к нам запасный выход был уже закупорен толпой. Позади нас был угол. Я быстро прикинул, что, если перегородить его столом, за ним смогут укрыться Дива и Сунита. Я взглянул на Навина, и тот понял меня без слов.

– Дива, быстро в угол! – скомандовал он и показал себе за спину большим пальцем, не отрывая взгляда от схватки.

В кои-то веки светская девица не стала спорить. Схватив Суниту за руку, она потащила ее в угол. Я посмотрел на Кавиту.

– Вот, значит, как? – насмешливо фыркнула она. – А, чтоб тебя!

Что бы ни было причиной столь яростной атаки, момент для нее Конкэннон и «скорпионы» выбрали удачный. Было как раз послеобеденное затишье перед вечерним наплывом публики, и добрая половина официантов отдыхала в комнатах на втором этаже.

Остальные, застигнутые врасплох, оказывали отчаянное сопротивление, но численный перевес был на стороне нападавших. Официанты отступали, и драка постепенно перемещалась через зал в нашу сторону. Для начала нужно было хотя бы замедлить это движение, чтобы потом уже обратить его вспять.

– Пора вломить гадам! – хрипло сказала Кавита.

И мы кинулись в гущу схватки, пытаясь потеснить врагов. За нами последовали и некоторые из завсегдатаев ресторана.

Навин раздавал удары налево и направо. Я схватил за шиворот «скорпиона», добивавшего еле живого официанта, и отшвырнул его назад. Кавита, улучив момент, врезала ему бутылкой по темечку. «Скорпион» упал, а когда попытался встать, подоспевшие завсегдатаи принялись окучивать его ногами.

Спавшие наверху официанты ночной смены были подняты владельцем ресторана и начали спускаться в зал по узкой служебной лестнице. Атака «скорпионов» захлебнулась, прилив сменился отливом, и теперь уже они, отбиваясь, пятились к выходу.

Навин и я, зажатые в давке между врагами и прибывшим подкреплением, двигались вместе со всеми. Когда толпа дерущихся приблизилась к двери, я вдруг очутился лицом к лицу с Конкэнноном.

Если он и сознавал, что проигрывает бой, то по его глазам этого заметно не было. Они холодно сверкали, как рыбья чешуя на мелководье. Он улыбался. Он был счастлив.

Конкэннон медленно поднял гасило над плечом и обратился ко мне.

– Дьявол пришел по твою душу, дружок! – сказал он и нанес удар сверху вниз.

Я нырком ушел вправо, и гасило опустилось на мое левое плечо. Я почувствовал, как содрогнулись кости под слоем напряженных мышц. Резко распрямляясь, я запустил хук правой поверх его руки и попал точно в голову. Удар вышел полновесный, со смачным контактом. Но для Конкэннона этого оказалось недостаточно. Он встряхнул головой и ухмыльнулся. Затем снова поднял гасило, но я успел прыгнуть вперед и вытолкнул его из дверей на улицу, сам вылетев туда вместе с ним.

Киношные драки могут длиться подолгу, когда сначала один герой капитально обрабатывает второго, потом второй, каким-то чудом очухавшись, начинает мутузить первого и т. д. В реальной уличной драке все происходит намного быстрее. Удары прилетают с разных сторон, ты тоже бьешь куда попало, а если тебя сбили на землю, обычно там и остаешься. Впрочем, иногда это самое безопасное место.

Я принял стойку и выжидал момент для встречного удара, глядя на Конкэннона меж выставленных вперед кулаков. А он пытался загасить меня своим увесистым оружием. Я нырял, уклонялся, отскакивал, но не всегда удачно, и мне крепко попадало. Отскочив в очередной раз, я наткнулся на Навина. Быстро переглянувшись, мы с ним встали спина к спине.

Мы были только вдвоем против «скорпионов» на открытом пространстве между «Леопольдом» и уличными лотками. Официанты сгрудились в широком дверном проеме. Они держали оборону заведения. Все, что происходило на улице, их уже не касалось. Их задачей было не допустить, чтобы драка переместилась внутрь здания.

«Скорпионы» пошли в атаку. Навину пришлось отбиваться сразу от четверых. Я не мог ему помочь. На мою долю достался Конкэннон.

Когда высокий ирландец открывался, я бил слева и справа, но на каждое мое попадание он отвечал ударом гасила. Доставалось и по лицу; кровь обильно струилась из рассечений. И как бы сильно и точно я ни бил, Конкэннон держал все удары.

Я начал выдыхаться, в голове мелькали обрывки мыслей, как порывы вьюги в афганских горах. «Похоже, мое дело труба…»

Драка прекратилась столь же внезапно, как началась. «Скорпионы» отступили от нас и сгрудились вокруг Конкэннона.

Мы с Навином быстро повернулись в ту сторону, куда смотрели враги. И увидели Дидье с автоматическим пистолетом в руке. Трудно передать, как я обрадовался этому зрелищу. Губы Дидье сложились в улыбку, которая точь-в-точь походила на недавнюю улыбку Конкэннона. Рядом с ним стоял Абдулла.

Когда мы с Навином ушли с линии прицела, Абдулла положил ладонь на руку Дидье и начал медленно ее опускать, пока ствол пистолета не оказался направленным в землю.

Несколько секунд все молчали. «Скорпионы» таращились на нас, раздираемые дилеммой: драться или драпать? Зеваки выглядывали из-за лотков и быстро-быстро дышали, возбужденные зрелищем. И даже бесконечный поток машин, казалось, настороженно замедлился.

Конкэннон заговорил. Это было ошибкой.

– Грязная патлатая иранская шлюха, – произнес он, скаля желтые зубы и надвигаясь на Абдуллу. – Ты и я, мы оба знаем, что ты за тварь. Чего молчишь?

У Абдуллы тоже был пистолет. И он выстрелил Конкэннону в бедро. Зрители завопили, шарахаясь в стороны.

Ирландец не сдавался. Пошатываясь, он сделал еще один шаг и попытался ударить Абдуллу свинчаткой. Абдулла выстрелил снова, в ту же ногу. Конкэннон упал.

Абдулла сделал еще два выстрела так стремительно, что я не успел заметить, куда он целил. И только когда Хануман и Данда скорчились, оседая на землю, я понял, что здоровяк и его тощий приятель схлопотали каждый по пуле в ногу.

Те из «скорпионов», кто еще мог бегать, пустились наутек. Конкэннон, с его инстинктом выживания, упрямо полз на локтях в сторону дороги, между сувенирными лотками.

Абдулла настиг его в два шага и придавил к земле, наступив ногой на спину. Через секунду Дидье был с ним рядом.

– Ты… паршивый… трус… – прохрипел Конкэннон. – Ну, давай! Сделай это, жалкая вонючка!

Кровь хлестала из двух ран в его бедре. Абдулла направил ствол ему в затылок и приготовился нажать на спуск. Немногие зеваки, еще не разбежавшиеся кто куда, дружно ахнули.

– Не надо, брат! – крикнул я. – Стой!

Теперь уже настал черед Дидье класть ладонь на руку Абдуллы, мягким нажатием отводя пистолет от головы Конкэннона.

– Слишком много свидетелей, друг мой, – сказал он. – Dommage[54]54
  Досадно (фр.).


[Закрыть]. А сейчас уходи. И побыстрее.

Абдулла колебался. Я знал, что он борется с желанием добить врага. Мне доводилось слышать тот же самый внутренний голос в схожих ситуациях по ту сторону тюремной стены. Сейчас его стремление убить Конкэннона было сильнее его стремления жить. И я встал рядом с ним, как это делали люди в тюрьме, спасая не только мою жизнь, но и мою душу.

– Раз копы до сих пор не объявились, значит «скорпионы» их подмазали, чтобы те не мешали громить «Леопольд», – сказал я. – Но времени у нас в обрез. Надо сматываться.

Абдулла снял ногу со спины Конкэннона, и тот пополз дальше по тротуару к проезжей части. Рядом затормозили две машины. «Скорпионы» быстро загрузили в них Конкэннона и двух других раненых, и машины умчались, попутно протаранив такси с туристами.

Навин Адэр обнял за плечи Диву. Начинающая журналистка Сунита стояла тут же.

– Ты в порядке? – спросил я Диву.

– Черт бы вас всех побрал! – ответила она. – Все мужчины идиоты!

– А как вы? – обратился я к Суните.

Она прижимала к груди красную папку с моими рассказами и тряслась мелкой дрожью.

– Все нормально, – сказала она. – У меня есть одна просьба, но мне трудно с ней обратиться, пока вы истекаете кровью. Вы хоть знаете, что у вас все лицо в крови?

– О… кей. Тогда, может, не будем затягивать с вашим вопросом?

Она подала мне папку, но оставила у себя мое послание к Ранджиту.

– Пожалуйста, позвольте мне передать эту записку, – сказала она.

– А…

– Прошу вас! Вы не представляете, как этот тип измучил меня своими домогательствами и какое громадное удовольствие я получу, вручая ему это. У меня аж голова кружится от предвкушения. Хотя это может быть из-за низкого сахара в крови – я так и не успела пообедать. Но в любом случае для меня это будет настоящим праздником. Мне стыдно досаждать вам просьбами, когда у вас разбито лицо, но все же прошу: позвольте мне быть вашей посыльной.

К нам подошли Дидье и Кавита.

– Дидье, ты мог бы дать Суните свой телефонный номер и проводить ее до офиса Ранджита?

– Разумеется. Однако тебе пора делать ноги, Лин.

Где-то неподалеку раздался выстрел.

– Послушай, – торопливо сказал я Дидье, – Лиза сейчас в галерее на Кармайкл-роуд. Ты к ней не заедешь?

– Без проблем.

– Убедись, что она в порядке. И пару дней побудь рядом с ней – или держи ее рядом с собой.

– Bien sur[55]55
  Конечно (фр.).


[Закрыть], – ответил он. – А ты что будешь делать?

– Залягу на дно. Пока не знаю где и надолго ли. Возьми эти рассказы и сохрани их для меня.

Я отдал ему папку и побежал к мотоциклу. Абдулла ждал, сидя на своем байке рядом с моим.

– Кто сейчас стрелял?

– Наш человек, – ответил Абдулла, запуская мотор.

– А где копы?

– Они были на подходе, но Рави пальнул в воздух, – сказал Абдулла. – Тогда они ломанулись обратно в участок за бронежилетами и автоматами. Скоро вернутся. Нам пора ехать.

И мы помчались, лавируя между вползающими в час пик автомобилями, при всякой возможности срезая путь по тротуарам или подъездным дорожкам автозаправок. За считаные минуты мы добрались до вершины длинного холма на Педдер-роуд и остановились перед светофором неподалеку от мечети Хаджи Али.

– Надо сообщить Санджаю, – сказал я.

– Согласен.

Мы свернули на парковку перед ближайшим павильоном. Оставив мотоциклы под присмотром служителей, мы нашли телефон и позвонили боссу. Голос его звучал сонно, как будто мы подняли его с постели в этот послеобеденный час. Но, услышав новость, он мигом стряхнул с себя сон:

– Какого хрена?! Где вы сейчас находитесь?

– Рядом с Хаджи Али, – сказал Абдулла, державший трубку между нами так, чтобы я тоже мог слышать.

– Вам нельзя возвращаться. Думаю, копы будут здесь уже с минуты на минуту, и я не хочу, чтобы они задавали вопросы, на которые у вас нет ответов. Вам надо исчезнуть на пару дней. Забейтесь в норку и, черт вас раздери, сидите тихо, кретины! Скажи мне правду, есть жертвы среди цивильных?

При словах «скажи мне правду» Абдулла скривился от отвращения, заскрежетал зубами и передал трубку мне.

– Никто из цивильных не пострадал, Санджайбхай, – сказал я.

Под словом «цивильные» подразумевались лица, никак не связанные с криминальным миром, – то есть все люди, за исключением гангстеров, жуликов, судей, юристов, тюремных охранников и полиции.

– Прострелены ноги у двух «скорпионов» и у левого наемника по имени Конкэннон. Свидетелей было навалом, но в большинстве это уличная братва и официанты из «Леопольда». На них можно повлиять.

– Ты устроил эту дерьмовую заварушку, Лин, а теперь еще указываешь мне, как ее разрулить? Было бы кому вякать!

– Если память мне не изменяет, – сказал я спокойно, – однажды ты сам подстрелил человека перед «Леопольдом».

Абдулла поднял два пальца перед моим лицом.

– Даже двух человек, – поправился я. – И это не я начал заварушку, Санджайбхай. Ее начали «скорпионы», причем не сегодня, а намного раньше. За последний месяц они нападали на нас девять раз. Сегодня они вломились в «Леопольд», потому что мы все любим это место и оно находится в самом центре нашей территории. Этот иностранец, Конкэннон, себе на уме – он хочет стравить Компанию Санджая и «скорпионов», чтобы мы истребили друг друга, а он между тем создает собственную банду. Это все, что я знаю. Я не могу тебе указывать, как это разрулить, и даже не пытаюсь. Я только сообщаю то, что мне известно. Эти сведения пойдут тебе в помощь, а не во вред.

– Мудаки! Сраные ублюдки! – заорал Санджай, но быстро совладал с собой и продолжил уже спокойнее: – Теперь куча бабла уйдет на то, чтобы замять это дело. Как считаешь, кто из колабских копов мог это подстроить?

– Сегодня на дежурстве Дилип-Молния. Но я не думаю, что это его затея. Пинать связанных зэков – это он с радостью, но на что-то подобное вряд ли решится.

– Там есть еще инспектор по имени Матре, он давно под меня копает, – промолвил Санджай, как бы говоря с самим собой. – Сукин сын! Чую, здесь попахивает его дерьмом. Тхик. Я все улажу со своей стороны, а вы двое не показывайтесь на людях пару дней. Свяжетесь со мной завтра. Теперь дай трубку Абдулле.

Я протянул трубку Абдулле. Несколько мгновений он молча смотрел на меня. Я пожал плечами. Он поднес трубку к уху, дважды сказал «да» и затем повесил ее на аппарат.

– И каков будет план?

– Он спросил про цивильных. А о твоих травмах он спросил? – вместо ответа поинтересовался Абдулла.

– Он никогда не был особо заботливым. Плевать он хотел на мои травмы.

– Значит, не спросил, – пробормотал Абдулла, нахмурившись.

После недолгого молчания он продолжил:

– У тебя на лице живого места нет. Надо заглянуть к одному из наших врачей.

– Не стоит, я видел себя в зеркале. Все не так уж страшно.

Я перевязал платком лоб и бровь, рассеченную гасилом Конкэннона.

– Сейчас наша главная проблема в том, – сказал я, – что Санджай не хочет вступать из-за нас в войну. Так что мы сами по себе.

– Я заставлю его начать войну.

– Нет, Абдулла. Санджай еще раньше отказал мне в поддержке, а теперь и ты в таком же положении. Он ни за что не будет воевать, пока война сама не придет к нему в дом.

– Повторяю, я его заставлю.

– Да зачем нам большая война, Абдулла? Я ничуть не расстроен из-за того, что Санджай не хочет воевать. Напротив, я этому рад. Хорошо, если в этом деле не будут замешаны другие люди. Мы с тобой сами заплатим по счету.

– Непременно заплатим, иншалла.

– Но поскольку мы только вдвоем, надо будет продумать стратегию и действовать наверняка. Сегодня ты сгоряча подстрелил троих, одного из них дважды. И что теперь?

Он задумчиво смотрел мимо меня, на перекресток двух оживленных магистралей, по которым двигались, отливая металлическим блеском, потоки автомобилей. Потом он вновь повернулся ко мне и открыл было рот, но слов, похоже, не находилось: сейчас он был в одиночестве и не мог рассчитывать на помощь друзей, готовых примчаться по первому зову. Сейчас он был солдатом за линией фронта, которому только что передали, что пути отхода отрезаны.

– Для начала, я думаю, нам стоит убраться подальше отсюда на какое-то время, – сказал я, прервав мучительную паузу. – Может быть, в Гоа. Если выедем немедленно, к утру будем на месте. Только никому об этом не говори. Всякий раз, услышав, что я еду в Гоа, люди вешают на меня горы грязного белья, которое у них там накопилось.

Последней фразой я хотел вызвать у него улыбку и хотя бы отчасти снять напряжение. Не получилось.

Абдулла посмотрел в сторону южного Бомбея. Он боролся с желанием вернуться туда, чтобы истребить всех «скорпионов», какие только выползут на свет из своего логова. Я подождал несколько секунд.

– Итак, что теперь?

Он вздрогнул, вернулся к реальности и сделал два глубоких вдоха, собираясь с мыслями.

– Я сегодня приехал в «Леопольд», чтобы позвать тебя в одно особенное место. Быть может, мое появление в тот момент оказалось кстати, но это выяснится позднее, а пока подождем и посмотрим, чем это обернется для каждого из нас.

– Ты упомянул какое-то особенное место.

Он снова посмотрел вдаль:

– Я не мог ожидать, что за нами потянется темная тень, когда мы поедем к горе. Но ничего не поделаешь. Ты готов ехать прямо сейчас?

– Еще раз спрашиваю: куда ты меня зовешь?

– На встречу с учителем учителей, с мастером, который научил мудрости Кадербхая. Его зовут Идрис.

– Идрис, – повторил я, как бы пробуя на вкус имя легендарного мудреца.

– Он там, – сказал Абдулла, кивая в сторону гряды холмов на северном горизонте. – Живет в горной пещере. Надо запастись водой, которую понесем с собой. Это будет долгий подъем – на гору мудрости.