Текст книги "Феноменология зла и метафизика свободы"
Автор книги: Григорий Тульчинский
Жанр: Философия, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)
Жизнь и история движутся не законами, а поступками живых людей, в том числе и руководствующихся этими законами. Ответственность неустранима из человеческой жизнедеятельности. Не потому поступок ответственен, что он рационален, а потому он и рационален, что ответственен. Поступок не иррационален, – писал М. М. Бахтин, – он просто «более чем рационален – он ответственен». Рациональность – только момент, сторона ответственности – как мера ее масштабов и глубины. Она не что иное, как объяснение и оправдание поступка как до, так и после его свершения.
Не-алиби-в-бытии означает – за все в ответе? Не есть ли это онтологизация самозванства? Либо «Это так. Это не могло быть иначе» с последующим оправданием задним числом, либо – примирение с неизбежностью, жизнь и поступки только в пределах допустимого?
«Надо» и «не могу иначе»
В соотношении долженствования и объективности разум играет принципиальную, но посредническую роль. Нерв различия, одновременно – противопоставления и – отталкиваясь – продолжения позиции Бахтина от кантовской философии – в соотношении разума и ответственности. Речь идет не об отрицании роли разума, а о его вторичности по отношению к изначальной ответственности.
Если ответственность – следствие разума, вторична по отношению к рациональным схемам, производна от них, то итогом будет рационалистический утопизм, переходящий в практику бюрократического тоталитаризма. Если разум есть следствие ответственности, путь познания ее меры и глубины, то итог – сознание нравственного и гражданского долга свободной личности.
Людям для счастья нужны не запреты и принуждения к героизму. Речь идет не о запретах и средствах принуждения всех и каждого к определенному, пусть даже идеальному стереотипу поведения, а о гарантии человеческого достоинства, жизни по чести и совести. Жесткие рамки и запреты если и нужны, то не как регламентация каждого часа жизни, а только как система ограничений порока и преступлений, как ориентиры, очерчивающие простор честной и ответственной жизни и соответствующих поступков.
В противном случае честная жизнь начинает граничить с героизмом, причем самоотверженным героизмом каждого и героизмом не то что постоянным, а ежесекундным. Общество, социальные институты, обычаи, нормы и правила практической деятельности как раз и гарантируют, чтобы жизнь не превратилась в каждодневный подвиг. Ежечасная жесткая регламентация приводит к тому, что человек всегда и везде «должен», что имеет следствием неизбежное унижение самоценности и достоинства личности, умаление свободы ее воли, ориентацию жизни «за страх», а не за совесть. Другими словами, жесткая регламентация предполагает реализацию внешнего «надо» и этику долга, которые коренятся в традициях «имперского» тоталитарного сознания – с одной стороны, и религиозной морали в духе «страха Божьего» и «Страшного Суда» – с другой.
Попадая в ситуацию долженствования внешнего «надо», человек вынужден подчиняться и «отдавать свою честь». Что касается упоминавшихся сфер «абсолютно несвободного времени», когда человек мобилизован или в качестве наказания лишен свободы, то внешнее долженствование – их специфическая особенность. Беда, если эта «особенность» распространяется на все сферы жизнедеятельности общества.
Если человек оказывается во власти внешнего «надо», приоритета общей внешней максимы, то он рассматривается не более чем средство в действиях внешней воли. Не случайно бюрократические административно-командные методы управления всегда апеллируют к «организованному энтузиазму», но ни в коем случае не к самостоятельной инициативе личности. Такая инициатива просто губительна для общественных отношений, воспроизводящих волю и «надо» вышестоящей власти. Любое сомнение в необходимости этого «надо» рассматривается как опасное самомнение, противопоставление обществу, подлежащее искоренению. В жизни общества не находится места инициативе, свободе воли и достоинству личности. Подобная ситуация возможна в истории любого общества на определенных исторических этапах его развития. Драма, если не трагедия, личностей, а то и целых поколений, которые были разбужены обществом для «культурного подвига», но оказались «лишними» – давняя тема русской литературы.
Свобода поступка, понимаемая согласно принципу «не могу иначе» есть по сути дела осознание личностью своего призвания. Как писал А. де Сент-Экзюпери, «если, желая оправдать себя, я объясняю свои беды злым роком, я подчиняю себя злому року. Если я приписываю их измене, я подчиняю себя измене. Но если я принимаю всю ответственность на себя, я тем самым отстаиваю свои человеческие возможности. Я могу повлиять на судьбу того, от чего я не отделим».
Поступок, совершаемый в соответствии с призванием и «не могу иначе» является принципиально вменяемым и ответственным. В нем в наибольшей степени выражается степень «проясненности сознания личности», уровень ее зрелости – нравственной, гражданской, политической, научной. Такой поступок изначально ответственен, в плане принципиального человеческого «не-алиби-в-бытии», когда ответственность, долг и вина личности абсолютны и изначальны, а любые ее заслуги и успехи относительны. Внутренним гарантом чувства собственного достоинства является долг, самоотдача, самоограничение, буквально – самоопределение (постановка себе предела, «черты») личности. Но это долг, «воля к неволе» – не навязываемые извне, «требуемые» с личности. Это ее «не могу иначе», осознанное ею собственное призвание и нравственный выбор.
Нравственен только долг «внутренний», взятый на себя самим человеком, а этика долга возможна только в качестве «внутренней», субъективной, применительно к самому себе, когда ты оказываешься обязанным всем, но тебе – никто. Если этика долга применяется к другим, она становится безнравственной, ведет к насилию.
В свою очередь человеческое достоинство – категория не внутренне-личностная (вроде гордыни), а внешне-социальная, проявление и выражение признания обществом за личностью ее свободы воли и самооценки. Поэтому нравственным оказывается лишь то общество, которое признает за личностью ее достоинство и свободу воли. Доминирование внешнего «надо» может быть оправдано исторически (деятельностью революционеров в подполье, военной защитой отечества), но будучи возведенным в принцип «внешней» этики долг превращается в нравственное оправдание репрессий и других форм насилия, бюрократизации и других негативных следствий экономического, социального, политического и нравственного порядка. Место человеческого достоинства занимает его попирание, место самоотдачи – насилие, место самореализации – использование человека как средства, место инициативы и ответственности – исполнительность и безответственность.
Общество, руководствующееся не интересами своих членов, а внешне-абстрактным «надо» неизбежно начинает действовать без учета интереса своих членов, а значит, рано или поздно, против них, скатываясь, в итоге, к насилию.
Долг и внешнее «надо» спекулируют на идее свободы как осознанной необходимости. Она представляет в буквально утрированном виде: осознал необходимость – свободен, не осознал – «10 лет лагерей без права переписки». Граждане такого общества живут, фактически, в условиях чрезвычайного положения и тотальной мобилизации, когда каждый день работа превращается в служение общественному долгу, уборка урожая – в «битву за хлеб», учение – в «борьбу за успеваемость», работа по организации досуга населения – в «культурный фронт» и т. д. и т. п.
Мобилизация и «обязанность» граждан дополняется и подкрепляется «правами» носителей власти, бюрократов и функционеров, для которых типичным оказывается обостренное чувство «собственного достоинства», в котором отказывается «рядовым» (?!) членам общества. Мерой «достоинства» оказывается служебное положение, доступ к льготам, материальным ценностям. Именно этим объясняется чванливая спесь бюрократа, злоупотребляющего служебным положением и претендующим на «положенные» льготы и блага. «Достойные» сплачиваются своими корпоративными интересами, превращаясь в клику, действуя зачастую мафиозными методами.
Безнравственны как «внешняя» социальная этика долга, так и «внутренняя» личностная этика «достоинства». И наоборот – нравственны социальная этика «человеческого достоинства» и личностная этика долга.
От этики долга к этике ответственности
Долг и человеческое достоинство – суть две стороны одной и той же нравственной реальности и мира поступка. Со стороны общества «извне» эта реальность предстает человеческим достоинством, правом личности на свободу воли и свободу выбора. Со стороны личности «изнутри» – это принятие своей ответственности и долга «не могу иначе». В эпилоге романа «Война и мир» Л. Н. Толстой писал: «Глядя на человека, как на предмет наблюдения… мы находим общий закон необходимости, которому он подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на то, что мы сознаем, мы сознаем, мы чувствуем себя свободными…». Это рассуждение Толстого представляется принципиально важным: извне человек не свободен – всегда можно найти факторы, причины и обстоятельства, обусловившие его действия; изнутри человек всегда свободен – он и никто другой совершает нравственный выбор в своих действиях и их объяснении. Поэтому нравственна, социальна та личность, которая сознает необходимость своих действий, и нравственно, гуманно то общество, которое признает за личностью право на свободу выбора. Долг и достоинство потому и нравственные категории, что выражают взаимное самоограничение личности и общества.
Этика человеческого достоинства очерчивает область автономных действий личности. И чем шире эти границы, тем гуманее и свободное общество. С другой стороны, личность в таком обществе сама устанавливает себе «черту» поведения и несет за нее ответственность. Этика долженствования внешнего «надо» лишает личность этой возможности, имея вообще тенденцию к ликвидации области автономного поведения личности. Внутренняя свобода это выражение и проявление культуры как общества, так и личности. И наоборот – культура всегда там, где есть внутренняя свобода индивида, и чем шире поле возможностей ее проявления, тем цивилизованнее и перспективнее общество.
Следует различать социальный заказ – идущее извне навязывание определенного рода действий и социальное призвание – свободный, идущий от самой личности выбор. Сказанное не следует понимать в плане противопоставления «внутреннего» и «внешнего» – реальная диалектика нравственности не так уж груба: долг, мол, исключительно «изнутри», а честь – «извне». Скорее можно говорить о своеобразной «ленте Мебиуса» – единой плоскости, перекрученно соединяющей оба плана – и «внешний» и «внутренний». Долг, пропущенный через сердце и открывающийся миру в бытии-под-взглядом честью и достоинством личности.
В примере Ж.-П. Сартра свобода выбора подобна созданию произведения искусства[118]118
Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М., 1990. С. 338–339.
[Закрыть]. Художник не обязан написать картину. Никто не вправе сказать ему – какую картину он должен написать. И до написания ни одно произведение не может быть определено, так же как никто не может сказать – какие произведения будут написаны завтра. Так и человеческое поведение. Априорно никто не знает, и не может знать, что надо делать. Честный человек не совершает честные поступки – он честен. Но и о картинах и о поступках можно говорить и квалифицировать их после того, как они написаны или совершены, в том числе и говорить о том, что их появление было предопределено. Любая квалификация и определение – поздняя рационализация.
Но каждая из таких поздних рационализаций способствует самоопределению личности, пониманию человеком самого себя, своего опыта, и после таких осмыслений – он уже другой, другим будет и его следующий выбор. Человек, не познавший пределов своей свободы и ответственности – внеэтичен. Общество вне своих пределов и границ относительно личности – безнравственно, близко к «беспределу» уголовного мира. Ответственность, которую постиг человек, ставший внутренне свободным от мира, и которую он пытается реализовать в жизни, – это и есть этика. Причем свобода от мира – не что иное, как ответственность за него. Чем шире зона моего автономного поведения, тем шире зона ответственности. Моя свобода есть моя ответственность. И как свобода неизбывна и изначальна человеческой природе, так же неизбывна и изначальна его ответственность.
Та сфера, которую я беру на себя, за которую ответственен, – и есть сфера моей свободы. И человек тем этичнее (свободнее-ответственнее), чем шире эта сфера. Традиционные общества ограничивали ее своим этносом, позже ее ограничивали расой, нацией, классом. А. Швейцер распространял этическое поведение на все живое. В наши дни этическое самоопределение в смысле очерчивания предела свободы и ответственности распространяется уже практически на весь мир. Для общества и для личности в нынешних условиях научно-технического прогресса они совпадают, включая среду обитания не только одного человека, но и природу в целом.
Акцентирование долга, внешнего «надо», как показывает исторический опыт, чревато тоталитаризмом, самозванством, утопизмом и насилием, либо является их оправданием. Показательно, однако, что даже такой философ свободы, как Н. А. Бердяев договаривался до должности социального призвания. «…Борьба за свободу и антиконформизм intellectuels, творцов духовной культуры, должны быть связаны не с социальным равнодушием и потаканием социальной несправедливости, а со свободно выполняемым социальным призванием. Люди духа и интеллекта должны сознавать свою независимость и свободу, свою определяемость изнутри, но и свою социальную миссию, свою призванность служить делу справедливости путем своей мысли и творчества»[119]119
Бердяев Н. А. Судьба человека в современном мире // Новый мир. 1990. № 1. С. 231.
[Закрыть]. Так и возникает из «не могу иначе» и из призвания самозванство – из «должен не могу иначе». Никто никому ничего не должен. Никто не вправе предъявлять другому долженствование. Только сам человек вправе осознать свой долг, понять, что ему никто и ничего не должен, но он сам должен всем и всегда. Долг – его личное дело. Дело других и общества тоже – признать за ним это право выбора и защищать – как это право, так это право каждого от самозванцев.
Ответственность, ее сознание и акцентирование свободы воли и человеческого достоинства – не только проявление гуманизма и демократии – они оказываются и эффективным фактором социального управления. Показательны в этом плане процессы обновления и демократизации в странах бывшего социалистического лагеря. Монополия власти порождает монополию отчужденной ответственности. Наоборот – преодоление монополии власти, политический плюрализм подключает к ответственности за судьбу страны широкие слои общества. Поэтому отчаянные попытки сохранить монополию политической власти не приводят и никак не могут привести ни к чему иному, как к дестабилизации общества, нарастанию оппозиционного отношения к самозванным монополистам, росту поляризации и социального напряжения, сочетающихся, помимо прочего, с безответственным экстремизмом оппозиционных сил, – ведь ответственность узурпирована. Поэтому ответственность и ее правовой гарант в виде правового государства и политического плюрализма оказываются, с одной стороны, условиями реального долженствования общечеловеческих ценностей, а с другой – сами эти ценности выступают действенными факторами реализации гуманного общества ответственных свободных людей.
Как в реальной практике живой нравственности и политики долг и ответственность едины, так же Кант и Бахтин сходятся в итогах построения философии нравственности. Разве долг – это не рационализованная ответственность? И разве участная ответственность не есть реализация долга? И этика долга и этика человеческого достоинства предполагают разум и сознание его силами меры и глубины человеческой ответственности. Существенным, однако, оказывается не только сам долг, но и путь к нему. Путь от разума к долгу есть путь самозванцев на ярмарку тщеславия или в казарму. Путь от ответственной участности и не-алиби-в-бытии к их рациональному осознанию есть путь нравственного выбора и свободы воли. Точка склейки нравственной ленты Мебиуса проходит через сердце души человеческой.
Инорациональная рациональность: техне и космос
Не означает ли первичность ответственности по отношению к традиционной рациональности ее иррациональность или уж по крайней мере – внерациональность? Есть ведь такая рационалистическая традиция оценки ответственности, греха, покаяния, вины – как категорий иррационального. Не зависает ли ответственность в безосновности? В конце концов – перед кем ответственность? «Придумайте – чья кара!»
Человек не может жить в бессмысленном мире. Его жизнь в мире и сам мир должны быть понятными, понятыми, объясненными и тем – оправданы. В необъяснимом мире человек – раб случая. Произвол случая непереносим. «… Со случаем жить нельзя», – писал Лев Шестов[120]120
Шестов Л. Собр. соч.: В 6 т. СПб., 1911. Т. 1. С. 283.
[Закрыть]. Но если человек избавляется от произвола случая, он становится в силах влиять на собственную жизнь, буквально – становится ее хозяином. Но как?
Согласно У. Шекспиру, Ф. М. Достоевскому, Льву Шестову и многим другим – через страдание. Удары судьбы не только творят личность Гамлета, Лира. Они открывают неслучайность случая. Изначальность вины и ответственности – всегда есть за что! Страдания открывают эту простую и глубокую истину. Поняв, что всегда «есть за что» – выстроив причинную связь и увидев, таким образом, причину в себе самом, человек получает в руки ключи и нити от своей собственной судьбы. Познание, разум – позволяют докопаться до причин, снять тягостный произвол случая.
Традиционный рационализм восходит к античной идее «техне» – искусного искусственного, а значит и насильного преобразования действительности. Эта традиция много дала человечеству. Она является определяющей для становления деизма, развития науки, просвещения, научно-технического прогресса, деловой активности и менеджмента… Абсолютизация именно этой традиции «технической» или «технологической» рациональности и ведет к рассмотренным крайностям абстрактного рационализма, чреватого самозванством, самодурством разума и насилием. Эта же традиция отказывается как от иррационального – от совести, греха, покаяния, стыда, в конечном счете – от ответственности и вменяемости. Этот вид рациональности ведет к самодостаточности отдельных сфер применения разума: в науке – к крайностям сайентизма, в искусстве – к формалистической эстетике, в технике – к абсурдности самоцельного техницизма, в политике – к проявлениям маккиавеллизма. Кризис распадающегося на само-цельные, не стыкующиеся друг с другом сферы бытия, мира – во многом следствие безудержной экспансии «технической» рациональности.
Однако рациональное и иррациональное – не абсолютные, а относительные характеристики стилей мышления и поведения. Иррациональное в одном – в высшей степени рационально в другом.
Возможен и иной тип рациональности, не получивший развития в европейской традиции, восходящей к античной идее «космоса» – естественной гармонической целостности мира. Восточным аналогом этого типа рациональности является идея «дао»: дао-истины как дао-пути – единственного и неповторимого в гармонической целостности мира. Этот тип рациональности связан с ныне почти забытыми категориями гармонии и меры. Понимание человеческого бытия в этой традиции – реализация не абстрактного общего, а части конкретного единства, что позволяет вполне рационально ставить вопрос о природе изначальной ответственности и не-алиби-в-бытии. Это ответственность не перед высшей инстанцией в любом ее обличье, не перед общей идеей и ее носителями, а, как минимум, – ответственность за изначальную гармонию целого, частью (не элементом!) которого является индивидуально неповторимая личность, за свой – именно свой, – а не воспроизводящий другие – путь и «тему» в этой гармонии мира.
Недостаток знаний, «техническая» непонятность и «иррациональность» не освобождают от ответственности «космической». «Техническая» ответственность не отбрасывается, а рассматривается как инструмент, действительно техническое средство познания своего места и пути в «космосе». Причем сама ответственность приобретает изначально рациональный характер. Она иррациональна или «более чем рациональна» в традиционно-техническом плане. В плане же космическом она рациональна просто. Она только «инорациональна». Вопрос о природе этой инорациональности – вопрос иного уровня и новых горизонтов философского осмысления поведения и нравственности. Он будет рассмотрен в последнем разделе книги.
Необходим радикальный переход к новому пониманию человека. Или он – самозванец, стремящийся к экспансии, агрессии, насилию и убийству как крайней форме самоутверждения. В этом случае он может сдерживаться только встречным насилием себе подобных, объединяющихся для защиты – внешней и внутренней – от самозванцев. Насилие порождает новый виток насилия, зло порождает зло тем более активное, чем активнее встречные импульсы. Такое самозванство возникает на почве бессодержательного «мыслю», растворяющего в себе не только других людей, но и мир вообще. Основа мира, его онтологическим допущением становится акт мысли. Инаковость других становится допускающими ее проявлениями самоволия и самодурства себя разума. Другие – лишь проекции моего Я. Существование выводится из собственно мысли – вот что такое рационалистическое самозванство.
Или же я связан с другими и миром? И потому мыслю, что един с ними, а не потому един, что мыслю? Сущность человека с этой точки зрения не «технична», а «космична» – в его единстве и сопричастности целостной гармонии мира, в его зависимости от других в собственном самоутверждении, в невозможности самоутверждения без других, но не за счет других, а в силу других, в их необходимости и неизбежности. На передний план выходят не элементарные отношения типа «субъект-объект», «причина-следствие», «элемент-множество», «цель-средство», а системная взаимность – собор со всеми в человеческой душе.
Не человек – раб идей, а идеи – одна из форм его бытия в мире. Разум, знания, логика – универсальны и бесчеловечны. Новизна состоит в том, что этот факт до конца открылся только в нашем столетии, к концу которого не только бытийно установилась их бесчеловечность, но они и человечески обесценились – были выведены за пределы человека в компьютерные информационные системы, стали общедоступным достоянием, техническим средством, перешли из плана культуры в план цивилизации, «техне» – без и вне человека. Теперь это уже окончательно стало ясно. Современный человек, если он еще желает быть таковым, а не техническим средством цивилизации, должен осознать себя «космически» – не суммой знаний и умений. Также и современная культура не есть набор технологий, их знаков, программ деятельности и групповых интересов. Современная культура, если она хочет быть, возможна как путь возвышения человека, как культура духовного опыта, освобождающего от самозванства. Не нормативно-ценностное содержание опыта и мышления, не их предметность, а культура самого мышления и чувствования.
Это и есть выход к новому пониманию человеческого. Бог умер, но умер и сверхчеловек. Нет никого, кто каждому бы указал истиный путь добродетели. Этот путь, путь к другим начинается в сердце каждого и пройти его, осознав свою ответственность и единство – дело работы души каждого и самого.
ERGO: ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ
– Амбициозная самодостаточность рационалистического coqito оборачивается фундаментальным метафизическим самозванством: как в методологии, так и в нравственности, точнее – без– и вненравственности.
– Рационалистическое мировоззрение апеллирует к категории общего, коллективизму, теоретическому нормированию. Будучи по своей природе описанием и объяснением, будучи примененным на практике, оно имеет неизбежным следствием долженствование внешнего «надо», насилие (в пределе – убийство: других или себя), порождая симбиоз этики палачей и жертв, безответственность, ми-зологию и иррациональность мыслей и действий – то есть невменяемое самозванство.
– Апофеоз самозванческой философии нравственности – сталинизм – есть органическая целостность материалистического активизма, противопоставляющего человека миру, рационализма и утопизма, взаимодополняющих друг друга в совокупном оправдании и программировании насилия.
– Ответственное поведение внетеоретично: не «мыслю, следовательно – существую», а «существую, следовательно – мыслю». Первичны не онтологические допущения разума, а связь с бытием в мире и с другими, изначальная ответственность и неалиби-в-бытии.
– «Лента Мебиуса» долга, чести и ответственности связывает внешнее и внутреннее, общество и личность в сердце души.
– Рациональность, восходящая к «техне» – идее сделанности – не в состоянии обосновать ответственное сознание и поведение.
– Перспективы могут быть связаны с «космической» рациональностью, с представлениями о гармонической целостности мира и ответственности индивида за свой неповторимый путь в этом едином целом.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.