Текст книги "Остров Немого"

5

Это приключение началось летом 1839 года.

Знойным, душным летом, которое наступает внезапно и словно обездвиживает воздух, воды пролива и всех вокруг.

Улов стал скудным: рыбы, похоже, предпочитали прохладные глубины теплым поверхностным водам. А может, они заживо сварились и легли на дно. Торговля тоже шла вяло: у людей совсем не было сил и желания что-либо делать. Всем правила апатия. В воздухе повисло ленивое ощущение, что жизнь замерла, затерялась в сером, как вата, небе и ждет, когда снова придет в движение. Время шло, а лето всё не кончалось.

Даже остров Немого раскалился. Камни так нагревались, что на них можно было готовить рыбу, а ходить босиком стало невозможно. Листья и трава высохли, как осенью; и днем, и ночью кролики искали прохлады в подземных туннелях.

Примерно раз в три недели Финн Хёбаак причаливал к острову на весельной лодке, пробиваясь сквозь плавающие водоросли, пахнувшие гнилью. Под парусом в такой штиль он не ходил. Когда Хёбаак швартовался в маленькой гавани и разгружал товар вместе со сторожем, он неизменно говорил только одно:

– Жарко, да?

Но глухой Арне во время разгрузки почти никогда не смотрел на рыбака и не видел движений его губ. Вот почему, пригласив Финна в дом и разливая по стаканам яблочный сок, он тоже спросил:

– Жарко, да?

На вершине маяка, там, где находился фонарь, стояла нестерпимая жара.

Днем бывали такие часы, когда свинцовые стекла раскалялись, воздух становился неподвижным и тяжелым, а от ламп поднимались пары и дышать было невозможно.

Несколько раз в день Арне поднимался по внутренней лестнице из ста восьмидесяти девяти ступеней. Он переводил дыхание, вытирая лицо рукавом, время от времени заходясь от грудного кашля.

И всё же он никогда не жаловался и не проклинал свой маяк, потому что, много лет назад согласившись на такую работу, принял все трудности и невзгоды, связанные с ней. Старик, который его вырастил, научил Арне терпеть.

По вечерам, с заходом солнца, приходило время садиться за стол. Арне падал на стул и молча ждал, когда один из сыновей поставит перед ним ужин. Вокруг ламп роились насекомые, и их немолчный гул порой оставался единственным звуком в молчаливом доме.

Ночи – такие же раскаленные, как дни. Бессонные, полные мыслей и тишины: даже ночные птицы и те замолкали в бессилии. Арне тщетно мечтал о глотке свежего воздуха, способном принести хоть какое-то облегчение. Заполняя судовой журнал, он ограничивался только самой нужной информацией – окунуть перо в чернильницу и написать несколько строк стоило ему немалых усилий.

Для молодых Бьёрнебу погода не имела значения. Когда становилось слишком жарко, они прыгали в море, растягивались в тени за домом или под маяком. Благодаря неиссякаемой энергии молодости они были безразличны ко времени года и не знали того изнеможения, от которого так сильно страдают люди в возрасте.

Развлечением долгого жаркого лета для трех братьев стал поиск затерянного клада Дагге Вассмо, кровожадного пирата. Где бы они ни оказывались на острове, всюду искали расщелину, впадину, ложбину или извилистую каменную нишу, которая могла стать тайным местом, где веками лежит драгоценный рундук с сокровищами Вассмо в ожидании, когда его найдут. И не имело значения, что всё это походило на старую легенду. Эйнар и вовсе сомневался, что старший брат, который всегда любил розыгрыши, хоть сколько-нибудь верит в существование клада. Но этот поиск, упорный, порой одержимый, придал смысл и цель их летней жизни, избавил от праздных часов и бездействия.

Однажды вечером, когда уже давно следовало потушить лампу и лечь спать, братья сидели, расположившись кружком на кровати и скрестив ноги, будто у костра.

Все, как обычно, слушали Эйвинда и смотрели на него с замиранием сердца. У братьев были одинаковые маленькие глаза, которые при улыбке превращались в щелочки, – наследство от матери. Только Эйвинду, в отличие от братьев, достался особенный цвет – темно-коричневый, какой бывает у мореного дерева. Из-за этого его глаза казались бездонными. В них можно было потеряться, утонуть, пропасть. Им хотелось верить.

Эйвинд рассказывал, что однажды вечером отец послал его поймать кролика на ужин. Островные кролики, дикие и похожие на зайцев, были потомками тех, привезенных Арне много лет назад. Они свободно бегали по острову и не подозревали, что на самом деле принадлежат людям, которые рано или поздно их съедят.

Гоняясь за кроликом, Эйвинд оказался на северном краю острова, похожем на четыре вытянутых пальца с тремя узкими ущельями между ними. И там, присев у одной из нор с мешком наготове, – он кое-что заметил.

– Думаю, я нашел это место! – заявил старший брат.

– Какое? – спросил Эйнар.

– Ты знаешь какое! – ответил Эйвинд. – Не валяй дурака!

– Тайник Вассмо? Там, где рундук?

Эйвинд кивнул и улыбнулся – его глаза превратились в две черные, сверкающие опасным огнем прорези.

– Где же он? – с жаром спросил Эйнар.

Но Эйвинд не отвечал. Он смотрел на Эмиля – тот молча и равнодушно занимался своими ногтями. Чего только не было под ними: засохшая земля, трава, грязь – отмыть их не хватило бы воды целого пролива!

– В чём дело, малыш? – обратился он к Эмилю. – Тебя больше не волнуют сокровища Вассмо?

Эмиль безучастно пожал плечами, делая вид, что ему неинтересно. Правда, это стоило ему немалых усилий, потому что он, как и Эйнар, очень хотел поскорее узнать, где же тайник. Мысль о кладе не покидала его. Он думал о нем непрестанно, днем и ночью. Если бы получилось найти золотые слитки Вассмо, никто бы больше не считал его глупым; он бы стал героем – восьмилетний мальчик! И поэтому Эмиль решил вести себя так, чтобы братья подумали, будто клад его не интересует и он не верит в его существование. Вот и лица у них будут, когда он придет к ним с сокровищами! Эмиль ни секунды не сомневался, что найдет клад!

– Да что такое с этим дурачком? – спросил Эйвинд и посмотрел на Эйнара. – Ты не знаешь, что с ним?

– Забудь ты про него! Рассказывай дальше!

– Ну и вот… Я поджидал одну из этих ушастых тварей и вдруг неподалеку заметил провал шириной два дюйма и длиной три шага. Клянусь, я никогда не видел такого на севере острова!

– Такого провала?

– Провалища! – повторил он, изображая руками пустое пространство.

– Да-да. Провалища. Я понял.

– В общем, я забыл о кроликах и стал разглядывать это место. И увидел еще кое-что…

– Что?

– Не знаю точно. Что-то оставленное человеком. Похожее на знак. Как будто рисунок над расщелиной, вроде креста, вырезанного чем-то железным.

– Опознавательная метка! Чтобы узнать место!

Эйвинд кивнул.

– Думаешь, его оставил Вассмо? Нацарапал мечом?

– Ничего я не думаю. Я просто говорю, что этот знак не мог быть сделан птицей, кроликом или каким-нибудь тюленем. Но на этом острове живем только мы трое и наш отец, и я не представляю, чтобы он делал знаки на камнях в другой части острова, как и мать, пока была жива. Всё это странно! Тебе не кажется?

– Кажется! Кажется!

– Ты прямо как курица, для которой каждый червяк – событие. Глупо, братишка, ведь ты еще не знаешь главного!

– Главного?

Эйвинд покачал головой:

– Послал же бог братцев! Одного поиски клада больше не интересуют, а другой ничего не смыслит! Конечно, я не сказал самого важного! Или ты думаешь, мне нужен какой-то дурацкий знак на камне? Главное в том, что когда я заглянул в расщелину, которая заканчивается прямо в проливе, то увидел вход в пещеру и подумал: так вот же оно – узкое и глубокое ущелье, защищенное морем! Да еще и с опознавательным знаком!

– Так ты решил, это и есть место Вассмо?

– Я же сказал, что ни в чём не уверен! Ты меня слушаешь? Я могу только предположить, что это тайник пирата. Но расщелина там узкая, как карман дедушки Йолсена, когда мы просим у него денег! И я не знаю, пролезет ли в нее такой крупный парень, как я. И всё же рано или поздно нам придется попытаться, всем троим. Мы должны туда отправиться!

– Конечно! – воскликнул Эйнар, вскинув руки к лицу, как будто его внезапно бросило в жар. – И ты думаешь, мы там найдем сокровища Вассмо?

– Наверняка найдем, балда! Мы на этом острове – одни. И знаете, что я собираюсь сделать, когда мы отыщем клад? Я куплю большой корабль, такой же, как у Вассмо, и буду путешествовать по миру! Вот! Можете поспорить на все ваши зубы, что я так и поступлю!

– А я, – мечтательно произнес Эйнар, – знаете, как я потрачу мою долю сокровищ?

– Ну что?

– Я… я… – Эйнар смотрел на закопченный потолок и яростно чесал голову, стараясь сосредоточиться. Он пытался вспомнить что-то, что хотел бы купить, но ничего не приходило на ум. – Вот напасть! – выдохнул он наконец. – Не знаю я, куда потрачу!

Эйвинд захохотал.

– Послал же бог братцев! – снова сказал он.

– А ты, малыш? – спросил Эйнар. – Как ты распорядишься своей долей?

– Никак, – махнул рукой Эйвинд, словно говоря, что не стоит даже спрашивать. – Его больше не интересуют сокровища.

– Нет, интересуют! – рыкнул Эмиль, показав свои маленькие темные зубы. – И знаете, что я куплю? Что-то такое, что поможет мне стать большим!

– В смысле, взрослым?

– Что-то, чтобы вырасти?

– Чтобы стать мужчиной, с женой и детьми, которые будут называть меня отцом!

– Ты и правда дурачок! – усмехнулся Эйвинд. – Нет такой вещи, которую можно купить и стать взрослым. Такое не продается!

Эмиль надулся и сунул голову в подушку.

– Давайте лучше спать, – сказал Эйнар и погасил лампу. – Поговорим о сокровищах завтра.

Но они еще долго не сомкнули глаз, все трое. И только когда ночной воздух с открытого моря принес легкую прохладу, нежную как надежда, они наконец уснули.

6

Утром, едва рассвело, снова стало жарко – так, словно короткой ночной передышки вовсе не было.

Солнце палило изо всех сил, как будто напрягалось напоследок, прежде чем угаснуть навсегда.

Арне вернулся домой к завтраку весь в поту, держа в руках цинковое ведро с морскими губками и кусок грубого сукна. Он бросил его на пол рядом с Эйвиндом.

– Вот, надо почистить стекла фонаря, – сказал он. – И положи немного яичного белка.

Эйвинд взял последний кусок сыра с тарелки и, зажав его зубами, не спеша почесал голую спину. Он безразлично посмотрел на пол у своих ног, как будто просьба отца его не касалась. А потом вдруг, будто решив: ладно, сделаю! – встал, подхватил ведро и вразвалочку пошел из дома, ничего не сказав.

Эйнар следил за ним взглядом, одновременно подавая отцу завтрак: сушеную рыбу, сливочное масло, сливки и поджаренный хлеб. Он видел, как старший брат вошел в курятник и взял пару яиц под шумные протесты кур. Смотрел, как тот разбил скорлупу кончиком ножниц для фитилей и выпил желтки – для чистки стекол годился только белок. Наблюдал, как он деревянным ковшом зачерпнул из бочки воду и наполнил ведро.

Эйнара восхищала могучая сила брата, подобная солнцу, не знающему преград, изумляющему и способному даже отбеливать почерневшую древесину. Сам Эйнар такой силой не обладал. И хотя он не знал наверняка, был ли в ней прок, но завидовал ей, как завидуют чьей-то красоте и гармонии, пусть они и кажутся их обладателю бесполезными. Именно их, красоту и гармонию, и давала старшему брату сила.

Эйнар видел, как Эйвинд подошел к маяку. Прежде чем подняться, он обернулся, посмотрел на дом сквозь черные прорези глаз и, кажется, улыбнулся. Через несколько минут он уже, уцепившись за перила галереи, как обезьяна, оттирал фонарь от копоти и останков насекомых, оставляя на стеклах отпечатки потных рук.

Эйнар представил брата на марсе парусного корабля, который тот купит на свою долю сокровищ. Он понимал – подсознательно, каким-то шестым чувством, – что Эйвинд, в отличие от него самого, свободен и его свобода исходит именно из той вызывающей, броской, щегольской силы.

Такая свобода одновременно и очаровывает, и пугает.

Тем временем отец закончил завтрак.

Порой время пролетает, как ветер, и если не задуматься о нем, не осознать, то ушедшие мгновения можно потерять навсегда. Так было и с Эйнаром: он нередко выпускал нить времени из рук, и его день распадался на множество маленьких фрагментов, которые он не запоминал. Всё потому, что голова была вечно занята далекими и странными мыслями.

Ему нравилось размышлять – о чём угодно, даже о пустяках. После того как дедушка Йолсен признался, что его дочь Гюнхиль, мать Эйнара, в молодости тоже частенько погружалась в свои мысли, Эйнар еще чаще стал впадать в задумчивость – так он ощущал себя более похожим на покойную мать, как будто встречался с ней.

Арне встал из-за стола и вышел в удушливый зной того бесконечного лета.

– Эмиль, давай уже заканчивай есть, – сказал Эйнар, кладя тарелку отца в ведро с грязной посудой. – И сходи подои Перниллу.

Коза уже постарела, и поэтому молоко у нее стало нежирным, а иногда даже горчило. Старость испортила и ее нрав, сделав беспокойной, нервной и чувствительной к тому, как с ней обращаются.

Эмиль фыркнул. Он играл с рыбкой, которую Эйвинд вырезал для него из изогнутой кости кролика. Только Эйвинд сказал ему, что это китовая кость. И Эмиль верил.

Доить Перниллу – одна из его домашних обязанностей. Еще отец поручал ему собирать яйца, приносить воду и помогать Эйнару по дому. Правда, он бы предпочел всего этого не делать.

Эмиль ел медленно и явно тянул время.

– Ну? – настаивал брат. – Ты будешь шевелиться?

– Да иду, иду… – Эмиль положил рыбку в карман и нехотя вышел за дверь.

– А после того, как принесешь молоко, выпусти ее, пусть пасется, – добавил Эйнар, выглянув из окна.

Лишайники, растущие между расщелинами скал, оказались более питательными, чем свежая трава, сено или объедки, – лучшее, что этот остров мог предложить старой козе.

Было воскресенье. Несмотря на то, что на острове воскресный день мало чем отличался от остальных, Арне старался, чтобы на обед обязательно было дравле – сладкое блюдо из молока, которое подавали с крепким черным кофе. Этот обычай завела еще Гюнхиль, и в память о ней семья соблюдала его все эти годы. Поэтому, как только Эмиль принес свежее молоко, Эйнар приступил к работе, устроившись в прохладном уголке дома.

Утро близилось к полудню. Какое-то время за работой Эйнар думал о том, что сделает со своей долей сокровищ, если они действительно их найдут. Но так и не придумал. Он не знал, как бы поступил. Корабль ему не нужен, а семья, жена и дети казались чем-то еще очень далеким, почти недостижимым. Эйнар чувствовал, что ему вообще ничего не нужно. Совсем ничего. Всё, в чём он нуждался, имелось на острове просто так, бесплатно.

А сейчас ему нужна была вода, чтобы вымыть грязную посуду, лежащую в ведре. Он выглянул на улицу и позвал Эмиля. Ему ответил неутомимый Эйвинд с башни маяка; братья помахали друг другу. Эйнар еще раз позвал Эмиля, но тот не ответил. Тогда он сам принес воду и вернулся в дом, который после слепящего солнца и зноя снаружи показался ему темным и прохладным.

Он думал о матери.

Иногда Эйнар пытался представить ее себе, но не мог вспомнить ничего определенного. Портрет Гюнхиль, конечно, никто не написал. Эйнар знал, что у нее были светлые волосы и кожа и нежные, округлые черты лица. Но в мире столько красивых белокурых женщин! Когда Гюнхиль умерла, Эйнару только исполнилось пять лет – слишком мало, чтобы у него остались воспоминания, а не просто впечатления.

Он думал не только о ее внешнем облике. Каждый раз, когда старый Пелле Йолсен приезжал на остров – что случалось всё реже – и рассказывал внукам об их матери, Эйнар слушал его с восторгом и не мог наслушаться.

Он хотел знать о матери больше, потому что чувствовал, что собственных воспоминаний ему не хватает. Когда из раза в раз рассказываются одни и те же истории, они в конце концов словно присваиваются слушателями. В них верят, даже если сомневаются в их достоверности.

Отсутствие воспоминаний о матери не мешало Эйнару думать, будто Эмиль помнит ее. Он сочинял связанные с ней истории и ситуации, наделял жизнью и словно переживал заново. Он и сам уже не мог отличить правду от вымысла, реальное от воображаемого.

Эйнар, например, не знал, оставалась ли когда-нибудь Гюнхиль возле их кровати по вечерам, ожидая, когда они с Эйвиндом уснут. Но ему бесконечно хотелось верить, что так и было, и потому он делился с Эмилем историями о ласковой маме, которая каждый вечер рассказывала им сказки. И от этого тоска по матери становилась еще сильнее и глубже. Он восхвалял ее терпение и нежный голос, который царил над серой тишиной острова, доброту и большую любовь к отцу, хотя тот и не был склонен к проявлениям нежности и душевным беседам. Эйнар восхищался силой духа Гюнхиль и ее великодушием.

Результатом этой невинной лжи стал образ идеальной матери и безгрешной женщины, единственная вина которой – в том, что ей не хватило силы выдержать рождение троих детей и тяжелую жизнь на острове.

Такой была утешительная вера, и с ней братья Бьёрнебу жили годами.

7

До полудня оставались считаные минуты. Солнце нещадно палило. Эйнар выглянул в окно. Пролив раскинулся как серое плоское полотно, по которому скользили лодки, вернее их очертания. Маленький загон для Перниллы, как всегда, пустовал. Эйнар был уверен, что Эмиль где-то бездельничает. Должно быть, оставил козу пастись, а сам решил освежиться в воде.

«Если он не вернется до того, как закипит кофе, – подумал он, – пойду его искать и задам ему как следует!»

Но кофейник на огне зашумел, а Эмиль так и не пришел. Его всё еще не было, когда отец с Эйвиндом зашли домой, изнемогая от пота и усталости.

Эйнар подал на стол дравле и кофе.

– Я почти увидел, как кит пускает фонтанчик! – с восторгом произнес Эйвинд. – И уже приготовил желание, а он, негодяй, передумал! А кстати, где Пернилла?

– С малышом, – ответил Эйнар.

– А малыш где?

– С Перниллой! – засмеялся Эйнар.

Эйвинд тоже засмеялся.

Арне молча продолжал есть. Вдруг он встрепенулся, посмотрел вверх, потом повернулся к Эйнару и, не вытирая губ, с которых капал сироп, спросил:

– Почему нет Эмиля?

– Он пасет козу.

– Пойди и приведи его, – велел Арне и снова опустил голову к тарелке.

Эйнару не нужно повторять дважды. Это не Эйвинд. Он встал и вышел из дома, намереваясь задать хорошенькую трепку Эмилю. Так повелось, что он отвечал за брата, если тот задерживался или попадал в неприятности. Он отправился на север в полной уверенности, что увидит его там, возможно, вдалеке, но его нигде не было. Затем он повернул к маяку, думая, что, может быть, брат сидит или спит там. Обошел маяк, но никого не нашел. Он вышел за ограду и, прикрыв глаза ладонью, оглядел остров по периметру, насколько мог видеть. Никаких следов Эмиля. И козы.

Эйнару показалось, будто невидимая рука схватила его за кишки, и он почувствовал, что что-то не так. Попробовал позвать:

– Эмиль!

Ему ответили только растревоженные морские птицы и шум прибоя.

– Эмиль!

Завыла сирена парохода. В прошлом году пароход впервые пересек Атлантику, и, похоже, парусных судов скоро совсем не станет.

К нему присоединился Эйвинд: он оглядывался по сторонам в поисках брата.

Эйнар позвал еще раз:

– Эмиль!

Самое первое объяснение, которое пришло им в голову, заключалось в том, что мальчик упал в воду. Но тогда коза, вероятнее всего, тоже там, ведь ее нигде нет. Или, как предположил Эйвинд, произошло обратное: в воду упала коза, которая, наверное, паслась на краю скалы, а малыш бросился ее спасать. Они разделились, выбрав по участку побережья, и разошлись в разные стороны, но встретились, к сожалению, ни с чем. Затем они поменялись участками и снова обошли те же места, пока не оказались возле дома. Там они увидели Арне, который стоял нахмурившись, но не потому, что вынужден был прервать свою скудную трапезу, а потому, что мальчики придавали слишком много значения столь мелкому происшествию. Он был огорчен. Братья догадались об этом, взглянув на его руки, опущенные вдоль тела, нервные глаза, которые не останавливались ни на минуту, вену, пульсирующую сильнее других на обожженной стороне лица.

Смотритель маяка огляделся.

– Не можем его найти, – признался Эйнар – медленно, чтобы отец прочитал по губам.

Арне похлопал сына по плечу и сделал несколько шагов – сначала в одном направлении, затем в другом и, наконец, в третьем. Но куда бы он ни смотрел, в этой знойной дымке Эмиля и козы нигде не было. И тогда Арне закричал:

– Где он?

Они опять разделились. «Остров небольшой и покрыт кустами. Если Эмиль здесь, его быстро найдут. А он должен быть тут, – подумал Эйнар. – Где еще он мог очутиться?»

Они нашли козу: Пернилла жевала траву в тени карликовой ивы. На шее у нее болтался обрывок веревки, за которую Эмиль привел ее на пастбище. Тогда они заглянули под кусты, думая, что, возможно, он лишился чувств из-за жары или заснул. Но в кустах его не оказалось. С растущим беспокойством братья вновь обошли весь остров, глядя вниз со скал на воду, поднявшуюся из-за прилива. Теперь им стало по-настоящему страшно от одной мысли о том, что они могут увидеть его маленькое тело, разбитое и искалеченное, плавающее между камней, как ствол дерева, увлекаемый потоком.

Вскоре они в нетерпении бегали по острову и обдумывали разные варианты: Эмиль уплыл на парусной лодке, поднялся на вершину маяка, спрятался на складе с керосином, сыграл с братьями злую шутку или тихо спит в своей комнате. Но лодка стояла на месте, привязанная в маленькой гавани, маяк пуст, как и склад, а в лачуге, кроме них троих, – больше никого. Наконец они встретились во дворе перед домом. Растерянные и в отчаянии.

Арне начал ругать Эйнара, который с самого рождения заботился о младшем брате. И, как всегда, от слов перешел к решительным действиям и избил среднего сына, хотя знал, что вообще-то не может его винить в пропаже брата. Он обрушил на него град ударов, потому что ничего не мог сделать – только показать, кто здесь главный, понимая, что, ударив одного из сыновей, он не заставит другого вернуться. Затем, устав от битья, он беспомощно огляделся, будто это выражение собственного бессилия могло помочь свершиться чуду. Эйвинд с осуждением наблюдал за отцом. Он был силен, но не настолько, чтобы противостоять Арне. Однажды он сделает это. Но не сегодня.

Арне замахнулся и на него, словно показывая, что его решения ни в коем случае нельзя оспаривать или даже осуждать. Эйвинд застыл в ожидании удара, но его не последовало.

Арне покачал головой и опустил руку. Он плюнул на деревянный пол и направился в гавань. Отвязал лодку, отчалил и принялся яростно грести. Смотритель маяка решил обойти весь остров и обследовать всё побережье, дюйм за дюймом, с моря. Он найдет своего сына. Или то, что от него осталось.