Текст книги "Грань будущего"

4

Попытка № 99.

Убит через сорок пять минут после начала боя.

5

Попытка № 110.

Они прорвали наш строй. Ёнабару – слабое звено.

– Кэйдзи, тот детектив… Это парень, который ел пудинг, был…

С этими словами он умер.

Убит через пятьдесят семь минут после начала боя.

6

Попытка № 123.

Мигрени, которые начались примерно после пятидесятой петли, становятся все сильнее. Я не знаю, что их вызывает. Болеутоляющее, которое дают мне врачи, не помогает. И мысль о том, что головная боль будет сопровождать меня в каждом сражении, не способствует приливу боевого духа.

Убит через шестьдесят одну минуту после начала боя.

7

Попытка № 154.

Потерял сознание через восемьдесят минут с начала боя. Я не погиб, но так и остался во временной петле.

Ну и пусть.

Если так должно быть, значит, так и будет.

8

Попытка № 158.

Я наконец научился управляться с карбид-вольфрамовым боевым топором. Могу пробить эндоскелет мимика одним движением запястья.

Чтобы побеждать даже самых опасных врагов, человечество создало клинки, вибрирующие на ультра-высоких частотах, молоты-пробойники, выплевывающие болты на бешеных скоростях до полутора тысяч метров в секунду, холодное оружие со взрывчаткой, основанное на эффекте Монро. Но у артиллерийских пушек есть недостатки. Заканчиваются патроны. Их заедает. Они ломаются. Если тонким лезвием нанести удар не под тем углом, оно разлетится на части. Рита Вратаски вернула на поле боя простой, но вместе с тем весьма эффективный топор.

Очень изящное решение. Каждый килограмм-метр в секунду инерции, порождаемой приводами Доспеха, превращался в чистую разрушительную силу. Топор можно было погнуть или даже раздробить, но возможность использовать его в качестве оружия по-прежнему оставалась. В ближнем бою более надежным было и будет оружие, которым можно сокрушить врага даже без патронов. Остро наточенные лезвия вроде катаны врезаются так глубоко в плоть врага, что потом их трудно извлечь. Есть легенды о воинах, специально притуплявших свое оружие камнем перед боем, чтобы избежать подобных проблем. Топор Риты раз за разом доказывал свою пользу и эффективность.

Мой взвод медленно полз к северному мысу острова Котоюси, Доспехи были переведены в спящий режим. Через пять минут наш командир отдаст сигнал об атаке. И сколько бы раз я ни переживал этот момент заново, напряжение оставалось колоссальным. Я понимал, почему Ёнабару болтал обо всем, что придет в голову. Феррел просто пропускал нашу трескотню мимо ушей.

– Говорю тебе, найди себе девушку. Если будешь и дальше тормозить, тебя навсегда вмуруют в один из Доспехов, и тогда будет поздно.

– Да.

– А как насчет Буйной Смертериты? Вы же разговаривали о чем-то во время тренировки? Ты бы не отказался с ней замутить, а?

– Да.

– Что-то ты не проявляешь энтузиазма.

– Да?

– У тебя еще такого ни разу не было, а ты спокоен, как опытная шлюха! Я в первый раз так нервничал, что, казалось, бабочки в животе торнадо устроили.

– Это же почти как обычный экзамен.

– Ты о чем?

– Ты что, в выпускном классе экзамены не сдавал?

– Я надеюсь, ты не думаешь, будто я помню все, что в школе было, а?

– Да.

Я сумел заставить Ёнабару задуматься о другом, сбил его с наезженной дорожки. Но мои мысли остались на автопилоте.

– Да.

– Что «да»? Я ничего не сказал.

Голос Ёнабару донесся до меня словно из тумана.

У меня было такое чувство, словно я сражаюсь на этом самом месте уже сто лет. Полгода назад я был мальчишкой в выпускном классе. Я плевать хотел на войну, которая медленно топила землю в собственной крови. Я жил в спокойном мире, где у меня были семья и друзья. Я даже не думал, что скоро променяю классные комнаты и футбольное поле на поле боя.

– Ты со вчерашнего дня странно себя ведешь.

– Да?

– Эй, не надо от нас отделяться. Если два парня из одного взвода поссорятся – что из этого получится? И я, кстати, хотел спросить, что это у тебя за металлическая фиговина? И какого черта ты собираешься с ней делать? Пытаешься подчеркнуть свою индивидуальность? Или ты это так, для красоты?

– Им крушить удобно.

– Что крушить?

– В основном врагов.

– Если подберешься поближе, для этого сгодится молот-пробойник. Или ты мне сейчас скажешь, что топор куда лучше? Может, нам лесорубов во взвод набрать? Хей-хо! Хей-хо!

– Так же вроде гномы приговаривали.

– Точно. Отличный довод. Один – ноль.

Тут в нашу пикировку встрял Феррел:

– Эй, вы двое! Не знаю, где он этому научился, но топором орудует отменно. Но, Кирия, это крайняя мера, только когда они подбираются вплотную и другого выбора нет. Не напрашивайся на неприятности. В современном оружии все-таки есть пули. Постарайся об этом не забывать.

– Да, сэр.

– Ёнабару…

Мне показалось, что сержант решил дать понять каждому, что он о нас беспокоится.

– Да?

– Действуй как обычно.

– Какого черта, сержант?! Кэйдзи вы, значит, напутствовать решили, а мне больше ничего сказать не можете? Тонкая душа, вроде моей, нуждается в ободряющих словах!

– С тем же успехом я бы свою винтовку мог ободрять – толку столько же.

– Вы знаете, как это называется? Дискриминация, вот как!

– Ты знаешь, Ёнабару, я все чаще вот о чем думаю, – произнес Феррел. Его голос звучал по внутренней связи искаженно, с металлическим дребезжанием. – Я бы свою пенсию отдал тому, кто найдет способ тебя заткну… черт, началось! Не наложите в штаны, парни!

Я бросился в бой. В шлеме, как всегда, затрещал доплер. Знакомо. Все как всегда.

Есть мишень.

Я выстрелил. Пригнулся. Копье просвистело мимо моей головы.

– Кто это там? Ты слишком сильно вперед выдвинулся! Хочешь, чтобы тебя первым грохнули?

Я притворился, будто выполняю приказ командира. Сколько бы жизней у тебя ни было, если тупо следовать приказам каждого офицера, едва закончившего академию, умирать из-за них надоедает.

Засвистели снаряды, крест-накрест расчертив небо; загрохотали взрывы. Я смахнул песок со шлема, покосился на Феррела и кивнул. Он моментально понял, что мое выступление и атака, которую я только что отбил, не дали врагу спокойно дождаться нас в засаде. Инстинкты подсказывали Феррелу – да что там, он нутром чувствовал, что рекрут по имени Кэйдзи Кирия, ни разу не бывавший в настоящем бою, солдат, на которого можно положиться. Он видел, что на самом деле скрывалось за моей бесшабашной смелостью, знал, зачем я рванул вперед. Подобное умение быстро подстраиваться под обстоятельства и помогало ему остаться в живых все эти двадцать лет.

Честно сказать, Феррел был единственным человеком во всем взводе, на которого мог положиться я. Другие солдаты успели побывать в двух, от силы трех боях. Даже те, кто выжил в прошлых сражениях, ни разу не умирали. Но если ты умрешь – учиться на ошибках поздно. Эти зеленые юнцы не знали, что значит идти по лезвию бритвы между жизнью и смертью. Они не знали, какая тонкая грань отделяет одно от другого, не знали, что на передовой, заваленной трупами, выжить легче всего. Страх, пронизывающий каждую клеточку моего существа, не знал жалости, он был жесток и оставался моей главной надеждой уцелеть в этой бойне.

Это единственный способ сражаться с мимиками. Я ни черта не знал о других войнах, да это мне было и даром не нужно. Мой враг был врагом всего человечества. Остальное не имело значения.

Страх не покидал меня никогда. Я дрожал всем телом. Если чувствовал присутствие противника вне поля зрения, мурашки бежали у меня по спине. Кто как-то раз сказал мне, что страх может просочиться в твое тело и поселиться в нем? Командир взвода? Или Феррел? Или, может, я просто услышал это во время тренировки?

Но страх, даже охватывая все тело, успокаивает меня, утешает. Солдаты, которые забывают обо всем под действием адреналина, не выживают. На войне страх – это коварная женщина, о появлении которой тебя предупреждала мамочка. Ты знаешь, что ничего хорошего она тебе не принесет, но и освободиться от нее нет никакой возможности. Вот и приходится искать способ с ней ужиться, потому что так просто она не уйдет.

Семнадцатая рота третьего батальона двенадцатого полка триста первой дивизии бронепехоты была пушечным мясом. Если бы бои на передовой были успешными, полчища мимиков, бегущие прочь от наших солдат, смели бы нас, как поток воды – сухой папоротник. Если бы атака провалилась, мы остались бы одни в бушующем море врагов. В любом случае наши шансы выжить были мизерными. Командир взвода знал это, и сержант Феррел тоже. Рота была полностью собрана из солдат, переживших побоище при Окинаве. Кто лучше сгодится для выполнения откровенно дерьмового задания? В операции принимали участие двадцать пять тысяч Доспехов. Так что, если даже одинокий взвод из ста сорока шести человек сотрут с лица земли, эта новость не попадет на стол командования в министерстве обороны даже в виде служебной записки. Мы были жертвенными ягнятами, кровь которых должна смазать колеса военной машины.

Все сражения делятся на три вида: дерьмовые, очень дерьмовые и дерьмовые сверх всякой меры. Так что паниковать из-за этого смысла нет. Хаоса будет и без того предостаточно. Те же Доспехи. Тот же враг. Те же друзья. Все тот же я и мускулы, по-прежнему не готовые к тем задачам, которые перед ними ставили, и нывшие так, что у меня темнело в глазах.

Мое тело не менялось, но операционная система, которая им управляла, подверглась существенной перестройке. Я был зеленым рекрутом, бумажной куклой, подхваченной ветрами войны. Я стал ветераном, который мог подстраивать войну под себя, управлять ею. Я нес бремя бесконечного сражения, как машина для убийства, в которую успешно превратился – в машину из плоти, крови и нервов вместо масла и проводов. Машина не отвлекается. Машина не плачет. Машина ходит с одной и той же горькой улыбкой – день за днем. Она молниеносно просчитывает ход боя, разворачивающегося вокруг. Ее глаза ищут следующего врага до того, как умрет предыдущий, а разум в это время уже задумывается о третьем. Так вышло не во зло и не во благо. Так просто было. И если так будет продолжаться вечно, значит, пусть продолжается.

Выстрелить. Перебежать. Переставить одну ногу, другую. Двигаться дальше.

Копье вспороло воздух в том месте, где за десятую долю секунды до этого был я. Оно ушло глубоко в землю и только тогда взорвалось, подняв в воздух фонтан грязи и песка. Можно передохнуть. Враг ничего не увидит сквозь падающие комья – в отличие от меня. Вот так. Раз, два, три. Я валил мимиков прямо сквозь импровизированную пелену пыли.

Я случайно сбил одного из своих – таким пинком обычно вышибают дверь, когда руки заняты. В левой я держал пулемет, в правой – боевой топор. Хорошо, что Бог даровал человеку две руки и две ноги. Если бы у меня было всего три конечности, я не смог бы помочь этому солдату, кем бы он ни был.

Повернувшись, я зарубил следующего мимика – одним ударом. Потом кинулся к упавшему солдату. У него на Доспехе был нарисован волк в короне – четвертая рота. Они здесь, значит, мы встретились с основной атакующей силой. Линия фронта постепенно сдвигалась.

У солдата дрожали плечи. Он был в шоке. Причины я не знал – может, страх перед мимиками, может, мой пинок. Он никак не реагировал на то, что происходило вокруг. Если бы я оставил его там, он стал бы трупом через три минуты.

Я положил руку на плечевую пластину и подключил контактный коммуникатор.

– Ты помнишь, на сколько очков мы обошли вас в той игре?

Он не ответил.

– Помнишь игру, в которой вас обошла семнадцатая рота?

– Ч… чего? – Слова застревали у него в горле.

– Ну, матч по регби. Забыл, что ли? Это был своего рода рекорд внутренних матчей, так что мы, наверное, вас обошли очков на десять – двадцать.

Я внезапно осознал, что делаю.

– Знаешь, забавно, что я сейчас так с тобой разговариваю. Как думаешь, она на меня не обидится за то, что я украл ее идею? Правда, вряд ли она успела ее запатентовать…

– Что? Ты о чем сейчас?

– С тобой все будет хорошо. – Парень быстро приходил в себя – он явно не зеленый новичок, каким был я. Я хлопнул его по спине: – За вами должок, четвертая рота. Как тебя зовут?

– Когоро Мурата, и ни хрена я тебе не должен.

– Кэйдзи Кирия.

– Странный у тебя подход к войне. Что-то он мне не по нутру.

– Аналогично. Будем надеяться, нам и дальше будет везти.

Мы стукнулись кулаками и разошлись.

Я повел головой слева направо. Побежал. Нажал на спуск. Тело давно перешло границы усталости, но часть меня по-прежнему сохраняла бдительность, невозможную при обычных обстоятельствах. Мой разум превратился в конвейерную ленту, на которой надо хорошие яблоки отделить от плохих – любая информация, не влияющая на выживание, автоматически отсеивалась.

Я увидел Риту Вратаски. О ее появлении возвестил рокот взрыва. Бомба с лазерным наведением отделилась от самолета, кружившего над головой, за пределами досягаемости врага. Расстояние до нас она преодолела меньше чем за двадцать секунд, и взорвалась ровно в том месте, куда ее направила Валькирия.

Рита устремилась туда, куда только что упала бомба, к невнятной мешанине из обломков и уцелевших тварей. Мимики потоком хлынули к ней из кратера. Она взмахнула боевым топором.

Даже посреди боя вид красного Доспеха Риты что-то пробудил во мне. Одно ее присутствие вдохнуло жизнь в наши неровные ряды. Как боец она не знала себе равных – результат усилий Войск специального назначения США по созданию солдата, рядом с которым другие попросту не нужны. Но дело было не только в этом. Она действительно была нашей спасительницей.

Один только вид ее Доспеха на поле боя заставлял солдат повысить отдачу и эффективность еще на десять процентов, даже если силы уже неоткуда было взять. Я уверен, что многие, увидев ее, сразу влюблялись, как мужчина и женщина на тонущем корабле, видящие друг друга сквозь волны. Смерть на поле боя могла найти тебя в любой момент, так почему бы и нет? Те гении, которые окрестили ее Стальной Сукой, наверное, долго подбирали слова.

По-моему, они совершили ошибку. Или же дело в том, что я и сам стал что-то испытывать к Рите. Это полностью меня устраивало. Я затерян в этой паршивой петле, у меня нет надежды влюбиться в кого бы то ни было. Даже если бы я нашел девушку, способную полюбить меня за один короткий день, уже на следующий этой девушки у меня не будет. Петля лишала меня всех приятных мгновений, проведенных с другими людьми.

Рита спасла меня однажды, давным-давно. Она помогла мне сохранить спокойствие своей болтовней о зеленом чае. Обещала мне быть рядом до моей смерти. Кто мог лучше подойти на роль объекта моей безответной любви, чем наша спасительница?

Операционная система продолжала действовать автоматически, несмотря на отвлекающие сигналы, подаваемые моими чувствами. Тело само повернулось. Я поставил ногу на землю. Мне не было нужды думать о битве, разворачивающейся у меня перед глазами. Мысли только мешали. Решать, как двигаться и куда, – это надо делать на тренировке. Если в бою ты потратишь время на размышления, тебя подкараулит смерть, в любой момент готовая взмахнуть косой.

Я дрался дальше.

Прошло семьдесят две минуты с начала боя. Танака, Маиэ, Убэ, Нидзю – все убиты. Четверо погибших, семеро раненых, пропавших без вести – ноль. Это у Нидзю над постелью висел тот плакат с девушкой в бикини. Маиэ был родом откуда-то из глубинки Китая. Он никогда ничего не говорил. О двоих других я почти ничего не знал. Лица тех, кому я позволил погибнуть, навсегда отпечатывались в моем сознании. Через несколько часов боль пройдет, но память останется. Как шип, засевший в сердце, она мучила меня, закаляя для следующего боя.

Каким-то чудом наш взвод продержался. Я слышал вдали скрежет вертолетных винтов. На сей раз их не смогли подбить. Пока эта попытка оказалась лучшей из всех. У командира взвода не было слов для рекрута, взявшего ситуацию в свои руки. В любой момент может начать стрелять Феррел, прикрывая меня.

И тогда я увидел его – того мимика, с которым дрался в первом бою, из-за которого и угодил в эту проклятую петлю. Я вогнал в него три болта из молота-пробойника в тот день. Не знаю, как я понял, что это он, но сомнений у меня не было. Внешне он ничем не отличался от остальных – такой же раздутый лягушачий труп, как и другие. Я проживал эту петлю уже сто пятьдесят седьмой раз, но без труда узнал мимика, убившего меня впервые.

И его будет ждать очень жестокая смерть.

Каким-то чудом я понял, что если смогу убить его, то перейду некую грань. Возможно, петля никуда не денется, и я так и буду сражаться раз за разом в этой битве, но что-то изменится, пусть даже незначительно. Я был уверен в этом.

Стой на месте. Я иду за тобой.

Кстати, о границах. Я так и не продвинулся дальше в том детективе. Не знаю, почему мысль об этом тогда вдруг пришла мне в голову – так уж вышло. Я провел последние драгоценные часы своей настоящей жизни, читая книгу. И остановился на том моменте, когда следователь должен был раскрыть тайну. Наверное, уже около года прошло. Может, пора наконец дочитать роман… Если убью этого мимика и перейду на следующий уровень, то вернусь к той последней главе.

Я удобнее перехватил боевой топор. Послав к черту осторожность, бросился в атаку.

В наушниках что-то затрещало. Кто-то говорил со мной. Женщина. Наша спасительница, Стальная Сука, Возрожденная Валькирия, Буйная Смертерита. Рита Вратаски.

– И какая это у тебя по счету петля?

Глава 3
Стальная сука

1

Яркий солнечный свет очерчивал четкие границы теней на земле. Воздух был таким чистым, что выстрел угодил бы в цель за несколько километров. Над полем на влажном южном ветру, принесенном с просторов Тихого океана, трепетал и хлопал флаг семнадцатой роты.

Морской воздух обладал особым запахом, который пробирался в нос и, щекоча язык, вливался в горло. Рита нахмурилась. Вонь мимиков к нему не примешивалась. Запах, скорее, напоминал рыбный душок, которым отдавал известный соус «ныок мам».

Если забыть о напряжении, созданном войной, и постоянной угрозе смерти, на Дальнем Востоке было не так уж плохо. На побережье, которое так тяжело отстаивать, можно было наблюдать красивые закаты. Воздух и вода здесь остались чистыми. Если даже Рита, обладавшая дай бог одной десятой утонченности и умения чувствовать прекрасное, которыми наделен средний индивидуум, считала, что здесь красиво, то настоящий турист решил бы, что нашел рай на земле. У местной природы был лишь один недостаток – чрезмерная влажность.

Погода той ночью была бы идеальной для удара с воздуха. После захода солнца бомбардировщики с современными средствами поражения, оснащенными системой GPS, поднимутся в небо и превратят остров в безжизненный пейзаж, усеянный кратерами, как поверхность луны, а завтра начнется наземная атака. Прекрасный атолл, а также флора и фауна, для которых он был домом, разделят судьбу врагов, если все пройдет по плану.

– Прекрасный день, верно, майор Вратаски?

На мускулистой шее заговорившего с ней человека висел видавший виды пленочный фотоаппарат. По сравнению с шеей обычного оператора Доспеха эта казалась толстенным стволом красного дерева рядом со стройным буком. Рита спокойно проигнорировала его слова.

– Отличный свет. В такие дни даже кое-как склепанные самолеты покажутся произведениями да Винчи.

Рита фыркнула:

– Ты что, теперь для выставок снимки делаешь?

– Нужно проявлять больше уважения к единственному фотожурналисту, внедренному в японскую экспедицию. И я горжусь той ролью, которая мне отведена, – доносить правду об этой войне до широкой публики. И разумеется, правда на девяносто процентов зависит от освещения.

– Отлично сказано. Пиарщики от тебя небось в восторге. И сколько у тебя языков?

– Только один – тот, которым Господь счел нужным наделить американцев. Хотя, как я слышал, у русских и критян их два.

– А я слышала, что есть японский бог, который вырывает языки у лжецов. Так что побереги свой, как бы чего ни вышло.

– Не дождешься.

Рита и фотограф стояли на самом углу плаца, беспощадно продуваемого сильным ветром, долетавшим с океана. В центре огромного поля сто сорок шесть человек из семнадцатой роты триста первой дивизии японской бронепехоты застыли ровными рядами, почти прижавшись к земле. Это упражнение называлось изометрическими отжиманиями. Рита раньше такого не видела.

Остальные члены ее отряда расположились неподалеку, тыча вперед толстыми, накачанными руками. Они занимались тем, что солдатам удается лучше всего, а именно – насмехались над теми, кому повезло меньше, чем им. «Может, так их учат кланяться?» «Эй, самураи! Попробуйте-ка через часок взяться за меч!»

Ни один из сослуживцев Риты не отваживался подойти к ней за тридцать часов до начала атаки. Это было неписаным правилом. Единственными, кто осмеливались приближаться, были инженер – девушка индейского происхождения с почти нулевым зрением и фотограф Ральф Мёрдок.

– Они вообще не двигаются? – с сомнением спросила Рита.

– Нет, просто удерживают это положение.

– Не знаю, можно ли это назвать тренировкой самураев. По-моему, больше на йогу смахивает.

– Странно вдруг увидеть сходство между индийским мистическим учением и японскими традициями?

– Девяносто восемь!

– Девяносто восемь!

– Девяносто девять!

– Девяносто девять!

Уставившись прямо перед собой в землю, словно они были фермерами, наблюдающими за тем, как растет рис, солдаты повторяли каждое число следом за сержантом-инструктором. Крики ста сорока шести человек эхом отдавались под сводами черепа. Знакомая мигрень стиснула голову стальным обручем. Плохо дело.

– Снова голова болит?

– Не твое дело.

– Не понимаю, почему у целого полка врачей не находится нормального лекарства от головной боли.

– Я тоже. Может, сам попробуешь это выяснить? – бросила она.

– Этих парней держат на коротком поводке. Я даже на интервью их раскрутить не могу.

Мёрдок взялся за фотоаппарат. Что он собирался делать потом со снимками этого спектакля, разворачивавшегося в полной неподвижности? Продать их таблоиду, который ничего лучшего напечатать не может?

– По-моему, фотографировать их – проявление дурного тона. Это мерзко.

Рита не знала ни одного человека на поле. Но ей было не обязательно их знать, чтобы считать, что они лучше Мёрдока.

– Снимки не бывают хорошего или дурного тона. Если ты нажмешь на ссылку, а там фотография трупа, тогда можно смело подавать в суд. Если тот же снимок появится на главной странице «Нью-Йорк таймс», его автор вполне может получить Пулитцеровскую премию.

– Это другое.

– Разве?

– Это же ты взломал защиту центра обработки данных. Если бы не твоя оплошность, этих людей никто не стал бы наказывать, а ты не стоял бы здесь и не фотографировал их. Я бы сказала, что это очень мерзко.

– Не так быстро. Меня обвинили несправедливо.

Щелчки затвора внезапно зазвучали громче и чаще, скрывая их разговор от посторонних ушей.

– Безопасность здесь, конечно, хромает по сравнению с нашим Центральным командованием. Я не знаю, что ты надеялся раскопать тут, на базе, в такой глуши, но не нужно было других подставлять.

– Значит, и ты против меня?

– Не хотелось бы увидеть, как до тебя доберутся цензоры именно в тот момент, когда ты опубликуешь главную сенсацию.

– Правительство может открывать нам глаза на правду столько, сколько хочет. Но есть правда, и есть правда, – отозвался Мёрдок. – Только люди решат, что есть что. Даже если правительство иногда не хочет, чтобы какая-то информация была обнародована.

– Как эгоистично.

– Назови мне хоть одного хорошего журналиста, которого нельзя назвать эгоистом. Нужно им быть, иначе не найдешь хорошую историю. Ты знаешь кого-нибудь из Мечтателей?

– Меня не интересуют дурацкие секты.

– Ты знаешь, что мимики перешли в наступление практически в тот же момент, как вы начали ту крупную операцию во Флориде?

Мечтатели были группой пацифистов – разумеется, из гражданских. Появление мимиков оказало разрушительное влияние на морские экосистемы. Организации, призывавшие к защите дельфинов, китов и других морских млекопитающих, быстро вымерли – вместе с животными. Их дело продолжили Мечтатели.

Мечтатели верили, что мимики разумны, и настаивали на том, что именно неспособность и нежелание человечества с ними контактировать привели к этой войне. Они утверждали, что если мимики смогли так быстро эволюционировать и создать уникальное по своей эффективности оружие, то благодаря терпению и пониманию со стороны людей смогут развить и средства коммуникации. Ряды Мечтателей пополнялись теми, кто устал от войны, кто поверил, что человечеству никогда не взять верх над мимиками. За последние два-три года движение резко разрослось.

– Я взял интервью у пары таких гениев перед отъездом в Японию, – продолжал Мёрдок.

– Наверняка пришлось несладко.

– Им всем в один и тот же день приснился один и тот же сон. В этом сне человечество попадает под власть мимиков. Они считают, что это сообщение, которое нам пытались передать враги. Но ты-то об этом не хуже меня знаешь. – Мёрдок облизнул губы. Его язык казался слишком маленьким для такого огромного тела и отчетливо напоминал моллюска. – Я немного порылся в данных, и оказалось, что такие сны массово начинают видеть за пару дней до начала масштабных операций Войск специального назначения США. И за последние несколько лет все больше и больше людей видели этот сон. Общественности об этом не сообщали, но некоторые из таких есть даже среди военных.

– И ты веришь в то, что тебе рассказывают идейные придурки? Будешь их долго слушать – и они убедят тебя в том, что креветки были настоящими Эйнштейнами.

– В академических кругах уже обсуждается вероятность того, что мимики разумны. И если это правда, то предположение о том, что они пытались установить с нами контакт, выглядит не таким уж диким.

– Не надо считать, будто все, что недоступно нашему пониманию или простому объяснению, – чье-то послание, – фыркнула Рита. – Продолжишь в том же духе – и скоро начнешь мне рассказывать, что признаки разума обнаружены в нашем правительстве. Вот уж чего точно быть не может.

– Очень смешно. Но ведь есть научные данные, на которые так просто закрыть глаза нельзя. Каждый шаг вверх по эволюционной лестнице – от одноклеточного организма до хладнокровного и потом теплокровного животного – сопровождается резким ростом энергопотребления. – Ральф снова облизнул губы. – Если посмотреть на количество энергии, потребляемое человеком в современном обществе, мы увидим, что он в десять раз превышает объем, необходимый теплокровному животному сходных размеров. И вместе с тем мимики, которые теоретически являются хладнокровными, потребляют ровно столько же энергии, сколько и люди.

– Это должно означать, что они стоят выше нас на эволюционной лестнице? Отличная теория! Тебе бы следовало ее опубликовать.

– Помнится, ты что-то говорила о том, что тебе снятся сны?

– Конечно, мне снятся сны. Самые обычные сны.

По мнению Риты, искать дополнительный смысл в снах было напрасной тратой времени. Кошмар оставался кошмаром. А временные петли, в которые она попадала во время войны, были совсем другим делом.

– На завтрашний день запланирована атака. Кто-нибудь из этих людей, у которых ты брал интервью, получал сообщение?

– Еще бы. Я сегодня утром звонил в Лос-Анджелес и получил подтверждение. Все трое видели этот сон.

– А вот теперь я уверена, что это неправда. Это невозможно.

– Откуда ты знаешь?

– Ты впервые упоминаешь о них за это сегодня.

– Ты снова за свое? Как может сегодня повторяться несколько раз?

– Я надеюсь, что этого ты никогда не узнаешь.

Мёрдок нарочито небрежно пожал плечами. Рита снова устремила взгляд на бедолаг на плацу.

Накачанные мышцы операторам Доспехов не были нужны. Для них приоритетом оставалась выносливость, а не взрывная мощь удара, которая быстро лишала сил. Для тренировки выносливости отряд Риты прибегал к одной из базовых стоек в кун-фу, известной как мабу. Суть ее заключалась в том, чтобы широко расставить ноги, словно ты садишься на лошадь, согнуть колени и удерживать эту позицию на протяжении длительного времени. В придачу к укреплению мышц ног она была отличным упражнением на баланс.

Рита не понимала, какой толк может быть от этих изометрических отжиманий. Они больше походили на наказание, простое и примитивное. Японские солдаты, собранные на плацу, как сардины в банке, просто застывали в этом положении. Для них это наверняка был один из худших моментов жизни. Но, несмотря на это, Рита завидовала им, завидовала тому, что у них было это общее воспоминание, одно на всех. Она сама не делила ни с кем простых, одноразовых событий уже очень давно.

Жаркий, душный ветер ерошил ее волосы цвета ржавчины. Сколько бы Рита ни стриглась, пряди все равно оставались слишком длинными, и от них чесался лоб.

Вот такой мир встречал ее в каждом начале петли. О том, что здесь сейчас произойдет, запомнит только она, Рита. Пот, которым покрывались японские солдаты, насмешки и подколки спецназа США – все это скоро пройдет, не оставив и следа.

Возможно, было бы лучше не думать об этом, но, наблюдая за тренировкой этих солдат в день перед нападением, глядя, как пропитанные потом рубашки прилипают к коже в насыщенном влагой воздухе, она сочувствовала им. В какой-то степени в том, что Мёрдок оказался здесь, была и ее вина.

Рита решила найти способ сократить тренировку, положить конец этому упражнению, с виду совершенно бессмысленному. Какой в нем смысл, пусть даже оно и помогает развить боевой дух самурая? Они все равно наложат в штаны, когда в первый раз столкнутся с мимиками в бою. Она хотела положить этому конец, даже если это всего лишь глупый, сентиментальный поступок, который не оценит никто, кроме нее самой.

Обведя взглядом плац, Рита случайно встретилась с парой глаз, вызывающе глядящих на нее. Она привыкла к тому, что на нее смотрят с благоговением, восхищением и даже страхом, но такого выражения еще не видела. Во взгляде горела неприкрытая ненависть, странная для незнакомца. Если бы человек мог испепелять глазами, то через три секунды Рита покрылась бы хрустящей корочкой, как индейка в День благодарения.

В ее жизни был лишь один человек, в чьих глазах читалось такое же напряжение. Глубокие голубые глаза Артура Хендрикса не знали страха. Рита убила его, и теперь эти глаза были навеки захоронены глубоко в холодной земле.

Судя по мускулам, солдат, неотрывно глядящий на нее, был новичком, совсем недавно прошедшим курс базовой подготовки. Ничего общего с Хендриксом. Тот был американцем, лейтенантом, командиром отряда Войск специального назначения США.

И глаза у солдата были другого цвета. И волосы тоже. Ни в лице, ни в теле ничего общего с Хендриксом. И вместе с тем в этом азиатском парне было нечто такое, что привлекало Риту Вратаски.