Текст книги "Записки репортера"

– Нефть поперла, денег стало много… Германия после войны покупала дома, потом машины, потом занавески, а на каком-нибудь шестом этапе потребления начала покупать арт. Когда нефть поперла, можно было все понять про СИ – тем, кто учил экономику…

Все просто в этой жизни, и чудес, как мы и догадывались, не бывает.

Орлуша как поэт все-таки пытался от денег перевести разговор к вечным темам, к поискам истины, если так можно выразиться:

– Я не имею отношения к искусству. У меня такое ощущение, что я попал ночью на Курский вокзал и там наперсточники говорят о том, как обмануть лоха. А вы такие же, только говорите, что шарик реально есть.

Далее он продолжил о вечном и прочитал свой стих про старика Микеланджело с такими строками:

 
То, что будет названо работой гения,
хотелось послать ко всем хренам.
 

И еще про то, что «есть один заказчик, Он нам всем заплатит».

Это прозвучало не в тон общей дискуссии, крутящейся вокруг бабла, славы и разводки лохов. Но уж так получилось… Знаете, это как в приличном обществе кто-нибудь некстати ругнется матом, так и тут – только наоборот. Про деньги Орлов тоже сказал, причем связал их с вечными ценностями:

– Деньги лучше вкладывать не в СИ, а в вагинальный секс, который в России сейчас невостребован. А это ж тоже искусство. Вот буквально вчера в Киеве, в публичном доме имени Веры Матвеевой, в меню увидел очень странную вещь. Ну, сначала все как везде: Нателла – 390, Анжела 500, – но внизу вот что: «Животные – 140». Оказалось, что животные – это еще новые, неотбрендованные молдавские проститутки с неумелыми ласками. Мне дали скидку 40 процентов за то, что я придумал девушкам имена…

Бергер выслушал это все и с радостью узнавания, со счастьем от того что тебя понимают, сказал, что вот Орлов сюда прибыл из киевских борделей, а он сам из квартала красных фонарей Амстердама, где видел приблизительно то же.

– Смотрю – из-за стекла девушка манит пальцем: заходи, мол! Я, глядя на нее, думал: надо взять тут черную блядь и привезти в Москву – пусть она прочтет пару стихов на голландском. Сказать людям, что она известная поэтесса, – и все поверят!

Конец цитаты.

Ну вот приблизительно так, мне кажется, и с современным искусством. Хорошее это и веселое дело, что б вы ни говорили.

Тюрьма: «Понятия – квинтэссенция русского самосознания»

По фене только ленивый не выучился, депутаты так и вовсе очень бегло ботают. Некоторые удивляются: как же это все получается? А так. Представьте себе десяти– или даже пятнадцатимиллионую (по разным оценкам) армию людей с общим опытом, который они накопили, насобирали по СИЗО, ШИЗО, ПКТ, карцерам, транзиткам и пересылкам. Что мы про них знаем? За кого, например, они голосуют на выборах? И почему? Что хотим знать?

Не знаем ничего и знать не хотим. От страха и лени, что ли. Вот бывший зэк – серьезный, кстати, исследователь, два красных диплома и шесть лет за плечами – хочет издать умную правдивую книжку про тюремную жизнь и культуру. Редкий, кстати, случай, чтоб бывший опытный зэк захотел с нами всерьез про свое говорить, на нашем языке, и сказать ему есть чего.

Так никто не хочет книжку эту издавать и денег не дает.

Нашелся человек, говорит – дам, но только надо всю фактуру освежить. Автор не хочет, говорит, так давайте, репринт. Ну и не договорились.

Зовут этого бывшего зэка Валерий Абрамкин. В прошлом диссидент, физхимик, первое издание этой своей книжки он выпустил еще в 1992 году. Труд под названием «Как выжить в советской тюрьме» вышел тиражом 60 тысяч и стал библиографической редкостью. С тех пор, конечно, все сильно изменилось, и необходимо переиздание. Но не получается: невозможно найти спонсоров! Странно… Такая тема – и вот вдруг стала неинтересной в России?

То ли скупы отказавшиеся бизнесмены, то ли они добыли себе, купили гарантии от сумы и тюрьмы. А может, просто слишком сенсационными показались им изложенные в книжке идеи? Абрамкин, например, утверждает, что тюремная субкультура – самое точное изложение нашей национальной модели поведения, народного понимания справедливости. Потому, утверждает автор, тюремные нравы вместе с тюремной лексикой так легко принимаются широкой публикой на воле. А все беды, по Абрамкину, от того, что люди меняют справедливый тюремный порядок на беспредел.

В целом же книга рассчитана на широкий круг читателей. Еще бы: по статистике, 15 процентов взрослого населения страны сидело или сидит. Это не считая тех, кому сесть только предстоит.

Название у книги, конечно, неточное. Дело даже не в устаревшем слове «советской», а в том, что к заголовку надо добавить «Если повезет». И речь в книге не только про то, что трудно выжить, – остаться нормальным человеком там тоже трудно.

Валерий Абрамкин родился в 1946 году. Русский, из рабочих. После МХТИ посвятил себя науке: чистил сточные воды в Курчатовском институте. Сидел в 1979–1985 годах: за издание нелегального журнала «Поиски взаимопонимания» (более известен как просто «Поиски»). Самые крамольные тексты Абрамкина были про творчество детского автора Хармса.

Сейчас Абрамкин руководит общественным центром содействия реформе уголовного правосудия. Этот центр пытается облегчить участь российских узников. Причем на деньги зарубежных благотворительных фондов: у России на это денег нет и не предвидится. Фонд Абрамкина занимал две комнаты в бывшем ЦК комсомола. Теперь ограничивается одной: дорого.

Валерий Абрамкин – худой изможденный интеллигент, семидесятник с классической для своего круга биографией: КСП – институт – самиздат (никто не прошел мимо: кто почитывал, а кто и сам делал) – дворничество – чистая и бескорыстная надежда на Запад. Романтика безнадежного сопротивления режиму, теплые особенные отношения, которые между людьми легко возникают на этой почве… Сколько же было тогда таких романтиков! Да пол-Москвы. Только немногие жили этим всерьез, мало кто сам, собственноручно ксерил крамолу, единицы отваживались отправлять на вольный Запад свои страшные сочинения. Из них тоже мало кто пошел в тюрьмы. Из пошедших не многие вернулись… Так что Валерий Абрамкин – особенный, редкий человек.

За что были эти мучения? За невинный, безобидный журнал, за детского безвредного Хармса Абрамкин потерял огромную порцию жизни, здоровья. Он вернулся оттуда с туберкулезом, ему подсаживали больных с открытой формой и давали одну кружку на всех… Он вернулся, но героем быть не захотел, не стыдясь рассказал о неудавшихся попытках самоубийства, предпринятых там, в лагере. В разных своих интервью говорил, что «выходил из лагеря с ощущением, что они могут сломать любого, с любым сделать что угодно». Более того: «В 1985-м я вышел на свободу совершенно внутренне сломанным». «Если б у меня вдруг была возможность вернуться в прошлую жизнь, туда, в 70-е, я бы постарался избежать этого». Такая откровенность вообще вызывает страшную симпатию.

Зачем он написал эту книгу – чтоб помочь страждущим? Нет, это попутный эффект. Просто он по натуре – исследователь. Он подвергал исследованию все, что ему попадалось на жизненном пути: способы очистки воды, творчество Хармса и проч. Оказавшись в тюрьме, он поневоле взялся за исследование предмета, который имелся в наличии: тюремная субкультура. Конечно, увлекся. Он даже был рад, что попал не на политическую зону, а к уголовникам, – это ему как исследователю дало более разнообразный материал.

Но не издают книгу! Это весьма странно: тюремная тема важна в России, как нигде, и общество эту тему с великой охотой обсуждает! Но на уровне смехотворно низком, вопиюще несерьезном; это сводится к экзотике типа наколок, блатных песен, «Джентльменов удачи» и чернухи в прессе. Всерьез этим заниматься не хочет никто! Почему? Каждый надеется, что его минует чаша сия, что печальное знание не пригодится в жизни никогда… Ведь напуганному Достоевским, Сталиным, Солженицыным, Шаламовым гражданину России кажется: жизнь кончается на воле, а тюрьма – это конец, жизнь там невозможна.

Так есть ли она, жизнь в тюрьме?

Советы начинающему зэку (кратчайший конспект книги Абрамкина)

«Первое знакомство с тюрьмой попросту убить может, с ума свести – так оно тяжело», – учит автор. Но если вы сразу не умерли и не сошли с ума, то тогда есть смысл приступить к борьбе. Никакого расслабления! Надо сосредоточиться и решительно взять первый рубеж. То есть взять казенное имущество, положенное зэку: матрас, подушку, одеяло, полотенце, трусы, майку, кальсоны и рубашку. Это все надо осмотреть с предельной внимательностью, потому что от этих незначительных и чепуховых, с вольной точки зрения, вещей будет долгое время зависеть уровень жизни зэка. Претензии к качеству у вас могут принять только в момент выдачи, а никак не позже. После ничего поменять уже невозможно. А при убытии из тюрьмы (например в лагерь) стоимость порченого имущества с зэка вычтут. Ценность этого тряпья в тюрьме трудно переоценить. Лишившись его, зэк не только приведет в беспорядок свой гардероб (представьте себе ощущения человека, обделенного трусами и полотенцем; и взять негде), но и лишится такой роскоши, как возможность пить чай. Ведь вскипятить воду в камере больше не на чем, кроме как на обрывках одеяла и полотенца (горят без дыма и запаха). Функцию чайника выполняет железная кружка, а огонь добывается трением либо от лампочки. (Иногда все чаще – тюремные власти допускают в камеру кипятильники, но такого комфорта вам гарантировать никто не может.)

В тюрьме (особенно транзитной), как и на воле, людей порой грабят. Особенно новичков. Поэтому в тех местах, где есть камера хранения, лучше воспользоваться ее услугами. Туда полезно отдать часть вещей. Но для этого необходимо иметь вторую сумку! Обе ваши сумки, если вы намерены ими пользоваться лично, должны быть предельное скромными и не иметь «молний» и металлических деталей. «Чем меньше багаж зэка, тем меньше внимания он к себе привлекает», – учит Абрамкин; как будто на воле иначе! «Поначалу лишнее лучше просто раздать, не дожидаясь вызванных завистью конфликтов, оставив при себе лишь самое необходимое» – ну это вообще тянет на полновесную философию.

Вы можете полюбопытствовать: а в какой форме перераспределять излишки? Раздавать бедным? Но где в тюрьме найти нищих, которые сидели бы в подземных переходах? Так вот знайте: лишние вещи и еду при входе в камеру лучше положить на стол, объяснив, что это «на общак».

«Не бойся других арестантов. Очень часто они «гонят жуть», то есть запугивают, – но не больше того». Также «не бойся тюремщиков… Ничего страшного в их карцерах нет… Убить и покалечить тебя сотрудники этих заведений сами боятся».

Страшная ошибка, которую допускают люди слабонервные, нелюбопытные, попавшие в наркотическую зависимость от комфорта, такова: новички иногда норовят задержаться в «прихожей», то есть они пытаются игнорировать тюремную жизнь и жить воспоминаниями. Но это прямой путь к деградации, а то и вовсе к печальному концу! Все-таки жизнь надо принимать такой, какая она есть, – вам непременно об этом кто-то уже говорил. То есть в тюрьме лучше сразу начать присматриваться к местным правилам и обживаться на новом месте…

Новичок должен быть предельно осторожным: надо следить за каждым словом, каждым жестом, каждым своим поступком, чтоб нечаянно не нарушить строжайший тюремный этикет. Даже мелкая ошибка может резко изменить, а то и заметно сократить, жизнь провинившегося.

«Если в новой камере предлагают чаю, отказывайся, говори, что не хочешь! – учит Абрамкин. – Возьмешь у кого не надо, потом до самой смерти не отмоешься. Надо присмотреться и понять, кто есть кто, чтоб ничего не взять у кого не надо, чтоб тебе потом ничего не предъявили (не поставили в вину. – И.С.). Откуда я его знаю, может, он ментовской! У меня есть понятия…

Тюремный этикет, например, запрещает пользоваться парашей, когда кто-то ест (или когда все слушают интересную передачу по радио), садиться за стол не сняв пиджака, свистеть, «выносить сор из хаты» – то есть рассказывать секреты вашего коллектива чужим камерам. Дурной тон – отнимать или просить что бы то ни было. Убирать камеру положено всем по очереди.

Надо, конечно, обращать внимание на то, кто какой касты. Блатные – это понятно кто. Мужики – те, кто намерен после отсидки вернуться к нормальной жизни. Козлы – зэки, открыто сотрудничающие с тюремным начальством и потому занимающие теплые места типа завхоза, завклубом. Туда же входят и суки, ссученные – секция профилактики правонарушений. Козлом быть нехорошо: при случае, особенно на этапе, правильные арестанты могут убить… Петухи – каста неприкасаемых, туда входят, например, опущенные. Их легко отличить по тому, что лежат они либо под нарами, либо у параши, и никто с ними не разговаривает. На всякий случай, советует опытный зэк, «будь очень сдержан в общении. Не лезь ни в какие кентовки и группировки, как бы голодно и холодно ни было. И только найдя близкого человека, потихоньку сходись с ним».

Обжившись в своей камере, зэк постепенно расширяет круг общения и приобщается к интересам всей тюрьмы, знакомится с местными mass media. Связь с другими камерами осуществляется при помощи кружки, приставленной к трубе отопления (туда надо кричать информацию). Можно также откачать воду из унитаза (веником или тряпкой) и использовать его как переговорную трубу. Еще книжки про большевиков учили нас, что можно перестукиваться. Тюремная азбука Морзе такова: тридцать букв русского алфавита помещаются по вертикали в таблицу – пять клеток в высоту, шесть в ширину. Так, «к» выстукивают следующим образом: два удара (вторая строчка сверху) – пауза – пять ударов (пятая буква по счету начала строки).

Кроме того, для связи можно пользоваться обычным сотовым телефоном: его вам позволят передать с воли за отдельную плату – по договоренности.

Опытные люди непременно имеют тайники для разных ценных вещей. В камере надают советов, куда прятать. Но это ни в коем случае не должно быть руководством к действию: раз все знают, значит, это ненадежно. Этими байками можно только вдохновляться и придумывать оригинальные решения. Абрамкин сам, например, там вот что придумал:

«Покупки в тюремном ларьке паковали в коричневую оберточную бумагу. Так я ее расслаивал и засовывал туда деньги, а после обратно заклеивал. Далее бумагу мял и в нее заворачивал грязные носки. Так ни разу на шмонах не смогли эти деньги найти!»

Тюрьма – хороший полигон для людей, которые ценят в себе способность выживать в экстремальных ситуациях. Попав зимой в камеру с выбитыми стеклами, человек изнеженный и неподготовленный может растеряться и запаниковать. Между тем как достаточно снять с себя рубашку, помочиться на нее, прилепить ее, обоссанную, к решетке и так держать, пока не примерзнет. Но тогда надо быть готовым к сырости – начнет ведь таять иней на стенах. А как же бороться с сыростью? – спросит пытливый читатель. Абрамкин дает ответ:

– Никак! В этой борьбе зэк терпит поражение. Потому что сырости способствует соль, которую специально для этого добавляют в штукатурку. Хорошее подспорье для поддержания сырости в камере – отсутствие гидроизоляции… Называются эти фокусы прививанием чахотки.

Да, но что же тогда делать?

И на это есть исчерпывающий ответ:

– Зэк должен спокойно относиться к тому, что со здоровьем ему придется неизбежно расстаться.

Прям не знаешь, считать ли это полезным советом…

– А чем это, Валерий, отличается от Бухенвальда?

– Да ничем… В Барнаульской тюрьме у нас в камере был такой холод, что кто-то даже написал на стене: «Это фашизм».

И все-таки про здоровье, чтоб уменьшить неизбежные его потери. Можно уговорить сокамерников не курить по утрам, когда вы делаете зарядку – а без нее никак! Еще хорошо ходить босиком по снегу, когда выводят на прогулку. Полоскать горло простой водой. За 20 минут до еды полезно выпить чаю без сахара. От печени помогает растительное масло – полоскать рот (потом обязательно выплюнуть!). От геморроя – разрезанный зубок чеснока, запихнутый в больное место. Лишай смазывают намоченным об запотевшее стекло пальцем – говорят, помогает. Боли от ушибов снимаются свежей мочой, которую после, через пару часов, смывают.

Правильные тюремно-лагерные понятия

«Нельзя просто пригрозить, а потом отказаться от этого». «Нужно отвечать за свои слова. В тюрьме не признается никакое изменение ситуации, никакое “нечаянно”».

«Еще одно понятие – не вмешиваться…в этом мире каждый должен ответить за себя сам. Потом тебе помогут – не помогут, уже дальше другое дело».

В книге приводится такой пример действия этого понятия – до крайности наглядный и очень четко передающий дух тюремного закона: «В отрядах козлы вгоняют в секции…авторитеты не мешают козлам, это ведь еще одно сито – пройдет человек или не пройдет. Конечно, они вступятся, если начнется страшный беспредел, если козлы вдруг начнут бить этапника, но первое слово за себя ты должен сам сказать. Потом тебе помогут».

Не вмешиваться, дать человеку самому ответить за себя и самому распорядиться своей жизнью. Вплоть до того, что «человеку, который хочет вскрыться (перерезать себе вены. – И.С.), нельзя отказать в этой ситуации. Это его проблема, он требует мойку (лезвие безопаски. – И.С.) – ему дают».

«На общем режиме (иногда и на усиленном) нельзя с земли ничего поднимать. Пусть хоть шапка упадет – она после этого считается зашкваренной (то есть нечистой. – И.С.). Упала – иди дальше, ищи другую».

«Не ходи слишком часто в штаб, особенно один – могут заподозрить тебя в стукачестве».

«В столовой, у поваров, ничего нельзя покупать… покупая из общего котла, ты воруешь у братвы».

Нельзя там брать ничего чужого. Не то что не красть, а даже не трогать без разрешения. Разумеется, не предавать.

«Карточный долг – такое же святое понятие, как неприкосновенность чужой пайки».

«Никаких драк, оскорблений среди братвы быть не должно». Там – интернационализм, дурным тоном считается разжигание межнациональной розни.

Конфликты решаются путем разборок. «Устраивается что-то вроде собрания, на котором спокойно, без рук и повышения голоса, обе стороны высказывают братве все, что они по поводу своего спора думают…вопрос… решают тут же, на месте», или «обращаются в более высокую инстанцию – к своему авторитету», или «к вору на другой зоне».

«Обычно человека, признанного виновным, отдают на милость правого».

– Задача авторитета не в том, чтоб наказать виновного, а решить так, чтоб обе стороны были довольны! – рассказывает Абрамкин.

Беспредел

– Валерий! Вы подробно описываете, как себя вести в правильной хате. Суть вроде такая, что если ты приличный человек, то не пропадешь. Если тюремный закон соблюдается. Так?

– Да.

– А если не соблюдается? Это часто ведь бывает?

– Часто… В транзитной тюрьме, на этапе, на общем режиме, где одни новички и некому проследить за соблюдением понятий.

– Ну так если все новички, так, значит, там нету бандитов, рецидивистов и все в основном приличные люди?

– Не так…

Зэковский беспредел – это сила кулака, отсутствие всяких понятий о правилах, о том, как люди должны поступать в той или иной ситуации… На беспредельных зонах (или в беспредельных камерах) идет постоянная борьба за власть, разборки происходят самым диким образом: тут тебе и избиения, и убийства, и правых бьют, и виноватых, – кто сильнее, тот и прав.

Самое некрасивое проявление зэковского беспредела – пресс-хаты. Там собирают «шерстяных» – зэков, приговоренных тюремным миром к смерти либо опусканию. Они по заказу администрации мучают зэков, бьют и насилуют, чтоб выбить нужные показания или просто в наказание. Боятся они только одного – перевода к правильным арестантам, что для них равнозначно смертной казни.

Единственная книжная рекомендация, которую хоть как-то можно отнести к пресс-хате, касается права зэка на самоубийство. Невесело, конечно, – но это же и не «Веселые картинки».

Тюремный закон выходит на волю

Мы с Абрамкиным пьем чай в его казенной комнате в бывшем комсомольском ЦК. Чай на воле доступен и дешев, никакой с ним проблемы… Хорошо!

– Валерий, вот вы скажите – откуда взялся тюремный закон? Это что, проявление инстинкта какого-то? УК – понятно, он написан, и растиражирован, и до всех доведен. А тут?

Вот жалобы слышатся отовсюду: что-де тюремные нравы и традиции все шире распространяются на воле. А что такое нетюремные нравы, как они сформулированы? Вы в книжке написали про тюремный закон: «Образ жизни, который подчинен правильным понятиям, легче и разумнее предписанного советской властью». То есть раньше «понятиям» противопоставляли Моральный кодекс строителя коммунизма или там Устав КПСС, а сейчас-то что? Может, христианскую мораль?

– Христианская мораль? Она «понятиями» вполне, кстати, охватывается. Вот вы прислушайтесь, как звучат заповеди в камере. Не убий – так предусмотрены мирные разборки. Не укради – категорически нельзя у своих! Не лжесвидетельствуй – ну тут и говорить нечего. Чти отца твоего и матерь твою – более чем, взять хоть «не забуду мать родную», «ты жива еще, моя старушка» и проч. «Не прелюбы сотвори» и «Не пожелай жены искренняго твоего» – это тоже в тюрьме обеспечивается автоматически.

Что осталось? «Да не будут тебе Бози инии разве Мене». «Не сотвори себе кумира и всякаго подобия». «Не приемли имени Господа Бога твоего всуе». «Помни день субботний». Но и этим первым четырем заповедям тюремный закон не противоречит.

То есть и понятия, и заповеди описывают, по сути, одни и те же нормы поведения; это разные формулировки одного и того же морального кодекса. Только в заповедях еще особо оговариваются такие частности, как единобожие, недопустимость кумиров…

– Странно, странно, но это звучит как будто убедительно, внутренняя логика имеется…

– Вот вы формулируете проблему: что можно противопоставить понятиям? А нет альтернативы. У оппонентов ничего нет, там пустота. Ведь понятия не какая-то банда убийц придумала, они выстроены на народном представлении о справедливости, на национальной культуре. И не зря тюремные понятия встречаются в старинном русском праве, например – выдать головой, то есть отдать виновного пострадавшей стороне, пусть что хочет с ним сделает. Такая мера, как известно, предусматривалась «Русской правдой» Ярослава Мудрого.

– И что, в тюрьме обязательно убивают выданного?

– Редко. Это нехорошо считается. Отдают головой, а братва смотрит, что дальше будет. Но никто в таких случаях не убивает – считается, что достаточно по морде небольно дать или взыскать пачек пять махорки. Вот это будет по понятиям, такого человека уважать будут.

Да. Так в культуре, в субкультуре, важен национальный аспект. Взять, например, французов. Предательство у них посреди рейтинга пороков, у нас, в самом низу, поэтому они более законопослушные: им не в падлу сдать соседа.

Или такой вопрос: а почему у нас демократия плохо идет? В рейтинге социальных институтов в России парламент на последнем месте. (А Церковь, к примеру, на первом месте по степени уважения; на втором – пресса; армия на третьем, а правозащитные организации – на четвертом.) Не зря Верховный Совет расстреляли, и ничего, публика это легко пережила. Почему так? Потому что все знают – большинство всегда глупее авторитетов. В понятиях это отражено, а официально почему-то не признается. Кстати, разборки похожи на процедуру решения спорных вопросов староверами: там тоже собираются авторитеты, обмениваются соображениями и ищут прецеденты.

То есть нашему народу демократия чужда, ему нужна власть авторитетов!

– Как не нужна демократия? А баррикады в 91-м?

– Так это ж быстро прошло. Теперь про те баррикады людям и вспоминать неловко.

Далее Абрамкин рассказывает мне вещь, которая мне кажется открытием на пути изучения русского менталитета. Все-таки как ученый он из этой своей «научной командировки» очень много выжал…

Так вот что он мне рассказал:

– Я сиживал в камерах с полной демократией и равноправием, где блатной иерархии нет. Так интересно, что люди от такого братства со временем устают!

– И чего ж они хотят?

– У них появляется как бы потребность в иерархии!

– В том, что на воле описывается термином «твердая рука»?

– Конечно. Это такая потребность иметь некую внешнюю совесть; человеку часто хочется, чтоб кто-то снял с него ответственность и взял на себя. Эта модель, по которой призывали варяга для наведения и поддержания порядка. В тюрьме это может быть новый, чужой человек, а может кто-то из своей же камеры взять на себя такую обязанность… Вот что показывает тюремная практика.

– Похоже, не только тюремная… Просто на воле все более путано и бледно.

– Это потому, что на воле, если человеку что-то не понравится, он плюнет и уйдет, а из камеры уйти некуда и все процессы там доходят до завершения.

У нас в чем беда? Народное представление о справедливости не совпадает с официальным правом, оттого у нас, классики про это много писали, правда выше закона и ему противоречит. Это очень русское явление. В Англии, Франции закон с правдой совпадает, а у нас нет. У них право обществом усвоено, а у нас право чужое, заемное, не прижилось оно. Пока.

Мы ведь какие? Мы на собрании одни, а в частной жизни совсем другие. Мы общаемся друг с другом, решаем проблемы на базе традиционной культуры. Но когда попадаем в сферу формального права, то теряемся. Простое заявление написать не можем правильно на казенном языке!

– Так вы что хотите сказать, что надо ввести тюремные нормы во внешнем вольном мире?

– Да не тюремные это нормы, а традиционные ценности… Это культура! И надо ее вернуть народу!

– Ну хорошо, допустим. Но как это будет выглядеть? Опишите-ка мне вольную жизнь, политику с точки зрения понятий.

– Пожалуйста. Вот Сталин – вел себя культурно, в смысле в рамках культуры, работал «под царя». Очень важен с этой точки зрения его внешний аскетизм. Заметьте, вор в законе берет себе самую меньшую пайку. Из уважения ему первому дают выбирать, он как самый сильный может взять себе лучший кусок! Но, имея огромную, фактически неограниченную власть, он берет самый маленький кусочек хлеба. Это часть правильного, культурного образа власти. А Чубайс не по понятиям поступил, когда взял тот гонорар в 90 тысяч долларов. Не должен был он такую жирную пайку брать.

– А Борис Николаич?

– Он в какой-то период культурно работал. С привилегиями боролся, в троллейбусе ездил… Это было очень грамотно. А теперь там, наверху, меняют правила игры как хотят. Идет беспринципная борьба за власть. Получается – беспредел…

– Это же чисто тюремная ситуация – беспредел и борьба за власть. Вам лично приходилось такое наблюдать в более естественных условиях, то есть там?

– Как же, конечно. Помню, сидел я в Барнаульской пересыльной тюрьме, в 1983 году дело было. Там был главный вор по кличке Латын. Он не очень правильный был вор – понятия нарушал. А однажды пришел с этапом еще один вор, он был и круче, и правильней. Ну и началась борьба за власть. Дошла она буквально до поножовщины; никого, правда, не убили, так, чуть порезали. Можно сказать, что победу по очкам одержали «наши», то есть правильные блатные. Могло показаться, что восторжествовала справедливость. Но потом… Правильные начали жрать побежденных, не соблюдая никаких приличий. И этот эффект от победы справедливости сразу смазался. Было очень тяжелое чувство… Меня никто не трогал, меня настолько уважали, что даже не отняли одеяло – у остальных-то позабирали, пожгли – чифир варить. Но все равно мне лично было неприятно…

– Не хотите ли вы сказать, что это похоже на ситуацию с обстрелом Белого дома?

– Это – точно похоже! Происходит разрушение порядка. Накопилась критическая масса людей, привыкших к насилию. Такие люди, когда они никого не бьют, испытывают ломку, как наркоманы. Это по ощущениям похоже на Гражданскую войну. Ну, на Гражданской я не был, но у меня было похожее настроение, когда в зоне начался беспредел, когда в зону вот-вот введут внутренние войска…

– Вы за базаром-то следите, ладно? Вы наших не замайте политиков, вы на своих бандитов посмотрите – что ж они на воле не блюдут ваш закон? Сколько случаев: «крыша» деньги берет, а работу не делает, это как?

– Так это неправильные бандиты! На всех не хватает правильных, потребность в них слишком высокая, ну и нанимают кого попало. Что вы хотите, в любой профессии хороших специалистов мало!

Да и зря вы такую черту между тюрьмой и волей проводите. Вам тут, на воле, кажется, что вы прям святые. А у меня, знаете, было такое ощущение, что если поменять местами зэков и людей на воле, так ни там, ни здесь ничего не изменится.

Везде люди живут…

Смысл русской тюрьмы

Недавно я лежал в Москве в очень, очень хорошей больнице и там от скуки думал о разном. И вот я, по сторонам, вдруг заметил, что эта больница, а конкретно палата, мне что-то напоминает. И что же? Вы будете смеяться – камеру тюрьмы De Champ-Dollon, что под Женевой! Да-да, наша элитарная больница – это их рядовая тюряга. Камера та, в свою очередь, была получше комнаты общежития МГУ – я про ФДС, что на Мичуринском проспекте.

Еще я сравнил казенную еду в больнице и в тюрьме. В первой давали жидкий суп, переваренные макароны, скупые котлеты. Есть можно, но… В Женеве кормили запеченной рыбой (немороженой) и фасованным йогуртом – такого у нас пока нет, в Москве давали кисель, разливали из кастрюли.

Забавно, что ту швейцарскую тюрьму мне хвалил полковник Юрий Афанасьев, когда я его навещал в Орловской женской колонии, которой он много лет успешно руководил.

Его уже нет с нами – святой был человек, реально. Святой не в переносном смысле, а по определению: он не ставил свои интересы выше чужих, причем речь идет не о семье, а о простых зэчках, которых он не выбирал, которые к нему попали случайно. Не то что интересы типа карьеры и развлечений, он и здоровье положил на службе да и, в сущности, всю жизнь – вот так поживи на нервах да на скандалах… Вместо того чтоб все бросить и уехать куда-то спокойно лечиться.

Афанасьев был в той же женевской тюрьме на стажировке – его посылали с делегацией, перенимать опыт. Так он после мечтал туда, в тюрьму, съездить на отдых, побыть там простым зэком, расслабиться и подумать о жизни.

Ну а что, в этой шутке только доля шутки. На самом деле условия не хуже, чем в советском санатории. Непременный телевизор в комнате, то есть в камере. Если она одноместная – это 12 с лишним метров. (В ФДС, кажется, мы вчетвером жили на меньшей площади, а потом нам еще и пятого подселили, с раскладушкой.) Трехместная – 25 метров, пятиместная – 38. Каково? Питание я уже хвалил. Теперь про библиотеку: там 10 тысяч томов. Воздух чистый… Правда, нравилось там не всем. Пал Палыч Бородин и Сергей Михайлов, наши земляки, были недовольны, что попали туда, и последний даже отсудил у швейцарского правосудия 800 тысяч здешних франков за незаконную отсидку.