Текст книги "S.W.A.L.K.E.R. Байки из бункера (сборник)"

Андрей Гребенщиков
Мутанты учатся летать

 
А небо ласковое на вид! – жаль только издалека.
Рожденный ползать легко взлетит от правильного пинка
И осознает, что был не прав, стремясь оторваться от
Земли, с зеленой циновки трав пустившись в дурной полет.
 
 
Любуйся видом на мега-высь, лежащий на облаках.
Дерзнувший реять нагадит вниз, познав наконец-то страх.
Пускай не сед он и безбород, но выучит вмиг одно:
Что притяженья не побороть, и участь упавших – дно.
 
 
Смирись, ведь выбрать одно из двух за нас успевает бог.
Упавший наземь испустит дух, прокашляв: «А вам слабо?»
Вновь смоют хлынувших слез ручьи мечту голубых небес.
Диспетчер смену закончит и, усталый, пойдет к себе[1]1
  Стихотворение Майка Зиновкина «Рожденный ползать».


[Закрыть].
 

– Мистер Мутото, давай, пошел! Разбег! Крыльями работай, крыльями! Сильней маши, сильней, ядрена ложноножка!

Маленькое синекожее существо, подгоняемое задорным нецензурным криком, неслось по утесу, отчаянно перебирая тремя лапами.

– Шасси убирай, дебил, шасси!

Существо ускорилось и, забавно переваливаясь с боку на бок, рывком поднялось на задние лапы, при этом поджимая под себя единственную переднюю конечность.

– Хорошо! Направление держи, корпус ниже! Крыльями энергичнее! Раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре!

Тот, кого назвали Мистер Мутото, послушно замахал двумя парами куцых крылышек, торчащими из его жилистой, костистой спины.

– Синхронней! Синхронней, говорю! Ноги, крылья, движение корпусом! Голову втяни! Беги, синежопый, беги!

Когда до обрыва оставалось не больше десяти метров, раздалась громкая, отчетливая команда:

– Отрыв от земли! Крылья на полную мощность!

Существо в три прыжка преодолело остаток пути и, бешено работая малахольными крылами, рванулось в воздух. Маленькое, несуразное тельце на миг застыло между небом и замлей, а затем…

– Минус один, – удовлетворенно пробормотал седой человек, несколько секунд назад надрывавший горло в крике. Он проводил взглядом Мутото, чей недолгий полет быстро перешел в стремительное пике. – Гравитацию не обманешь, сучье племя…

Седой извлек из-за пазухи скомканный лист бумаги, без труда отыскал строчку с именем незадачливого летуна – тот шел первым в списке – и уже собрался было вычеркнуть из живых, как вдруг устыдился собственной поспешности. «Не по-людски это».

Терпеливо дождался, пока истошный визг затихнет где-то далеко внизу, и лишь тогда толстой карандашной линией исключил новобранца Мутото из Летной Дважды Краснознаменной Школы имени Кавалера Ордена Дружбы Народов первой степени товарища Михалыча.

Самопровозглашенный кавалер ордена дружбы народов, а это был именно он, в глубокой задумчивости терзал зубами несчастный карандаш. Дурная привычка, вредная во всех смыслах: и зубы уже не те, что раньше, и писчие принадлежности нынче в большом дефиците. Однако не зря привычку называют второй натурой – стаж непрерывного карандашегрызения уступал солидному возрасту Михалыча лишь в самой малости. Разница составляла один год – именно в годик у юного Михалыча прорезались первые зубы, а у родителей был похищен и закусан до смерти «дебютный» карандаш.

Нехитрая процедура естественной обработки дерева, энергичности которой мог позавидовать любой довоенный бобер, благотворно влияла на мыслительные способности Михалыча. Сейчас он внимательно просматривал список оставшихся (пока еще) учеников и мучительно вспоминал, за кого из них ему был вручен богатый, приятно побулькивающий во фляжке магарыч.

– Вот ведь сучье племя! Кто ж с утра-то дары заносит, придурки вы мохноногие? – Михалыч в сердцах сплюнул карандашной стружкой. Осточертевшее состояние «Пяти П» (Проклятые Пьянство, Похмелье и Провалы в Памяти) начинало доставлять нешуточные проблемы. Все просто – отправишь в полет проплаченного имбецила и наживешь себе смертельных врагов в лице пары породивших его уродов… Хотя, какие там лица – сплошь страшенные хари да жуткие морды!

К глубокому и искреннему сожалению Михалыча, карандаш, сгрызенный уже наполовину, никак не желал стимулировать прохудившуюся память. Пришлось обратиться к логике. Старик еще раз пробежался по списку из двадцати – нет, уже девятнадцати – нечеловеческих имен. Напротив большинства из них стояла рукотворная пометка «ОТК». Пока сучье племя не научилось читать, он писал полностью – «ОТКАТ», однако, когда самые пронырливые рожи повадились заглядывать в его записи, ОТКАТ пришлось сокращать до более дипломатичного ОТК: «Отклонен Товарищем К». Кто таков «товарищ К.», пронырливых рож никогда не интересовало, главное, что их уродливое чадо освобождалось от «всеобщей (ха-ха и еще три раза ха!) полетной подготовки».

Спасительной отметки «ОТК» не имело пятеро – Янки Дудль, Лох Несс, сестры Ванилька и Вазилинка, а также Ашотик. Кого же из них откатили в последний момент? Михалыч нахмурился и в очередной раз мысленно обругал самого себя: «Вовремя надо проставлять откаты, во-вре-мя! Старый кретин!»

Логика подсказывала, что за сестер полагался двойной магарыч, тогда как в наличии имелся лишь один-единственный. «Значит, этих страшил исключаем и немедля отправляем в полет. Уже легче».

– Девочки! Ванилька, Вазилинка! Объявляется трехминутная готовность к старту!

В толпе юных страхолюдин (вернее, страхоНЕлюдин), что все это время молча стояли за спиной Михалыча, пронесся рык облегчения. Именно рык, вздыхать местная публика не умела – изуродованная радиацией гортань тупо не позволяла. Упирающихся сестер немедленно и без лишних разговоров вытолкали к «взлетной» полосе, где и бросили рыдать в двуедином одиночестве.

– Ну-ка, цыц, горлопанки! – Михалыч с удовольствием сменил затянувшуюся растерянность на праведный, чуть театральный гнев. – Устроили, понимаешь, панихиду средь бела дня. Церемония первого полета – это огромная честь и невероятное доверие, которое вам оказывается всем… – старик с трудом остановил рвущееся на свободу «стадом», своевременно заменив его на нейтральное «племенем». – Да, именно всем племенем. В вас верят родители, друзья, в вас, наконец, верю я, Небесный Странник!

Михалыч не любил пафосных речей; обычно при упоминании собственного прозвища его тут же пробивало на дурацкий смех, смущавший синекожих слушателей, либо на исполненную горечью ухмылку, скрывающую жалость к самому себе. Авантюрный полет на ветхом дельтаплане через территорию, захваченную мутантами, предсказуемо закончился катастрофой. Много лет назад он – тогда еще далеко не старик, а отчаянный, бесстрашный пилот – рухнул с неба сюда, во владения синежопых чудовищ. Вопреки здравому смыслу и законам физики выжил. Даже стал для местных неким видом падшего божества, ниспосланного сверху, чтобы учить летать сухопутное племя, по какой-то странной мутагенной прихоти наделенное крыльями. И вот он – мелкий божок, посаженный на железную цепь, ежегодно, в День Взросления, отправляет юных уродцев в полет. Первый и всегда последний. Рожденный ползать, ну, и далее по тексту…

Михалыч усилием воли прервал поток воспоминаний. Пора бы оставить мысли о доме. Все это было слишком давно, нужно смириться со своим жалким мелкобожественным существованием…

– Так, синедевецы, расписные крысявицы, а чего это я перед вами распинаюсь?! Ванилька, ну-ка быстро повтори, чему вас учили в дважды краснознаменной школе имени меня!

Ванилька заливалась краской – кислотная зелень проступила сквозь природную синеву уродливой кожи. Впрочем, цветовая пертурбация не помешала ей выпалить зазубренное и повторенное многократно поверье:

– Придет назначенный Судьбою день, наступит час урочный, и средь сынов и дочерей народа нашего родится избранный, чьему крылу покорится небесная твердь, и поведет он за собой все племя великое, и подчинится ему высь, земля и нижние пределы…

Старик доброжелательно кивал головой в такт велеречивым словесам, внимательно слушая самолично придуманную когда-то пьяную белиберду. А что, даже мелким божкам полагаются предсказания, видения и откровения!

Но дослушать вдохновенный бред ему не дали.

– Ээ, братка, слышишь? Уважаэмий, базар ест!

Михалыч собирался было вспылить, за то что его отвлекают от важных дел, но, узнав своего единственного любимца, обитающего в здешних дурных краях, сменил гнев на милость.

– Вазген Вартанович, вай-вай, зачэм так нихарашо паступаэшь? – старик откликнулся в тон любимцу. В свое время он потратил уйму времени, обучая того «русско-кавказской» речи, зато сейчас пожинал плоды своих трудов: каждая беседа с местным полиглотом неизбежно улучшала настроение, вне зависимости от темы разговора. – У нас тут палёты-шмалёты, панимаеш, пастароним нэту входа. Катэгорически!

– Какой-такой пастароний, батоно Михалыч! Обидеть хочешь старого друга, да? – «старый друг» насупился, от чего его надбровные мешки самопроизвольно раздулись, а хоботок закрутился против часовой стрелки – верный признак обиды и раздражения. – Я к тибэ с дилавым придлажениэм! Вах, ни придлажениэ, а целый бизнес-шниблес, мамой клянус! Сами Нибиса миня к тибе атправили!

Синекожий с несвойственной его соплеменникам грацией извлек из-за спины бутыль, на треть заполненную мутновато-бурой жидкостью, – она источала настолько сногсшибательный «аромат», что у старика немедленно защипало в глазах, – и с торжествующим видом протянул Михалычу.

– Прымы ат всиго сэрдца, братка! И ни аткажи в малом… Ашотика, кравыночку маю, наслэдника нэнагляднога атстрани-

ат палётов, да? Ну какой он Избраный, балбэс и лодирь, мамой клянус!

– Да тихо ты! – зло оборвал Михалыч, пряча презент за пазухой. Конечно, откат был еще тот – дерьмо, если честно: не бормотуха, скорее термоядерное слабительное на три «нескучных дня». Однако Вазген никогда в зажиточных синежопых не числился, уж чем богаты… да и как откажешь «старому другу». – Иди давай, пазоришь толька!

– От спасиба тибе, добрий чилавэк! Вазген Вартанович добра ни забиваит, в агонь и в воду пайду за табой, батоно Михалыч, мамой клянус!

Но старик уже не слушал.

* * *

Когда на взлетном поле помимо уклонистов остались лишь Янки Дудль и Лох Несс, впору было хвататься за голову. Пришло время отправлять в полет последнего «счастливчика», но память-предательница так и не выдала Михалычу имени того, чью неприкосновенность оплатили мутанто-родители. Что делать? Что делать?!

Когда пасует здравый смысл, молчит логика, а память изо всех сил делает вид, что она совершенно не при делах, остается последнее средство. Не особо надежное и верное, но за неимением вариантов… Михалыч решительно сунул руку в карман, нащупал там кругляш побольше да посолиднее и вытащил на свет довоенный пятирублевик.

– Давай, Фортуна, бери все в свои шаловливые руки. Решка – Дудль, Орел – Лох.

Старик высоко подкинул монету, затем поймал ее на открытую ладонь, которую тут же крепко сжал. Поднес вплотную к близоруким глазам и лишь тогда разъял свой захват.

– Ну вот… Лох, он и есть лох, даже если орел…

Лох Несс готовился к взлету долго – уклонисты давно сбежали домой, радуясь счастливому избавлению от всеобщей повинности, но Михалыч не торопил уродца: свою долю невезения тот отхватил сполна.

Закончив приготовления и предстартовую разминку, Несс с неблагозвучным именем (а других Михалыч никому и не давал) с места взял хороший разбег и, постоянно взвинчивая темп, стремглав бросился по взлетной полосе вперед, навстречу пропасти.

«Хорошо идет, красиво», – отметил про себя старик. Это не помешало ему достать из-за уха огрызок карандаша и прицелиться в прозвище отлетающего синежопа. Лох шел в списке последним, «вернее, крайним» – быстро поправился Михалыч и вновь вернулся к созерцанию взлета, покуда оставив надпись «Лох Несс» в неприкосновенности.

– Лох, шасси убирай! Молодца! Крылами, крылами работай! Ногами пружинь! Резче, резче! Красава! Жми! Отрыыыыыыв!

Тушка синежопа рванулась прочь от земли и…

– Твою-то гребанную мутоматушку! – прошептал человек, ошалело глядя на поднимающегося над пропастью мутанта. Лох Несс орал, как резаный, срался на лету от страха, но продолжал держаться в воздухе. Какое там держаться – он летел!

– Охренительный я нострадумус, – Михалыч яростно, всей пятерней, почесал свою седую, провидческую голову. – Только Избранного нам для полного счастья и не хватало!

Что случится с синежопами, когда они узнают о досадном летном инциденте? Когда окончательно уверуют в собственные силы и способность летать? Чем все это обернется для людей? Старик не знал. А главное – знать не хотел.

Старая «берданка», тысячу лет не использовавшаяся по назначению, лишь служившая Михалычу причудливым посохом-костылем, сама собой оказалась в руках. Единственный патрон. Один выстрел – один Избранный, курс нынче такой, иначе… Старик прицелился.

– Стоооой, сука! Не стреляй! – хорошо знакомый голос, но…

Додумать Михалыч не успел – винтовка, выбитая из рук мощным ударом, отлетела на землю. Владелец, не удержав равновесия, последовал за ней и оттуда изумленно выдохнул:

– Вазген?!

– Что же ты, тварь гуманоидная, творишь?! – Вазген Вартаныч орал на чистом русском, потешный кавказский акцент исчез в неизвестном направлении. – В ребенка целишься, урод?!

– Вартаныч, чего кричишь? – Старик, чертыхаясь и охая, поднялся. – Все ущелье завалено вашими заморышами. Подумаешь, плюс-минус один…

– Внизу сеть натянута, тупой ты дебил! Думаешь, кто-то даст гробить своих детей на забаву отмороженному пришельцу?!

– Кто тут пришелец – это очень большой вопрос, – Михалыч с ненавистью уставился на взбешенного синежопа. – Лично я – на своей земле!

Хоботок Вазгена вытянулся во всю немалую длину и мелко задрожал, то сокращаясь, то вновь увеличиваясь, что в переводе на человеческий означало глубочайшее презрение.

– Когда ты грохнулся с неба на свою землю, мы тебя выходили, починили, на ноги поставили…

– …на цепь посадили, – перебил его старик.

– Скажи спасибо, что не в клетку! С нашими сородичами вы именно так и обходитесь. Мы слишком долго терпели тебя и потакали твоим тупым выходкам… Изо всех сил пытались наладить контакт, узнать людей получше. И, наконец, узнали: вы – бесперспективная ветвь эволюции, бесполезная, но, к счастью, исчезающая форма жизни, ненавидящая все вокруг. Для венца творения вы слишком жестоки, ленивы и невежественны, вам ничего не интересно, кроме пьянства и мздоимства. За столько лет не выучить ни одного слова на нашем языке, не запомнить ни одного имени – ты хоть знаешь, как называется наше племя? «Синежопы» – это неправильный ответ! А сегодня ты поднял оружие на ребенка…

Михалыч равнодушно пожал плечами:

– Глупо судить обо всех людях по одному желчному старику со скверным чувством юмора. Впрочем, бог вам судья. Что теперь? Убьете меня?

– Ты так ни хрена и не понял, человек. Мы не отбираем жизни у разумных существ. Даже у таких маньяков и детоубийц, как вы.

– Ну так что со мной будет, о гуманный синежоп?

– Ничего. Вали домой, контакт между культурами не удался, все свободны. Я пришлю кого-нибудь, с тебя снимут цепь.

Старик криво ухмыльнулся и тяжело опустился на землю.

– Не утруждайся, как-нибудь сам управлюсь.

Он долго копался в карманах, пока, наконец, не обнаружил искомый кусочек гнутой проволоки. Всунул ее в замочную скважину, провернул и без труда снял железный обруч с ноги.

Хоботок синежопа дернулся и с резким свистом втянулся. Михалыч хорошо знал этот аналог человеческого «вздрогнуть от неожиданности» и потому вновь ухмыльнулся, на этот раз удовлетворенно. Он был доволен произведенным эффектом. Оставалось только добить заносчивого мутантишку.

– Шпчь вщщьщ фьфьы щпщшшшш, – старик издал ряд клокочущих звуков и с коротким смешком закончил, – чщффффьыт!

Крошечные фасеточные глаза Вазгена полезли бы на лоб, имей они такую возможность. Но из орбит они точно чуть не выскочили!

К чести мутанта, он быстро взял себя в руки, вернее, в единственную руку. Укоризненно качнул непропорционально большой головой и широко растянул толстые губы – улыбались синежопы в точности как люди.

– И тебе не хворать, – произнес он в ответ на прощание Михалыча и, подражая тому, добавил: – Образина ты бледножопая.

Человек хмыкнул и, махнув рукой, быстро зашагал прочь. Но, не пройдя и тридцати метров, обернулся и громко сказал своему бывшему любимцу:

– Сетка ваша в ущелье – полное говно, каждый год ее латаю. Не забывай натяжение проверять да прогнившие нити менять. И еще: обними от меня детишек из летной школы, я буду скучать по их страшным рожицам.

Когда старик исчез вдалеке, а пыль, поднятая им, улеглась на дороге, Вазген поднял из грязи «берданку», извлек из нее патрон и с удивлением, медленно переходящим в облегчение, уставился на безобидную резиновую пулю.

– А что, может, и сработаемся? – довольно буркнул он себе под нос, вернее, хобот и побежал на взлетное поле, встречать первого в племени летающего Лоха.

Антон Фарб, Нина Цюрупа
Дар Свалкера

Небо над Свалкой было цвета ржавчины. Ветер гонял по полю тлеющие обрывки целлофана и черные хлопья пепла. Свалка горела. Она горела всегда, исторгая из своего Сердца столб жирного вонючего дыма. Поговаривали, что там, в Сердце, в вечно полыхающем костре, можно раздобыть «кураж» – артефакт невиданной силы и немыслимых возможностей.

Но сегодня Иван шел не туда. Сегодня Иван шел в Комнату. Он готовил этот поход больше месяца: собирал артефакты, качал перса, запасался патронами. Иван был Собиратель-одиночка, а такие игроки на Свалке делятся на две категории: осторожные и мертвые. Иван относил себя к первой.

Он двигался по Свалке не спеша, внимательно глядя по сторонам. Вон там, у железной бочки, сидит хамелеон, сытый и неопасный. А тут прошли Бомжи, небольшой отряд, пять-шесть особей, но, судя по глубине следов, тяжело вооруженный. А это – призрак дремлет у мусорного бака, старый, выдохшийся…

Вход в Комнату затянуло серебристой паутиной. Иван тщательно срезал хрупкую, но смертельную преграду (липкая дрянь тут же начала расти, заплетая прореху, – не дай бог в такое вляпаться) и проскользнул внутрь. Темный коридор вел к Комнате. Перед поворотом Иван остановился, проверил оружие и прислушался.

В Комнате кто-то был!

«Опередили, гады!» Иван снял с предохранителя автомат, пригнулся и выглянул из-за угла.

Сегодня всю Комнату залило водой, прозрачной и ледяной, словно родниковой. Не худший вариант, в прошлый раз это был песок. А в центре Комнаты, по колено в воде, стояла девчонка с обрезом в руках. Не Бомж, не Собиратель, так – нубье обыкновенное, только очень везучее, раз смогла добраться до Комнаты.

Нубам везет, это бывает, правда, недолго. Нуб, сунувшийся в одиночку, без всякой подготовки, в Комнату, серьезно сокращает свою жизнь. Вот, например, сейчас девчонка-нуб сосредоточенно ковыряла «розетку» – артефакт, крайне опасный при неумелом обращении.

– Эй! – окликнул девчонку Иван. – Ты чего творишь?

– Кто здесь?! – испуганно воскликнула она, вскидывая обрез двустволки.

Иван вышел на свет. В берцах захлюпало.

– Спокойно. Меня зовут Иван. А ты – новенькая?

Девчонка кивнула.

– Звать тебя как?

– Алена.

– Как же тебя в Комнату занесло?

Ответить Алена не успела. Поглядев за спину Ивану, она распахнула глаза и открыла рот от испуга. Ружье в ее руках оглушительно бабахнуло, отдача вырвала обрез из рук, и он упал в воду. Иван рыбкой нырнул в сторону и перекатился.

Ага, вот и Бомжи. Трое. Слюнявые беззубые пасти, смрадное дыхание, скрюченные костлявые конечности. Но трое Бомжей – не самый страшный противник для Собирателя-одиночки. Двоих Иван срезал длинной очередью от бедра, третьего пришлось добивать прикладом. Пять секунд работы. Правда, Иван полностью промок, но это не страшно.

А что там Аленушка, нубье перепуганное?

Ага! Полезла искать под водой обрез и вляпалась в паутину. Еще не до конца, но на спине уже серебрится. Вот и кончилась нубская везуха.

– Слышь, красавица, – попросил Иван, меняя магазин. – Ты хоть контакт мне в личку скинь, а? Пока тебя совсем не заплело…

* * *

Великий (ирония) писатель (сарказм) Вэ Кураж страдал на кухне. Аленка прислонилась к косяку и ждала, когда Кураж обратит на родную дочь внимание. Не выдержала и позвала:

– Мам!

Мама вздохнула и обратила на Аленку больной взгляд. Глаза ее под очками были красными, зареванными – судя по всему, текст не шел. Алена шагнула в комнату и погладила маму по седым кудряшкам.

– Мам, ты чего?

Лет с четырнадцати Аленка относилась к маме, как к младшей. Непрактичная, неприспособленная и хрупкая Мария Ковалевская (фамилия девичья, замужем мама не была), она же – кумир молодежи В. Кураж, в бытовых вопросах полностью зависела от дочки.

– Не пишется, – прерывисто вздохнула мама. – Не пишется никак… Вся сеть вопит: проду, проду, а не пишется. Не могу поставить себя на место персонажей!

Слезы потекли по ее лицу.

Аленка села напротив и подперла щеку рукой.

– Давай-ка не реветь, а искать решение? И причину. Почему не пишется? Всегда писалось, а теперь не пишется?

– Потому что, – мама всхлипнула. – Да почем я знаю, почему?! Надо пойти, пообщаться с подростками. А я же никого не знаю, кроме тебя и твоих друзей. А вы – не целевая аудитория, ты даже не читаешь то, что я пишу.

– Не читаю, – согласилась Аленка, – потому что это – издевательство над русской литературой, мама. И можешь мне не петь, что, мол, ты ценности прививаешь, что они хоть что-то читают, эти дети… Ну-ка не реви! Посмотри на меня. Я пойду и пообщаюсь с нормальными подростками. С твоей целевой аудиторией. Как раз сегодня, чтобы мозги разгрузить, залезла в игруху, в «Свалкер», и с одним таким хомячком познакомилась.

Алена чмокнула маму в нос и отправилась выцарапывать того самого «хомячка» – надутого от собственной важности задрота, который сегодня в «Свалкере» столь небрежно попросил у нее контакты. Так и представлялся этот паренек в реальной жизни: прыщи, очки, хлипкие ручонки, ни на что не способен, кроме как играть. Встреться ему реальный противник – убежит. И никого, естественно, не читал, кроме В. Кураж, «настоящего мужика» и «реального писателя», самого таинственного персонажа в российской фантастической тусовке… И не смотрел ничего, кроме блокбастеров.

«Привет, – написала Алена в личку, – это Алена. Ну, помнишь, тот нубас в Комнате, ты меня сегодня спас. Может, встретимся в реале? Ты из Москвы?»

«Из Москвы, – тут же пришел ответ, – с Ясного проезда».

Ух ты! Сосед. Мир тесен. Нет, ничего удивительного – откуда в Медведково другие молодые люди? Только хомячки здесь и водятся…

«Сейчас пойду на встречу клана, рейд обсуждать, – написал Ваня-хомячок и, набравшись смелости, добавил: – Хочешь со мной?»

Алена не хотела, но она любила свою маму – не писателя В. Кураж, а Марию Ковалевскую – и ради мамы готова была на многое. Например, сходить с хомяком на хомячью встречу.

* * *

Аленка эта оказалась очень даже ничего. Высокая, с Ваню, светлые волнистые волосы до задницы, глазищи серые. Курносый нос она, правда, задирала, но девчонки всегда так делают. От растерянности, наверное. По крайней мере, Ваня был единственным из клана, кто пришел на встречу с девчонкой, что здорово подняло его авторитет в глазах остальных Собирателей.

Обсуждали только рейд – большой поход всем кланом в самое Сердце Свалки. Спорили, кричали, хохмили, выпендривались перед Аленкой, хвастались предыдущими достижениями и победами, добытыми артефактами и пройденными аномалиями. Аленка же, стервочка такая, нос воротила, да глазками стреляла, на Ваню внимания не обращая, а когда речь зашла про «кураж», вообще начала глупо хихикать.

Но после встречи, когда Ваня спросил, можно ли ее проводить, Аленка, подумав, кивнула, и у всего клана отвисли челюсти.

Что, Собиратели, схавали? То-то же! Иван, может, и тихоня-одиночка, а своего не упустит.

Они шли домой (благо, оказались почти соседями) через парк на Яузе. Было уже темно, ветер шумел в кронах деревьев, и тянуло гарью: местная шпана подпалила урны. Ваня с Аленой шагали бок о бок по дорожке, засыпанной мелким щебнем, под березами, к мосту. Хорошо, что Алена согласилась пешком топать, а не на трамвае или автобусе две остановки ехать. А то десять минут – и все, ходу же (сначала парком, потом – дворами) минут тридцать.

– Почти как на Свалке, – заметил Ваня. – Все-таки классная игруха «Свалкер». Жизненная.

– И что в ней классного? – сморщилась, будто откусив лимон, Аленка.

– А все классное. Свобода. Риск. Адреналин. Хочешь – иди в Собиратели. Хочешь – становись Бомжом. Можно в клане, можно сам по себе. А главное – цель есть. Собираешь артефакты, качаешь перса, мочишь неписей и становишься кем-то.

На эту тему Ваня мог долго рассуждать. Он часто задумывался, почему на Свалке, среди миллиона опасностей, мутантов, чудовищ и прочих тварей, ему комфортнее и приятнее, чем в унылом реальном мире. Ведь Ваня – не инвалид, не урод какой-нибудь, не жиртрест там. И учится нормально, и друзья есть. Его родители даже пару раз тягали к психотерапевту, лечить от «игровой зависимости» – Ваня тогда просиживал в шлеме и перчатках по двадцать часов в сутки… Не помогло.

Они свернули на асфальтовую дорожку, вышли из-под деревьев к мосту. На лавочках рядом тусовались деклассированные элементы. Хорошо хоть, не гопота.

– И кем ты можешь стать на Свалке? – скептически поинтересовалась Аленка. – Самым главным свалкером?

– Ты не понимаешь! – разволновался Ваня. – Ты книжки про свалкеров читала? Вэ Кураж – знаешь такого автора? Реально крутой чел! Вот у него хорошо описано…

Аленка глубоко вздохнула, глядя на Ваню с жалостью, и в эту секунду их гнусаво окликнули:

– Эй, молодежь! На бутылку не добавите, а?

Ваня обернулся. Бомжи. Трое. Слюнявые беззубые пасти, смрадное дыхание, скрюченные костлявые конечности. Но трое Бомжей – не самый страшный противник для Собирателя-одиночки.

– Не надо! – успела крикнуть Алена, но Ваня уже ринулся в бой…

* * *

– Не надо! Не надо, само заживет! – шипел Ваня и пытался увернуться от ватки с йодом.

Алене показалось, что хлопнула входная дверь, но, к счастью, почудилось. Мама ушла в магазин или гулять, и Алена не хотела, чтобы Мария Ковалевская вернулась сейчас. Потому что футболка у Вани была в крови, а рука посинела и опухла. Алена покосилась на руку и повторила в десятый раз:

– Надо к врачу.

Этот диалог «надо – не надо, надо – не надо» повторялся в разных вариациях все десять минут, пока Алена тащила Ваню до такси и своего дома. Тащила, испуганная до слез, потому что бровь ему рассекли, и не понятно было, цел ли глаз… А Ваня держался настоящим мужчиной, и только при виде йода закапризничал.

Алену в первый раз в жизни защитили.

Пусть не очень эффективно, но зато защитили. И кто? Не взрослый мужик, а десятиклассник, ровесник с тонкой шейкой и прыщиками на лбу. Алена устыдилась, что в мыслях называла его «хомяком» и «задротом». Ваня, если объективно, был даже симпатичным – широкоплечим, с ясными глазами. То есть, сейчас – с одним ясным глазом, второй заплыл.

– Ух ты! У тебя весь Кураж?

Ваня пялился на полки. Ну да, все стеллажи и книжные полки дома забиты маминой писаниной, рассчитанной на таких, как Ваня, подростков. Ладно, не все, только три. В. Кураж – автор плодовитый, но не настолько же.

А вот теперь входная дверь хлопнула на самом деле, и в гостиную вошла Мария Ковалевская собственной персоной. Увидев Ваню, мама конечно же охнула, ахнула, уронила сумку, чуть не потеряла очки, перепугалась и развела бурную деятельность: немедленно к врачу, бла-бла-бла, вызову скорую, нет, знакомому врачу, ой-ой, бедный мальчик, да у тебя же рука сломана!

Сошлись на травмпункте.

Ваню мамин натиск ошеломил. Пока ждали такси, Ваня решил поддержать светскую беседу. Ткнул в полки с книгами кумира и спросил:

– А кто из вас читает? Алена, ты, да? Все – в первом издании… И переиздания!

Он просто захлебывался от восторга, а мама, конечно, ляпнула:

– Нет, это я пишу.

Челюсть у Вани отвисла – пафосно и банально, как в книгах В. Куража.

* * *

Гипс все-таки наложили. Вот ведь, блин! Надо же было так по-дурацки грохнуться! Сперва по морде получил от бомжары немытого, потом на жопу упал – и это при Аленке-то, которую Ваня по идее должен был защищать! – а теперь еще и трещина в запястье. Минимум три недели в гипсе, да еще и на перевязи.

Вот не вовремя-то, а?!

Завтра рейд в сердце Свалки, а рука ни в одну сенс-перчатку не влезет! Облом. Полный. Будут Собиратели добывать «кураж» без Ивана…

Ваня сидел в гостиной у Аленки, пил чай и страдал. Возвращаться домой не хотелось – там страданий прибавит мама, устроит истерику с обмороками.

Кстати, о мамах – в довершение ко всем бедам, В. Кураж оказался Аленкиной родительницей – тетенькой лет сорока, которая даже пистолет в руках не держала, ружье от карабина не отличала, магазин с рожком путала и образу брутального свалкера ну никак не соответствовала…

– Да не расстраивайся ты так, – успокаивала Ваню Аленка. – Подумаешь, три недели! Вот когда я копчик сломала…

– А! – махнул здоровой рукой Ваня. – Завтра же рейд! Как я с этим, – он показал гипс, – перчатку надену? Я клан подвожу. Говорил же – не надо врача, само заживет…

– Слушай, – предложила Аленка, хитро прищурившись, – а давай я за твоего перса в рейд пойду?

Ваня смерил ее оценивающим взглядом.

– Ты? Нубье? Только хуже сделаешь. Перед пацанами меня опозоришь. Ты же играть не умеешь совсем!

– А ты меня научишь. Будешь рядом стоять и советы давать. Сможешь, Собиратель?

– Ну, не знаю… – замялся Ваня.

– Нет, правда, я очень хочу помочь. Ты ведь из-за меня… это вот. Я хоть так. Ну?

Ваня помолчал, размышляя и разглядывая Аленку, а потом сказал, скрепя сердце:

– А, черт с тобой! Свалка любит наглых. Давай попробуем! Тащи свое барахло.

Конечно же и перчатки, и шлем у Аленки были из самых простых, китайский ширпотреб, тупой и медленный. Но с таким персом, да под Ваниным руководством, шансы были даже у такой неуклюжей нубки, как Алена.

Чтобы подключить к компу шлем и монитор, пришлось чуть-чуть повозиться. Зато теперь Ваня видел игру глазами Аленки. Эффект присутствия, конечно, нулевой: ни запахов, ни тактильных ощущений… И как люди раньше играли, без сенс-теха?

Пока Ваня возился с настройками, Аленка успела переодеться, натянув облегающую майку и короткие шорты. Ваня наряд одобрил. За время рейда упариться можно не хуже, чем в сауне. Да и выглядела Аленка в этом прикиде весьма и весьма соблазнительно.

– Слушай сюда, – приказал он, пока девчонка натягивала перчатки. – Делать будешь все, что я говорю. Никакой самодеятельности. Если я тебя схвачу за руки или за плечи – не пугайся, расслабься, и я сам все сделаю. Поняла?

– Слушаюсь, мой командир! – шутливо отрапортовала Аленка, и Ваня украдкой сглотнул.

– Ну, поехали…

Аленка опустила шлем на глаза.

* * *

Аленку трясло, и пот катился ручьями – майка вся промокла. Шлем она уже сняла, и на мониторе ее (Ванины? Нет, ее!) сокланы танцевали, поздравляли друг друга и праздновали захват Сердца и «куража». Без Алениного участия – перс ушел на респ в другую локацию… Но благодаря ей, ей одной, Собиратели победили!