Текст книги "S.W.A.L.K.E.R. Байки из бункера (сборник)"

Ползти было неудобно – мешала винтовка. Ее Озон повсюду таскал с собой, как и прописано в уставе. Срочника от контрактника легче легкого отличить – если цепляется за винтовку, значит, срочник. Кроме, разумеется, Бека. Тот оружие пытался забыть под каждым кустом, несмотря на то, что на учебных стрельбах проявил себя очень хорошо. Может, действительно из горцев? Те, говорят, во время Юго-Западного конфликта достреливали с Черемушек до Лужников…

В нос ткнулся жесткий пучок травы, и Озон, вполголоса выругавшись, поднял голову. И замер. Тело на проволоке шевелилось. Оно тянулось так, как не тянутся люди, ни живые, ни, тем более, мертвые, и сейчас еще больше напоминало паука. Паук опутывал паутиной муху… муха отчаянно билась, звеня колючкой. «Какой паук, какая муха?» – ужаснулся солдат. Напрочь позабыв о снайпере, он вскочил и ринулся на помощь Михалычу. Тот уже еле подергивался, глухо сипел и булькал горлом, а страшная тварь в паутине что-то с ним делала… что делает с мухой паук? Сосет кровь? А есть ли у мух кровь? Озон сдернул с плеча винтовку и ударил прикладом то страшное, черное, красноглазое, что убивало товарища. Чудище взвыло, сорвалось с проволоки и длинными прыжками скрылось во мраке. Михалыч безжизненно обвис на шипах.

– Батя! Батя!

Озон тряхнул старшего. Пальцы наткнулись на ткань шинели, мокрую и неприятно липкую. Луна вырвалась из-за тучи. Розоватый свет выдернул из темноты бледное лицо и черные провалы глаз. Взгляд Михалыча рыскал еще пару секунд, пока не сфокусировался на спасителе.

– Ду-урак, – тихо прохрипел контрактник. – Дурак я… ночь их время.

– Чье? Что это было?

– Ты меня убей, – тихо и уверенно попросил старый солдат. – Что стоишь? Тесак возьми… тесак у меня там…

Озон отступил на пару шагов. Ему было страшно, как никогда в жизни.

– Убей, – хрипел Михалыч. – Не можешь ножом, так стреляй. Дуло в рот, и стреляй.

Озон снова попятился.

– Зёмка…

Черная рука, неестественно длинная – или показалось с перепугу, – тянулась к винтовке. Кто теперь тут паук и кто муха?

– Обращусь же, – всхлипнул Михалыч. – Зёмка… давай я сам.

Озон развернулся и что было духу припустил к окопам.

Пробежал всего пару шагов и остановился. Сделалось нестерпимо стыдно. Развернулся, готовый встретить лицом к лицу что угодно – хоть окончательно спятившего Михалыча, хоть орду кровососов… но на проволоке уже никого не было. Только черные ряды колючки в полотнищах лунного света и далекие голоса за спиной, у батальонных костров.

* * *

– Та-ак, – тихо и раздельно проговорил Вереснев.

Озона трясло. Лейтенант, стоявший у медпалатки, покачал головой и молча протянул ему фляжку. Во фляжке плеснуло. Рядовой запрокинул голову и жадно глотнул. Горло обжег коньяк. В голове, как всегда, всплыла дурацкая, ненужная мысль: «А коньяк-то старлей заначил». Озон сделал еще глоток, и лейтенант так же молча вытащил фляжку из его трясущихся пальцев.

В палатке дремала медсестра Марфа Павловна. Мужа ее отозвали в полк – что-то там полкану нездоровилось, а их медик только вчера подорвался на мине. Медсестра дала Озону понюхать нашатыря и, ласково погладив по лбу, потащила за руку в надышанное тепло, но тут пришел Вереснев и отослал бабу.

– Значит, ты видел, как убитый рядовой Григорян ожил…

Озон, после нашатыря и коньяка малость пришедший в себя, мотнул головой.

– Этого я не говорил. Я вообще то… то, что на проволоке висело, не разглядел. И оно на человека даже похоже не было… смылось на четвереньках.

– Укусив предварительно Михалыча?

Озон кивнул.

– А ты, значит, оставил его там кровью истекать?

– Я…

Он хотел возразить, но возражений не нашлось. Так, в принципе, и получалось. Неизвестный… зверь?.. ранил его товарища, а он этого товарища бросил.

– Волки на горло кидаются, – неуверенно выдавил Озон. – Но здесь же нет волков.

– Много ты знаешь, что тут есть, а чего нет.

– И кровососы?

– Что кровососы? Какие еще, нахрен, кровососы! – заорал старлей. – Молчать!

Из палатки высунулась испуганная Марфенька.

– Петренко, Синцов! – продолжал разоряться комбат.

Ефрейтор Петренко и рядовой Синцов выросли у палатки, будто два молодца из ларца.

– На гауптвахту его! И охранять, чтоб не сбежал! Синцов, останешься в карауле, Петренко, отведешь этого…

«Этого» старлей произнес так, словно других слов для Озона у него не нашлось.

– …и бегом сюда. Соберешь поисковую группу.

Синцов вытянулся во фрунт и вскинул руку к фуражке, а ефрейтор замялся.

– Господин старший лейтенант… А если Михалыч просто дезертировал?

– Дезертировал? – Вереснев вылупился на Петренко. – Куда он мог дезертировать?

– Ну, в смысле, к противнику перебежал…

Старлей сплюнул и, развернувшись на каблуках, зашагал к ближайшему костру. Через плечо бросил:

– Выполнять приказ. И не трепитесь. Услышу разговорчики про кровососов – будете объясняться с особым отделом. Там очень любят провокаторов.

Петренко отдал честь в спину командира, а потом, приняв у арестованного винтовку, буркнул:

– Пошли.

Медсестричка проводила бойцов затуманенным взглядом.

* * *

На губе – развалюхе в чистом поле рядом с батальонной кухней, больше всего смахивающей на нужник и оставшейся здесь с прошлой операции, когда начисто сожгли всю деревню, кроме этого сарая, – уже сидел Бек. Бек везде умел устраиваться с удобством. Вот и теперь навалил в угол каких-то тряпок и вольготно на них раскинулся. Когда в сарай впихнули Озона, Бек дернулся и проорал: «Сатрапы! Царские наймиты! Нет на вас большевицкого крепкого кулака!» Бек на своем Марсе вылетел со второго курса истфака и в истории рубил неплохо.

Разглядев при неверном свете луны Озона, марсианин расплылся в ухмылке.

– Ой, ну надо же! Образцовый боец и отличник строевой подготовки получил дисциплинарное взыскание.

Вскочив с груды тряпья, он отвесил товарищу по несчастью шутовской поклон. Выпрямившись, деловито поинтересовался:

– За что замели?

– Коньяк у старлея попер, – мрачно отозвался Озон и сел в противоположном углу, подальше от шутника.

Говорить ему ни с кем не хотелось, а тем более с Беком.

– Гы! Лучше б ты попер его альбомчик с обнаженкой. Было бы чем заняться.

Про альбом Вереснева с черно-белыми фотографиями голых див в батальоне ходили слухи, хотя своими глазами никто порнографических снимков не видел. Кроме, может, самого старлея.

– Тебе неймется – ты и занимайся.

– Рука бойца качать устала, – капризно сообщил Бек. – И вообще – хочется разнообразия. А то все воображаю Машку с третьего курса. Так она мне, курва, и не дала.

– Пошел ты…

– Я бы пошел. Не пущают.

Озон вытянулся на холодной земле, накрылся с головой полой шинели и сделал вид, что спит. Хотя какой тут сон. Закроешь глаза, и сразу является залитое луной поле, ряды колючки и страшная крестообразная фигура, которая тянется к нему, тянется… У другой стены шебуршился Бек – то ли и правда шкурку гонял, то ли старался устроиться поудобней. Потом затих. Сквозь щели в досках сочился яркий, почти дневной свет. Там бродили какие-то тени, слышались голоса – наверное, перекликались караульные, Синцов и второй, или просили чая у кухарей, или… Озон смежил веки и сам не заметил, как уплыл в тяжелый, без сновидений сон.

Очнулся он резко, словно от толчка в плечо. И в полной темноте. Сел, тревожно озираясь. В сарае кто-то был. Бек?

– Бек, ты? – хрипло позвал солдат.

В ответ раздалось какое-то хлюпанье. Озон, съежившись, вжался спиной в дощатую стену. Где же часовые? Где ребята с кухни? Почему так темно и тихо? И в этой тишине…

– Бек! – не выдержав, заорал Озон и вскочил. – Бросай свои шуточки, слышишь!

В ответ в черноте загорелись два красных огонька. Словно светляки в брачном танце, они подпрыгнули – вверх, вниз, – и один исчез. С обморочным замиранием сердца Озон понял, что никакие это не огоньки, а глаза. Правый глаз ему подмигнул, и тишину прорезал свистящий шепот:

– Зёмка. Я тут ненадолго. Шел, шел, чую, кровью пахнет. Хорошо пахнет. Руки у него порезаны были. Руки не помыл, кха-кха-кха.

Голос перешел в надсадный кашель и бульканье.

Парень впился ногтями в землю, все еще надеясь, что видит кошмар.

– Часовых снять – не хвост собачий перекусить, – снова забормотал голос. – Особенно с тем, длинным, пришлось повозиться. У него штык-нож был… кха.

«Синцов, – обреченно подумал Озон. – И я не сплю».

– Тихо, – хрипел голос. – Тихо так вокруг. А в тишине тук-тук-тук. Это сердце твое стучит, Зёмка. Боишься ты меня. А ведь я к тебе как к сынку. Все вы тут были мне сынки. Зинаида-то моя… Знаешь, почему я на контракте остался? Жена, Зинаида, сынка хотела, а разрешения нам не выдали. На скане очередном ее засекли. Материнское сердце стучит медленно, тук-тук, а в животе у нее сердечко побыстрее, тук-тук-тук-тук. Аборт пришлось делать. А Зинаида моя очень сынка хотела. Так с крыши комплекса нашего жилого и прыгнула. Грех на душу взяла. А без нее что мне там делать?

Озон тихо и быстро шарил руками по земляному полу. Доску, найти бы доску какую-нибудь. Отец старым кино увлекался, пугал маленького Зеньку страшилками. Вампира надо пронзить осиновым колом… Интересно, сараи из осины строят?

«Да какая осина?! – грянуло у него в голове. – Это же все цифра. Компьютерный код. А как убить цифрового вампира? Цифровой осиной?»

Против воли парень почувствовал, что его начинает разбирать смех – сначала неуверенный, а затем все сильнее и сильнее, и не было уже никакой мочи сдержаться.

– И правильно, – философски заметил Михалыч-вампир, – со смехом оно лехче. Лехче на тот свет. Зинка, наверное, тоже, улыбаясь, прыгнула.

Что-то черное – чернее, чем ночь, – метнулось к Озону через весь сарай, и парень, отчаянным усилием выдрав доску из стены, вбил ее в это черное. Вошло неожиданно легко. Нападавший захрипел, заклацал – зубами? клыками? – и, наверное, задел, потому что левое плечо обожгло болью. Грузная, пахнущая махоркой, сивухой и кровью туша навалилась, придавив к земле. Ударили огненные полосы-тени. Дверь распахнулась, зрачки обжег свет. Вразнобой закричали человеческие голоса. Кто-то махнул факелом, и в другом углу обозначилось подергивающееся распростертое тело Бека.

– Чистоплюев! Чистоплюев, цел? Что там с Беком?

Но Озону было лень отвечать. Ему стало легко и безразлично, а затем он, кажется, потерял сознание.

2. Коммандо

Больше всего Озон боялся того дня, когда на листке желтоватой бумаги придется написать: «Дорогая мама, я решил пойти на контрактную службу». Сейчас еще можно было писать: «Дорогая мама, я меняю носки каждый день, как ты мне советовала» (носки он не менял – ноги больше не потели, а ботинки в Летучем Отряде им выдавали отличные – из крепкой кожи, непромокаемые). Или: «Кормят нас хорошо» (кормили от пуза, первосортной син-кровью, питательной и подавляющей излишнюю агрессивность). Но написать хотелось совсем не это. Хотелось написать, как было по правде. «Мама, все случилось потому, что я струсил и бросил товарища». Или так: «Мама, все случилось потому, что нам в Тылу врут». Или даже: «Мама, все случилось потому, что я узнал Страшную Тайну». Все случилось потому, что…

* * *

Очнулся он в госпитале. По крайней мере, это было похоже на госпиталь – больничная койка, заправленная пропахшими дезинфекцией простынями, тумбочка, черные почему-то занавески по сторонам. Непонятной оставалась капельница с красной жидкостью (кровью?) и длинной, воткнутой в руку Озона иглой, и цвет занавесок. Разве занавески не должны быть белыми? И разве во время той войны были капельницы? Но об этом подумалось позже, а в первый момент солдат закрыл глаза, открыл и снова закрыл, думая, что все еще спит. У кровати на складном брезентовом стуле сидел полковник Кривицкий. Сидел совсем такой же, как на гололитическом экране, – синий с ромбами китель, бледное волевое лицо, смоляные брови вразлет, яркие черные глаза и резко очерченные губы. Озон вспомнил, как отец похмыкивал: «Мажется он, что ли? Глянь, мать, помада». Мама сердито отзывалась: «Какая на Фронте помада? Это ж тебе не кино, опомнись. Все настоящее».

Ну да. Либо на Фронте помада все же была, либо губы Кривицкого от природы были неестественно красными. На прикроватной тумбочке лежала фуражка со знакомым по шоу багряным околышем.

Решив, что валяться на койке с зажмуренными глазами глупо, Озон поднял веки и снова уставился в лицо легендарному полковнику.

– Нравлюсь? – развязно поинтересовался тот низким баритоном.

И сокрушенно добавил:

– С тех пор, как усы сбрил, все сомневаюсь в своей мужской привлекательности. Роскошные были усы, господарские…

– А?

– Поздравляю вас, Озон Михайлович, – будто и не было предыдущей несусветной реплики, серьезно произнес Кривицкий. – Справиться с диким кровососом, в одиночестве, ночью… Если бы не дополнительные обстоятельства, вас бы наверняка наградили медалью «За храбрость». Или даже Георгиевским крестом…

Ситуации это не прояснило, но звучало куда более понятно, чем первые слова особиста. Озон прокашлялся – обнаружив при этом, что голос у него как будто стал грубее и ниже, – и спросил:

– Дополнительные обстоятельства? Какие обстоятельства?

Повертев головой, он добавил:

– И где Бек?

По телу разливалась странная истома. Солдат покосился на капельницу. Что ему вливают? Он сделал движение, намереваясь вытащить из запястья иглу, но Кривицкий остановил его, твердо взяв за плечо.

– Лежите. Вам сейчас надо отдыхать.

Положив его руку обратно на простыню, полковник склонил голову и взглянул на Озона искоса, чуть по-птичьи.

– Интересный вы экземпляр.

– А? – снова не понял Озон.

– Обычно люди в таких ситуациях спрашивают «где я?», а не «где Бек?».

– И где я?

– Вы на обследовании. И результаты этого обследования, сразу добавлю, очень занятные. Впрочем, об этом позже… Вам надо отдыхать, – повторил особист.

Руки у него были жесткие и… нет, пожалуй, что не холодные. Озон неожиданно понял, что лежит под простыней совершенно голый, – однако холода при этом не чувствует. Не чувствует, правда, и тепла. Полковник встал, видимо собираясь уйти, но Озон ухватил его за локоть.

«Видела бы мама», – пронеслось в голове.

– Стойте. Господин полковник… Вы же полковник Кривицкий из особого отдела, так?

Полковник скривил в улыбке яркие губы.

– Шоу «Особист» смотрели? Похвально, молодой человек, похвально. Патриотизм должен прививаться с детства. Как туберкулез и чума.

Последнего замечания Озон не понял, но не это сейчас было важно.

– Вы сказали про дополнительные обстоятельства. Меня что, укусили?

– Он еще и умен, – как бы самому себе заметил Кривицкий.

– И Бека. Он жив? Что с ним? И Миха… старший сержант Рябушкин. Я его… убил?

– Убили его, допустим, не вы, – мягко ответил полковник, вновь усаживаясь на стул.

Он перекинул ногу на ногу, ловко балансируя на хлипком сидении. Кажется, устраивался надолго.

– Убили его не вы, – пробормотал особист, уставившись в лицо Озону чересчур пронзительными глазами. – Вы его обезвредили, и правильно сделали. Дикие кровососы очень опасны.

– Дикие… А бывают домашние? – неуклюже съязвил Озон.

Полковника эта неумелая острота почему-то крайне обрадовала. Откинув голову, он зашелся очень громким, лающим смехом. На бледном подбородке стали видны черные точки щетины. Вообще в реальности он был куда менее ухожен и гладок, чем в гололите, – в вороных волосах проглядывала седина, китель был засален у ворота и на рукавах, и пахло от бравого особиста не духами и порохом, а чем-то кислым… металлическим… кровью?

Озон вздрогнул. Он уже чувствовал этот смрадный душок… ночью, в сарае. «Дикие… А бывают домашние?» Так вот в чем дело…

Солдат рванулся, чтобы вскочить с койки и бежать, бежать как можно дальше из этого проклятого госпиталя, где закрываются от света черными занавесками и больных навещают полковники с ромбами особистов и вампирскими клыками… И только тут обнаружил последнюю странность – к кровати его крепко притягивали кожаные ремни, обхватившие грудь, пояс и ноги. Значит, так. Значит, он здесь не на лечении. Он пленник. Может, и кровь ему не вливают, а, наоборот, выкачивают в прозрачный пластиковый пакет, из которого вечером Кривицкий будет угощаться с друзьями?

– Да успокойтесь вы, юноша. Не буду я угощаться вашей кровью. Тоже мне угощение.

Озон разинул рот. Он был абсолютно уверен, что не произносил ничего вслух.

– Челюсть подберите – ворона влетит. А вороны, знаете, не особо вкусные. Куда хуже крыс.

Полковник смотрел на него, блестя глазами. Полковнику, кажется, было очень весело.

– Что вы так вытаращились, молодой человек? Разве не знаете, что вампиры умеют многое из того, что недоступно людям? Летать, превращаться в туман, в невидимок, зачаровывать… и читать мысли, в том числе.

Положив на колени крупные белые руки, полковник резко наклонился – его лицо очутилось в каких-то сантиметрах от испуганной физиономии Озона. Глаза Кривицкого перехватили мечущийся взгляд солдата, и весь мир утонул вдруг в черном сиянии.

– Я бы мог вас заворожить, – донеслось из центра этого не-света, – но не стану.

И все вернулось на свои места. Все, кроме дыхания, которое застряло у Озона комом в горле, – отчего-то никак не удавалось выдохнуть.

– Расслабьтесь, юноша. Никто здесь не хочет причинить вам вреда. Напротив, мы пытаемся помочь.

«Мы?»

– Мы. Те, кого вы так метко окрестили «домашними вампирами».

Кривицкий снова откинулся на стуле и усмехнулся.

– А вообще, надо отдать вам должное. Большинство на вашем месте реагирует куда более бурно. И прошу извинить, если кажусь вам бесчувственным, – это одна из особенностей моего… нашего с вами нового состояния.

– Нашего? – прохрипел Озон, наконец-то вытолкнув воздух из легких.

Полковник кивнул с оттенком подобающей скорби.

– Нашего. Вашего и моего. Вы ведь не ошиблись – вас укусили, и сейчас зараза течет по вашим венам. Виртуальным венам, если угодно, но – увы – это ничего не меняет. Сыворотка… – тут Кривицкий махнул в сторону капельницы, – лишь немного замедляет процесс. Впрочем, снова хочу отдать вам должное – у вас редкостная устойчивость к яду. Большинство обращается в течение секунд, самое большее – пару минут. Когда вас к нам доставили, с момента укуса прошло почти пять часов. Но вы еще держались. До сих пор держитесь. И скажите спасибо, что ваш военврач понимает больше, чем большинство фронтовых коновалов. Он прибыл как раз в тот момент, когда ваш комбат – Вереснев, если не ошибаюсь, – собирался отсечь вам и Бектереву головы и сжечь тела…

– Подождите, – выдохнул Озон. – Подождите, постойте.

Он лихорадочно сжал пальцы, сминая простыню.

– Вы сказали, что я еще держусь. Это значит, я еще не стал… ну, вы понимаете?

Полковник покачал ногой в сапоге с высоким, смявшимся гармошкой голенищем и бросил на Озона свой странный косвенный взгляд.

– Датчики показывают частичную потерю активности рецепторов… вы ведь не чувствуете ни холода, ни боли от укуса?

– Н-нет.

– Сердечный ритм замедлен. Голосовые связки мутировали. Анализ крови пока неопределенный. Но погодите радоваться – вы обратитесь. Никто из укушенных этого еще не избежал. Иммунитета против вампирского яда нет. Сыворотка находится в процессе разработки. За последний год мы достигли больших успехов, но…

Тут Кривицкий виновато развел руками.

– Зачем же? – Озон завертел головой, – зачем же все это? Капельница, госпиталь. Зачем, если я все равно…

– Затем, что у вас есть редкая возможность. Почти уникальная. Она была у меня. Еще у нескольких добровольцев. Но в целом мы набираем контингент из «диких», а у них никто не спрашивал, какую судьбу они предпочитают.

– Судьбу?

Кривицкий снова склонился над Озоном и раздельно проговорил:

– Рядовой Чистоплюев, у вас есть выбор. До полного обращения, по прикидкам врачей, осталось около двух часов. За это время я успею рассказать вам то, что нам известно о так называемых кровососах и о нашей программе. А вы, выслушав меня, успеете сообщить свое решение. Идет?

Тут полковник улыбнулся. Несмотря на удлиненные, влажно поблескивающие между карминовых губ клыки, обаяние этой улыбки ничуть не увяло. От нее млели домохозяйки, бросающие все дела ради сорока минут шоу «Особист» по четвергам. Ей пытались подражать старшеклассники, строя гримасы перед зеркалами в школьных уборных. И Озон, невольно подчиняясь обаянию этой улыбки, согласно кивнул.

Это была вирусная программа. По последним данным разработчиков, ее лет сорок назад запустили какие-то шутники из Гонконга. Только шутка вышла не слишком смешной. Вирус переходил от человека к человеку – от одной к другой функционалии Фронта. При заражении человек в реале впадал в кому и уже из нее не выходил, а вот его сознание, существующее во Фронте, превращалось в кровососа. Почему именно в вампира? У компьютерщиков, медиков и психологов в штате «Энигмы» были разные объяснения. Компьютерщики считали это просто частью программы. Психологи настаивали на том, что оторванное от тела сознание как-то чувствовало бедственное положение организма в реале и пыталось оправдать свое посмертное существование. Ссылались на теорию архетипов. Строили догадки: мол, высасывание жизненной силы из других поддерживает иллюзию бытия. Медики, сверяясь с данными сканеров, твердили об активности лимбической системы, доставшейся людям от далеких рептильных предков.

Поначалу вирус просто не замечали. Впавших в кому людей отключали от аппарата жизнеобеспечения, и призрачная копия, фронтовой «вампир», потихоньку исчезала сама по себе. Так было до тех пор, пока болезнь не переросла в эпидемию. Медики и юристы забили тревогу. А потом… потом случился инцидент в болотах Охтицы, когда жертвой кровососов стал целый взвод. Двадцать отборных бойцов-контрактников, одновременно впавших в кому… инцидент не удалось замять. СМИ, как стервятники, накинулись на горячую новость, и отзвуки скандала долетели даже до Тыла. И полковник Кривицкий, отправивший ребят на смерть, подал в отставку… точнее, собирался подать.

Военный трибунал Кривицкого оправдал, и он спокойно мог доживать свой век на пенсии, в Тылу. Но, выяснив через собственные каналы подробности дела, решил иначе. Так четыре года назад появилась программа «Экимму».

Полковник задумчиво улыбался. Черная занавеска колыхалась – за ней кто-то двигался, слышались приглушенные голоса, но Озон был уже целиком поглощен рассказом.

– Экимму. Не думаю, что произношу это правильно – язык вавилонян нам достался только в виде клинописных значков на глиняных таблицах. Так они называли дух умершего, не нашедшего покоя и бродящего по земле в поисках мести. Звучит как-то благороднее, чем «вампир» или «вурдалак». Я хотел доказать, что и после смерти солдаты могут послужить отечеству. Тем более, очень быстрые, очень сильные и практически неуязвимые солдаты. Я попросил, чтобы меня заразили…

Озон от волнения прикусил губу и почувствовал вкус крови на языке. Клыки уже удлинились и заострились. Очень хотелось потрогать их пальцем, но это выглядело бы совсем глупо.

Полковник нахмурился. Воспоминание было не из приятных.

– Я оказался устойчив к воздействию яда, примерно как ты…

Особист как-то незаметно перешел на «ты», однако это не обижало, а, наоборот, как будто сближало.

– …но все равно поддался. Это были жуткие недели. Меня держали в камере с железной дверью, прикованным к стене. Смутно помню подробности – кажется, я изгрыз себе руки почти до костей. Но я хотел, чтобы на мне проводили опыты. И через два месяца им удалось подобрать нужный код… взломать вирусную программу. Здесь, на Фронте, это выглядит вот так…

Кривицкий легонько щелкнул по пластиковому мешку капельницы.

– Син-кровь. Она позволяет нам оставаться в здравом рассудке и замедляет обращение. Если питаться только син-кровью, то будешь… практически человеком. И сможешь продолжить службу. Я очень надеялся, что следующим этапом станет разработка лекарства, полностью излечивающего от болезни… но пока это все, что у нас есть.

Озон покосился на пакет с красной жидкостью с новым уважением. А он-то, дурак, думал, что это яд…

Кривицкий, оправившийся после всех испытаний, создал специальные группы по отлову «диких» вампиров. А уже из этих с помощью син-крови формировал «Летучие Отряды» – особые войсковые подразделения, выполнявшие функции разведчиков и диверсантов. Пиарщики Фронта даже припомнили старинное слово «коммандос». Всех бойцов исправно снабжали син-кровью, а Кривицкий лично наблюдал за их обучением. Говоря о новых способностях, он не шутил. Вампиры действительно умели многое из того, о чем обычные призывники не могли и мечтать. В нарушение сценариев «Фронта», они летали, превращались в невидимок, обходились без воздуха и пищи – не считая, разумеется, их единственной панацеи. Идеальные солдаты. Залог победы. Выигрышная карта в рукаве отечественного Генштаба. Единственный минус заключался в том, что о возвращении в Тыл эти герои не могли и мечтать…

Глаза Озона теперь горели почти так же ярко, как агатовые очи Кривицкого. Он даже попытался приподняться на койке, забыв про ремни. Заметив его воодушевление, полковник снова улыбнулся:

– Остается один вопрос.

Озон недоуменно поднял брови. Для него никаких вопросов не было. Стать сверхчеловеком, совершенным бойцом, героем – и вдобавок под командой Кривицкого. Об этом он не мог и мечтать. Как обрадуется мама! Могла ли она предположить, что ее оболтус будет служить рядом с великим человеком?

– Если ты решишься выбрать этот путь, придется подписать контракт о неразглашении. В тылу не должны знать о Летучих Отрядах. Пока не должны.

В радость Озона словно капнули кислотой, отчего она пошла крупными творожистыми хлопьями. И все же…

– Если я решусь? Разве есть другой путь?

Кривицкий внимательно посмотрел на него.

– Ты можешь попросить, чтобы твое тело отключили от аппарата жизнеобеспечения. Там, в Тылу. Как я уже говорил, у тебя есть выбор. В отличие, например, от твоего друга, Шамиля Бектерева. Его тоже доставили к нам, но уже в таком состоянии, что мне пришлось делать выбор за него.

Парень заморгал глазами. Выбор? Разве это выбор? Жизнь героя, пусть и безвестного, или смерть – возможно, мучительная?

– Тебе стоит подумать, – добавил особист, вставая со стула.

Он уже взял с тумбочки фуражку и протянул руку к занавеске, когда Озон отчаянно выдохнул:

– Не надо думать. Пожалуйста. Я уже решил.

Оглянувшись, вампир раздвинул карминово-красные губы в улыбке и тихо сказал:

– Думать, рядовой Чистоплюев, надо всегда.

Но решения Озона это не изменило.

* * *

Беку повезло с именем. То есть с фамилией. Первое, что сделал Центурион, куратор их группы, – это еще в госпитальной палате дал новым бойцам клички. Имя осталось там, в прошлом, вместе с подключенным к водителю сердечного ритма и искусственным легким телом. А здесь была новая жизнь и новые имена.

– Бек? – спросил Центурион, сверившись с планшетом. – Ладно, останешься Беком. А вот ты…

Тут он перевел взгляд на Озона. Озон все никак не мог привыкнуть к красным искоркам, горящим в глубине вампирских глаз, – хотя у него наверняка были такие же. Парень автоматически перевел взгляд на заплеванное зеркало, висящее над рукомойником у входа. Занавеси, отделявшие его кровать и кровать Бека от остальной палаты, уже отдернули. По замыслу, в зеркале сейчас должны была отражаться его койка, он, сидящий на свернутом одеяле, и спина Центуриона. Койка в зеркале отражалась. Отражалась даже вмятина на одеяле. Но ни Озона, ни Центуриона в мутном стекле видно не было. «Наверное, потому, что вампирский мод не был предусмотрен изначальным сценарием Фронта», – как всегда не в тему подумал Озон и глупо улыбнулся.

– А рожа у тебя дурацкая, – не замедлил откомментировать Центурион.

Он-то как раз меньше всего походил на классический образ упыря. Длинный, костлявый, весь какой-то нескладный. Синяя униформа висела на нем мешком, спина ссутулена, худые мосластые руки торчали из рукавов. И губы не карминово-красные, а нормальные, бледные. Только вот глаза…

– Озон Михайлович Чистоплюев, – насмешливо протянул куратор. – Ну и имечко.

– Оставьте «Озон», – угрюмо попросил солдат. – Не хуже, чем Бек.

– Не ху-уже? «Ребята, в воздухе Бек и Озон, как слышите?»

Бек, стоявший у своей кровати, заржал в голос. Куратор опустил планшет и снисходительно улыбнулся.

– Ладно. Если тебе так эти четыре буквы нравятся, прибавим пятую. Будешь Бозоном.

Итого, шестеро: Бек, Бозон, Падре, Херувим (сокращенно «Хер»), Симба и куратор Центурион. Почему «куратор», а не сержант или ефрейтор, Центурион не объяснил, зато сказал:

– В боевой обстановке я для вас Си-Три. Запомнили?

– Почему? – тут же вмешался Бек. – У нас третья группа или это от названия пластиковой взрывчатки? Или что?

– Или что.

Бек насупился. Куратор, коротко взглянув на него, пояснил:

– «Си» – от латинского «Centurio», «сотник», понял? А три из «турио».

Марсианин, не утративший наглости и в новой жизни, тут же брякнул:

– Какой же ты сотник, если нас всего шестеро?

Заложив руки за спину, Центурион прошелся по небольшой площадке перед длинной армейской палаткой – перевалочным пунктом на их пути в часть – и только потом ответил:

– Потому что завалил сотню таких, как ты, языкатых, прежде чем угодить сюда.

Бек хищно оскалился и потянулся к поясу, за который заткнул новенький десантный нож. Ножи, более широкие и длинные, чем траншейники времен ПМВ, им выдали вместе с обмундированием, а вот огнестрела пока не дали.

Центурион остановился и лениво обернулся. И пропал. На месте куратора в вечернем воздухе размазалось черное разлапистое пятно. Ближе к центру пятна вспыхнули красные угольки глаз. Озон, стоявший в паре шагов, отшатнулся. Бек отдернул ладонь от рукояти ножа. Наглый или нет, понял, что пока ему не светит.

Пока.

«Нас с Беком перевели в новую часть, – писал Озон при мигающем свете керосиновой лампы, – поэтому изменился номер полевой почты. А в общем, здесь все так же. Ребята неплохие. Один, Падре, в религию ударенный, а при этом вроде научник. Тебе бы понравился…»

Падре в своей прошлой жизни был священником. О прошлом тут никто распространяться не любил, и священником какой религии был смуглый, наголо обритый, безусый и безбородый Падре, Озон так и не выяснил. Но теории служитель неведомых богов развивал довольно странные.

Сидя на пеньке и точа свой любимый штык-нож, бывший священник пускался в рассуждения:

– Человек и вампир – это как волна и частица. Если исходить из теории поля. Электрон – это ведь одновременно частица и волна. А вот представь теперь, что их разделили. Человек – как частица, материальное тело. А волновая функция досталась вампиру.

Бек, любовно вглядывавшийся в начищенную кожу ботинок, при этом фыркал.

– Умник. Ты где учился, в духовной семинарии? Ты вообще о теории струн слышал? О гравитонах Ларамана? Или хоть о бозонах?