Текст книги "Неизвестная «Черная книга»"
Автор книги: Илья Альтман
Жанр: Документальная литература, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
РСФСР
В местечке Любавичи
Кто не помнит милой еврейской народной песенки: «Из Любавичей в Хиславичи»? Еврейский народ воспевал белорусский городок Любавичи, который так глубоко связан с еврейскими традициями[232]232
Дер. Любавичи находится в Руднянском р-не Смоленской обл. РФ (ранее РСФСР). – И. А.
[Закрыть].
Теперь этот знаменитый городок больше не является объектом для веселых народных песен. Любавичи за последние два с половиной с лишним года, за время немецкой оккупации, превращены в юдоль печали, в место скорби для сотен еврейских семей. Любавичи снова воссоединены с Советским Союзом. Некоторое время назад Красная Армия освободила этот городок. И только теперь там обнаруживаются преступления, совершенные гитлеровскими преступниками.
Нацисты с особым садизмом издевались над сотней с лишним еврейских семейств, которые не успели оттуда эвакуироваться. В немецкой прессе писали, что Любавичи являются священным городом для евреев: «святым городом Иеговы, раввинов и ритуальных убийств» (именно так писала «Минская газета»). Комендант Любавичей заявил, что Любавичи должны быть особенно сурово наказаны. Он составил две группы евреев – из более молодых и более пожилых. Первая группа была расстреляна тут же на месте; вторая группа евреев, которых немцы назвали раввинами, была брошена в страшный лагерь пыток за деревней Рудня[233]233
Рудня – город, районный центр. Евреев казнили на окраине Любавичей, у скотобойни. 4 ноября 1941 г. погибли 483 узника гетто. – И. А.
[Закрыть]. Здесь фашистские изверги в течение многих недель разными рафинированными способами пытали стариков (их было несколько десятков), выдергивали щипцами волосы из бороды, ежедневно устраивали публичную порку, заставляли танцевать на пергаменте от свитков Торы и т. п. Все те, которые были в состоянии выдержать эти пытки, были в конце концов расстреляны. Спустя некоторое время были истреблены и остальные евреи, оставшиеся еще в Любавичах. Но гитлеровские хозяева замученного местечка дорого заплатили за свои преступления. Еще до того, как Красная Армия освободила Любавичи, группа белорусских партизан напала на деревню Рудню и овладела ею[234]234
Рудня была освобождена частями Калининского фронта. – И. А.
[Закрыть]. После этого четыре здоровенных парня во главе с еврейским юношей, уроженцем Новгород-Волынского, партизаном Ц., устроили засаду в окрестностях Любавичей и захватили городского коменданта, о поездке которого они знали заранее. Гитлеровский негодяй получил по заслугам. Одновременно другая группа партизан ворвалась в Любавичи, забросала гранатами немецкие казармы, уничтожила их и при этом убила несколько десятков немцев[235]235
Эта информация не подтверждается другими источниками. – И. А.
[Закрыть].
Город Новозыбков – восемьсот жертв за один день
Письмо Анастасии Михейлец Калману Айзенштейну [в г. Бугульму Чкаловской обл.] о судьбе его семьи
Я, Ваша соседка Анастасия Михейлец, жившая вместе с Вами в Новозыбкове на Цветной улице, отвечаю на Ваш письменный запрос о судьбе Вашей сестры Гинды Тирклтойд.
17 февраля 1942 года она отправилась на рынок, чтобы кое-что купить для себя и своей больной матери. Немецкий карательный отряд окружил рынок и устроил облаву на евреев. Было схвачено свыше восьмисот человек, их согнали в клуб при спичечной фабрике «Вольна революция». Там их заперли, а на другой день расстреляли. Среди этих несчастных были также зубной врач Баркман, фельдшерица Шрайбер, вся семья зубного врача Альт шулер и многие другие.
Ваша мать, Рися Айзенштейн, была прикована к постели. Во время облавы на евреев полицейские заперли ее в комнате, где она вскоре умерла от голода и всего пережитого.
После того как полицейские выбросили ее тело на улицу, они разграбили квартиру и вывезли оттуда все вещи.
Вместе с Гиндой погибла Ваша кузина Махля Маркина.
Прошу простить меня за печальную весть, которую я Вам сообщила. Это все, что я могу Вам сказать.
Гитлеровские людоеды
Рассказ жительницы Курска Евы [Григорьевны] Пилецкой
[238]238
Автор назвал ее «единственной оставшейся в живых, единственной в Курской области» еврейкой (д. 950, л. 284). – И. А.
[Закрыть]
[…] Когда в Курск пришли немцы, они сразу начали истреблять поголовно все еврейское население. За несколько дней в городе были расстреляны около пятисот евреев – детей, женщин и стариков. Взрослых они вывозили партиями по десять-пятнадцать человек и расстреливали на месте, а детей морили ядом. Утром 2 ноября 1941 года в мою дверь постучались гестаповцы. Сердце упало, руки задрожали. Я поняла – пришел конец. Быстро схватила свою крошку Лизу и выбежала в коридор. Постучалась к соседке Насте:
– Родная, – сказала я, а у самой сердце так колотится, – пусть моя Лиза побудет у вас, я выбегу на минуту.
Не знаю, поняла ли мое горе Настя, но только она охотно взяла Лизу, а я другим ходом побежала в Ямскую слободу к знакомым. Только на второй день я послала знакомого за Лизой. Ее завернули в тряпки и привезли мне на санках. Всю мою семью, всех моих родных гестаповцы угнали в тюрьму: мужа – Пилецкого Илью Пинхасовича, маму – Мехлю Тевелевну, родственников – Шпиценбург Михаила Борисовича, его жену – Веру Осиповну и сестер: Хаю и Соню.
Через три дня я встретила соседку, она сказала: «Ева, не ходите на улицу Дзержинского». Но я пошла туда и увидела – десять трупов лежат. Среди них я обнаружила своего мужа. Сердце облилось кровью, но плакать было нельзя: узнают – убьют. Две недели подряд каждый день я ходила на эту улицу и каждый раз готова была разрыдаться, и я не знаю, откуда взялись силы скрыть от этих гадов свое беспросветное горе, удержаться от слез.
Оставаться в Ямской слободе было невозможно. Гибель ожидала не только меня, но и моих покровителей. И я пошла. Но куда идти женщине-еврейке. По всей области немцы хватали евреев и убивали на месте. Пошла по селам, куда глаза глядят. Весь день без пищи пробиралась по снежным сугробам в село Сапогово. Выбившись из сил, я стала замерзать вместе с Лизой. Шел старик, он помог мне добраться до села.
– Добрые люди, – обратилась я в первый же дом, – пустите переночевать.
Но мне ответили: «Строгий приказ, только староста дает ночлег прохожим». «Ну, вот наступает смерть, – думала я, – остаюсь на морозе…»
Нашлась старушка и обогрела меня до утра. А утром говорит: «Оставаться больше нельзя, староста узнает». Пошла в другое село. И так день за днем долгие месяцы скиталась я с дочуркой по селам, меняя ночлег. Сколько раз хватали меня полицейские, и только чудом я уходила от смерти. Желая спасти свою дочку Лизу, я говорила всем, что она мне не дочь, а внучка, что мать у нее русская. Дочка много раз слышала это и сама поверила. Однажды, когда ночь застала нас в поле, Лиза спросила меня:
– Мама, а где же моя настоящая мать?
– Дочка, я – твоя мать, – говорю ей, – но нет нам жизни при немцах, погибли мы.
А она мне отвечает:
– Не плачь, мамочка, скоро красные придут, не плачь.
А наутро снова в путь. Около Льгова встретился мне мужчина и говорит:
«Кто ты?» Я сказала: «Скажу тебе правду, я – еврейка». Он говорит: «Не бойся меня, я тоже – еврей». Посидели, поплакали от горя и пошли разными дорогами. В этот день немцы устроили облаву на евреев. Я пошла в обход через озеро и чуть не потонула с дочкой. Издали видела, как полицейские схватили этого мужчину и тут же расстреляли.
Невозможно передать, сколько терзаний и горя перенесла. Десять месяцев вот так странствовала как отверженная, и на каждом шагу меня подстерегала смерть. Бывало так, что за месяц меняла тридцать сел. Только страстная любовь к моей дочке и надежда на Красную Армию придавали мне силы, и я шла опять неведомо куда.
В селе Арболино я зашла ночевать к колхознику Беседину Егору. Он сказал мне: «Чувствую твое горе, сестра, оставайся у меня под видом знакомой». Стала жить у Беседина. Старик знал, конечно, что я – еврейка, но никогда не спрашивал об этом. Лишь однажды, видя, как старательно я скрываю свою национальность, он сказал мне, шутя:
– Маруся (этим именем звалась я), что же ты в Бога-то не веришь, что ли?
– Верю, – поспешно ответила я, – только я баптистка.
Эта выдумка понравилась мне самой. Вечером я пошла к баптистам. Там я увидела такую картину: баптисты становились на колени и все время повторяли одну молитву: «Господи, помоги нашей Красной Армии разбить врага». Мне это понравилось, и я стала ходить к ним почти каждый день молиться[239]239
О спасении баптистами еврейской семьи в Курской области см.: Праведники России. 1941–1945. М.: Русское слово, 2011. – И. А.
[Закрыть].
Всеми силами я старалась сберечь свою Лизу, но голод истощил ее. Она заболела туберкулезом. За два месяца до освобождения Курской области умерла моя Лиза. И ее убили немцы. Я похоронила ее тайком от людей, чтобы не выдать себя.
И вот теперь я одна, никого у меня нет. Мне сорок лет, но я старуха. Вот все, что у меня осталось после гитлеровцев, – так закончила свой рассказ Пилецкая. […]
Гибель моего отца
Рассказ доцента Московского института иностранных языков [Евгении Иосифовны] Шендельс
[241]241
Д. 955, л. 114–114 об. Машинопись.
[Закрыть]
Это было 9 февраля 1943 года. Я сидела в преподавательской нашего института. Было двенадцать часов. По радио объявили поверку времени. Я проверила свои часы, они были точны. Потом мы все – педагоги, собравшиеся в преподавательской, приготовились слушать дневное сообщение Информбюро.
Напряженно вслушивалась я в слова диктора. В те дни радио сообщило о взятии Курска – моего родного города. Там остался мой отец – старый, всем известный врач по легочным болезням, о котором я ничего не знала со времени оккупации Курска.
Диктор перешел к чтению военных эпизодов. Военный корреспондент газеты «Правда» описывал свои впечатления при въезде в Курск. С грустью слушала я слова о разрушенных домах, о площадях и улицах разоренного города. Ведь я знала там каждое дерево, каждый камень. Затем диктор рассказывал о том, как много интеллигенции истребили немцы. Сердце мое сжалось. Внезапно я услышала слова: «Героической смертью погиб известный в городе врач Шендельс»[242]242
Осип Борисович Шендельс, главврач туберкулезного санатория в Курске, отказался бросить больных. – И. А.
[Закрыть]. Кажется, я закричала. Может быть, это мне показалось. В глазах заплясали огненные круги, и я лишилась чувств.
Через три дня мой муж провожал меня в Курск. Его товарищ, летчик гражданского воздушного флота, вез в освобожденный город медикаменты. Он согласился взять меня с собой.
И вот я в родном городе. Бывало летом, когда студентов распускали на каникулы, я приезжала в Курск. Отец встречал меня на вокзале. Я очень любила его, да и все любили доктора Шендельса – это был популярнейший человек города, умный, сердечный, гуманный, такой, каким должен быть врач.
Я шла теперь одна по городу. Разрушенные дома, выбитые стекла, куски обоев на стропилах сожженного фасада дома – последняя примета прошлого уюта, как все это резало глаз и болью отдавалось в сердце!
Друзья рассказали мне об отце. О его жизни и гибели. Когда немцы подходили к городу, ему предложили эвакуироваться. «Я не оставлю своих больных, – сказал отец, заведовавший санаторием для туберкулезных, – а им невозможно ходить, кроме того, всякие волнения чреваты для них последствиями. Я останусь с ними».
И он остался. В город вошли немцы. Они начали бесчинствовать. Немцами из светлого, просторного санатория были изгнаны все больные, и там разместились офицеры. Отец был дома у себя, когда ему рассказали об этом. Вне себя от негодования он помчался в санаторий. Его больные валялись на земле около санатория. «О, – только мог выговорить мой отец, полный ярости, – на земле, ведь это губительно для легких». Он бросился в дом. Часовые его не пускали, его, в течение сорока лет служившего здесь, отдавшего столько внимания и любви делу излечения людей. На шум вышел офицер.
Отец мой был горячий человек. Он рванулся к офицеру, он потребовал возвращения больных в палаты, может быть, даже хотел ударить офицера, ответившего циничным смехом и надругательством над больными.
– Расстрелять, – крикнул офицер, скрываясь в дверях. Отца тут же убили. Он лежал на главной площади города, и горожане, хорошо знавшие его, печально смотрели на труп старого доктора. Лишь через неделю немцы разрешили убрать труп. Отца тихо похоронили за городом.
Я сидела на его могиле. Маленький холмик земли скрывал останки моего отца. Слез у меня не было – я их все выплакала, я молча смотрела на землю и думала о том, кого никогда не суждено мне было больше видеть.
Подписной лист
Курск
Население Курска никогда не забудет врача Гильмана, зверски убитого фашистами[243]243
И. С. Гильман, с 1934 г. заведующий городским кожно-венерологическим диспансером. – И. А.
[Закрыть]. Доктор Гильман много лет работал в Курской городской больнице и в поликлинике. Чуткий человек и прекрасный врач, большой знаток своего дела, он вырвал из когтей смерти много человеческих жизней. Население ценило и любило своего врача. Когда Красная Армия отступала из Курска, доктор Гильман не захотел оставить больных и остался в городе. Он встретил приход немцев бесстрашно, как всегда на своем посту, возле больных. Но недолго старик работал. Однажды в утренний час, во время обхода больных, в больницу ворвались бандиты со свастикой и арестовали Гильмана. Напрасно больные умоляли палачей пощадить их врача. Гильмана увели. Больница осиротела. Доктора Гильмана, вместе с его женой и шестнадцатилетней дочерью, бросили в подвал немецкой комендатуры. Город заволновался. Неизвестно по чьей инициативе среди местного населения появился подписной лист, который переходил из рук в руки, из дома в дом. Тысячи людей ходатайствовали перед городской управой и комендатурой о сохранении жизни человеку, который все свои годы посвятил спасению людей. Но это не помогло: наоборот, чем больше волновались и хлопотали за Гильмана люди, тем яростней становились немцы, возмущенные тем, что русские смеют отстаивать жизнь еврея.
Десять дней томился доктор Гильман со своей семьей в подвале. Никто не узнает мук, которые испытали эти люди за это время. На одиннадцатый день, когда одна женщина, спасенная Гильманом в свое время от смерти, как всегда, принесла узникам хлеба, тюремщики цинично заявили ей:
– Довольно баловать этих жидов! Им больше ничего не нужно…
В этот день семью доктора Гильмана расстреляли. Но светлая память о нем надолго останется в сердцах местных жителей, до сих пор в Курске люди со слезами на глазах вспоминают своего доброго, старого врача, зверски замученного фашистами.
Убийство евреев в Калининской области
Записи из блокнота партизанки Клавдии И.
[245]245
Д. 963, лл. 111–112. Машинопись. В примечании сказано: «Автор записей – подруга известной партизанки Лизы Чайкиной» (Героя Советского Союза).
[Закрыть]
Мне пришлось во главе небольшой группы партизан в течение длительного времени находиться на территории Белоруссии, в Смоленской области и в некоторых районах Калининской области[246]246
Ныне Тверская область.
[Закрыть], где еще хозяйничают немцы. Я видела тысячи осиротевших детей, родители которых были или расстреляны немцами, или увезены на каторжные работы.
В моем блокноте партизанки имеется много записей о зверствах фашистов. Это счет мести. За эти зверства мы отплатим немцам. Вот некоторые факты из моей записной книжки.
Недавно в Ашевском районе Калининской области немцы схватили пожилую учительницу-еврейку Дружевскую. На глазах трех ее детей тов. Дружевская была замучена гитлеровскими солдатами. В поселке Бежаницы Бежаницкого района Калининской области немцы арестовали сто двадцать евреев. Здесь были люди самых различных профессий и возрастов. Всех арестованных поместили в одной комнате неотапливаемого дома с выбитыми стеклами. В течение многих дней арестованные не получали ни капли воды, ни крошки хлеба. Если кто-либо из стариков или малолетних умолял солдат дать глоток воды, его немедленно избивали. Гитлеровцы объявили Варфоломеевскую ночь. Фашисты в поселках Бежаницкого района за эту ночь уничтожили сотни еврейских семей. Дошла очередь и до арестованных. В помещение, где находилось сто двадцать человек, вошел офицер и отобрал из арестованных десять человек. Он вывел их во двор и приказал выкопать две могилы. Когда ямы были вырыты, к одной из них подвели тех, кто работал во дворе, и расстреляли. Затем во двор вывели еще десять арестованных. Они засыпали могилу, в которой лежали расстрелянные, выкопали новую яму, после чего их тоже расстреляли. Так продолжалось всю ночь. Все сто двадцать арестованных евреев были расстреляны.
В Витебске немецкие варвары расстреляли семью служащего Абрамского. В этой семье помимо отца и матери было двое детей. Ворвавшись ночью в дом, гитлеровцы застрелили мужа и жену Абрамских, а мальчикам Моисею восьми лет и Арону семи лет отрубили руки. Заперли их в квартире и ушли. Дети умерли.
В поселке Чихачево Калининской области немцы организовали каторжные работы для еврейского населения. Не так давно туда привезли эшелон, в котором было около трехсот евреев. Их заставляли выполнять самые тяжелые работы – возить камень, бревна. Люди жили в неотапливаемых вагонах. В течение нескольких дней они не получали никакой пищи, потом им начали выдавать по тарелке жидкого супа в день. Обессилевшие от голода, истощения и непосильного труда, пленники фашистов умирали десятками. Через десять дней из трехсот евреев, прибывших в Чихачев, осталось лишь сорок человек, но они тоже были обречены на смерть. Вскоре ни один из них не мог двигаться. Тогда немцы погрузили их в вагон и увезли в неизвестном направлении.
В Новосокольниках фашистские мерзавцы взяли одиннадцать еврейских женщин и поселили их в одном доме. Немцы глумились и издевались над своими жертвами, а затем облили дом керосином, подожгли его, и все одиннадцать женщин погибли в огне.
Во время моего пребывания в тылу у фашистов я встречала многих людей из Минска. Они рассказывали мне о том, что немцы в Минске открыто заявили о намеченной ими программе – уничтожить всех подрастающих детей мужского пола – евреев. Эту программу они осуществляют со звериной жестокостью. Нередко гестаповцы врываются в квартиры домов, расположенных в кварталах еврейского гетто, и уводят с собой мальчиков и юношей, которые затем бесследно исчезают.
Немцы в Ессентуках
Письмо художника Л. Н. Тарабукина и его жены Д. Р. Гольдштейн писателю Ю. Калугину
[247]247
Письмо художника Л. Н. Тарабукина и его жены, профессора Кишиневской консерватории, еврейки Д. Р. Гольдштейн, посланное из г. Ессентуки, куда они эвакуировались из Кишинева, писателю Ю. А. Калугину в Ташкент.
[Закрыть]
[…] Вы спрашиваете, как мы уцелели? Как произошло это чудо? Удержись в Ессентуках немцы еще некоторое время, и мучительной смертью погибли бы и мы. И до нас дошла бы очередь. Но… начну сначала.
Как только немцы вошли в Ессентуки, началась дикая антисемитская агитация – в листовках, плакатах, карикатурах. Через несколько дней населению начали выдавать хлеб – по двести грамм на человека в день. Евреям хлеба не выдавали. На хлебных лавках появились надписи: «Евреям хлеба нет». При получении хлеба необходимо было предъявить паспорт для проверки, не является ли владелец паспорта евреем. Затем последовал приказ: создать еврейскую общину, которая должна произвести регистрацию всего еврейского населения. Председателем общины был назначен местный еврей, адвокат[248]248
Пинхас Коткин. – И. А.
[Закрыть]. Регистрация выяснила, что в Ессентуках осталось пятьсот евреев. Через два-три дня последовал новый приказ: «Для всех евреев в возрасте от 15 до 75 лет вводятся принудительные работы по очистке и уборке госпиталей». Работа продолжалась две недели. Когда она была закончена, последовало распоряжение:
Так как появилась необходимость отправить всех евреев в места малозаселенные, все зарегистрированные в Ессентуках евреи обязаны в такой-то день, в таком-то часу собраться в школе. Разрешается взять с собой до тридцати килограммов багажа. От явки освобождены евреи, состоящие в смешанном браке.
Таких смешанных браков в Ессентуках оказалось пятнадцать, и эти пятнадцать человек уцелели, хотя в последние дни, когда Красная Армия стала приближаться к Ессентукам, фашисты стали подбираться и к нам, и нам пришлось скрываться (позже мы узнали, что в Пятигорске и Кисловодске, накануне своего бегства, гитлеровские мерзавцы расстреляли всех евреев без исключения).
За месяц до прихода немцев мы познакомились с Вашими родственницами Полиной Ефрусси и Зинаидой Мичник. Встречались мы довольно часто, а потом поселились вместе с Ефрусси. И она, как и сестра ее Зинаида Мичник, – научные работницы Ленинградского медицинского института.
Несмотря на почтенный возраст (каждой из них за шестьдесят лет), и их гнали на принудительные работы. Когда 9 сентября последовал приказ о высылке евреев в «малозаселенные места», сестры Ефрусси и Мичник отравились, приняв большую дозу морфия. К сожалению, морфий не подействовал: они выжили. Пишу «к сожалению», так как на долю этих несчастных женщин выпала смерть более ужасная, чем от морфия.
У сестер было много хороших и ценных вещей. Перед самоубийством они все вещи раздали своим коллегам. Когда они остались живы и когда через некоторое время показалось, что гестапо оставило их в покое, коллеги стали возвращать им полученные вещи. Как потом оказалось, гестапо только этого и ждало: когда все вещи вернулись к их владельцам, к сестрам явился глава гестапо с двумя адъютантами (я была в это время у Ефрусси). Фамилию гестаповца не припомню сейчас, но я никогда не забуду его прозрачных, как лед, глаз, его отрывистой, похожей на лай речи, его колоссального роста и длинных обезьяньих рук. Адъютанты вывели несчастных женщин из дому, усадили в машину и увезли. Глава гестапо остался в квартире, собрал все вещи, даже миску, в которой лежали половые тряпки, и, очистив квартиру, укатил с вещами.
Полину Ефрусси и Зинаиду Мичник фашистские негодяи расстреляли в лесу. Это было 29 октября. В этот день были расстреляны еще 483 еврея – все евреи, оказавшиеся в Ессентуках, и согнанные еще полтора месяца до этого в школу для отправки в «места малозаселенные»… Среди расстрелянных глубокие старики, старухи и грудные младенцы. Никого не пощадили фашистские варвары!
[1943]
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
