Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Проза"

Проклятие Зямзикова

Викентий Зямзиков, лидер небольшой, но скандальной патриотической организации, стоял в одних трусах посреди кухни, покачиваясь на тонких волосатых ногах, противоестественным образом удерживающих на себе плотное туловище с заметным пивным брюшком. Перекрестив распахнутый в зевке рот, Викентий поймал мутным оком отблеск икон, висевших в красном углу над видавшей виды видеодвойкой, и уже собрался перекрестить и их, как увидел нечто такое, отчего его рука застыла в воздухе.

Надо отметить, что иконостас в квартире Зямзиковых отличался от канонического. Вместо Николая Угодника, которого Викентий недолюбливал за благостный вид, слева от Спаса висел Георгий Победоносец. Георгий в облике благоверного князя Святослава попирал стопой мерзкого хазарина, тщетно пытавшегося прикрыться от разящего копья маленьким, размером с бейсбольную перчатку, щитом с изображением могендовида. Все было бы ничего, если бы поверженный хазарин не подмигнул явственно Викентию своим лукавым глазом. А потом еще раз. И еще. Викентий зябко поежился и зажмурился. Разжмурившись обратно, он пожалел о том, что не ослеп. Хазарин более не шевелился, но вежды его, мгновение назад еще открытые, теперь были плотно смежены, как и полагается глазам человека, которому только что повредили жизненно важные органы.

Накануне Викентий крепко выпил с соратниками. Количество соратников было переменной величиной, зависевшей от количества ящиков пива в чуланчике при помещении штаб-квартиры Общества духовного возрождения России «Золотая орда», занимавшей полуподвал в аварийном доме. Количество же ящиков, в свою очередь, тоже было переменной величиной, зависящей от благосклонности Миши – человека, внешность которого можно было бы назвать невыразительной, если бы не невероятное множество соревновавшихся между собой за место под солнцем мелких прыщиков на бесцветном чухонском лице. Миша время от времени встречался с Викентием на конспиративной явке в служебном помещении рюмочной «У Веселой белочки» и передавал ему устные инструкции и наличные деньги. Щедрость куратора обычно возрастала перед какой-нибудь очередной акцией, в которой требовалось участие «ордынцев». Последнее обострение щедрости случилось неделю назад перед маршем «Очистим Китай-город от китайцев». За отсутствием китайцев, марш закончился безобразной потасовкой в «Китайском летчике Чжао Да», в которой Викентию выбили клык.

Вчера Миша был как-то по-особенному щедр, хотя никакого задания не дал. Он поймал вопросительный взгляд Викентия, направленный на лежавший на столе конверт, и деревянно пошутил: «Это тебе на стоматолога».

(Конверт этот – обычный белый замызганный конверт – почему-то всегда уже лежал перед Мишей на столе, когда Викентий входил в помещение. Миша всегда просил, вынув деньги, класть пустой конверт обратно на стол. Зямзиков ни разу не рискнул поинтересоваться причиной этой маленькой странности.)

Пили сперва пиво, затем водку, поэтому домой Викентий пришел на рогах. У двери его встретила жена Маша, о том же, что случилось дальше, лучше было не вспоминать. У Маши был тяжелый характер, тяжелая рука и потрясающая девичья фамилия – Ульянова-Лемминг. Именно эта фамилия и оказалась в свое время решающим аргументом, заставившим Зямзикова положить конец беспутной холостой жизни. Правда, вторая половина родового имени поначалу смущала его патриотическое нутро, но когда выяснилось, что Лемминги были обрусевшими норвежцами, нутро Викентия не только успокоилось, но даже восторжествовало.

У Викентия имелись свои причины питать слабость к стране, давшей миру селедку Abba и симфоническую сюиту «Пер Гюнт». Поэтому предстоявший брак он воспринимал с волнением, чуть ли не как алхимическую свадьбу Христиана Розенкрейцера.

Действительность оказалась проще и скучней: Маша, несмотря на норвежские корни, была обыкновенной московской барышней, капризной и властной, жестко направляющей плохо слушающегося руля мужа по бурным волнам житейского моря. Давешняя встреча супругов закончилась на истерической ноте. Со словами «Пусть лучше комары пьют мою кровь, чем ты, мудак!», Маша, хлопнув дверью, отправилась спать в лоджию на топчан.

Поэтому Викентий проснулся с тяжелым чувством вины, которое так же неразрывно связано с русским похмельем, как сухость во рту и головная боль. Недомогание усугублялось то и дело одолевавшим Викентия странным ознобом, который он, впрочем, списал на низкое качество закупленной в ларьке водки. Едва продрав глаза, Зямзиков сразу же почувствовал мучительную необходимость угодить Маше, хотя прекрасно понимал, что для этого придется пойти на серьезные жертвы. Было ясно, что простым обещанием завязать с партийными попойками отделаться не удастся.

Оглядев кухню, Викентий увидел стоявшую в углу картонную коробку из-под бананов и наградил ее тоскливым взглядом. Таким взглядом, наверное, смотрел на любимого сына Исаака патриарх Авраам. Коробка явно была той самой жертвой, которая могла удовлетворить злобное божество, по вине Викентия отдавшее свою плоть на растерзание оголтелым московским комарам. И снова космический холодок пробежал по потной волосатой спине вождя «Золотой орды». «Грипп, что ли? – подумал Зямзиков. – Или все же водяра?»

В светло-коричневой картонке содержалась память о прошлой жизни Викентия: любовно собранная коллекция норвежского блэк-метала. Чего только не скрывала в своем чреве сия скромная тара! Плотно, словно шпроты в банке, там спали мегабайты и мегабайты звуковых волн, восхваляющих, призывающих и обожествляющих Князя Тьмы и угодные ему дела: кровосмешение, каннибализм, детоубийство, насилие, погром, этнические чистки, копрофагию, богохульство, осквернение могил и свальный грех. Там можно было найти двойной альбом Massemord/Svartskogg, концертные записи Diabolical Breed, депрессивную темную готику группы Crowhead, бутлеги Lunaris, малоизвестные синглы Crest of Darkness, барабанное неистовство Borknagar, непременные Enherjer, Dimmu Borgir, Darkthrone, и, наконец, Burzum – непревзойденный Burzum несравненного Графа Гришнака, томившегося от вынужденного безделья в двадцатиоднолетнем отпуске, щедро оплачиваемом норвежскими налогоплательщиками.

Но кроме этого набора, очевидного для любого ценителя норвежского блэк-метала, в коробке хранился подлинный уникум – первый и последний альбом группы самого Викентия «Молоты Тора» с многообещавшим в свое время хитом «Восстанут Торы против Торы». А еще фотографии самого Викентия в роли фронтмена «Молотов», окруженного полуголыми тощими девицами, ласкающими губами и перстами многочисленные тату на теле Викентия, отразившие тернистый путь их обладателя по лабиринтам мистических поисков гиперборейской идентичности. По небезосновательным подозрениям Зямзикова именно эти фото, а не норвежский блэк-метал как таковой, являлись причиной обостренной нелюбви Марии Ульяновой-Лемминг к коричневой коробке. На словах супруга Викентия, разумеется, мотивировала свои настоятельные просьбы «выкинуть эту мерзость» тем, что восходящей звезде воинствующего православия, каковой она мыслила Викентия, не к лицу держать дома целый ящик неразбавленного стопроцентного сатанизма.

Тяжело вздохнув, Викентий натянул камуфляж, тяжелые армейские ботинки на молнии с фальшивой шнуровкой, взял коробку под мышку и поплелся к двери.

На улице стаи ворон хриплым карканьем приветствовали рождение июньского дня. Ворон было много, они пренеприятнейшим образом, словно грифы-стервятники, почуявшие поживу, кружились над расположенной неподалеку помойкой, к которой и направлялся Викентий. Воздух недобро вибрировал, словно еще не остывший от вчерашнего дня асфальт был адской сковородкой, шипевшей под подошвами. Зямзиков приблизился к помойке. Толстая неопрятная ворона, сидевшая на краю мусорного бака, посмотрела на него и подмигнула черным круглым глазом навыкате – совсем как давешний хазарин.

– Кыш, проклятая! – хрипло прикрикнул Викентий, но ворона не послушалась – только перебралась на дальний край бака.

Стараясь не придавать значения дурным предзнаменованиям, Викентий зажмурился и поднял коробку высоко над головой, собираясь навсегда расстаться с темным люциферианским пятном на своей биографии.

Время остановилось. Наступила абсолютная тишина, и в этой тишине чей-то Голос, шершавый и звучавший так, как мог бы звучать раскаленный напильник, опущенный в масло, произнес:

– Одумайся, раб!

В ужасе Викентий попытался перекреститься, чуть не уронив при этом коробку. В этот миг – со всклокоченной бородой и вывалившимся из штанов пузом, прислушивающийся к голосам из ниоткуда, – он откровенно смахивал на иных завсегдатаев рюмочной «У Веселой белочки». Викентий открыл глаза – рядом не было никого, кроме вороны, по-прежнему сидевшей на краю бака, да дворника-киргиза шебуршавшего метлой метрах в тридцати от помойки. Викентий в ужасе посмотрел на ворону. Та с невозмутимым видом принялась выколупывать что-то из густо поросшей грязно-серым пухом подмышечной впадины. Собравшись с духом, Викентий предпринял вторую попытку избавиться от коробки. Но Голос зазвучал опять:

– Ай-яй-яй! Как нехорошо! Разве не ты сам клялся Мне в вечной верности? Разве не ты совершил Обряд, начертав кровью Мой Знак на животе блудницы, превращенной в алтарь похоти?

У Зямзикова затряслись губы. Голос был отлично информирован, лучше даже, чем прыщавый куратор Миша, который не раз неприятно удивлял патриота доскональным знанием скользких моментов его непростой жизни. Если бы в ту разгульную ночь на квартире басиста «Молотов Тора» Иванова-Йелдабаофа Викентий мог подозревать о последствиях, он лучше отпинал бы паскудную девку по тощим ягодицам, чем стал малевать на ее животе пентаграмму испачканным в менструальной крови тампоном.

Викентий попытался присмотреться повнимательней к вороне. Теперь он явственно заметил, что та время от времени приоткрывает рот, словно готовится что-то сказать, и неприятный озноб, преследовавший его с самого пробуждения, усилился. Ворона заговорила опять:

– Не отвергай меня, раб, пожалеешь!

В ужасе Викентий чуть было не отозвался машинально: «Аве, Сатана!», но увидев крест, запутавшийся в курчавой растительности на груди, воспрянул духом и с кряканьем метнул в гнилостный зев мусорного бака треклятую коробку.

Ворона с хриплым карканьем взвилась в воздух и закричала уже откуда-то сверху:

– Ах вот как! Будь же ты проклят, выб**док! Отродье Демиурга, хуесос Распятого! Проклинаю, проклинаю тебя!

Викентий, зажимая уши ладонями, бросился наутек, провожаемый изумленными взглядами киргиза-дворника, но стая воронья, вившаяся в небе, отозвалась зловещим хором:

– Проклинаем! Проклинаем! Проклинаем!

Викентий, чуть не сорвав дверь с петель, влетел в подъезд и, отдышавшись у лифта, обреченно подумал: «Все, с бухлом пора завязывать!»

Дверь лоджии скрипнула. Расчесывая комариные укусы, Маша протопала на кухню, там на какое-то время затихла, потом вернулась в гостиную, присела на диван, потрепала по редеющим кудрям распростертого в похмельном бреду мужа и прошептала:

– Ну прости, котик! Ну не права я была. Я все понимаю – от партии отрываться нельзя. Ну, закогти свою кошечку!

Почувствовав проворные пальцы супруги у себя в паху, Викентий понял, что божество приняло его жертву благосклонно.

Пока Маша плескалась под душем, смывая с загривка слюнявые ласки прощенного супруга, Викентий встал и пробрался на кухню, где нацедил в кружку холодного пива. Вопреки его ожиданиям, утренний кошмар не собирался заканчиваться. Маша в его объятиях то оборачивалась черной птицей и каркала в пароксизмах вороньей похоти, то косилась на него лукавым хазарским глазом из-под сбившейся на лоб челки. Потолок же квартиры, который до сих пор казался Викентию относительно ровным, кое-где провис, словно соседи сверху завели домашнего слона и тот своим весом продавил перекрытия. Желая отвлечься от пугающих ощущений, Викентий с кружкой в руке сел перед компьютером и пробудил агрегат к жизни. Бегло просмотрел почту, отложил в сторону для позднейшего прочтения рассылки, раскрывающие очередные козни мировой закулисы, стер обильный спам от посещенных порносайтов и однообразные приветствия руководителей региональных ячеек, сопровождающиеся жалобами на недостаточное финансирование. Дочитав почту, Зямзиков уже приготовился встать из-за стола, но заметил в ящике еще одно сообщение. Ткнув курсором, Викентий обнаружил, что текст письма состоит из одной-единственной ссылки на страницу www.zyamzikov.ru. В голове снова зашевелилась приглушенная ненадолго холодным пивом тупая боль. Письмо было отправлено с адреса [email protected].

Викентий вспомнил, что пару лет назад, обуянный сатанинской гордыней, сам и зарегистрировал этот адрес. Но не мог же он отправить это письмо самому себе? Викентий судорожно надавил на «Изыди».

(На компьютере Викентия была установлена модная в патриотических кругах операционная система «Виндорусь». От оригинала она отличалась лишь тем, что все меню и надписи на кнопках были тщательно переведены на церковнославянский и выписаны вязью с титлами. Но подвисала «Виндорусь» столь же охотно, как и родное мондиалистское изделие, только разве что вместо пресного KMODE_EXCEPTION_NOT_HANDLED на синем экране смерти красовалось покаянное «СОГРЕШИХУ И БЕЗЗАКОНОВАХУ».)

Стоило Викентию нажать на клавишу, как компьютер с готовностью подвис и по экрану побежала замысловатая рябь, напоминавшая фильм «Матрица». Викентий приготовился обругать жидовское изделие, коварно пропустившее вирус на жесткий диск национально-ориентированного компьютера, как рябь сложилась в зеленоватые буквы www.zyamzikov.ru, заструившиеся, словно потревоженный выводок змей, по глади монитора. Дурея от ужаса, Викентий поспешно надавил на кнопку ресета, но и это не помогло. Тогда он попробовал прибегнуть к жесткой перезагрузке, но кнопка power off (пышно именовавшаяся «Источник животворящей благодати») тоже оказалась заблокированной. Тупо уставившись в монитор, Зямзиков подумал: «Найду Люську – убью!», хотя безмозглая Люська, на животе которой главный «Молот Тора» однажды нарисовал корявую пентаграмму, вряд ли была повинна в чем-то, кроме того, что в тот далекий вечер ей нестерпимо хотелось теплого мужского члена.

Прислушиваясь к довольному фырканью плещущейся Машки, Викентий оцепенело взирал на экран. Скоро Машка выйдет и спросит: «Ой, котик, а что это такое у нас с компьютером?» Викентий чуял, что допускать этого не следует. И тут ему вспомнилось, как кто-то рассказывал ему, что некоторые вирусы, запущенные шутниками в сеть, всего лишь хотят, чтобы ты сделал то, что они просят. Непослушными пальцами (Викентию показалось, что их у него гораздо больше, чем следует) он набрал на клавиатуре чертов адрес. Рябь тут же схлынула и на экране открылось окно браузера с главной страницей сайта, озаглавленной «Генеалогическое древо рода Зямзиковых». Хмыкнув, Викентий прильнул к монитору. Наполнившая его подозрениями надпись оказалась всего лишь розыгрышем и, судя по всему, розыгрышем безобидным.

Викентий вгляделся в лица предков. Лица ему понравились. А еще больше, чем сами лица, понравились подписи под ними. Такая родословная могла составить предмет гордости любого истинного сына Родины. Следом за отцом, полковником МВД, которого Зямзиков, воспитанный в неполной семье, почти не знал, потянулись совсем уж незнакомые деды: один – комиссар заградотряда, другой – какой-то чин НКВД с непонятными ромбиками в петлицах. Картину, в свете новой красно-белой перспективы отечественной истории не портили даже повисшие на боковых ответвлениях семейного древа дядья, один из которых бился в рядах РОНА, другой – подвизался в Харбине в фашкорах Восняцкого. Прокручивая скролл, Викентий погружался все глубже и глубже в недра своей праистории. Промелькнули один за другим молодец в буденовке, сгинувший на берегах Босфора романтичный юнкер, некая особа духовного звания и даже настороженный бородатый купец. Прокрутка уперлась в дно страницы, и с этого дна на Викентия уставилось хитрая, подмигивающая лукавым маслянистым глазом физиономия, от одного вида которой у Зямзикова перехватило дух. Мало того, что физиономия эта была черной, как голенище, так еще по краям ее струились курчавые пейсы, смахивающие на растаманские дредлоки, а к макушке была пришпилена ермолка.

Обреченно, словно подсудимый, знакомящийся с текстом смертного приговора, Викентий прочитал в рамке под фотографией биографическую справку:

Шломо (Александр) Зямзя (1873–1916) – по происхождению – абиссинский фалаш. В отрочестве пробрался в эритрейском порту Массауа на борту российского экспедиционного судна «Святитель Николай». Взятый в экипаж юнгой, был доставлен в Санкт-Петербург и принят при дворе. Полюбился императору Александру III, который по примеру великого предка, решил «заиметь своего арапа». Крещенный в православие, Зямзя получил блестящее образование, закончив сначала кадетский корпус, а затем факультет правоведения Санкт-Петербургского университета. Посланный для расследования обстоятельств Кишиневского погрома, под влиянием внезапного импульса перешел обратно в иудаизм, принял активное участие в сионистском движении, был отмечен лично Жаботинским, который сказал как-то раз по его поводу: «Евреи, посмотрите на этого негра, и пусть вам станет стыдно!» В числе первых поселенцев отправился в Палестину, где и скончался в Яффе от дизентерии в самом расцвете сил. Последние дни Шломо были омрачены стойко ходившими в среде поселенцев слухами о его гомосексуальной ориентации (несмотря на то обстоятельство, что в России Зямзя оставил несколько детей от разных женщин).

Если бы глухой, умеющий читать по губам, оказался рядом с Викентием в тот час, он бы понял, что они беззвучно шепчут: «Негр, жид, пидарас…» Впервые в жизни Зямзикова слова эти не были адресованы расовому врагу.

Маша вышла из душа, горячая, сдобная, похожая на довольную жизнью молодую корову. Подойдя к Викентию, который в последний момент успел схлопнуть гнусную страницу, она сказала:

– Ах ты, мой котик неугомонный! Только-только с меня слез, а уже порнуху смотришь?

В ответ супруг наградил ее таким взглядом, что Маша поторопилась ретироваться на кухню, где принялась варить кофе.

Очевидно, подумала она, вглядываясь в коричневую гущу, несмотря на утренние ласки, Викентий так и не забыл, как каких-то восемь часов тому назад она называла его «пивным бочонком на курьих ножках».

Викентий понимал, что время работает против него. С чертовым сайтом надо было срочно что-то делать. На счетчике внизу страницы красовалась одинокая единица, так что Викентий пока был единственным посетителем. Но ситуация могла измениться в любую секунду. Викентий представил вскипающие благородным гневом лица соратников, гнусные ухмылки на харях идейных врагов, сложенные в презрительную гримасу губки Маши и – самое страшное – плотоядный блеск в чухонских глазках Миши. Не то чтобы организация, в которой служил Миша, особенно пеклась о расовой чистоте своих бенефициантов, но, заполучив в свои руки такой компромат, Миша окончательно взял бы Викентия своей холеной птичьей лапкой не то что за глотку, а за самые семенники. Зямзиков поспешно набрал tracert, как учил Миша, и вычислил провайдера.

Взяв трубку, Викентий набрал телефон службы техподдержки. «Запугаю», – решил он, багровея от злобы. Под приятную музыку дамский голос сообщил, что в настоящий момент все операторы заняты. После десяти минут легкого джаза Викентий сдался, отложил в сторону трубку и уныло вздохнул, но телефон тотчас же зазвонил сам.

В мембране зазвенел бодрый голос правой руки вождя «Золотой орды» – Дениса Хрякина по кличке Хряк. В дозолото-ордынский период жизни Хряк работал парикмахером. Хряк уверял всех, что покинул цех цирюльников из-за царившего в нем засилья педерастического элемента, но куратор Миша как-то раз слил Викентию информацию, что Хряка изгнали с позором из мужского салона красоты «Зайчик», после того как он в процессе стрижки отрезал ножницами ухо клиента.

– Физкультпривет! – радостно проорал в трубку Хряк. – Опохмелился уже? Приходи в штаб, тут еще пива полно!

Викентий поморщился – ему не хотелось омрачать алкогольным рецидивом хрупкий семейный мир, – но тут Хряк возбуждено зашептал:

– У меня есть для тебя сногсшибательная новость! Просто сногсшибательная!

Неприятный холодок в который раз за этот роковой день коснулся хребта Зямзикова.

– Ладно, щас буду, – процедил он в телефон.