Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Проза"

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, Викентий с ненавистью взирал на свое отражение. Уже многие годы он удивлялся тому, откуда у него эта курчавость, этот приплюснутый обезьяний нос, эти налитые кровью белки. В пятом классе юный Вика попытался однажды прибиться к играющей в чику компании старшеклассников. Вожак презрительно оглядел мальца с головы до пят, сплюнул и сказал: «Вали отсюда, жиденыш, покуда жив!» Вика тогда еще не знал смысла этого слова, но интуитивно понял, что именно в нем корень всех его бед.

Плюнув в ненавистную харю, которая корчилась, словно каучуковая, в волнистой поверхности зеркала, Викентий освежил лоб и щеки влажным полотенцем и направился в прихожую. Там, уже одевшись, он вернулся в свою комнату и положил во внутренний карман куртки любимый трофейный кинжал с надписью «Waffen SS». С Машей он даже не попрощался: «Пусть все осознает, п**да!» – нежно подумал он про супругу и устремился к лифту.

В штабе возбужденный Хряк метался по пропахшему мужским потом помещению. Викентий и раньше замечал, что его лейтенант, несмотря на кличку, больше походил на пуделя, чем на свинью. Сегодня сходство было особенно разительным. Хрякин нарезал круги по штабу, оставляя за собой фосфоресцирующий след, словно окурок в темной комнате, зажатый в чьей-то жестикулирующей руке. Викентий присмотрелся, пытаясь выяснить, не растет ли у соратника между ягодиц радостно вихляющий хвостик, но так и не пришел ни к какому выводу. Ему было не по себе. Знакомое до боли логово «Золотой орды» постоянно изменяло геометрию, и казалось, что зловещий пудель имеет к этому непосредственное отношение.

– Зямзик! – затявкал парикмахер-расстрига, не обращая внимания на дикий вид Викентия. – У меня для тебя есть сногсшибательная новость! Сногсшибательная!

Викентий машинально нащупал в кармане кинжал.

– Знаешь, Зямзик, кто ты на такой самом деле? – вопросил Хряк.

Рука Викентия еще плотнее ухватилась за рукоять, инкрустированную, как утверждал продавец, человеческой костью.

– Злобослава помнишь? – поинтересовался Хрякин.

Зямзиков угрюмо кивнул.

– Так вот, Злобослав побывал в очень серьезных кругах, и там ему сказали – ну не то чтобы сказали, а так очень конкретно намекнули: «Викентий Зямзиков – вот наше будущее! Это именно та фигура, вокруг которой могут сплотиться воинствующие миряне. Викентий – это от Господа ниспосланный вождь!» И самое главное – так мне сам Злобослав сказал – монахи, монахи, того же мнения! Им, вроде бы как, откровение такое было. Ворона села на крест на колокольне и трижды прокричала твое имя.

Пальцы Викентия покинули внутренний карман и принялись успокоенно теребить всклокоченную бороду.

– А еще передавали, что сам Святейший молвил: «Зямзиков – какая исконно русская фамилия! Следовало бы справиться об ее истоках, – в этом, мнится мне, залог духовного возрождения Отчизны». Так и сказал! Сам Святейший!

Пальцы Викентия заметались, раздираемые противоречивыми импульсами.

– И вот что я подумал, – лебезливо продолжил Хряк. – Тебе, Зямзик, и правда нужна родословная. Хочешь, я сварганю? Переверну Интернет, накопаю матерьяльчик.

Пальцы Викентия сделали свой выбор. Они снова потянулись к холодному оружию.

– Денег не надо, – продолжал Хряк. – Только дай триста рублей на карточку, а то я законнектиться не могу. И вот еще что, – добавил он, критически изучив всклокоченную шевелюру шефа. – Постричься бы тебе надо. Хочешь, я бесплатно?

– Пошел на х**! – прорычал Викентий.

Не ожидавший такого оборота Хряк застыл в позе, которая сделала бы честь потомственному актеру индонезийского театра теней.

– Что с тобой, Зямзик? – обеспокоено тявкнул он. – Белены, что ли, объелся? Я же к тебе по-братски…

– Пошел на х**! – повторил с той же интонацией Викентий и выхватил смертоубийственный клинок из кармана.

Испуганные шаги Хряка уже затихли на лестнице, а Зямзиков все еще стоял посреди штаба с воздетым над головой эсэсовским клинком, потрясенно уставившись на струившиеся с него разноцветные молнии.

Викентий брел по городу. Тревожившая его с утра неуловимая текучесть линий стала настолько навязчивой, что ее уже невозможно было не замечать. Вороны молча кружились где-то высоко в небе, но Зямзиков знал, что они внимательнейшим образом следят за его перемещениями. Лица прохожих излучали параноидальную подозрительность. Губы попрошаек в подземном переходе беззвучно шептали: «Негр! Жид! Пидарас!», и Викентий выбежал оттуда в холодном поту. Резиновые ноги не слушались его – чтобы сделать шаг, ему приходилось долго отлеплять конечность от студенистого асфальта. Впереди по курсу маячили золотые луковки храма, и Викентий, отчаянно вцепившись в ручку церковной двери, вошел в утешительный полумрак.

Служба уже закончилась, но в углу виднелась фигура священника. Викентий с трудом повлек свое непослушное тело в придел. Священник обернулся. Это был необычный священник – на вые его вместо наперсного креста висела саперная лопатка, на которой флуоресцентным маркером было написано «За Бога – убью!» Лицо скрывал мотоциклетный подшлемник с прорезями для глаз. Грозно помахивая кадилом, в котором недобро тлели багровые угли, священник направился к Викентию.

– Сын мой? – вопросил поп.

Викентий непроизвольно щелкнул каблуками, отдал честь и отрапортовал:

– Так точно!

– Исповедаться хочешь?

– Хочу, – понуро опустил голову Викентий.

– Ну так, б**дь, исповедуйся! – голосом старшины рявкнул грозный поп.

– Я… я сатане поклонялся, – едва выдавил из себя Зямзиков.

– То грех невеликий, – примирительно сообщил иерей. – Все с того начинали. Лучше в черта веровать, чем в телевизор.

Успокоенный либеральным подходом священнослужителя, Викентий слегка распрямил плечи.

Иерей продолжил:

– Зло – оно не от черта, а от покемонов. Ты телевизор включишь, а из него покемон тут же – шасть! Забьется под матрац и затаится. Ты и знать не знаешь, отчего на сердце тоска, томление и сомнение в кресте животворящем. А это из тебя покемоны по ночам кровь сосут. Жена есть? – неожиданно сменил тему пастырь.

– Так точно! – отрапортовал все еще пребывавший в строевой парадигме Викентий.

– «Так точно…» – передразнил поп. – Сам знаю. Раба Божия Мария… Стерва?

Зямзиков кивнул.

– А знаешь, отчего стерва?

Зямзиков замотал патлами.

– Оттого, что покемонами покусанная.

Зямзиков поднял глаза и боязливо посмотрел на священника. Иерей возвышался над ним, огромный, как башня из черного дерева.

Заносил над Зямзиковым отточенную лопату, искрившую и шипевшую, словно лазерный меч в руках Дарта Вейдера.

– Что же мне делать, отче? – взмолился Викентий.

– А ты, сын мой, во Христа веруешь? – ответил вопросом на вопрос поп.

– Верую! – возопил Викентий. – Истинно верую!

– Тогда гони сто баксов.

Непослушными пальцами Зямзиков полез в портмоне, выронил оттуда презерватив в упаковке, дисконтную карту «Семь семерок», наконец, нащупал хрустящую сотенную, еще хранившую на себе легкое тепло Мишиных рук, и протянул ее грозному попу.

Тот схватил купюру и внезапно швырнул ее в кадило. Пошел густой зеленоватый дым, а затем над кадилом появилось голографическое изображение Бенджамина Франклина в полный рост (если, конечно, допустить, что роста в основателе Соединенных Штатов было не более десяти сантиметров).

Зямзиков изумленно уставился на Франклина, но тот тут же обернулся патриархом Алексием, который укоризненно погрозил Викентию пальцем и растаял в полумраке.

– Принеся жертву Господу, с трепетом и благоговением приступим! – пророкотал откуда-то сверху бас священнослужителя. – Именем Отца, и Сына, и Духа Святаго! Силою, данной мне Господом, изгоняю тебя из обители раба Божия Викентия!

– Джинкс! – возопил поп.

Викентий молчал.

– Чего молчишь как олух? За мной повторяй!

– Джинкс! – покорно отозвался Зямзиков.

– Абра!

– Абра!..

– Кадабра!

– Кадабра!..

– Випинбелл!

– Випинбелл!..

– Понита!

– Понита!..

– Мачоке!

– Мачоке!..

– Пикачу!

– Пикачу!..

– Нидоран!

– Нидоран!..

– Метапод!

– Метапод!..

У Зязмиковых не было детей, поэтому он и ведать не ведал о том, сколь многочисленно покемонское племя. «Шармандер, Шармалеон, Шаризард, Сквиртл, Вартортл, Какуна, Бидрил, Пиджи, Раттата…» – повторял он как заведенный следом за священником пугающие бесовские имена. А тот все убыстрял и убыстрял темп. Зямзиков уже с трудом поспевал за ним: «Джиглипуфф, Вигглитуфф, Зубат, Голбат, Венонат, Веномот…» В какой-то момент он понял, что с губ его срываются уже не слова, а какой-то нечеловеческий вой – «А-Э-О-И-У!» Викентий понял, что воет не он один, – тысячеголосый бесовский хор повторял вслед за ним каждый звук – и испуганно закрыл рот. Вой тут же стих.

В наступившей тишине вновь басовито зарокотал поп:

– Богопротивных покемонов изведя, нонча причастимся даров святых!

Зямзиков открыл глаза. Перед носом у него болтался гигантский дымящийся уд, похожий на шею доисторического плезиозавра, вынырнувшего из мезозойского болота. Шея заканчивалась маленькой хищной головкой с двумя черными глазками-бусинками на конце, внимательно изучавшими Викентия. От чешуйчатых боков рептилии поднимался тепловатый, пахнувший болотным газом и тлением пар. Уд властно покачивался в пяти сантиметрах от губ Викентия.

Зямзиков в ужасе отпрянул. За время совершения обряда церковь сильно переменилась: вся она была залита пурпурным светом. Из-под высокого свода с икон и росписей таращились странные существа. Викентий догадался, что это и есть покемоны. Судя по всему, хитроумный враг заманил Викентия в церковь и, приняв облик попа, обвел его вокруг пальца: вместо того, чтобы заклясть покемонов, он заставил свою жертву призвать их.

В ужасе Зямзиков кинулся к выходу. Отбросив в сторону кадило, священник решительным жестом стянул маску с лица. Пустые глазницы черепа, в которых вращались люминесцентные туманности, уставились на перепуганного Викентия. Полы рясы, закрутившись под ногами у псевдоиерея, превратились в огромного вороного коня, который вздыбился и заржал под весом наездника. Сонмы покемонов, противно вереща, столпились за спиной у конного демона, который вскричал:

– Ах ты мерзкий пархатый ниггер! У Него сосешь, а у Меня не хочешь!

Зямзиков выкатился на паперть, чуть не слетев кубарем по церковным ступенькам.

Небо над головой багрово тлело трехмерными пентаграммами. Видно было, что оно явно не собирается протянуть руку помощи Зямзикову. Над крышами по-прежнему витали вороны. До этого дня Викентий видел ад только на обложках компакт-дисков норвежских чернушников и не догадывался, что именно этот летний московский полдень послужил им источником вдохновения.

Вдалеке виднелись башни Кремля. Сонмы крылатых тварей взлетали в небо, словно струя воды из фонтана, из тайного отверстия где-то в самой его середине и тут же рассыпались веером капель над столицей.

Внезапно простая в своей очевидности мысль пронзила мозг Зямзикова: он сошел с ума. Викентий даже удивился, как это он не сделал столь очевидный вывод раньше. Сумасшествие объясняло если не все, то многое из случившегося сегодня. Возможно, рассудок помрачился только на время – Зямзиков видел немало таких случаев в рюмочной «У Веселой белочки».

Воспрянув духом, он уверенно зашагал по вздыбившейся улице, наглядно демонстрировавшей своим профилем шарообразность планеты, на которой жил Викентий.

Вид пустой квартиры (Маша, как обычно, ушла пить кофе и сплетничать к своей подружке, жене Хрякина, Полине) успокоил Зямзикова. Журчал сорванный бачок в туалете, тарахтел холодильник, ровно светился экран монитора – все было как всегда, ничего не вело себя неподобающим образом. Родные стены преисполнили сердце Викентия решимостью: следовало действовать всем чертям вопреки. Сев за компьютер, он вновь набрал проклятый адрес: сайт оказался там, где ему и следовало быть, вместе с ехидной рожей прародителя Шломо. Утешало лишь то, что показания счетчика не изменились. Викентий снова набрал номер хост-провайдера. Ответом, как и прежде, был легкий джаз и голос дамы-робота, попросивший Зямзикова не класть трубку, не отчаиваться и ждать. Викентий подчинился.

Джаз он, понятное дело, не любил, но сегодня звучавшая в трубке музыка буквально заворожила его. Викентий увидел пальмы, жаркий песок, голубое море. Из золотого саксофона в руках Зямзикова лились звуки, сладкие, как сок сахарного тростника, пряные, как ямайский перец. Черные, как эбеновое дерево, пальцы Викентия с плоскими розовыми ногтями проворно бегали по клавишам инструмента. Напротив за столиком тропического кафе сидел красивый молодой блондин с хорошо развитыми трицепсами. Блондин курил толстую черную сигару, подносил ее к пухлым, изящно очерченным губам и сладострастно облизывал ее аккуратно обрезанный кончик. Зямзикову так хотелось очутиться на месте этой сигары, и он еще сильнее впивался крепкими белыми зубами в мундштук саксофона, еще проворнее выводил томную, страстную мелодию. Огонек пульсировал в такт с каждой затяжкой юноши, он разрастался, становился огромен, как багровый шар, карибского солнца, опускающегося в дымку над морским горизонтом. «Хава нагила, хава хава нагила, хава хава нагила вэнисмэха», – пел саксофон. Молодой человек положил сигару на край пепельницы, взялся рукой за выгоревший на солнце чуб и резко дернул за него. Туловище его тут же распалось на две половины, словно виниловый костюм, трицепсы и бицепсы стремительно опали, а из-под съежившейся оболочки показались тощие плечи и прыщавое острое личико куратора Миши.

Вздрогнув, Викентий вышел из транса. Не было ни Карибов, ни саксофона, ни кафе у пляжа, ни сигары – красный же шар на поверку оказался индикатором стоявшего на столе автоответчика – пока в квартире никого не было, кто-то звонил. Викентий положил трубку, решив, что повторит попытку после прослушивания сообщения, надавил на тревожный багровый огонек и тут же пожалел о содеянном.

Все тот же знакомый ехидный Голос прошипел в динамике:

– Эх, Викентий, Викентий! Понял теперь, что ты у Меня в руках? Я заблокировал доступ на этот ресурс для всех IP, кроме твоего. Но как заблокировал, так могу и разблокировать. Покайся, вспомни о грехах твоих, христианин хуев! Это Я тебе говорю, твой Господин!

Слушая короткие гудки, Викентий понял, как глубоко он заблуждался. Всю жизнь он полагал, что кошмар – это то, от чего просыпаются с криком посреди ночи. Но лишь теперь до него дошло, что настоящий кошмар – это то, от чего проснуться нельзя, кричи не кричи.

Терять было уже нечего. Зямзиков вспомнил, что в холодильнике должна стоять початая бутылка водки. «Клин клином вышибают…» – подумалось ему, и он обреченно побрел на кухню.

За безликой дверью с табличкой «Абонентский сервис» сидел прилично одетый молодой человек. Перед ним стояли монитор, пиала с сенча и подносик с недоеденными суши. Молодой человек смотрел в монитор, на голове у него красовалась телефонная гарнитура. Мало бы кто опознал в подтянутом служителе всемирной паутины легендарного басиста «Молотов Тора» Иванова-Йелдабаофа: для этого следовало бы по меньшей мере стянуть с него итальянский свитер и футболку с надписью padonki.org, чтобы увидеть на спине хорошо знакомые поклонникам русской разновидности норвежского черного металла татуировки с изображением совокупляющихся демонов.

В наушниках пропищал гудок, и тут же на мониторе высветился телефонный номер клиента. Иванов-Йелдобаоф гнусно ухмыльнулся, разинул пасть и забросил в нее белый катышек суши, на котором было распято беззащитное нежно-розовое тельце креветки.

«Пусть помается, козел! – подумал Иванов-Йелдобаоф. – Такую группу развалил!» – и начал старательно распалять свой гнев. Как всякий ханжа – неважно, христианин, сатанист или сисадмин – он подсознательно понимал, что нет лучшего способа скрыть истинные мотивы своего поступка, чем благородное негодование. В глубине души ему было наплевать на «Молоты Тора» – работать техсаппортером было намного приятней, чем перетаскивать тяжелый басовый комбик из одного заплеванного подвала в другой. Решительным усилием воли он задвинул в подсознание ящик памяти, в котором хранились так и не доставшиеся ему в тот далекий вечер люськины бледная спина и маленькие острые сиськи.

Еще в коридоре Зямзиков осознал, что спокойствие, царившее в квартире, было не более чем предательской ловушкой. Мало того, что слон, которого завели соседи сверху, снова принялся продавливать потолок, так тут еще Зямзиков вспомнил, что живет на последнем этаже, а это напрочь исключало простую и уютную слоновью гипотезу. На фоне этого открытия такие мелочи, как оживший узор на обоях или искрящиеся неоновыми сполохами углы мебели, уже не играли ровно никакого значения.

Войдя на кухню, Викентий понял, что сделал это зря. На поверхностный взгляд это была, конечно, кухня. Все вроде бы оставалось на месте – плита, раковина, стулья, стол. Но в то же время это была совсем не она. Кухня имела кубическую форму, Зямзиков же находился в сферическом помещении с круглым иллюминатором из толстого, мутного стекла, за которым пузырилась ржаво-зеленая топь. В глубине топи что-то жутко ворочалось, а над поверхностью ее роилась какая-то нечисть – не то вороны, не то покемоны, не то вообще хрен знает кто. По стенам сферы беззвучно струились огненные надписи на непонятном языке. Белый шкаф возле иллюминатора гудел и вибрировал, и Зямзиков понял, что это вовсе не холодильник, а система жизнеобеспечения. Подойдя к системе, Викентий распахнул дверцу: изнутри вырвался пучок ослепительного света, словно там находилась изложница с расплавленной сталью. Захлопнув дверцу, Викентий понял, что никакая в мире сила не заставит его снова открыть это устройство, чтобы извлечь из него бутылку сорокаградусной, которая, к тому же, наверняка давно расплавилась. Нужно было срочно бежать отсюда. Зямзиков повернулся к двери и увидел, что она стала маленькой, размером с крохотную форточку, через которую не пролез бы даже хомячок.

Только теперь до Зямзикова дошел подлинный масштаб приключившейся с ним трагедии: он находился в аварийной капсуле звездолета, потерпевшего крушение вблизи гиблой планеты. «Интересно, на сколько хватит кислорода?» – мелькнуло в голове у него. Кричать было бесполезно – до ближайшего гуманоида, который мог бы прийти на помощь, было сотни и сотни парсек. Выйти же наружу без скафандра и бластера даже при наличии двери нормальных размеров означало верную смерть. Оставалось только покориться судьбе. Викентий сел на стул, закрыл глаза и попытался не дышать, чтобы сберечь драгоценный газ.

Но сидеть на стуле тоже было страшно: закрыв глаза, Викентий тут же услышал, как тысячи острых коготков скребутся о стекло иллюминатора. Рано или поздно их усилия увенчаются успехом, и тогда ужасные создания ворвутся в капсулу и съедят его, если не что похуже. Викентий вскочил со стула и заметался по капсуле. Глаза его наткнулись на какой-то загадочный прибор с множеством кнопок и лампочек. Это было радио! А радио означало связь с родной планетой, шанс на возвращение. Викентий включил радио и начал крутить ручку настройки. Прорвавшись сквозь жуткие завывания и рев инопланетной музыки, Зямзиков наконец вышел на частоту, где говорили по-русски, и сделал звук погромче. Гнусавый и картавый диктор радостно сообщил:

– А теперь – новости столицы! Сегодня на Манежной площади прошла церемония закладки памятника Шломо Зямзе. Монумент работы скульптора Ркацители еще в эскизах вызвал бурные споры общественности. Многие гражданские организации обеспокоены тем, что стометровая статуя Зямзи исказит исторически сложившийся архитектурный облик Москвы. На закладке памятника мэр Кац сказал…

Пытаясь уйти с ненавистной волны, Викентий так сильно повернул ручку настройки, что она осталась у него в руках. Приемник, впрочем, уже жил своей собственной жизнью – он стремительно перебирал мегагерцы, пока не остановился на какой-то совсем уже запредельной частоте. От китайских динамиков повеяло нечеловеческим холодом, разноцветные лампочки по их ободку ярко вспыхнули, а затем с треском лопнули, наполнив кухню запахом горелой проводки. И тогда из приемника к Зямзикову вновь обратился Голос:

– Ну что, урод, теперь поговорим по понятиям?

Урод попытался выдернуть вилку магнитолы из сети. Ответом ему был нечеловеческий смех.

– Выключить Меня хочешь? Руки коротки!

– Что Тебе от меня надо? – с отчаянием загнанного зайца вякнул Викентий.

– Любви… – хихикнул Голос.

– Хочешь, я разрою помойку и принесу коробку обратно? – предложил Викентий.

Голос захихикал еще противнее.

– Помойку? Ты за окно-то хоть смотрел? Еще та помоечка… Да и в дверь ты не пролезешь, вон брюхо какое отъел… К тому же насрать мне на твою коробку. Шняга этот твой норвежский блэк-метал. Я лично больше по Штокгаузену прикалываюсь.

– Что же Тебе тогда от меня надо? – пискнул Викентий.

Эфир шуршал целую вечность, а затем голос как-то очень по-детски, смущенно попросил:

– Убей Машку, а?