Текст книги "Багровый закат"

Глава 7
Недобрые вести из Иерусалима

Зимние непогоды с пронизывающими ветрами и грозовыми дождями, сменились весенним покоем. Ласковое солнце принялось усердно отогревать остывшую землю. И, как бы в ответ на это тепло, на склонах гор замелькали огоньки полевых маков. Загустела зелень травы. На фоне этой зелени, брызнули тысячи мельчайших сиреневых, голубых и желтых цветов.

Земля наряжалась в прекрасные весенние одежды. Приближалось время пасхальных торжеств.

Жители Модиина не сидели, сложа руки, – вот уже более трех недель они готовились к Празднику Песах, ко дню восхождения к Святому городу.

Тщательно отбиралась еда, проверялась исправность упряжи тягловых животных, извлекались из хранилищ праздничные одеяния.

И вот этот день настал.

Шифра надела любимую голубую тунику, в ушах покачивались серьги с вишнево-красными рубинами. На запястьях серебрились крупные браслеты. Рядом с ней был небольшой белый ягненок, выращенный ею и Юдит, специально к Пасхальному Восхождению. Шифра была глубоко уверена, что ягнёнок – её личная искупительная жертва, поможет ей избавиться от часто посещавших её тяжелых предчувствий: "Всевышний услышит её просьбу и сохранит в добром здравии её семью и близких ей людей."

Бат-Шева, Юдит, Ривка, Ора и Эфронит также были в новых светлых туниках, на их предплечьях и на ногах позванивали золотые и серебряные обручи.

В путь двинулись задолго до восхода солнца.

Юдит с гордостью вела рослого светлого мула. В плетеных корзинах, переброшенных через спину животного, были аккуратно уложены стопки опресноков, промытые овощи – огурцы, маслины, всевозможная зелень, лук и чеснок. В белых льняных тряпицах завернуты сгустки козьего сыра, обильно подсоленного и подсушенного на солнце. В других корзинах находились виноградные гроздья, выстоявшиеся на лозе и от этого особенно сладкие. Были здесь и плоды инжира, и стручки рожкового дерева. В небольших горшочках темнел тягучий финиковый мёд.

Иногда Юдит передавала поводок мула Оре, сама же брала у Шифры курчавого белого ягненка и несла его на руках, как она нередко делала дома. Ягненку было удобно и он блаженно закрывал глаза, прижимал голову к её плечу.

Сразу же за ними следовали Бен-Цур, Шмуэль, Элька, Давид, Ноах и большая группа подмастерьев – учеников Шмуэля. Каждый вел мула или осла, груженного посудой, амфорами с вином. Отдельно были уложены ковры и плотные шерстяные плащи. В эту пору на иерусалимских холмах бывают холодные вечера и особенно ночи.

Шмуэль и Давид вели первородных бычков, гнали тщательно отобранных барашков, предназначенных для жертвоприношения.

К полудню праздничное шествие достигло Бет– Хорона. Здесь Бен-Цур узнал о неожиданной замене Тиберия Александра новым наместником Куманом. Сообщение вызвало у Бен-Цура глубокую тревогу. Ведь прошло всего три субботы, после его знаменательной встречи с отозванным наместником.

События развивались быстрее, чем он предполагал….

Его тревожные размышления, несколько рассеялись при виде всеобщего оживления охватившего людей, когда они приблизились к горе Скопус.

Севернее Скопуса возвышалась Масличная гора, серебрились оливковые рощи. Деревья в этих рощах были удостоены божественной милости дарить плоды для изготовления священного елея храмовой меноры.

Животворный сок этих олив применялся также для помазания царей, восходящих на престол Иудеи. Маслом этих олив освещали свои жилища простые люди Святого города. Оно же было главным средством их пропитания.

С Масличной горы, был хорошо виден путь к Степному Морю и далее, к Заиорданью. Отсюда открывалась захватывающая дух панорама Иерусалима. Как на ладони виден был город Давида, прилегающий к южной стене Храмовой горы. Освещенный полуденным солнцем он казался огромным золотым слитком.

Храмовая гора была окружена высокой стеной, сложенной из больших тесаных камней. Все четверо ворот были распахнуты и сверху видны были потоки людей, вливающиеся внутрь.

За стеной возвышался окутанный таинственным ореолом Храм. Сюда, в Святая Святых – единственное на земле место – нисходило непостижимое Божественное Присутствие – Шехина.

Перед Святилищем Бен-Цур, с годами не утративший остроту зрения, разглядел семиметровый жертвенник. Сложенный из грубых неотесанных камней, он казался таким же вечным, как и сама Земля.

Передохнув несколько часов на горе Скопус, процессия жителей Модиина начала спуск к долине реки Кедрон. Далее, через ущелье предстоял уже недолгий путь, чтобы, наконец, взойти на священные камни Храмовой горы.

Недалеко от Храмовой горы от группы Бен-Цура отделились мужчины, и направились к Овечьему бассейну. Они омыли жертвенных животных, прежде чем те выполнят возлагаемую на них священную миссию.

Отдавая своего белого ягненка Бен-Цуру, Шифра ничего не сказала, но он видел её волнение и умоляющий взгляд. В ответ успокаивающе улыбнулся, шутя попросил, чтобы она не переживала: он вернет ей ягненка, лишь немного окунув в бассейн. Впоследствии оказалось, что не зная того сам, он сказал правду. Ягненок, действительно, возвратился к Шифре.

Обширная площадь перед Храмом, встретила их многолюдьем. Повсюду царило праздничное настроение. Воздух был пропитан ароматами воскурений и дымком, тянущим со стороны жертвенника. Люди располагались на площадях, улицах, узких переулках.

Здесь, у стен Храма, в пасхальные праздники приносили священные жертвы, усердно молились, встречались с близкими, родственниками, знакомыми, взошедшими к Иерусалиму из самых отдаленных мест Иудеи – Бет-Шеана, Тивериады и Кумрана, Галилеи и Лахиша, Беэр-Шевы и Кесарии.

Было здесь немало паломников и из других провинций империи – Вавилонии, Египта, из Кипра и самого Рима.

Никого не удивляло, что при таком скоплении народа, в плотной массе людей проплывали гребни сверкающих шлемов римских солдат.

В большинстве случаев это были спокойные молчаливые люди. Они дружески улыбались, когда хрупкая, как былинка Эфронит, приветливо махала им рукой, или угощала кубком пасхального вина.

Будучи приглашенными, солдаты с явным удовольствием принимали участие в трапезе, хотя не всем им нравилась шумная толпа иноверцев-иудеев, поклоняющихся своему невидимому богу. Злила независимость этих людей, их свобода в обращении друг с другом и посторонними. Однако особую подозрительность у солдат вызывали закутанные в плащи мужчины и женщины, лиц которых они не могли разглядеть.

Вся эта молящаяся, торжествующая, аппетитно жующая масса жила своей жизнью, своими интересами, как будто бы не римляне, а они были здесь подлинными хозяевами.

– Эти люди хуже рабов! – негодовали иные солдаты. – Они не желают помнить, что принадлежат к Великой Римской империи, что именно она истинный хозяин этой земли.

Постепенно Шифру охватила возраставшая тревога: мужчины, отправившиеся к жертвеннику, уже давно должны были возвратиться. Шифра знала, что у жертвенника всегда большая очередь, и все же, эта задержка казалась ей чрезмерной. Она вдруг обнаружила, что Бен-Цур, взял с собой лишь часть соли, столь необходимой при вознесении на костер жертвенного животного. И это еще больше тревожило её.

Волнение усилилось, когда она вдруг засомневалась – примут ли коэны её белого ягненка, выращенного дома, а не в стаде? И она, не переставая, горячо молилась за благополучие её семьи и семей близких ей людей.

Наконец-то Бен-Цур, Шмуэль, Элька, Ноах и Давид принесли мясо жертвенных животных. Шифра сразу же подошла к Бен-Цуру, и он подтвердил её опасения. Белого барашка Шифры служители Храма отвергли. Причина была весьма веская: – барашек вырос не со стадом, то есть не в поле, а значит, не впитал в себя сок и горечь степных трав, влагу утренней росы – всё то, что дарит каждому живому существу создатель Земли – Всевидящий Адонай.

– И, чтобы тебя не огорчать, – виновато объяснил Бен-Цур, – мне пришлось отправиться к Царскому портику, что находится южнее Храмовой горы, и купить другого барашка, одобренного служителями Храма. Белого же возьмем обратно домой. Значит, еще не пришло его время.

Бен-Цур не думал, что Шифра примет его сообщение со столь глубоким отчаянием. Лишь теперь он понял, что в факте отвержения священнослужителями её барашка, она узрела недоброе предзнаменование.

Охваченный глубоким сочувствием Бен-Цур присел рядом с Шифрой. С нежностью положил руку на её плечо.

Женщины тем часом тщательно отодвинули мусор, которого всегда было множество на иерусалимских улицах, расстелили широкие холщовые скатерти. Извлекли из переметных сум кувшины с пасхальным вином. Возложили опресноки на тонкие, чуть позванивающие керамические подносы. Эти подносы изготовил к пасхальным праздникам еще покойный Эльазар Бен Рехавам.

По установившейся традиции, Шмуэль неторопливо разрезал на сочные куски излучающее аромат мясо жертвенных ягнят. Он явно подчеркивал торжественность наступившего часа. Ломти получались аккуратными, почти равными, весьма аппетитными. Песах был один из немногих дней в году, когда многим иудеям выпадала возможность вволю полакомиться мясом. Расселись в удобных позах. Мужчины возлежали на небольших подушках, расшитых пурпурными нитями. Приготовились к чтению пасхальной молитвы и последующей обильной трапезе.

Спустя некоторое время после начала молитвы, к ним приблизились двое легионеров. Увидев их, Шифра выбрала опресноки покрупнее, возложила на них овощи, сдобренные оливковым маслом, сладкие стручки, несколько ягод смоковницы и с улыбкой протянула солдатам.

Однако один из них, старший по чину, отодвинул её руку и вызывающе громко произнес:

– Смотри, Курций, эти никчемные иудеи жрут жертвенное мясо, как собаки! Нет бы угостить римского солдата жареной бараниной!.. Суют нам сухие подошвы с подножной травой.

– Это их дурацкий Бог велел им плевать на нас! – последовал ответ Курция. – Видишь ли, Плиний, жрать жертвенное мясо положено только обрезанным! Мы же должны охранять их псарню! – и он отправил крупный плевок в сторону Храма.

Шифра увидела, как не стерпев оскорбления, на солдат бросились принимавшие участие в трапезе мужчин, среди них Давид, Ноах, а также её дочь Ривка.

В свою очередь солдатам пришли на помощь их товарищи. Зазвенели мечи. Кровь брызнула на праздничные скатерти. Раздались стоны раненых и затоптанных, опустились на землю бездыханные тела убитых.

Вскоре наметился перевес сил в пользу молившихся и римляне, отбиваясь мечами и прикрываясь щитами, отступили к большому отряду легионеров, стоявшему у стены Храма.

Возмущение нарастало. Появились ораторы, проклинавшие легионеров, римские власти, досталось и лично прокуратору Куману.

За стеной щитов, где укрылись сражавшиеся легионеры, виднелся золоченый паланкин наместника Кумана. Его Высочество лично прибыл из своего роскошного кесарийского дворца в Иерусалим специально к празднику Песах. Он пожелал понаблюдать за происходящим в Святом городе.

Рядом стояли четыре рослых раба, готовые в любой момент поднять свою драгоценную ношу и мгновенно ретироваться подальше от взбунтовавшейся площади.

С первых же дней своего прибытия в Иудею Куман обнаружил, что во вверенной ему провинции оказалось множество признаков нарастающей смуты. Однако пока в Иерусалиме было сравнительно спокойно, прикидывал Куман, он сможет выдержать двухлетний срок пребывания в Иудее, чтобы затем получить новое назначение в самом Риме.

Куман знал, что все другие города Иудеи, равнялись по Иерусалиму. И его метод правления себя оправдывал.

Если обострялось недовольство отдельных групп жителей провинции, он натравлял греков на иудеев и когда проливалось достаточно иудейской крови, он приказывал навести порядок. Разъединял сталкивавшихся.

В следующий раз бунтовали иудеи – страдали греки. Он выбирал удобный момент и становился на сторону греков.

В Иерусалиме все было значительно сложнее и опаснее. По улицам бродило множество подозрительных людей и явных провокаторов. Они призывали к бунту против Рима. Казни мало помогали.

Кроме этих самозванцев было множество политических и религиозных ораторов, будоражащих людей. И Куман внимательно следил, чтобы ни одному из них не удалось объединить вокруг себя значительное количество людей.

На этот раз он оказался невольным очевидцем события несколько иного характера. Перебранку с иудеями затеяли его солдаты.

В общем и целом – это было нормально, однако, когда иудеи после резких солдатских выкриков бросились на них, начали проклинать римские власти и лично его прокуратора Кумана, он с удовольствием приказал центурии разогнать толпу. Стоявшие без дела легионеры, с охотой принялись выполнять приказ. Их возмутили агрессивные действия толпы, убившей и ранившей их товарищей.

Грозно выставив перед собой копья, шеренги легионеров двинулись на плотную стену взбунтовавшихся.

Удобно устроившись в роскошном паланкине, Куман велел поднять его и сверху наблюдал за паническим метанием людей. С его лица не сходила презрительная улыбка.

…Это было ужасно, вспоминает Шифра, поднялась паника. Люди пытались бежать, но из-за большого количества молящихся бежать было некуда. Солдаты продолжали теснить толпу к стенам крепости. Раздались крики раненых, многие были затоптаны. Затем произошло событие еще более страшное!

На тела убитых и раненых взобрался все тот же Курций. Он поднял высоко над головой развернувшийся свиток Торы. Люди замерли.

Перед притихшей в ужасе огромной толпой Курций изорвал в клочья Святое Писание и к остаткам поднес зажженный факел.

Ошеломленная толпа оцепенела. Назрел страшный, неминуемый взрыв. Шифра видела, как мужчины группировались вокруг своих наставников. В руках у многих оказалась оружие. К месту происшествия начали пробиваться неизвестно откуда появившиеся вооруженные отряды иудеев.

Тем не менее, неумолимое движение легионеров продолжалось в их сторону. Вторая шеренга подняла копья, готовые к броску в самую гущу толпы. Однако, вопреки смертельной опасности, лавина разъяренных людей медленно приближалась к своей гибели.

В уплотнившейся человеческой массе Шифра различала сикариев, обнаживших тонкие длинные кинжалы. У прибывших из Галилеи оказались готовы к бою дротики, метатели камней зарядили пращи. Рядом с ними двигались красильщики тканей из Лахиша. Многих из них она встречала здесь не раз. Все они были вооружены. Вдруг среди людей, идущих на столкновение с легионерами она увидела дочь Ривку и сына кузнеца Шмуэля – Ноаха.

Шифра почувствовала, как её захлестнула волна ужаса. Она вцепилась в руку Бен-Цура, как в спасательный круг.

– Сделай же что-то-о-о!!

– Успокойся, – тихо, почти ласково, сказал он, – всё обойдется. Никто не готов к этой войне.

Он поднялся. И Шифра увидела, что её Бен-Цур на целую голову выше всех, находившихся на площади. Он легко прошел сквозь массу людей, медленно двигавшуюся навстречу копьям легионеров, и вскоре оказался впереди. С некоторым удивлением обнаружил, что рядом с ним находится рав Нафтали, выделявшийся белыми одеяниями старейшины Синедриона.

Перед броском копий легионеры замерли.

– Прокуратор Вентий Куман! – перекрыл шум толпы голос Бен-Цура, и он поднял полусогнутую руку в приветствии, принятом среди военных.

– Я, Бен-Цур, как ты знаешь, назначен Его Святейшим высочеством императором Клавдием командующим Иудейским корпусом!

– Знаю… – бесстрастным голосом ответил Куман, и тут же добавил:– Покойным императором… – затем двусмысленно улыбнулся. – Чего же ты хочешь?

– Прошу тебя, прикажи войскам прекратить бессмысленное кровопролитие. Здесь не будет победителей. Здесь все проиграют…

Прошло несколько минут. Куман размышлял. Огромная площадь перед Храмом, была заполнена людьми. Среди них были хлеборобы, пастухи, сыроделы, кузнецы, шорники, снабжавшие всем необходимым не только римскую армию, они в значительной степени обеспечивали хлебом и мясом также и великий Рим, его роскошь и процветание…

Между тем, лавина разъяренных людей вновь начала медленно двигаться на его небольшой отряд готовых к бою легионеров.

Видя, что назревает взрыв, к которому ни он, ни вообще римские власти не готовы, Куман вынужден был признать, что стоящий перед ним иудей, или кто он там, абсолютно прав.

В данный момент, у него, Кумана, явно проигрышная позиция. Да, солдаты его " хватили через край", и ему, Куману, и так не очень жалуемому императором, совсем ни к чему восстание этих фанатиков.

Он велел опустить паланкин, вышел из него, выпрямился, высоко поднял руку, требуя всеобщего внимания. И, действительно, двигавшаяся по всей площади толпа остановилась. Этих мгновений было достаточно, чтобы Куман полностью изменил грозящую взрывом ситуацию.

– Правом, данным мне Сенатом и Его Божественным величеством императором, – раздался его властный голос, – приказываю: легионера Курция, осмелившегося осквернить Святое Писание народа Иудеи, дружественной Риму – казнить.

Он сделал короткую паузу, добавил:

– Сейчас! И на этом месте!

Курция казнили его же сотоварищи по центурии.

В онемевшей от ужаса толпе раздались истерические крики, плачь детей, стенания женщин, но голос Кумана перекрыл поднявшийся шум. Он произнес:

– Верные Римской империи жители Иудеи, могут продолжать свое празднество!

Прокуратор вернулся внутрь роскошного паланкина и тут же убыл, окруженный плотным кольцом легионеров.

Вскоре опустела обширная площадь на Храмовой горе.

Никто не ожидал столь печального завершения Великого праздника Песах. Люди шли домой, унося убитых, раненых и свое бесконечное горе.

Глава 8
Мираж иудейского корпуса

Возвращение в Модиин было печальным. Многие жители селения были ранены. И Шифра, используя имеющиеся у неё запасы трав, составляла мази, делала настои, лечила людей. Ей без устали помогали Бат-Шева, Юдит, Ора и Эфронит.

Бен-Цур видел, что это занятие отвлекало Шифру от тяжелых мыслей, смягчало боль души. Он и сам был глубоко опечален, и к этой печали примешивалась неисчезающая тревога. Он, как никто другой осознавал, что произошедшее на Храмовой горе – не случайная вспышка непримиримой вражды между римскими властями и его соплеменниками. В этой вспышке Бен-Цур видел предзнаменование грозных событий.

Он осознавал, что в назревающем конфликте военная сила, которую он создаст, будет играть важную балансирующую роль. Как осознавал и то, что его личные замыслы не совпадали с замыслами римлян. Но поймут ли это его близкие, его товарищи, жители Иудеи?

Тем не менее, он с удвоенной энергией принялся за формирование иудейского корпуса

Глубокая озабоченность не покидала его ни на один день. Бен-Цур понимал, что формирование корпуса будет нелегким делом. Он ли не знал народ, частицей которого стал! Вспыхнут дискуссии, взовьётся пламя десятков прямо противоположных мнений.

И, действительно, вскоре ему пришлось в этом убедиться.

По давно установившейся традиции, для решения важных вопросов, выходящих за пределы интересов города, созывалось Большое Собрание жителей Модиина и всех прилегавших селений. При этом всегда приглашался один из старейшин Синедриона. Как правило, этим представителем был рав Нафтали. Так и сейчас…

Среди народа, заполнившего обширную площадь у подножья Титуры, которую Нафтали, шутя, называл римским словом форум, Бен-Цур увидел группу незнакомых людей. По их одежде легко было определить жителей Иерусалима. В группе выделялась чуть сгорбленная фигура высокого, жилистого мужчины. Оба конца его головной повязки были опущены. Он был похож на римского солдата, на голове которого находился шлем, прикрывающий лицо и уши боковыми щитками. Темные глаза тонули в припухших веках. Было в нем что-то настораживающее. Бен-Цур, вглядевшись в его лицо, не сразу узнал Тарфона

Рядом с Тарфоном было не менее десятка молодых людей, среди которых Бен-Цур увидел Ноаха и свою дочь Ривку. Тут же стояли пастухи из Бетулии.

Бен-Цур знал, что большинство молодых людей из этого селения примкнули к движению зелотов, стремящихся немедленно выступить с оружием в руках против римских властей. Он оглядел собравшихся. Многие стояли вблизи него, другие присели на корточках, о чем-то мирно беседуя, но большинство уселось на камнях вдоль склонов Титуры или, подогнув под себя ноги, разместились на сухой траве. Все ждали, что он сообщит.

Бен-Цур почувствовал пронизывающую тревогу. Сможет ли он убедить этих людей вступить в Иудейский корпус, не раскрывая им своих собственных замыслов, связанных с созданием корпуса?

" Собственные ли? – вопрошал себя Бен-Цур. – Или же во имя интересов этих людей, их селений, а может быть, и интересов всей Иудеи?.."

В его мыслях всплыл недавний разговор с наместником. Бен-Цур вновь возвращался к намекам Тиберия на приближающееся восстание. Римлянин явно знал больше, чем он, Бен-Цур. Однако в одном Бен-Цур был абсолютно уверен – Иудейский корпус в его руках никогда не будет оружием против своего народа.

Об этих сокровенных мыслях он будет молчать даже под угрозой смерти. Он был уверен, что мысли опасны лишь тогда, когда появляются на языке. Они должны оставаться в самых затаенных уголках души. Ибо имеют свойство совершенно непонятным образом вырываться наружу и быть кем-то услышанными, даже если они не выражены вслух. Нет, он не проговорится ни во сне, ни наяву, тем не менее…

Кагал застыл в ожидании.

Бен-Цур вышел на середину площади, туда, где находился большой плоский камень. Обычно на этот камень, как на трибуну, поднимались ораторы. Но рост Бен-Цура позволял ему говорить и без этого.

В его душе проснулось нечто напоминающее запоздалый упрек самому себе. Как жаль, что давным-давно он убегал с лекций риторики, которую преподавали лучшие риторы Афин. Теперь эти знания могли бы сослужить ему добрую службу! Отец был тысячу раз прав, когда говорил, что любые знания – это запас силы впрок, с грустью вспомнил он.

Видя, что Бен-Цур несколько замешкался, люди начали терять терпение, из толпы послышались двусмысленные реплики. Выручил рав Нафтали. Он появился из узкого переулка селения. По-старчески опираясь на жезл, чуть торопясь, взобрался на плоский камень, обратился к Бен-Цуру:

– Благодарю тебя, мой друг, что не начали без меня это уважаемое собрание! Мы должны обсудить очень важный вопрос…

– Куда уж важнее! – прервал его насмешливый голос из толпы. – Надо реша-а-а-ть: какому идолу мы должны служить: римскому или, упаси Господи, парфянскому?!…

– А может обоим сразу?! – поддержал его другой, не менее насмешливый голос.

По площади прокатился злой хохот. И Бен-Цур понял: еще одна подобная реплика и Собрание превратится в неуправляемое сборище ненавидящих друг друга людей.

– За последние годы накопилось слишком много недовольства! – четко произнес Бен-Цур, голосом, перекрывшим поднявшийся шум. – Братья! Не для ссоры и взаимных обвинений мы здесь собрались и, отнюдь, не для того, чтобы определить, какому идолу нам служить! Никаких идолов нам не надо! Вопрос об идолах был решен Синайским Откровением. Раз и навсегда! – твердо отчеканил Бен-Цур. – Мы собрались для того, чтобы наметить путь: как лучше служить нашему Единому Адонаю!

– Рим уже не тот, что был раньше! – неожиданно сказал он, сам не веря тому, что произносит это. Подобное заявление не входило в его планы. Конечно же, он так думал, более того, не об этом ли говорил ему легат и намекал наместник. Однако Бен-Цур произнес эту мысль вслух, лишь повинуясь царящему в толпе настроению, он знал: именно это хотят услышать от него, побывавшего в Кесарии.

– Рим желает мира! – отчеканил Бен-Цур. И сам почувствовал неубедительность сказанного. Его слова зависли в воздухе, упали на сухую землю, отозвались эхом в далеких горах, но не достигли человеческих сердец.

– Какая новость! – прервал его Тарфон. – Рим насытился завоеваниями! И теперь желает всего лишь… сохранить эти завоевания!

– Так поможем же бе-е-е-е-дному Риму! – поддержал Тарфона блеющий голос. – Вольёмся же, братья, в миролюбивую импе-е-е-ерскую армию!

Бен-Цур поднял руку, останавливая прокатившийся хохот.

– Напоминаю: еще во времена Хасмонеев был заключен союз о взаимопомощи между Римом и Иерусалимом, и это было не только в римских, но и в наших интересах!

Армии селевкидов и парфян были остановлены и отброшены! С тех пор Рим относился к нам лучше, чем к другим. И не только Рим повинен, что мы из союзного государства превратились в двадцать седьмую провинцию!

– Слышите, что нам говорит этот пришелец? – взвился истерический крик Тарфона. – Не Рим виновен, что Иудея под римским сапогом!

И вновь в назревающий взрыв вмешался рав Нафтали.

Громко, чтобы все слышали, произнес:

– Наша самая большая беда – не могучий Рим, но наши внутренние распри! Каждый считает себя единственно правым и действует по этому праву!

Замолк. Затем поднял высоко над головой кулак и вдруг резко открыл его:

– Здесь пять пальцев и каждый тянет в свою сторону? Между ними может проползти любая змея! К тому же пальцы слабы, их легко переломать – один за другим, один за другим. Но если их соединить? – и он снова сжал пальцы в жилистый кулак. – Это уже сила! Для нас нет ничего важнее, чем единство! Вместе мы непобедимы! Всевышний с нами, а не с Римом!

Он повернулся к Бен-Цуру, сказал:

– Продолжай!

– Охраняя границы империи, в районе прилегающем к Иудее, мы, воины-иудеи, будем охранять также свои собственные границы, свои дома! – как можно убедительнее произнес Бен-Цур.

Это будет наш Иудейский корпус! И я сделаю все, чтобы он был обучен военному делу наилучшим образом, хорошо вооружен и мог бы дать отпор любому врагу.

Последнее Бен-Цур подчеркнул интонацией. – Это так же верно, как верно и то, что охрана границ Империи – дело самой империи, создавшей эти границы…

Бен-Цур чувствовал, что теряет убедительность, что все уже кем-то решено. И его охватило такое же чувство безысходности, как когда-то в далекой молодости, когда он докладывал штабным вельможам Лисия свой план разгрома Парфии.

– От кого охранять?! И какой нам от этого навар?! – зло вопрошал Тарфон. И сам же отвечал:

– Чтобы нас не могли грабить другие завоеватели! Но римлянам грабить разрешено – ведь они уже завоевали Иудею. Теперь римляне решили защищать границы своей империи руками захваченных иудеев… Получается совсем неплохо! – иронизировал Тарфон. – Срочно нужны наемники из среды порабощенных иудеев, чтобы защищать… кого? Своих же поработителей!!

Хохот и негодующие крики нарушили тишину площади. Люди спорили, ругались, толкали друг друга. В ход пошли кулаки.

В этой суматохе к Бен-Цуру продвинулись несколько незнакомых мужчин. Их предельно простая крестьянская одежда свидетельствовала, что они из канаим, ревнителей веры или как их называли – зелоты. Он знал, что они относятся к нему враждебно. Группу возглавлял коренастый мужчина, среднего роста. Он не спеша подошел к Бен-Цуру, руки его были спрятаны за свисавшими складками хламиды. Спросил:

– Твое имя Бен-Цур? Или…

– Бен-Цур! И никакого "или"! – раздался голос неожиданно появившегося из толпы кузнеца Шмуэля. Он стоял грозно нахмурившись. В его руке была тяжелая металлическая палка, напоминавшая незавершенный меч. Вскоре к Шмуэлю пробился Элька, а с ним Давид, Ора, Эфронит и еще несколько молодых кузнецов из Модиина.

– Пришли защищать язычника – съязвил Тарфон, окруженный воинственно настроенными людьми. – И туда же потянуло Эльку, сына прославленного гончара из Модиина, осуждающе сказал он, и вдруг сорвавшимся на фальцет голосом, заорал: – Позор!!

– Видите ли, – продолжал он голосом полным яда, – гончару важно разбогатеть! Даже на крови своих собратьев! Римляне строят постоянный лагерь в Эммаусе не для того, чтобы защищать Модиин, а для того, чтобы угрожать всем нам! И строят они из твоего, горшечник, кирпича! – вновь до предела повысил голос Тарфон.

Однако вид могучего кузнеца с металлической палкой и сплотившиеся вокруг Бен-Цура люди, заставили Тарфона и стоящих рядом с ним незнакомцев отступить и рассеяться в толпе.

Домой шли вместе. К ним присоединился рав Нафтали. Как всегда он был хорошо осведомлен о том, что происходит в разных провинциях Империи.

– Римская политика меняется не к лучшему для нас, – негромко сказал он и еще тише добавил: – Иудейский корпус пригодился бы для защиты Иерусалима. Ох, как пригодился!.. – Затем с явным оттенком сожаления, произнес:

– Умер император Клавдий… И никто не может знать, как поведет себя новый император – Нерон. А вместе с похоронами Клавдия, может быть похоронена и идея создания иудейского корпуса. Идея, которая стала для Бен-Цура путеводной звездой. Он был уверен – другой такой возможность больше не предвидится.

" Нельзя дважды войти в одну и ту же реку", – с глубокой грустью завершил свои размышления Бен-Цур.