Текст книги "Адвокат, адвокат, он ворюге – друг и брат"

Глава 17
Нацкадр всему голова

Одной из самых грандиознейших ошибок коммунистов была опора на национальные кадры. Можно сказать, был создан некий «национал-социализм» (с германским ничего общего не имеет). Наверное, нужно было к чертям, как Сталин сперва и хотел, все эти республики ликвидировать, а руководство ставить только из России с подчиненным только ему карательным аппаратом. Может, тогда и удалось бы все это перебороть.

Надо отдать должное, при Горбачеве эту феодально-бакшишную вольницу стали немного зажимать. Кадровые комиссии в МВД принялись вылавливать и всячески карать милиционеров, ездящих на собственных роскошных по тем временам машинах. Начали исчезать «Мальборо» и «Ориенты». Ничего, «Беломор» и часы «Ракета» тоже неплохи. Стало гораздо сложнее зарабатывать деньги – присмотр был уже нешуточный.

С голодухи местные следаки начали крысить по мелочам – воровали или подменивали вещдоки по делам, которые передавали нам (в основном аудиокассеты и автомобильную мелочовку), брали под нас взятки, о чем мы иногда с изумлением узнавали и что потом служило предметом разбирательств.

Начальник одного из районных розысков сетовал нам:

– У меня при моей должности в месяц остается не больше двух тысяч рублей. Это что творится?! Куда мы так придем?!

Как ни странно, его устами вещала истина. Непреодолимая мощная сила – правоохранительная система, которую в Азербайджане воспринимали с подобострастием, как данную Аллахом, вдруг стала трещать по швам. Появились новые авторитеты – Народные фронты, которые член Политбюро Яковлев скромно именовал школами демократии. НФ вооружались усиленно и снюхивались с турецкой разведкой. Вот эти школы демократии и дали нам ее первые уроки, выводя сотни тысяч человек на улицы и готовя свержение власти. И милицию начали бить – то, что еще недавно было просто невозможно по традициям этого народа. А потом стали резать людей по национальному признаку. А после развала Союза установился, насколько я понимаю, нормальный байский режим со всеми сопутствующими.

Сейчас, размышляя над всем этим, я так понимаю, что горбачевская Москва вовсе не боролась с коррупцией в Закавказье, а мечтала сломать всю систему. Новую систему может создать только революция. А переворот и контрреволюция – это или хаос, или воссоздание старой системы в карикатурном виде, как это было в СССР. Так что пришел хаос. Пришла большая кровь.

Теперь я понимаю, что систему ломать было нельзя. Если она есть, ее можно изменить. Если ее нет – то только хаос. Нужно было для начала понять, что там творится. И начать ее постепенно приводить в божеский вид. Но поздний СССР такое уже не мог. Для таких шагов необходима или жесткая карательная практика, или единение народа на основе какой-то созидательной идеи, когда на первое место выходит общее дело, а не проклятое бабло. Должно быть устремление в будущее. Оно могло бы быть, если бы… Ну дальше все всё знают.

Сегодняшние популистские либерал-борцы с коррупцией призывают именно к слому системы. Значит, к хаосу. Потому что, когда система сломана, можно все – расстрелять за взятки якобы коррупционеров, а потом на их месте брать втройне, что мы видим сегодня по нашим украинским небратьям…

Глава 18
Кровопийцы

Перенесемся в начало двухтысячных. Калининград. Областное УВД, куда меня занесла нелегкая судьба оперуполномоченного Главного управления уголовного розыска МВД России.

Смотрел я на съежившегося передо мной на стуле человека, пытаясь разглядеть какое-то скрытое бесовство. И не видел его. Человек как человек – по возрасту лет тридцать, худощавый, жилистый и сильно угрюмый, что неудивительно, когда задерживают по обвинению в трех убийствах. А еще он был наш бывший коллега – работал в Казахстане милиционером и не так давно переехал в Калининград.

Обвиняли его в жутком преступлении. Жила-была компания приятелей. Вот этот тип из Казахстана. Еще один милиционер, по-моему, капитан угрозыска. Он съездил в Чечню на войну и вернулся оттуда каким-то бешеным. И сразу попросился в следующую командировку в горячую точку. Что у него там произошло с головой, никому не известно, но сдвинулся он капитально. И третий приятель – бизнесмен, проживающий в одном из районов Калининградской области.

Бизнесмену его приятели жутко завидовали. Как же – денег мешки, а тут бьешься рыбой об лед, и в карманах пусто. Однажды они узнали, что у бизнесмена дома скопилось семь с половиной тысяч долларов – для начала двухтысячных сумма вполне приличная.

Приехали эти вдвоем к своему товарищу вечерочком. Поговорили. Выпили. Потом убили хозяина дома. Затем его жену. Семилетняя дочка спала в спальне, и проснуться ей было не суждено – девочке просто свернули шею.

И вот сидит этот хмырь и внаглую отказывается раскаиваться и признаваться, хотя доказательств на него вагон и маленькая тележка.

Ну, я ему и заявляю на нервах:

– Чего ты упираешься? Такое наворотил. Да еще мент бывший. Тебе со следствием надо сотрудничать и думать, как дальше жить. Ну, сколько ты в зоне протянешь, если упираться будешь? Два года максимум!

Тут он на меня смотрит какими-то дикими глазами. И отворачивается.

Через некоторое время захожу к начальнику угрозыска, вижу, убийца сидит на стуле. И заявляет так подавленно:

– Ну, готов рассказать, как все было. Пусть только этот господин, – тыкает в меня пальцем, – отсюда выйдет. При нем ничего не скажу.

Я пожал плечами и вышел. Думаю, чего это он меня так невзлюбил. Пальцем его не тронул вроде бы.

А потом мне говорят:

– Покололся. А потом заявляет – у него туберкулез. И проживет, как врачи ему сказали, максимум два года.

Вот с этими годами я ему случайно или по интуиции в больную точку попал. И он на меня злобным чертом смотрел.

Эти вурдалаки по заслугам получили – жалко только, смертной казни нет. Возможно, они передохли уже. Туберкулезник точно уже на том свете. И почему-то совсем его не жалко…

Глава 19
Воздух свободы

Что может быть приятнее, чем в суровых условиях военной службы повстречать земляков? Да еще и обуть их на добрую тысячу рублей! Да мало что. И Асланбек был счастлив беззаботной радостью человека, оказавшегося хитрее других и заработавшего на чужой тупости.

Это был 1988 год. Меня из Баку на полгода послали «батрачить» в военную прокуратуру Нахичеванского гарнизона. Было принято, когда где-то не хватало сотрудников или был дикий завал по делам, на укрепление отправляли в командировку сотрудников из других регионов. Там мне и всучили дело беглого Асланбека. Листая страницы с допросами и постановлениями, я только и успевал присвистывать – ну бывает же такое.

Асланбек был не каким-то аульным бараном, а представителем, можно сказать, золотой узбекской молодежи. Папаша его был шишкой в одном из районов Узбекистана. А там традиция – если ты занимаешь положение в обществе, то дети твои должны получить высшее образование. Лучше в Москве, но если не получится, то и Ташкент сойдет. Детей у бая было много, и правило он это соблюдал добросовестно – все его отпрыски выбились в люди.

Асланбек после школы честно поступил за приличную взятку в Ташкентский автодорожный институт. Вышибли его оттуда с первого же курса – усердия в науках молодой человек никак не проявил. Еще пару лет он проживал в столице Узбекистана. И однажды его заключил в ласковые и крепкие объятия военкомат. А дальше – Советская Армия.

Пережив кратковременный шок перехода от вольницы и хаоса к упорядоченности и военной иерархии, новый воин оглянулся окрест внимательным взором. И понял, что, оказывается, и в армии можно жить за счет своих соплеменников. С того времени вся его жизнь была посвящена тому, чтобы устроиться получше и найти, кого надуть. А таковых оказалось немало.

В сержантской учебке он быстро поднялся в глазах соплеменников – язык русский знал идеально, мог договориться не то что с телеграфным столбом, а даже с командиром роты. Однажды он собрал своих земляков и объявил:

– Денег вам родные много присылают. У нас в роте крадут. Дайте мне деньги на сохранение – я их передам командиру роты, он их в ящик железный положит.

Узбеки важно покивали. Собрали свои деньги и вручили Асланбеку на хранение. Наивные дети аулов и гор даже не удосужились подумать, что выпуск из учебки будет на днях, а деньги эти еще надо получить обратно.

В общем, через три дня распределение, выпускников разослали по всем концам СССР. Те, с кем Асланбек отправился в Нахичевань, получили от него сданные на хранение купюры. А остальные – ну, не срослось. Было ваше – стало наше. В общем, получите у Пушкина, или, как там у узбеков, у Навои или Омара Хайяма.

Мы кропотливо подсчитали, что собрал он с земляков полторы тысячи рублей, отдал пятьсот, так что чистый прибыток составил тысячу – это при зарплате инженера в то время сто двадцать рублей.

В общем, армия оказалась не таким гиблым местом, как казалось сначала.

На новом месте службы в мотострелковой дивизии в Нахичевани ему совсем не понравилось. Его там заставляли служить. Это было глумление над его свободолюбивой натурой. И кидать как-то уже было несподручно – тебе же с людьми служить еще полтора года, а за это время и спросить могут за твои чудачества по всей казарменной строгости. В общем, без особого успеха попытавшись еще кого-то надуть и поудобнее устроиться, Асланбек совсем было впал в уныние. После очередных неприятностей по службе огляделся и вдруг с кристальной ясностью понял, что ему пора. Собрал вещички и свалил из советских Вооруженных сил.

Через несколько дней он уже был на пороге дома дембельнувшегося русского приятеля, распахивая объятия и радостно восклицая:

– Друг, как же я тебя люблю! Мне отпуск дали, так я не домой поехал, а сразу к тебе.

Растроганный «друг» несколько дней поил-кормил гостя и ностальгически расспрашивал о жизни в родной части, на что сослуживец отвечал уклончиво. Потом Асланбек состроил горестную физиономию и сказал:

– Надо в часть возвращаться, а у меня военный билет украли. Без военника на самолет не продадут билет. Дай свой паспорт. Я куплю билет и тут же отдам.

Они похожи были, так что могло прокатить. Вот только почему-то при общении с мошенниками у людей напрочь атрофируется логика. Дембель как-то не подумал, что если билет берешь по паспорту, то по этому же паспорту должен и лететь… В итоге ни паспорта, ни Асланбека. Зато через некоторое время валом повалили нежданные гости. Они приходили без звонка, ставили парня мордой к стенке и защелкивали наручники.

– За что? – сперва еще возмущался дембель.

– Ты еще спрашиваешь, ворюга! – восклицали оперативники угрозыска, от избытка чувств проходясь ему кулаками по ребрам.

Выяснилось, что паспорт «другу» Асланбеку пригодился не только для авиаперелетов. Узбек стал гастролировать по всему СССР, прописывался в гостиницы в номера с соседями, а когда те уходили по делам, упаковывал их вещи и съезжал вместе с добычей. Естественно, получив заявление о краже, оперативники угрозыска сразу проверяли, кто еще жил в номере. Брали у администратора паспортные данные ворюги и направляли в командировку по месту его прописки группу захвата.

Так что дембелю пришлось пережить немало занятных и болезненных минут. После очередного «задержания» он простонал:

– Асланбек. Ну, все. Увижу – убью!

Судя по всему, вольную жизнь Асланбек вел бурно и содержательно. Мы наложили арест на его почтово-телеграфную корреспонденцию и тут же стали изымать письма в его адрес.

«Асланбек Утабоевич, я с добрыми чувствами вспоминаю наш добрый разговор в поезде Москва-Махачкала. И напоминаю, что вы обещали посодействовать мне в приобретении автомашины „ГАЗ-24“».

То есть развернулся наш жулик по полной. Уже с машинами начал кидки устраивать.

Мы начали копать его прошлую жизнь. Она оказалась не менее занятной, чем настоящая. Во время учебы в Ташкенте Асланбек быстро нашел себе клуб по интересам и наклонностям, то есть компанию местных воров и мошенников. И началась красивая жизнь и легкие деньги. Кидалово, подделки документов. Естественно, на учебу времени не оставалось, так что выперли его с первого же курса. Но это не мешало ему еще два года писать письма отцу со стенаниями, как же тяжело учиться и какие жадные преподаватели. В общем, еще два года уважаемый аксакал слал ему деньги на подкуп преподавателей, чтобы те ставили на экзаменах пятерки. Влетало это в копеечку, но отец семейства был горд, что дитятко его отличник и передовик, о чем известно с его слов.

Когда этот солидный, уверенный в себе бай приехал в Нахичевань узнавать, что же натворил его сынок и как его отмазать, мы ему все это изложили коротко и доступно. Выслушал он это бесстрастно – так, что ни один мускул не дрогнул на лице.

– Я все понял, – совершенно спокойно произнес он, что-то просчитав про себя. – Вы не беспокойтесь. Если он объявится дома, я его убью.

Сказано это было не на эмоциях и не для красного словца, как у нас, русских, с рывком тельняшки на груди. Это прозвучало скорее как окончательный приговор, бесстрастно произнесенный потомственным суровым басмачом. Вот мы и решили – беспокоиться не надо. Дома Асланбеку каюк.

Через некоторое время дезертира повязали в столице СССР, когда он собирал с граждан деньги за дефицитные стиральные машины у универмага «Москва». Препроводили на гарнизонную гауптвахту. Потом на другую. В конечном итоге он наплел охранявшему губу земляку-узбеку, что у него важное дело на воле, иначе ему смерть, уговорил его отпустить на пару часов и ушел с концами.

Глава 20
Фарцовщик

В Нахичевани воздух, что ли, такой был – почему-то у солдатиков там просыпалась страсть к мошенничеству. Другой такой затейник, Витек, происходил из интеллигентной московской семьи, отец был шишкой в каком-то из союзных министерств. Судьба его складывалась примерно как и у Асланбека: фарцевал, воровал, с первого курса института вышибли, от суда спасла армия. И там он развернулся вовсю.

Он настолько умело запудрил всем мозги, надувая щеки и рассказывая легенды и мифы Венского леса о всемогуществе своих родителей, что командиры стали относиться к нему с уважением и опаской, а также начали строить на него определенные планы. Командиру роты он убедительно обещал, что устроит его в Академию Фрунзе, потому что папаша все может. И капитан ему выписывал постоянно всеми правдами и неправдами отпуска в Москву – ну, чтобы с академией порешать. Другим командирам он тоже что-то обещал. Обещал и ничего не делал, оправдываясь за мизерные результаты своих усилий еще более радужными обещаниями. Офицеры его кормили-поили за свой счет, лелеяли и сдували пылинки. Но наконец поняли, что он никого облагодетельствовать не собирается, и предложили ему вешаться, потому что последующая служба у него будет ох как нелегка.

Но Витек и это предусмотрел. Он тут же симулировал какую-то болезнь и завалился в госпиталь. Там он начал в том же стиле обрабатывать врачей. Мертвой хваткой вцепился в дантиста – старшего лейтенанта, армянина. Арсенал атаки был уже не раз проверенный в деле: «У меня папа большой начальник, он тебя в аспирантуру устроит». В общем, охмурил Витек зубодера и, соскучившись по дому, стал подбивать его на поездку в столицу.

– В аспирантуру тебя устрою в московский мед, – гипнотизировал Витек. – Я там все ходы-выходы знаю. Видик могу по дешевке купить. Шмотки. Ты, главное, денег побольше бери.

У армянина наблюдалась та же клиническая картина, как и обычно при общении с мошенниками, – полная отключка критического мышления, а взамен активизация способностей к тактическому планированию. В результате, проявив чудеса изворотливости, рыцарь бормашины выписал командировку в Москву и себе, и драгоценному Витеньке.

Кафешка та была на Октябрьской площади, как раз напротив здания МВД СССР, в девятиэтажном кирпичном доме, где сейчас «Шоколадница». Там армянин последний раз и видел Витю.

– Давай две с половиной тысячи рублей, – сказал жулик. – Видеомагнитофон принесу. Отличный. «Сони».

Дантист, как все армяне, толк в «Сони» знал и расценки представлял. Заявленная цена была божеской, по тем временам видик стоил почти столько же, сколько кооперативная квартира, да еще и не найти было. Поэтому пальцами, дрожащими от предвкушения скорого овладения вожделенной вещью, он отсчитал две с половиной тысячи рубликов.

Витек небрежно сунул купюры в карман и бросил:

– Сейчас буду.

И вот у дантиста ни «Сони», ни Витька, зато куча неприятностей. Как отвечать на вопрос, за каким лешим поперся с солдатом в Москву и куда он его дел?

За это дело я ухватился, поскольку выдалась возможность побывать дома. Прихватил с собой армянина, который должен был опознать жулика.

С дантистом мы шарашились неделю по Москве – по всем кабаками и злачным местам, где бывал Витек. Ставили на уши официанток, метрдотелей. Слышали от них:

– Был недельку назад. Когда будет, не знаем. Но позвоним в милицию обязательно.

И не звонили, стервочки.

Жена Витеньки нас успокоила:

– Да не бойтесь, он больше никого не побеспокоит. Он сейчас в Прибалтику поедет и будет там переходить границу.

Общался я и с КГБ по его поводу, узнал много интересного о незаконных валютных операциях Виктора. Так тогда его, сволочь, мы и не нашли.

Что стало с этими двумя жуликами? Союз как раз разваливался. И приходило время, когда подобные специфические способности и навыки стали вдруг востребованными. Так что не удивлюсь, если они и всплыли где-то как весьма уважаемые люди. Если не убили их, конечно…

Глава 21
Мой адрес Советский Союз

Сколько же я насмотрелся самовольщиков и дезертиров… В нашей Военной прокуратуре Бакинского гарнизона работал такой конвейер по распределению этих свободолюбивых личностей по дисбатами, исправительно-трудовым учреждениям и психушкам. Наверное, девяносто процентов уголовных дел в нашей конторе было именно по ним.

В Баку в 1984 году в рамках новой структуры управления войсками была образована ставка южного направления, которой подчинялись Северо-Кавказский, Закавказский и Туркестанский военные округа, а также Каспийская военная флотилия и Сороковая армия, воевавшая в Афганистане. В столице Азербайджана и ее окрестностях началось грандиозное строительство. Возводили тщательно замаскированные командные пункты, уникальный вычислительный центр, обладавший какой-то невероятной степенью защиты, штабные комплексы, целые районы жилья для военных. Такое ощущение, что перед развалом Союза на эти стройки в Азербайджане решили ухнуть как можно больше средств и ресурсов. После развала Союза из возведенных объектов России, понятное дело, не досталось ничего, да она и не просила.

Для строительства всего этого роскошества был создан целый УИР – управление инженерных работ, с подчинявшимися ему управлениями начальника работ – УНР. В них входило множество разбросанных по Азербайджану стройбатов, тысячи и тысячи военных строителей.

Что такое стройбат? Чтобы было понятно – туда, как в анекдоте, призывали зверей, которым оружие страшно давать. А попросту – малообученных детей гор и степей, ранее судимых, а также олигофренов в степени легкой дебильности, которых по существовавшим правилам нельзя было призывать в обычные части. Так что контингент там собирался удивительный. Это, в зависимости от национального состава, было что-то вроде банды батьки Махно или басмаческого отряда.

– Проведите с ним воспитательную работу, – попросил меня как-то командир роты стройбата, притащив за ухо особенно беспокойного военного строителя. – Он плохо себя ведет.

Я глянул в личное дело нарушителя и задался закономерным вопросом: а как может себя вести человек с тремя судимостями?

– Ну, готовься на четвертую ходку, – сказал я.

Проняло на некоторое время.

Нравы в стройбатах царили часто диковатые, план по валу требовал экстремальных мер, каковыми являются матюги, насилие и морально-психологическое давление. И бежали военные строители сотнями.

Бежали, правда, изо всех частей, но у стройбата тут конкурентов не было. Там вообще была сезонная миграция.

В середине восьмидесятых началась широкая кампания по борьбе с неуставными отношениями и казарменным насилием в армии. И у нас еще в институте создалась иллюзия, что несчастные солдатики бегут из-за издевательств со стороны старослужащих. Тем более, действительно, случаи в войсках происходили совершенно дикие. В Группе войск в Германии и где-то на Севере были факты, когда деды экспериментировали, на сколько может похудеть молодой воин, в результате солдатики умирали от дистрофии. Ну и побои, даже убийства – все было. Были и срывы, когда молодые, заступив в караул, крошили из автомата сначала «дедушек», а потом на кого бог пошлет. Так что у нас была иллюзия, что бегунки – это жертвы суровой военной действительности.

– Все это бред, – опустил меня с небес на землю матерый помощник прокурора. – Запомни, никогда не верь самовольщикам и дезертирам. Они всегда врут.

В подтверждение привел историю прохвоста, который так складно врал о притеснениях по отношению к собственной персоне со стороны дедушек Советской Армии, что его за самоволки вместо трибунала переводили из одной части в другую. А когда выяснилось, что все вранье, он свалил в очередной раз. И вся прокуратура ощущала себя лохами.

Девяносто процентов самовольщиков бежали вовсе не из-за зверств и побоев. А почему и зачем? Ну, потому что хотелось. Их свободный нрав никак не вписывался в строгие рамки армейской реальности. И тянуло туда – к горизонту, где на зеленых тучных полях возлегают рядом львы и агнцы. Короче, дикое ощущение дискомфорта от армейской регламентации и желание послать все к такой-то матери приводило к тому, что однажды, воткнув в землю лопату, как винтовку в стойло, служивые отправлялись в бега. Они были похожи на какую-то полуразумную форму жизни, существующую больше инстинктами и неосознанными порывами. Больно тебе, неуютно, скучно – так надо бежать прочь. Запахло едой и самогоном – двигай туда. Стремись туда, где сытно, тепло, светло и мухи не кусают. Долг, дисциплина, ответственность – это все абстрактные понятия, которые находятся вне сферы их осознания.

У меня создавалось ощущение, что некоторые военные строители вообще не понимали, где очутились. Жил себе он, пас коз, приехал большой человек на машине – военком. Взял за шкирку – и на призывной пункт.

По традиции для выполнения плана призыва военкомы в Средней Азии гребли всех подряд – хромых, глухих. Как в Гражданскую войну. Приходилось увольнять людей пачками после таких призывов.

Вот так призвали бедолагу, одели в военно-строительную форму, вручили лопату и говорят: «Копай!» Зачем копай, почему копай? Два солдата из стройбата заменяют экскаватор. А еще старшина-шайтан ругается и дерется. А пойду-ка я отсюда!

Один наш следователь говорил:

– Выкинь нас в малознакомый город без денег и документов, мы на второй день взвоем как волки от голода, а на третий попадемся милиции. А эти образины годами где-то бродят, воруют, побираются, добрые люди их кормят-поят. Живут как хотят.

Хотения и желания у бегунков были по большей части незатейливые. Одно время у нас в обвинительных заключениях фигурировала стандартная формулировка: «Самовольно покинул часть, праздно проводил время». Потом нам руководители сверху пояснили, что праздно проводить время – это загуливать в кабаках с бабами. А жить в подвале и питаться объедками – это называется проводить время по своему усмотрению.

Усмотрение у них было разное. Один дезертир несколько месяцев жил в лесу и питался чем бог пошлет, а в конце освоил диету из сосновых шишек. Когда мы приехали осматривать его лежку, там была целая горочка ореховой шелухи – как белка нагрызла.

На гауптвахте, в СИЗО, в войсковых частях – везде я вспоминаю допросы, допросы, допросы этих самых бегунков. Некоторых приходилось допрашивать в экзотических местах. Я еще неделю смотрелся в зеркало, пытаясь различить, не пожелтели ли мои зрачки, когда два часа подряд допрашивал клиента в гепатитном отделении инфекционной больницы. Этот военный строитель за три дня странствий умудрился подхватить гепатит и потерять кисть руки – ее обрезало сцепкой вагонов, когда он перелезал через железнодорожный состав.

Бежать из стройбатов обычно начинали с приходом тепла. Вольнолюбивые натуры просыпались под лучами солнца, как ящерицы после зимней спячки, к ним возвращался интерес к жизни, и их обуревала неудержимая охота к перемене мест. Зачем идти, куда, почему – не важно.

– Ты зачем ушел? Тебя били? – долдоню я угрюмому звероватому туркмену.

– Никто не биль! – гордо отвечал он.

– Зачем бежал?

– В Красноводск хочу.

– В Красноводск? Но ты же в другую сторону ехал!

– В другую, – кивает он.

– Так зачем и куда бежал?

– В Красноводск хачууу!

Вот и весь разговор. Хочется. Это самое «хочется» могло быть совершенно разным. Кому-то хотелось домой. Кому-то от пуза пожрать. Кому-то – к девкам.

Один самовольщик у меня был – тот умудрился свалить за два месяца до демобилизации, потому что девушка написала, что выходит замуж за другого. Это был один из немногих случаев, когда парня было жалко до слез – он весь был какой-то правильный, дисциплинированный и человек нормальный по жизни. Но закон суров…

Были умильные истории в стиле Ромео и Джульетты. Любвеобильный балбес из стройбата спутался с девкой, которая была за кражи «на химии», то есть на принудительных работах на стройках народного хозяйства. Полюбили друг друга они просто неземной любовью. В итоге он смылся со своей части, она – со своей «химии». Месяца два они околачивались по подвалам, срывая заветные плоды любви с древа мироздания. Повязали в итоге обоих. Он во всем признавался и каялся, но требовал, чтобы ему дали новый адрес его телки. С адресом как-то не получилось, в результате чего дезертир закатил на заседании в суде истерику и начал нести такое, признаваясь чуть ли не в убийстве президента США Кеннеди, что дело грозило прийти на доследование. Ко мне прибежала испуганная адвокатша:

– Он совсем рехнулся. Дайте ему ее адрес. Иначе ему лет десять светит!

Адрес мне удалось все же узнать, и безумец успокоился.

В общем, дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Он поехал в дисбат, а она за нарушение режима – на зону. Интересно, срослось у них дальше?

Другие Ромео и Джульетта – молдаванин и азербайджанка. Он сбежал из части, прибился на овечью кошару в горах, сошелся с дочкой хозяев. Потом его задержала милиция, и родственники-азербайджанцы всем аулом приехали его отмазывать к нам в прокуратуру. Помню его девчонку – молоденькую, тоненькую, симпатичненькую и ни бельмеса по-русски не понимающую. Впрочем, он тоже по-русски почти не говорил и вообще кроме своего молдавского языкам был не обучен. Как они общались – уму непостижимо. Наверное, на языке любви.

– Она его жена, – говорил отец семейства, тыкая пальцем в свою хрупкую дочурку.

– Жена, да? – спрашиваю я.

– Жена.

– А это кто? – Я показываю ему справку, из которой следует, что дезертир уже женат в своей Молдавии.

– Этого не может быть, – качает головой бабай, злобно косясь в сторону молдаванского донжуана. – Он муж моей дочери. А та жена ни при чем…

Впрочем, многие бежали не от того, что хочется на волю, а от непреодолимой логики неблагоприятных обстоятельств.

– Кем до армии был? – спрашиваю я самовольщика.

– Берейтором, – гордо объявляет он.

То есть в выездном цирке служил помощником дрессировщика лошадей и дело это сильно любил. Низкорослый питекантроп, весть татуированный, к воровству он пристрастился с самого раннего детства и общался исключительно с блатными. За кражи по малолетке загремел в спецшколу – это такая тюрьма для детишек, не достигших возраста уголовной ответственности. Уже во время работы в цирке проиграл три тысячи рублей в карты. И смылся от долгов в армию. Там его принял с распростертыми объятиями бакинский стройбат.

Но братаны не пожалели времени и денег. Приехали к нему в Баку справиться, как ему там живется-служится, не впадлу ли военную форму носить. А заодно ласково так осведомились:

– Про должок-то не забыл? Гляди, скоро счетчик начнет щелкать.

Бывший берейтор, а ныне гордый стройбатовец, горестно вздохнул, собрал вещички и отправился добывать деньги.

В Баку тогда была биржа труда – так называли местечко в центре города, где собирались бродяги и лишенцы со всего Союза. Туда приезжали покупатели и нанимали этот сброд на различные работы. Берейтор сперва попал в услужение к богатому цветоводу. Собирал в оранжерее гвоздики. Сорвать гвоздичку и положить ее в корзинку стоило, кажется, пять копеек. А нагнуться лишний раз он не боялся. Так что заработал очень неплохо. Потом устроился класть фундаменты частных домов. В итоге с долгами рассчитался полностью, а потом попался милиции.

Я его отвел на стационарную психиатрическую экспертизу, которую проводили циничные тетки-психиатры.

– За что в спецшколе пребывал? – спросила председатель комиссии – суровая женщина средних лет.

– Так кур воровал.

– А из армии чего бежал?

– Из-за долгов.

Председательша усмехнулась – мол, какие у пацана долги.

– Сколько должен был?

– Три тысячи.

Писхиаторша чуть не поперхнулась, а потом посмотрела на него с уважением…

Многие бежали, наворотив дел по месту службы.

Рота в стройбате состояла в основном из азербайджанцев. Но надёжей и опорой у командования были двое наивных и честных русских уголовников. Такие здоровенные лоси-молотобойцы из русской глубинки. И вот однажды комроты, поддав водочки из-за ощущения тоски и безнадеги, одолевшей его в чужом краю, объявляет им:

– Я домой. Вас за себя оставляю, а вы вечернюю поверку проведите. И отбейте роту.

Эти двое к обязанностям своим относятся добросовестно. Начинают строить роту с помощью доброго мата и ласковых пинков. Азербайджанцы, возмущенные таким произволом и притеснениями, начинают бунтовать, за что получают заслуженных люлей. Тут на сцене появляется главный азербайджанский батыр и заступник – кандидат в мастера спорта по боксу, и начинает качать права:

– Вы никто. И вам вообще конец.

Тут один из молотобойцев раззуживает молодецкое плечо и засвечивает боксеру в ухо. Тот на то и боксер, чтобы уметь уворачиваться. Подныривает под руку противника. А кулак тем временем по инерции летит дальше и въезжает по черепу второго молотобойца. Тот как подкошенный рушится на пол. Потом он мне на допросе говорил:

– Это меня табуреткой кто-то ударил. Кулаком так ударить невозможно.

Ну, я промолчал, что это его друган случайно так укатал. А последний об этом тоже скромно умалчивал.

В общем, драка, разбор по понятиям. Кардинальными силовыми средствами эти двое под кровати всю роту загнали! Потом хватанули водочки для смелости и решили, что за такое побоище их теперь обязательно посадят. Так надо напоследок хоть гульнуть на просторах родной страны. Вот и рванули на свободу с нечистой совестью. По дороге на нервяке определили в больницу двух докопавшихся до них местных милиционеров. И странствовали по городам и весям, пока не отловили…