Текст книги "Сочинения. Том II. Энциклики. О святом Иоанне Креста. Молитвенные размышления. Речи и проповеди. Поэзия"

Поэзия[8]8
  Переводчики стихотворений указаны в комментариях.


[Закрыть]

Матери

 
Над твоей могилой белой
жизни белый цвет.
Сколько лет прошло, уплыло
без тебя, о, сколько лет!
 
 
Над твоей могилой белой,
что навек тебя сокрыла,
Тайное, как смерть, несмело
что-то в небо возносило.
 
 
Над твоей могилой белой…
Матерь, нет тебе забвенья!
Всей своей любовью сына
я молю:
дай душе упокоенье!
 

Поэтический цикл «Слово–Логос»

I

 
Таинству сада в ночи внимаю,
взором души обнимаю Слово,
с пашен мысль улетает немая.
Свежесть сена под темным сводом.
Чистую ясность дна осязаю,
зелени сочность полнится зовом.
Людей голоса стихают, как грозы.
И серебрятся в молитвах слёзы.
 

II

 
Молит в час всенощных бдений поэт,
сердцем взывает к готике выси,
«отверзись» – я жажду чуда в ответ:
времени настежь врата раскрылись,
слышу, к намазу зовёт минарет,
звуки его по-детски красивы.
Рядом возносится одиноко
Слово на празднике опресноков.
 

III

 
Вижу, огонь дотла догорает,
дрожь пробирает от слова «бедность»,
очи цветенья луга не знают,
скрыла мечты их тусклая бледность.
Феникса образ в тумане тает,
мнится, что пепла участь – бесследна.
Мрачны слова, черны, точно уголь.
Я соберу их в узел туго —
 

IV

 
себя пусть всем другим силам покажут.
В словах есть мощь, есть и рвущийся рев.
Благословеньем, чумою даже
быть могут, схватить, бросить тебя за дверь,
трупом на голые камни ляжешь,
чернь в грудь клыками вопьется, как зверь.
Скорби урок нам в моленье вечернем —
плаче псалмов – израильском, вечном.
 

V

 
Душу излей ты в исповедальне.
В таинстве станешь Слова достоин —
небу открыта молитв бескрайность —
Слова-Глагола, что притче подобен
готикой выси, псалмов печалью.
Славен и зрим он в тиши часовен.
Когда ангел с книгой спускается,
высь света лучом разверзается.
 

VI

 
Таинству сада в ночи внимаю,
взором души постигаю Слово —
оно плодами вспоено рая,
всходы в нем свежи – и вечно новы,
спелостью судьбы людей питают.
Целости Неба, Земли – основой —
встал Обелиск, звучащий, как гимн,
могучий, в памяти предков храним.
 

VII

 
Над стадом, в вечерней мгле бредущим,
печален туман – памятник скорби.
Когти обид вонзились ревуще
в склон, что усеяли камня обломки.
Оникс разбитый – вздох неимущих.
Ночь наложила печать на осколки.
– Слова эти – агнец на общий алтарь.
Их – в жертву! Весталки в венках, как встарь.
 

VIII

 
Жрец, ты глаголешь служение словом.
Кто против ветра плыть нынче станет?
Вот этот старец – снова и снова
в вечер, дышащий болью, что ранит,
входит в театр. Актер я. Сурово
смотрит со сцены… Служение манит.
Красит россыпь седин его плечи,
слово не торг, но в нем пламя речи!
 

IX

 
К вам я взываю, протагонисты!
В круг все сомкнёмся мощный – с хорами.
И, внемля их голосам речистым,
узрим величье в рожденной драме
слов, что близки нам. И смысл их – чистый.
Летят дионисовыми лесами,
стрелами Феба: быстры, светисты…
Пастырей лживых горластая рать —
ей неповадно во храмы ступать.
 

X

 
О Слове драму мы начинаем.
Легенду. Чтоб каждый слышал и знал
притчу. Она в Священном Писанье.
Мастер ее, как железо, ковал
вроде бы сам, но в обличье тайном
и с долотом, заклепав, начертал
Мысль – вдохновленный рассветной зарей.
Давно уж стоит бронзовый зной.
 

XI

 
Резчик Великий! В тех мудрых словах
излучается дивная сила.
Чудо. Но в сказанном Богом свята
Любовь. Надежду она взрастила,
мир пред людьми осветив в их очах
Милостью сердца. Даль золотилась.
Стало Слово Плотью. Воплощеньем.
Обетов рая земным семенем.
 

XII

 
Памятник в глубь земную втиснут
На Крестном пути стопы стигматом,
ввысь устремился в венце лучистом,
в короне терний цвета заката.
В слове – Спасенье. Дороги чисты.
Сломлен барьер, и с Богом мы рядом.
В поле зерном зрит синь небесную
Обелиск силой своей – Крестною.
 

XIII

 
Ведома нам закрытая книга.
Преданье знаем: художник, резчик,
владеешь сутью всего и мига,
возносишь, славишь, сжигаешь, грезишь,
чтоб всеединством светились лики.
Мистик, провидец, уста отверзи
объятым жаждой исповедальной:
выковать Слово на наковальне.
 

XIV

 
Душа художника – жаркие угли,
камни – раскалены, полыхают.
Прежде бы речь стянуть надо туго,
после любовь ее зажигает.
По струнам сердец – огненным гуслям —
смело бейте. И пусть возглашают
глаголом – всеслышимым, зримым:
Свободой, Правдой люди хранимы.
 

XV

 
Ночных потоков слышу движенье.
Слова, замерев, на звезды глядят.
Хочется, чтобы лунным свеченьем
стали их смыслы, что в сердце горят,
вспыхнув порою, как обвиненье.
Всевидящий каждому нужен взгляд.
Рапсоду – кровоточащая доля:
чужое страданье – наши боли.
 

XVI

 
Старых борозд нехоженых раны,
сухо земля обрывом слоится,
падает слово глыбою камня,
чтобы поле могло пробудиться.
Речь бьет в засовы – ворота канут,
ничто не сдержит, коль нет границы.
Гостей полон дом в праздник рожденья:
глубины глубин пришли в движенье.
 

XVII

 
Из штолен, шахт подземельных неслась
лава наружу вихрем фонтанным,
рвала путы в клочья стихии страсть
с дионисовой удалью неустанной.
Порядок был строг, но рушилась власть,
плотины снёс напор ураганный.
Мощью небесной был силе равный —
землю крошил эрозией рваной.
 

XVIII

 
Вобрал всеединый жар накала
светильник молельный, многосвечный.
Наспех белым укрыт покрывалом
защитник толпы, ее ответчик.
Рукою правой ветвь пальмы сжал он,
твердое сердце, герой, Предтеча!
И с вестью благою шел на устах,
в Троичной короне свету представ!
 

XIX

 
Рытвины, вброд, не сомкнуты вежды,
ноги пусть в кровь, единство – в движенье.
Ветер рвет их – в лохмотья – одежды,
дали зовут, но полны сомнений:
многозначно молчанье невежды —
знойный мираж – неясность велений.
– Ты удивлен: на этой дороге
видишь людей, тоскуешь о Боге.
 

XX

 
Памятник в небеса устремился
Крестом Своих плеч, терпением рук.
В горечи вкуса явь обнажилась
тяжких и трудных адамовых мук.
Шипами роза в Твой Лик вонзилась
болью рожденья – извечный круг.
Глянь, Монумент, на людей потоки,
выстели им цветами дороги!
 

XXI

 
Исповедь в скорби людской таится.
Право святое – Любовь, Свобода.
Отбрось иллюзии! Светлы лица!
Час – совершить прорыв для народов.
Уйти с пепелищ, к нови пробиться.
Кровь молодая – прочь все невзгоды!
Жертву отринем. Проклят от века
злодей, что тиранит человека.
 

XXII

 
Камни собрали, стихает ветер,
слышно звуков глухих бормотанье, —
огонь на жертвеннике ярок, светел,
вторят псаломные им страданья.
Протагонисты, хоры, всем светом
Действо Даров начнем – с признанья
здесь и теперь, чтобы силою Слов
из мрака вызволить толпы слепцов.
 

XXIII

 
Эй, там – хоревты, протагонисты,
рыцари смелые, старцы седые,
вы, в кулаке, с жаром неистовым,
крепко сожмите ключи литые,
они откроют клады дионисовы!
Сердце навстречу Любви – святыне!
Творите жертву, сначала – словом.
На волю всех, чьи уста в оковах.
 

XXIV

 
Новая речь надеждою зреет,
тоски утоленье, тайна сердец,
неопалимый куст Моисея,
крепость на пашне, где князь есть и жнец.
Факела честь – согласие в вере:
небо с землею – единый венец.
И к Монументу привьется Слово
чудом цветка побега живого.
 

XXV

 
Без топора и жертва бескровна,
канули в прошлое вместе с плахой.
На камнеугольнице – жар Слова.
С хлебом, дарами, вольно – без страха
девы, жрицы в одеждах шелковых
вышли, держа караваи с маком.
Слов воплощенье. Пред Обелиском
с Христом на устах склонимся низко!
 

XXVI

 
Умножь чудом хлеб – всё Твоя воля!
Нас накорми, меня, моих братьев.
Слово святое Гелиополя
пусть мир огласит в звучном раскате.
Общий алтарь, с единою болью.
Из камня – Божьей истины ради:
Любви, что открыта для нас. И нами.
Скрижали полнятся письменами.
 

XXVII

 
Вечер лесов, даруй Откровенье.
Мысль улетает с ночной прохладой.
Бремени опыт – не на мгновенье
светлой о Слове откроется правдой.
Оно – любовь и освобожденье,
каждый его как милости жаждал.
И в книгах молитв, одетых в броню,
знанье о Слове людском сохраню.
 

XXVIII

 
И смысл конечный всему – Отче наш.
Молитв людей чудесные силы:
в тиши обретешь и другим отдашь.
Звуками хоров нас мать пленила,
печаль в них, но чуток, заботлив страж.
В огнях пастухов любовь хранилась.
Светел Отца милосердием мир.
В слове избыто томленье. Аминь.
 

Из цикла «Песнь о Боге Сокрытом»

 
Берега, тишиной напоенные, начинаются рядом,
но и птицей лететь захоти, не достигнешь их.
Долго будешь взором своим измерять глубины,
пока себя не почувствуешь на дно погруженным.
Глаз не насытится травами в этих глубинах:
взгляд приковался плененный.
Жизнь тебя прячет от Жизни той —
над бездною склоненной.
Из течения нет возвращенья
Вечность простор объемлет таинством красоты.
Длить, продолжать, не прерывать полетов
теням, что стали знакомыми, проще, ясней.
Трепет тебя перед тем, кто оттуда пришел, остановит,
дверь затворить осторожно заставит.
И туда, где лежит тишина, немея,
войду и открою глубины в себе я.
 

 
Он – друг твой. И памятен день:
рассвет, зима стояла.
С каждым годом вера росла: зримость ее вне сомнений,
а удивление не покидало.
 
 
Сидишь под лампой склонившись,
высоко перехвачен пучок света,
смотришь и не понимаешь: в ту даль ли, воззрившись,
твой взгляд устремлен, или еще куда-то —
 
 
нет, Он – в тебе. А то – лишь ресниц трепетанье,
и слово, пришедшее ниоткуда.
А еще – отголосок того удивления,
что придает смысл вечности. Чудо.
 

 
Пока вбираешь море зрачком открытого глаза
кругами идущих волн,
кажется, утонут в тебе все глубины, границы разом —
но лишь волн ты коснулся,
вдруг понял:
Это море во мне жило.
Повеяло в тиши холодом…
 
 
Тонуть, тонуть! Склониться, медленно опускаться,
не ощущая в отливе ног,
дрожью объятых.
Только душа, погруженная в маленькой капле,
захваченная в поток.
 

 
Нет, то не стихия света:
тебя бурно вовлекает море
и уносит на безмолвные глубины —
свет волны, бегущей, вспыхивая, гаснет.
Море кончилось. Лишь ясность на просторе.
 
 
И дробясь в зеркальных отраженьях,
тень свою выхватываешь только.
Укрыться в этом Свете жаждешь,
сам прозрачностью не обладая,
ясностью меж тем объятый.
 
 
В душу загляни свою. Там – Друг.
Искра Он, но и Само Свечение.
Искру ту в себя вобрав, не замечаешь
и не чувствуешь: Любовь вокруг не на мгновение.
 

 
С легкостью блеск восприиму слова,
в мысль войду, как в скопище теней.
С легкостью всё пустотою наполню,
ожидающей дня творения.
 
 
Для того чтоб пространство было
в Твоих руках, ко мне обращенных.
Для того чтобы в вечности жило
мое дыханье, Твоим напоенное.
 
 
Но что бы мне дал день лишь творения?
Нет, пустота дороже, милее.
В ней мое сердце бьется в рвении
слиться с Любовью Твоею.
 

 
Душа цветком расцветает, Боже,
к солнечному теплу устремляясь.
В тайне дней да явится свет непреложный,
берега моего касаясь!
 
 
Меж небом и землею
гори, не сгорая, —
душа этот взгляд не забудет:
в нем ожидание вечности рая.
 
 
Склонись с душою и ты, солнце прибрежное,
в глубины глубин вникая,
над этим цветком недосягаемо нежным,
хрупким, как веточка в мае.
 

 
Люблю тебя, душистое сено, —
Колосьев спелых нет в тебе гордыни.
Люблю тебя, душистое сено, —
Твое тепло в Новорожденном Сыне.
Люблю тебя, суровое древо,
Без листьев и в сучках корявых.
Люблю тебя, суровое древо,
Ты щит ему от ран кровавых.
Люблю тебя, пшеничный хлеб,
Сокрывший вечность на мгновенье.
Знаком с ней всякий, кто не слеп, —
Наш берег полон откровенья.
 

 
– Сыне, когда отойдешь Ты,
глубины поднимутся в вечность,
в которой мне всё известно.
– Отче, Любовь – это долг
вознести себя с Честью.
 
 
– Сыне, смотри, рядом с Твоим сиянием
колосьев набухших зрелость.
День настанет – Твой блеск восприимут,
Я почве отдам Твою яркость.
 
 
– Отче, смотри, рядом с Твоей любовью
взгляд Мой находится,
навечно вобрав этот день,
а он травою поднимется.
 
 
Руки Твои оторвут с Моих плеч…
– Сыне, свидетель Ты умирания,
свет Твой, когда настанет тот день,
зерну в земле Я отдам для прорастания.
 
 
– Отче, руками, с плеч Твоих снятыми,
с деревом соединюсь, от коры очищенном,
и насыщу пшеницы цвет бледно-светлый
тем блеском, которым она колосится.
 
 
– Сыне, когда отойдешь, Любовь Моя вечная,
Постигнут ли будешь Ты?
 
 
– Отче, Я вижу, как вместе с заливом солнечным
Твой взгляд растет, поднимается.
Я глаза людей очищаю,
что наполнены светом пшеничным.
 

 
Встать пред Тобой и смотреть глазами,
в которых скрестились лучи звезд,
знаком ли вам Тот, Кто в вас пребывая,
отдал и Свой, и звезд бесконечный блеск?
 
 
Это значит, не столько знать, сколько верить,
медленно веки прикрыть от света, трепета полного,
взглядом потом отряхнуть наплыв звездных ресниц
и отклик почувствовать дня пробужденного.
 
 
Господи, Боже мой, преобрази
слепоту в зрение
и в расселинах роз дрожащих дуновенье души
ветром большим обойми!
 

 
Трепещет душа, а не дерева лист,
он не стремится за солнцем
и гаснет с последними красками зелени,
его не тревожит томленье,
что свет уже за околицей.
 
 
Зачем знать листу про заутренний блик,
про день и восход неизменный?
Смерть – излучения легкий миг
Солнечных прикосновений.
 

 
Когда на грусть нисходит вечер,
То все окрест в едином свете
Каким-то странным зельем дышит,
И терпкий привкус на губах.
Чтоб одному не быть в томленье,
Прошу тебя, о сумрак ночи,
Скорее скинь покров кошмара
И вечности дай запах хлеба.
Из ничего исторгнув время
И бросив мост к другому брегу,
Ты слышал плач мой издалека —
Его извечное звучанье.
Ты знаешь, что ностальгию
Того, кто раз познал Твой образ,
Не заглушить манящим солнцем —
На ней следы шипов и кровь.
 

 
Космос – от листьев тяжелая ветка,
солнечным светом оплываемая.
Взгляд – бездна спокойная,
открытой ладонью вбираемая.
Листья с трепетом падая,
обозначат поверхность, что видима,
бездна, от глаз сокрытая, в глубь устремится
к Тебе – Сокрытому.
 

 
Чем выше милость, тем она и проще,
Хоть помыслы тоской уязвлены.
 
 
Немудрено, что и Господь желает
Чтоб возлюбил Его простой народ.
Неприхотлив он, да и сердцем чист,
А в доброте своей немногословен.
 
 
Приветил нас однажды Сам Господь,
Очаровав Своей простотою
И бедностью, не знающей предела.
Вот Богоматерь, приподняв Дитя,
И в рубище Ему укутав ножки,
Качает нежно Сына на руках
 
 
О чудо несказанное! О чудо!
Я в человечности сокрою Бога,
А он любовью защитит меня
И беспримерной мукой на Кресте.
 

 
Он часто подолгу глядит на меня оттуда,
взглядом Своим обращая к Себе мое лицо.
Знаешь ли ты, знаешь ли, брат мой,
какова она, любовь нашего Отца?
 
 
Глубин тех слов никто не знает,
причин отдаленных – не угадает.
Что за мука была безмерная —
одиночество на распятом древе!
 
 
Но не кровь, что на древе том расцвела,
как расцветет всякий труд в будущем хлебе, —
этот отказ ради Отца,
отвержение…
 
 
За те слова: Ты для чего Меня покинул,
Отче, Отче, и за Материнский плач —
Я на устах Твоих во искупление оставил
простых два слова: Отче наш.
 

 
Есть во мне прозрачная страна
в блеске озера Геннисарет,
лодка, пристань рыбака,
тихих волн удары…
 
 
И толпа, толпа сердец,
схваченных Сердцем Единственным:
Сердцем самым простым
Милосерднейшим!
 
 
Может, снова – вечер с Никодимом,
может, снова – у берега моря,
куда прихожу ежедневно,
красотою Твоею влекомый…
 
 
А всё это – вечер с Никодимом,
та страна и рыбацкая пристань,
бездонная пучина
и голос такой близкий, —
 
 
а всё это – исток одного белого —
белизны чистейшей —
в человеческом сердце отмечен он
кровавым приливом багряного.
 

Из цикла «Песнь о блеске воды»

 
Всмотрись-ка, серебряной змейкой волны играют —
глубины дрожат полнотою,
как зрачок, дна виденья достигший.
Вода всю усталость вокруг твоих глаз омоет,
лица твоего отражением листьев коснувшись.
Как далеко до источника!
 
 
Усталость в глазах – знак,
что темные воды ночи струились в словах молитвы
(неурожай, неурожай душ),
а ныне свет глубокий колодца пульсирует в слезах,
вытесненных – думают путники – дуновением сна…
 
 
А меж тем
колодец во взоре твоем – лишь листвы мельканье.
В змейке травы отраженной лицо твое скроется
на самом дне.
 
 
Разве исток еще не достигнут?
Сколько в Тебе людей трепещет,
просветленных слов Твоих блеском,
как зрачок просветляется блеском вод…
 
 
Людей узнаёшь Ты по свету, по этой усталости…
 

 
Закрылось за мной с той минуты неведенье, точно дверь,
в которую Ты вошел, всё познав, что неведомо было мне прежде,
молча провел сквозь меня столько людей,
дальних путей и улиц…
Огонь еле тлел в сердцах их.
 

 
Так в себя смотреть никто бы не решился.
И узнавать. Не глядя. Все знанья заключал в Себе Он.
Будто колодец, что вод сверканием лицо овеет.
 
 
Владел особым зеркалом… Как этот колодец с сиянием на дне.
Сосредоточен в Себе, взгляд за прикрытыми веками —
любопытства ни тени.
Видел меня в Себе. Владел мною,
без усилий в меня проникнув.
Стыд из меня фонтаном и мыслью, давно усмиренной.
Будто к стучащим вискам прикоснулся.
Вдруг усталость во мне – неподъемную – превозмог…
Бережно…
Слова были простые. Шли рядом со мной, словно стадо овечье.
А внутри… Птицы из гнезд с шумом сорвались.
Ты был в моей тайне, но был и в грехах.
Скажи, Тебе больно – ведь это так трудно —
(волна мысли тяжела, как металлическое веко)?
Молчишь… Сегодня я всё понимаю. Ты словом простор тому дал,
что раньше не постигала во всем я величье.
Любовью своей мне б хотелось врачевать эти раны…
Взять у Тебя их и себя связать ими крепко…
 
 
Да опоздала. Отныне страданье каждого, через Тебя пройдя,
становится Любовью.
 
 
Вот это – поворот! Здесь доброта познания!
А Ты и глаз не поднимал. Твои прикрыты веки.
Со мною говорил Твой взгляд – он полон тайны откровения:
в нем пребывал глубинный блеск колодца. Отныне и навеки.
 

 
Колодец связал нас с Тобою,
меня Тобою наполнил.
Вокруг ни души, лишь его глубинный блеск,
дрожащий, будто яркий зрачок в орбите камня, —
 
 
навсегда я там, в глубине Твоих глаз,
сокрылась в них, как в колодце.
 

 
С тех пор, как я черпнул воды со дна,
Мои зрачки искрятся чудным блеском,
И этот свет познаний обретенных
Во мне не угасает по сей день.
Но зеркало колодца отразило
Ту пустоту, которая во мне.
О откровенье свыше! Будь со мною,
Как павший лист на глубине колодца,
Придай побольше радости очам
И отгони от них подале грусть.
 

Из цикла «Мать»

 
Матери знают мгновенья, когда тайну
им открывает свет, как проблеск в зрачке,
будто сердца толчок за легкой волною взгляда,
искры без следа исчезают.
Ибо душу мою наполняет ясность:
Сын мой великий и трудный, Сын мой простой,
Не во мне ль Ты постиг помыслы людские,
в тени пребывая их, ждешь глубокой минуты сердца,
в каждом она по-своему зачинается —
во мне материнства исполнена —
и никому не отнять это мое состоянье.
 
 
Ты ж перемен не заметишь в миг ожиданья,
просто вберешь в Себя всё, что во мне хранилось.
Матери в глазах детей читают сердца свет.
Я в Таинстве Твоем пребуду погруженностью в себя.
 

 
Я не знала, что песня внутри мне себя подарила.
И жила средь людей, измеряя волнением их
каждый шаг свой и мысль, что на сердце по-женски носила.
В их звучании не было ноток глухих.
А когда разомкнулся и в колокол будто ушел той мелодии звук,
я узрела: выносит Тебя из укрытия Слово,
точно свет, что проник в глубину моих мыслей, отринув испуг.
Слышать будешь всегда эту песнь, даже если она оборвется.
 
 
Будет долог Твой путь, встречи разные будут и люди,
ровный пульс мой – его в ритме дней Твоих узнаю.
Нет напевов иных. Песнь себя не избудет
и услышится эхом, что равно всему бытию.
 
 
Вернувшись, замрёт на губах, точно шепот,
здесь легко, и ничто не грозит ей: ни шум и ни ропот.
 

Из цикла «Мысль – удивительное пространство»

 
Сопротивление словам со стороны мысли
Случается, в момент беседы вдруг истина вас озаряет,
и слов нет выразить ее, такого жеста нет и знака,
но тотчас понимаешь и другое: нет слов, такого жеста нет и знака,
чтоб передать весь образ,
который лишь наедине постигнуть можешь, вослед Иакову
стремясь его осилить.
Да разве дело в том, чтоб ухватить сам образ, —
и мысленно попробуй одолей его.
Иль в том, чтоб передать подобие всего того, что есть у нас внутри?
Способны ли поступком нашим проникнуть в глубину того,
что составляет суть, нас мыслить побуждающую?
 

 
Если испытывая недостаток зрения, прорываться станешь сквозь
буквы и знаки
к тому, что лежит, словно груз, и, как плод, дозревает в словах.
Может, это и есть та самая тяжесть, что почувствовал однажды
Иаков,
когда гасли в нем звезды усталые, будто у овец его глаза.
 

 
Направь на каплю дождевую взгляд.
Она покрыта вешним изумрудом,
Листочков нежность всю в себя вобрав.
И сколько б ни было в глазах восторга,
Но мысль словами вряд ли передать.
Не три глаза спросонок, как дитя, —
Блеск красоты в тебя вошел глубоко.
Слова бессильны. Разве непонятно?
Чтоб выразить осознанное чудо,
Ищи в себе пространство потайное.
 

 
Все наши дни полны привычных дел,
Чья суть сокрыта суетным покровом.
Мы верим: после нас всё наносное
Исчезнет, обнажив деянья наши.