Текст книги "Качели судьбы"

Генерал ушёл из писательского клуба с лёгким сердцем и признательностью. Он понял, что ему помогли избежать очень неловкой ситуации, которая бы не сделала ему чести. С поэтом у него возникла личная дружба, а через него – со всей писательской организацией. Потому и мог сейчас Кандауров работать по основному своему делу относительно спокойно.

А расследование, наконец-то, стронулось с мёртвой точки! Ясно, что не случайно. Начали приносить плоды многодневные усилия розыскной группы. Позвонила женщина – дежурная со станции метро «Университет».

– Мне капитан Лоскутов оставил телефон, – сказала она. – На всякий случай, если что-то вспомню о субботе… Ну, он тогда меня расспрашивал, ничего ли не происходило восьмого сентября, вечером.

Кандауров, пока она говорила, успел быстро пролистать свой настольный календарь, найти записанные её имя-отчество, и когда говорившая сделала паузу, спросил:

– Вы вспомнили, Лидия Михайловна?

Женщина заметно смутилась:

– Да нет, я только подумала, может вам это нужно будет, поговорить с ним…

– Вы не волнуйтесь. С кем поговорить?

– В тот вечер, в сентябре, у нас на станции одному человеку плохо стало, сердце схватило. А теперь он пришёл поблагодарить нас, сидит сейчас здесь у меня в дежурке. Я и подумала – позвоню вам.

Кандауров поморщился, но она этого видеть не могла. Встреча с сердечником ничего не сулила, и он готов был отказаться. Но сработала давняя, въевшаяся в кровь установка: хороша любая зацепка! И он сказал в телефонную трубку:

– Попросите этого человека задержаться. Минут через десять я буду у вас.

Глава 10

Викентий набросил куртку, запер кабинет и, сбежав на первый этаж, оставил ключ у дежурного для Лоскутова. Управление находилось совсем рядом с центральной станцией метро, и Викентий отправился туда пешком.

Вдоль уходящего вглубь земли тоннеля шёл узкий коридор, огороженный перилами. Оканчивался он дверью в комнату дежурной. Кандауров думал, что увидит старичка, но сердечник, хоть и седовласый, но моложавый пенсионер, выглядел бодро. Он уважительно пожал руку Кандаурову, приветливо кивнул:

– Мне сказали, товарищ из милиции хочет со мной поговорить. Если милицию интересуют благородные поступки, буду рад содействовать. Вот, отлежал в больнице, подлечил мотор, и пришёл поблагодарить своих спасителей.

– Кирилл Кондратьевич, – стал объяснять ему Кандауров, – по времени и, приблизительно, по месту происшествие с вами совпало ещё с одним, которое нас интересует. Кроме вас мы не знаем ни одного человека, кто был бы в тот день и время здесь, на станции метро. Я понимаю, вам было не до наблюдений. И всё же – что вы запомнили?

И тут сердечник вот так сразу сказал:

– Я запомнил женщину, которая первая подошла ко мне. Молодая такая, интересная, в брюках.

У Викентия сердце остановилось на миг, он перевёл дыхание и осторожно, мягко попросил:

– Если можете, расскажите об этом подробно.

Пенсионер согласился с удовольствием.

– Знаете, когда первый приступ слегка отпускает и у тебя есть пара-тройка минут до второго болевого удара, восприятие очень обостряется. Я сполз по стеночке и так полусидел, полулежал. Я ведь ехал с дачи, на мне брюки были старые, куртка потёртая, кепочка… Вообщем, вид не внушал доверия. Люди шли молча, не глядели. Я их не осуждаю, понимаю: столько нынче пьяных стало попадаться, как никогда раньше! И сам-то к таким не подходил. А эта женщина подошла. Наклонилась, голос такой встревоженный и ласковый: «Вам плохо? Сердце?» Я ответить не могу, ртом воздух хватаю, но глаза прикрыл: «да». Она оглянулась в одну сторону, в другую и крикнула кому-то: «Скорее к дежурной, скажите – человеку плохо, сердечный приступ! И пусть бегом вызывают скорую!» Я, конечно, дословно не помню, но приблизительно так. А меня опять боль скрутила. Чувствую, она одной рукой мне голову поддерживает, другой растирает сердце. Но тут я уже сознание потерял и очнулся после укола здесь, в этой комнате. Дежурная около меня была, врач, а той милой женщины уже не было.

– Да, – подтвердила дежурная, – когда наш врач сделал укол и сказал ей, что всё будет в порядке и что «скорая» уже едет, она поблагодарила и ушла.

– Не назвалась?

– Нет, да мы и не спрашивали.

– Опишите эту женщину, – попросил наконец Кандауров, всё больше волнуясь.

Дежурная покачала головой:

– Я всё больше внимания на больного. Испугалась за него. А её не разглядывала. Ну… молодая, лет тридцать, высокая, худенькая. В брюках и куртке такой лёгкой.

– Какого цвета?

– Не помню… Тёмная. Да, тёмно-синяя. А лица её я не разглядела.

– А вот я разглядел, – неожиданно сказал сердечник. – Хорошо разглядел, не забыть.

– Так какая же она, Кирилл Кондратьевич?

Пожилой человек покачал головой раздумчиво:

– Особенно запомнились глаза. Большие, карие и такие… проникновенные. Волосы тёмные и подстрижены красиво. Как бы вам это сказать… так рисуют на картинах принцев или пажей средневековых.

Уже почти не сомневаясь, Кандауров достал из нагрудного кармана фотокарточку Климовой. Одновременно с надеждой и горечью протянул её собеседникам:

– Посмотрите, это она?

Сердечник ответил сразу:

– Да, без сомнения!

Дежурная тоже покивала головой, а потом спросила с интересом:

– Вы её разыскиваете?

Майор ответил не сразу, и во время этой паузы сердечник тяжело перевёл дыхание и произнёс, словно понял:

– С ней что-то случилось. Плохое…

Аккуратно убирая фото, Кандауров сказал:

– Да, она погибла почти сразу, как ушла отсюда. Вы сами не знаете, как помогли мне. Я теперь наверняка знаю, где это произошло.

У себя в кабинете он долго сидел молча, ничего не делая. Неужели это просто случайность, сегодняшняя его удача? Мог бы он отказаться и не пойти на встречу? Ведь первое желание было именно таким. Или дежурная, позвонив сюда, не застала бы его, и сердечник спокойно бы ушёл в неизвестность… Но нет! Викентий знал: то, что кажется в их работе стечением обстоятельств – не приходит само собой. В какой-то момент все собранные сведения, вся, вроде бы бесполезная суета и копание набирают такую массу и энергию, что пробивают глухую стену неизвестности. Сегодня это и произошло. Кандауров чувствовал, был уверен: в его руках конец нити, по которой надо идти не медля.

Теперь он точно знал: Климова благополучно доехала до своей станции, вышла из метро. Коротким путём, через больничный двор, она не шла – тут майор полностью полагался на расследование, проведённое Лоскутовым. Значит, пройдя немного центральным проспектом, она свернула на длинную пустынную улицу в самом её начале. Но и здесь, казалось, всё прочёсано, как сквозь мелкий гребешок: и он сам, и капитан, и оперативники расспрашивали жильцов… Значит, упустили, не нашли того единственного свидетеля. А он есть, Кандауров не сомневался, знал по опыту – должен быть человек, видевший нечто важное.

Сегодня день удачи, подумал Викентий, сегодня надо пойти на ту роковую улицу. Правда, он уже ходил по ней в вечернее время. Но тогда он не знал наверняка, что место происшествия – именно здесь. Теперь знает.

Через два часа вернулся капитан Лоскутов.

– Привет, – бросил он и щёлкнул выключателем. – Чего в темноте прозябаешь, или задремал?

Викентий и не заметил, как стемнело. Он сощурился от резанувшего по глазам света:

– Отнюдь. Солдат спит – служба идёт!

– Ого! – Лоскутов шумно сел, поставив локти на стол. – Вижу, что-то произошло. Поделись радостью.

Викентий красноречиво постучал пальцем по листу бумаги перед собой. Долговязый Лоскутов перегнулся через свой стол и легко дотянулся до листа. Прочитал, поднял глаза и уже без улыбки воскликнул:

– Это здорово! Лёд, кажется, тронулся? Он что, сам объявился, этот Кирилл Кондратьевич?

– Сам-то, Мишенька, сам, но и ты молодец. Дежурной телефончик не забыл оставить, просил звонить, если что… Она и позвонила. Я там на месте и записал их показания.

– И что теперь, товарищ майор?

– А давай-ка, Миша, погуляем сегодня по той улице, часов с полдесятого!

Лоскутов сразу понял, о чём думает Кандауров. Конечно, прогулка может ничего и не дать. Но в свете новой информации… искать нужно именно там. А у шефа есть чутьё на место и время событий, ещё какое! Михаил не один случай мог вспомнить, когда Кандауров, лихорадочно подгоняя свои действия к какому-то определённому времени, попадал в самую точку. Однажды восхитившись, Лоскутов даже сказал: «У тебя что, там внутри будильник – звонит, когда надо?» Впрочем, удивляться не приходилось: Викентию по наследству, в генах передавалось профессиональное мастерство и интуиция. Недаром портрет его знаменитого родственника, чьё имя майор носит, есть в городском музее криминалистики, и такой же портрет – в столичном музее.

– Конечно, Вик, – ответил он. – Погуляем, подышим воздухом.

– Ну, тогда давай домой отправляйся, ужинай и приходи к девяти, раньше не нужно.

Сам Викентий спустился перекусить в цокольный этаж, в буфет. Михаила дома ждала жена, маленькая дочка, его никто не ждал. Но он сейчас об этом совсем не думал. Обмакивая в горчицу сосиски и прихлёбывая горячий кофе, он представлял длинную, словно каменный колодец, улицу, пустынную и тускло освещённую…

Уже около часа они гуляли по ней. Выкурили штук по пять сигарет, обо всём переговорили. Например о том парне – Алёше Уманцеве, убийство которого вспомнила жена Дубровина. Был Уманцев из тех, кого называют непоседами и перекати-полем. Родился на Урале и мать жила там, но он в свои 25 лет объездил полстраны. И к ним в город прикатил на годик, устроился работать на завод, прослышал о студии, стал приходить, поскольку сам писал стихи. Студийцы говорили, что стихи не просто слабые – набор высокопарных штампованных фраз. Но самому парню они очень нравились, и он читал их, как артист: становился в позу, откидывал голову, интонировал, жестикулировал. Критику студийцев не принимал, обижался, и только Лариса Алексеевна с её мягкой и убедительной манерой доказательств могла вызвать у него сомнения и слова: «Ну, не знаю… может быть…» Потом он уехал, приземлился в Саратове и стал писать Ларисе Алексеевне длинные письма с уймой своих новых стихов. Она аккуратно отвечала, подробно рецензируя его творения. А весною, незадолго до того, как студия разошлась на летние каникулы, Климовой позвонила из далёкого уральского городка плачущая женщина, сказала, что она мама Алёши Уманцева, что нашла её телефон в его записной книжке, и что его убили там, в Саратове, два бандита. Всем его было очень жаль. Студийцы хоть и посмеивались над стихами Алёши и его манерным чтением, но были с ним дружны. Простой, во многом наивный, очень товарищеский и симпатичный парень…

Ещё сразу после разговора с Дубровиными майор дал запрос в Саратов. Из полученного ответа уяснил, что дело Уманцева вряд ли как-то стыкуется с гибелью Климовой. Заурядная пьяная драка. Убийцы известны – два парня из того же общежития, где жил Уманцев. Какое-то время они скрывались, но теперь арестованы.

Кандауров и Лоскутов вновь, в который раз, шли по улице, по её проезжей части. Движения тут почти не было, за час – две машины. Двух мужчин можно было бы заподозрить в чём-то плохом, но за ними никто не наблюдал. Во многих окнах поначалу горел свет, но все они были плотно закрыты и задёрнуты занавесками. А после десяти одна за другой квартиры стали погружаться во тьму. Да и что в такой уже холодный, поздний осенний вечер высматривать на улице? За высокой и глухой госпитальной стеной тоже виднелись строения, в окнах тоже горел свет. Но эти постройки стояли в глубине двора и от них улица не просматривалась.

Майор и капитан заглянули в три арки, но дворы тоже пустовали. Знакомой Кандаурову молодёжной компании не было – то ли холодный сырой двор их уже не привлекал, то ли у ребят нашлись другие дела…

– Походим до одиннадцати.

Кандауров бросил окурок в лужу. Долгая тёплая осень незаметно вытеснилась нудными дождями. Эта серая морось быстро сбила золотые кроны тополей и клёнов, и теперь листья размокшей кашей хлюпали под ногами. Сейчас, поздним вечером, дождь уже не шёл, но сырость пробирала до костей. Лоскутов в кожаной куртке и охотничьей шапочке с длинным козырьком зябко передёрнул плечами. Кандауров не мёрз, привык. Он до холодов не носил головного убора. Кепка ему не шла, а шляп он просто не любил, потому и полагался на свою густую шевелюру, надевая уже сразу зимнюю шапку.

– Миша, – спросил он. – Что слышно о йоговской компании, ты узнавал?

– Как раз сегодня звонил Варанкин из Симферополя. Они там не остановились, поехали дальше, в Феодосию, осели там. Йогой у них и не пахнет, только внешняя атрибутика. Руководит ими некий Маляр Ефим Семёнович, выдаёт себя за потомка индусских браминов. Ну конечно: смуглый, брюнет, чёрные глаза – типичный индус! – Лоскутов хохотнул. – Бесспорно, обладает гипнотическим талантом и даром внушения, красноречив. Похоже, редкий мерзавец!

– Что-то за ним в прошлом есть?

– Нет, как и Бендер, он чтит уголовный кодекс. Грань никогда не переступал. В былые времена подвизался массовиком-затейником на южных курортах, делал вояжи по крупным богатым колхозам с самыми различными лекциями, в том числе – и с сеансами гипноза. Писал сценарии массовых мероприятий для клубов. А недавно, когда открылись возможности, он поначалу кинулся в спекуляцию – новый легальный бизнес. И хотя Ефим Семёнович большой пройдоха, но тут ему хватки не хватило – чуть не загрызли.

– Ещё бы, он всё-таки интеллектуал! И когда же он нашёл новой применение своим талантам?

– Да уже два года. Официально зарегестрировал свой клуб «Медитативные мантры» под маркой городского молодёжного центра. Вот так! А занимаются они групповым сексом, только наворочено вокруг этого религиозно-восточного тумана…

– Как узнали?

– А есть несколько ребяток, которые сами ушли из этого «клуба». Они и рассказали – сдержанно, правда, без подробностей. Оно и понятно: сфера уж очень интимная, лично их касается. Однако не отрицали, что и сам руководитель лично «преподаёт» им тонкости дела.

Кандауров покачал головой:

– Да, и опять его не ухватишь! Зарегистрирован официально, ребята, как я понимаю, все взрослые?

– Да, – сказал Лоскутов. – Моложе двадцати лет нет никого.

– Ну а уж по поводу их занятий – так нынче шагу не ступишь, не наткнувшись на порнолитературу. Во всех людных местах – напоказ! А объявления в «Частной жизни»! «Самые разнообразные секс-услуги для богатых дам и состоятельных мужчин», «Бисексуальные пары ищут партнёров», «Сексуальный массаж на дома», «Посетите наш секс-шоп – самый богатый ассортимент органов-заменителей»… Коль государство всё эти разрешает и поощряет, в чём же можно упрекнуть милейшего Маляра!

– Кстати, вот что ещё интересно! – вспомнил Михаил. – Я когда с парнями из группы Маляра разговаривал, заметил у них порезы на руках. Спросил: «Что за уголовные отметины?» Они знаешь, что рассказали? Этот Свами Махараши сумел внушить им мысль о том, что высшей целью жизни человека должно быть стремление уничтожить своё «эго». И каждый раз, когда ребята произносили слово «я», они должны были – для своего, конечно же блага! – делать на руке надрез бритвой. Каково?

– Постой, постой! – Кандауров даже приостановился. – Я что-то припоминаю подобное… Да, точно! Была в начале века такая секта «Орден Золотого Рассвета» – тайное английское общество, в которое входили и талантливые знаменитые люди, поэт Китс, например. Верховным жрецом его был знаменитый оккультист Элстер Краули. Его до сих пор в определённых кругах называют самым грозным магом первой половины двадцатого века. Потом он организовал в Германии оккультную группу Орден Тамплиеров Востока. А позже, на Сицилии, – Аббатство Телема. Все его группы были помешаны на сексе, проводили обрядовые оргии. А некоторые ритуалы его орденов носили жестокий характер. Как раз именно Краули рекомендовал своим последователям делать на руках надрезы бритвой каждый раз, когда произносится слово «я»! Именно, чтобы избавиться от ощущения своей индивидуальности.

– Похоже, очень похоже, что наш Ефим Семёнович хорошо с учением Краули знаком. Но поскольку нынче в большой моде восточные религии, он составил из того и этого некую компиляцию. Молодец!

– Однако, Миша, Краули, несмотря ни на что, был всё же фанатиком. И умер нищим. Интересно, что когда его кремировали в Брайтоне, тысячи его последователей собрались и распевали гимн в честь языческого бога Пана… Маляр, похоже, нищим умереть не собирается. Как ты считаешь, Миша.

– Да ну, Викентий, не смеши!

Кандауров задумался.

– Знаешь, – сказал наконец. – Я, конечно, человек простой, простодушный, могу и поверить, что главное для новоявленного Махараши – секс. Но уж очень расчётливое прошлое у этого сексоборца!

– Ребята говорили, что отдавали ему деньги, взятые у родителей. А Варанкин тоже узнал, что там, в Крыму, все члены группы подрабатывают, как могут.

– Но это всё мелочи, – поморщился Викентий. – А мне вот подумалось: не показывает ли Ефим Семёнович сеансы «раскрепощения духа и тела» богатым людям за большие деньги? Тайком? А, Миша? Он ведь у нас массовик-затейник, организатор массовых зрелищ!

– Вот так-так! – Лоскутов остановился. – Гениальная идея!

– Думаю, не мне первому она пришли в голову. А какие деньги можно взять, представляешь?

– У меня дочка ходит в детский садик, – стал раздумывать Лоскутов. – Если они в Феодосии живут в таком же стандартном здании, то там зал имеет не одну дверь, но и выход на кухню. Есть где устроить тайный зрительный зал.

– Вообщем, – подвёл итог Кандауров, – позвони Варанкину, подскажи идею. Пусть проверят.

Помолчали и, дойдя почти до конца улицы, повернули. Викентий глянул на часы. Похоже, это их последняя ходка. Но разочарования он не испытывал. Понимал, – дело стронулось. И трудно ожидать второй удачи в один день. Хотя, всё же, надеялся, сам не зная на что.

– Ну а девушка Света? Расспросили её?

– Да, Варанкин сам с ней говорил и ещё с двумя ребятами из той группы. Все говорят одинаково: Тимофей Романов уехал в Симферополь в тот день вместе с ними. Поезд отходил в девять вечера, они собрались на вокзале ещё раньше.

Кандауров и без того Тимофею поверил, но официально проверить показания был обязан. Он удовлетворённо кивнул головой. И в этот момент увидел… Совсем близко, шагах в пятидесяти, пересекая жёлтое пятно света, дорогу перебежал крупный вислоухий пёс. Он вынырнул из переулка, прошёл длинными прыжками к ближнему дому и скрылся в подъезде. Скрипнула дверь…

Мужчины мгновенно глянули друг на друга. Во взгляде Кандаурова ясно читался вопрос: «Тебе знаком этот пёс?» растерянные глаза Лоскутова были красноречивы: «первый раз вижу!» И тут же, не сговариваясь, они побежали к подъезду. На ходу Михаил успел крикнуть:

– Товарищ майор, я этот подъезд самолично проверял! Не было там собачника!

Дверь закачалась на петлях, нещадно скрипя, а они уже грохотали по ступенькам.

– Гражданин! Гражданин с собакой! Подождите!

С третьего этажа им навстречу метнулся пёс, заливаясь лаем.

– Грант! – Мужчина на лестничной площадке похлопал по ноге. – На место!

Сеттер с блестящей, густого медного цвета шерстью, тут же послушался. Хозяин ухватил его за ошейник, но смотрел настороженно.

– Вы меня? В чём дело?

Кандауров протянул ему своё удостоверение. Тот взял в руки книжечку, посмотрел, пожал плечами.

– Вы здесь живёте?

– Здесь живёт мой отец, в 21-й квартире, – ответил мужчина. – Мы же с Грантом его навещаем.

Лоскутов оживлённо подтвердил:

– Помню я этого старика. Живёт один, ходит плохо.

– А как часто вы приходите к отцу? Есть какая-то система?

– Обычно он звонит и просит, если что-то надо. Мы приезжаем. Вот, как сегодня. Почти всегда остаёмся ночевать. Но как правило – в субботу и воскресенье… Может, зайдём в квартиру?

Мужчина выглядел встревоженным. Оно и понятно: поздно вечером, в подъезде, остановили, задают непонятно зачем вопросы… Но доверие всё же проявил. Кандауров улыбнулся, покачал головой.

– Не будем беспокоить вашего отца. У нас вопрос не сложный. Навещали ли вы отца восьмого сентября, в субботу?

Мужчина отпустил ошейник, но пёс оставался спокойным, сидел, поглядывая на всех умными глазами. Спокойный тон разговора видимо внушал ему доверие. Его хозяин потёр ладонью лоб:

– Но это было почти месяц назад…

– Это была вторая суббота сентября, – подсказал Кандауров.

И его собеседник встрепенулся:

– Да, вы знаете, помню! Был у отца, как обычно был!

– Ночевали?

– Да, уехал только в воскресенье днём.

– Вечером в субботу собаку гулять выводили?

– Как всегда!

Кандауров с Лоскутовым вновь переглянулись. Майор спросил осторожно:

– Обычно в какое время выходите? Как сегодня?

– Нет. – Мужчина чувствовал себя уже спокойно и в глазах его всё больше разгоралось любопытство. – Сегодня мы запоздали почти на час, фильм хороший был.

– Значит, если я вас правильно понял, – продолжал расспрашивать Кандауров, – выходите часов в десять?

– Да, Грант уже привык, к этому времени сам в дверь скребётся.

– Вы всегда его ожидаете?

– Всегда. – Мужчина решил закурить, достал пачку, предложил собеседникам. Майор взял, капитан отказался. Он был весь как натянутая струна, понимал, что пришла удача. Кандауров наоборот, в такой ситуации становился раскованным, улыбчивым, голос звучал задушевно и мягко. Он прикурил от протянутой зажигалки, подал взглядом знак, что слушает.

– Всегда, – повторил хозяин пса. – Он у меня недолго гуляет, минут пятнадцать. Убегает куда-то, возвращается весёлый, довольный. Я подозреваю, что в это же время где-то неподалёку выгуливают сучку! – Он засмеялся, потрепал собаку по голове. – А, дружок?

Но Кандауров не дав свернуть разговору.

– Вы уверены, что именно в ту субботу, которой мы интересуемся, вы были здесь и гуляли с псом в десять-начало одиннадцатого?

– Не сомневайтесь! – мужчина словно почувствовал серьёзность происходящего. – У меня в конце августа был отпуск, я на пару недель уезжал, к деду прибегал мой сын. А как раз во вторую неделю сентября я вернулся и в субботу – сразу сюда. Как всегда с Грантом. И гулять выходили.

– А теперь, – сказал Кандауров, – я задам вам главный вопрос. Мы ищем свидетеля по одному важному делу. Возможно, в тот вечер и в то время на этой улице кое-что произошло. И, похоже, вы единственный, кто это мог видеть. Вспомните, не привлекло ли что-нибудь вашего внимания?

– Машина и женщина. – Мужчина уверенно перевёл взгляд с одного на другого. – Они вас интересуют?

… Владелец собаки, которого звали Герасимов Олег Васильевич, на следующее утро, хотя было воскресенье, пришёл в управление. И в кабинете Кандаурова ещё раз повторил свой рассказ, старательно вспоминая подробности. В ту сентябрьскую субботу было ветрено, и он, отпустив Гранта и походив немного по тротуару, закурил и зашёл в подъезд. Но стоял у приоткрытой двери, чтобы видеть улицу. И увидел. Сначала одинокую женщину в брюках, ветровке и сумочкой на плече, а потом – машину, подъехавшую и затормозившую. Эта машина сразу не понравилась ему: словно призрак, она возникла из пустоты, ехала бесшумно и медленно. Он даже загасил сигарету и напрягся. Но человек не вышел из машины, а приоткрыл дверцу и окликнул женщину. И она не испугалась. Герасимов был убеждён, что подъехавший был ей знаком. Почему возникло такое ощущение? Бог его знает! Но… да, да – тот, из машины, окликнул её по имени. Нет, Олег Васильевич точно не расслышал, но это явно было имя – Марина, Раиса… Что-то такое с буквой «р». Ведь они стояли почти рядом с подъездом, чуть не доходя, и вокруг было тихо. Говорили, правда, тоже тихо, особенно мужчина.

Что была за машина? «Москвич», новый, цвет трудно определить, фонарь от подъезда далеко, вообщем – тёмного цвета. Человек в машине был один. Но Герасимов со всей определённостью утверждать не стал. Ему казалось, что один. Женщина владельца машины узнала, потому что поздоровалась. А потом вроде бы отказалась поехать, отрицательно покачала головой. Но тот ей стал что-то говорить, она раздумывала, но всё же села. Сначала подёргала заднюю дверцу, та была заперта. Водитель снова сказал ей что-то, она обошла машину и села рядом с ним. Да, дверку раза два попыталась закрыть неумело, тихо. А потом, наверно, сам владелец профессионально хлопнул – негромко, но уверенно. Когда «Москвич» уехал, Олег Васильевич, успокоенный – знакомые люди, всё в порядке! – снова закурил, а тут и Грант прибежал.

… Тогда же, сразу у подъезда, провели эксперимент. Кандауров и Лоскутов стали на то место, где находилась машина, Герасимов – у приоткрытой двери. Над подъездом лампа не горела, как и в ту сентябрьскую субботу, утверждал Герасимов. И видно его не было, если, конечно, не вглядываться слишком пристально. Человек в машине, разумеется, этого не делал…

Знакомый! Убийца был знаком Климовой! Догадка эта, посетившая Кандаурова ещё в самом начале расследования, подтвердилась. Он не сомневался – в машине и был убийца, он же и привёз потом тело своей жертвы к дачному полустанку. Пытался ли имитировать несчастный случай? Ведь оставил при убитой сумочку. Если бы забрал – затруднил бы опознание, но не оставил бы сомнение в преднамеренности свершившегося.

Знакомый… Тут Викентий вспомнил свой разговор с Тимофеем Романовым на кладбище. Парень ему рассказал, между прочим, об одном человеке, близком друге Климовой. Когда Тимофей вернулся в город после своих артистических и супружеских злоключений, он был в угнетённом состоянии. И Лариса Алексеевна, угощая его чаем на своей кухне, очень откровенно, с грустью и юмором, поведала ему свою любовную историю. Несколько лет она встречалась с одним человеком. Сначала оба они были свободны, но получилось так, что женился он на другой девушке. И только после этого понял, что любит Ларису. И она любила его, но у него сначала один ребёнок родился, потом другой. В конце концов он решился, начал дело о разводе. Она, казалось, должна быть счастлива. Но она уже знакома с Всеволодом Климовым… «Невозможно объяснить, Тимоша, – рассказывала Лариса Алексеевна, – я скажу банальность, но это было как удар молнии. Всех лет любви к тому, другому, всех страданий и переживаний словно бы не стало. Существовал только Всеволод и нужен мне был только он… Это к тому, дружок, что жизнь непредсказуема».

Тимофей не знал имени того человека. Лариса Алексеевна называла его «Граф» и, смеясь, рассказывала, что и тот звал её «Маркиза». Но парень помнил, что познакомились они тогда, когда Лариса Алексеевна, сразу по окончании школы, работала на машиностроительном заводе. Граф работал с ней в одном цехе. Установить его имя не составило труда. Кандауров узнал, что Валерий Григорьевич Сарматов уже давно, окончив институт, разведясь с женой, а потом вновь оформив брак с нею же, всей семьёй покинул город. И сейчас работает главным специалистом на судостроительном заводе в городе Николаеве.