Текст книги "Владимир Климов"

Приезд семьи

Со дня своего появления на фирме «Испано-Сюиза» и до начала лета 1934 года Владимир Яковлевич был неимоверно занят, спать приходилось по три-четыре часа. Семья все еще оставалась в Москве. Сказать, что он ощущал одиночество или страшно скучал, означало бы слукавить. Свободного времени просто не было, жил он при Торгпредстве, питался в столовой. Удалось отложить сэкономленные деньги, что тоже было не лишним: советским инженерам уже платили значительно меньше иностранных коллег, а Владимир Яковлевич не хотел с семьей жить при Торгпредстве, да и дочь планировал отдать во французский лицей – достаточно дорогой. С приездом родных траты возрастут многократно.

Как только стало ясно, что командировка продлена, а испытания пошли более-менее успешно, Климов сразу же направил в Москву телеграмму с просьбой дать жене и дочери разрешение на выезд. А сам начал добиваться разрешения на проживание в гостинице, что оказалось совсем не простым делом. Но Владимир Яковлевич всегда отличался неимоверным упорством, а уж если вопрос касался работы или семьи – тут его настойчивость просто не знала границ.

Уже через две недели он поселился в ожидании родных в отеле «Beauvau» («Бово») по адресу 24 rue de Miromesnil. Средства позволили снять только небольшое помещение под самой крышей – в мансарде, считавшейся третьим этажом. Это был номер метров шестнадцати, без кухни, но с небольшой светлой туалетной комнатой, в которой еще помещались душ, раковина и стенной платяной шкаф необъятных размеров. Весь бельэтаж занимала какая-то баронесса, а в номерах второго и третьего этажей проживала достаточно спокойная, но абсолютно разношерстная публика. Большим преимуществом этой гостиницы было ее расположение в центре Парижа, на пересечении улиц Ru de Penthievre (Пантьевр) и Ru de Miromesnil. Это было в нескольких минутах ходьбы от Торгпредства. Кроме того, недалеко, в другой гостинице, жили еще двое сотрудников приемочной комиссии.

Отель был старинным, построенным на бывшей королевской дороге в Сен-Дени еще во времена Людовика XIV. Его название – Beauvau – переводится как прекрасная телятина. Выбирая гостиницу, Владимир Яковлевич стремился к тому, чтобы расположение нового дома позволило бы без лишних хлопот и затрат времени изучать внутренний древний город, который он успел полюбить.

Вечерами Климов выходил на прогулку – быстрым шагом по бесконечным бульварам Парижа, делал большой круг, центром которого всегда был отель «Бово». Гостиница находилась в центре Парижа, и маршруты были самые разнообразные – пешком на Елисейские Поля, на площадь Согласия.

Как только появилось хоть немного свободных вечеров, Владимир Яковлевич с удовольствием возобновил свою привычку, без которой задыхался, как без необходимого мозгового тренинга. Особенно привлекал длинный и довольно пустынный по вечерам бульвар Haussmann (Осман), позволявший на ходу размышлять, приводить свои мысли в порядок. Эти прогулки неизменно оканчивалась в бистро на углу улицы Боэти и Мироменель, где Владимир Яковлевич выпивал чашечку кофе.

Напротив гостиницы было уютное недорогое кафе «У Мариуса», где Климов предпочитал обедать. Он любил наблюдать за приходящей сюда молодежью. Французы вообще замечательные острословы, а уж юноши могли отколоть что-нибудь совсем забавное. Они никогда не делали банального заказа со скучным лицом. Даже чашечку кофе, который варили «У Мариуса» по особому рецепту, юнец закажет с какой-нибудь присказкой типа: «Подайте-ка дай мне сок из носок!»

До приезда семьи Владимир Яковлевич успел определиться и со школой для дочери: Иру, которая успешно окончила второй класс, он решил определить в лицей «Росин», что находился совсем недалеко – на улице Rue de Rome, 25. Это было довольно дорогое учебное заведение, но Климов был убежден, что образование – самое главное и на нем экономить преступно. Вера же считала, что каждый человек должен учиться ровно столько, сколько ему хочется. И никогда не мучила детей повышенными требованиями к учебе. Владимир Яковлевич настоял на французском лицее даже вопреки строжайшему запрету – детям советских специалистов категорически возбранялось учиться вместе с иностранцами.

Алеша оставался в Москве с бабушкой. Ружена Францевна окончательно впала в уныние, надежды на возвращение мужа окончательно таяли. Единственной ее радостью оставался черный кофе, поисками которого она занималась большую часть дня. Зерновой кофе и колотый сахар можно было обменять на рынке на хлеб. Ружена Францевна покупала их и в открывшихся торгсинах на боны, сдавая свои золотые украшения. Без хорошего крепкого кофе она не представляла своего существования. Детям Ружена Францевна неизменно приносила свежайший белый калач и небольшой кусочек ветчины – настоящий пир в голодной Москве.

С отъездом Веры заботы о бабушке полностью ложились на старшего внука. Все приготовления к переменам были закончены, и на 20 июня намечена встреча родных в Париже.

В Москве лето тридцать четвертого года было очень знойным и душным. Ожидание вызова длилось, казалось, бесконечно. Все родные разъехались, спасаясь от московской жары. Ирочка в нетерпении постоянно спрашивала: «Ну когда же мы увидим папу?»

Наконец был получен вызов, оформлены загранпаспорта, визы и выданы билеты. Одновременно пришло письмо от Владимира Яковлевича с подробным описанием предстоящей дороги и строгими инструкциями, как вести себя в пути: «В дороге с пассажирами не болтать лишнего. В Берлине быть внимательнее и в случае осложнений обращаться в Торгпредство. Обедать следует в маленьких ресторанчиках переулков, но прилегающих к большим улицам». Письмо было крайне встревоженным. Почему он так настаивал на внимании и осторожности, родные узнали из его рассказа уже по прибытии в Париж:

– Однажды, выйдя из Торгпредства, я направился на прогулку и, весь в своих мыслях, не сразу заметил, как несколько полицейских перегородили маленькую улицу, ведущую на бульвар Мальзерб. И только тут я вспомнил, что в Торгпредстве предупреждали об осторожности: возможны демонстрации антифашистов и последующие беспорядки. Приблизившись к оцеплению, где уже набралось немало зевак-иностранцев, увидел демонстрацию с флагами и транспарантами, идущую по бульвару. Большими белыми буквами по ярким тканям выведено: «Фашизм не пройдет!» Как только полицейские заметили, что собралась уже большая толпа излишне любознательных иностранцев, весь свой гнев они почему-то направили против нас. И, орудуя дубинками, блюстители порядка буквально набросились на нежелательных свидетелей.

Люди начали в панике разбегаться. Я попытался было сохранить собственное достоинство и сначала медленно, а потом все ускоряя шаг стал удаляться от полицейских. Когда же позади послышались крики, топот сапог по булыжным мостовым, я бросился наутек, напрочь забыв обо всех амбициях. Рядом бежал молодой англичанин, с которым мы успели переброситься парой фраз. Но тут полицейские настигли бедолагу и начали так охаживать его дубинками по спине, что стала очевидной серьезность их намерений. Метрах в десяти я увидел открытую дверь небольшого книжного магазина и, поддав что было сил, вбежал туда. Хозяин магазина будто меня и дожидался: тут же запер свою лавочку. И последнее, что я увидел в окне, – вырывающегося англичанина и вошедших в раж избиения полицейских – хозяин поспешно опустил жалюзи. Меня спасли мои длинные ноги, – смеясь, заканчивал свой рассказ Владимир Яковлевич. – Но тогда мне было совсем не до смеха…

Путь до Парижа, действительно, оказался довольно долгим и тревожным. Вера Александровна не впервые выезжала за границу, но 1934 год не был похож ни на 24-й, ни на 28-й год. Фашизм в Германии набирал силу, а Россия, в свою очередь, все больше отделялась от Европы. Резко усилился таможенный контроль на границах, самым тщательным образом, подолгу, проверялись заграничные паспорта, визы.

Из Москвы Вера с Ирочкой сначала доехали до Берлина, там нужно было сделать пересадку и только вечером отправляться дальше. Столица Германии встретила промозглым дождем и низким, почти осенним, небом. Вера помнила наставления мужа – в Берлине быть предельно осторожной, не уходить далеко от вокзала и уж тем более не удаляться от центра. Фашисты становились все агрессивнее и самоувереннее, возможны самые неожиданные проявления с их стороны. Но Ирочка очень захотела есть, и они немного побродили по городу в поисках приличного кафе. И вот в одном из переулков Вера увидела подходящее заведение с чистыми, расшитыми занавесками на окнах. Только разместились за свободным столиком и сделали заказ, как с улицы вошла группа военных и с возгласом «Хайль» шумно проследовала к стойке пивного бара. Вера сжала руку дочери – «молчи, ни одного слова» – и дальше говорила с ней только на немецком. Быстро перекусив, они тут же покинули злополучное кафе, оказавшееся фашистским логовом.

Из Берлина выехали затемно, поезд шел с частыми остановками. Первая была в Кельне, где им обеим очень понравилось: до провинции еще не докатилось бесцеремонное господство фашиствующих молодчиков. Великолепный готический собор города произвел на Ирочку неизгладимое впечатление: Кельн для нее навсегда остался символом величественного, строгого и прекрасного.

Следующая остановка их парижского поезда была уже на границе с Францией, в городке Вимо. Здесь они как-то сразу почувствовали себя совсем иначе: изменился климат, их встретило солнечное теплое утро. На улицах везде продавали персики. Из темной сумрачной Германии попали в теплую светлую Францию, настроение улучшилось, и впереди ожидались сплошные праздники, первый из которых – долгожданная встреча на парижском вокзале.

Ира последние часы дороги стояла в проходе у открытого окна, и ни уговоры мамы, ни приглашение проводника к чаю не могли оторвать ее – девочке казалось, что парижский вокзал появится с минуты на минуту. От ветра, солнца и паровозной копоти ее лицо обветрилось и стало воспаленно-красным. Такими усталыми и грязными Ирочка с мамой и предстали перед Владимиром Яковлевичем, который в светлом модном костюме, с элегантной шляпой в руках побежал за останавливающимся поездом, как только в окне мелькнули долгожданные родные лица.

Такси, отель, душ – другая страна, другой мир. Первые дни прошли в заботах о современной европейской одежде. Ирочка за весну сильно подросла, все прежние платья вдруг оказались совсем короткими, так что в дорогу для нее пришлось специально сшить ситцевый наряд в веселенький горошек. Да и почти все привезенные наряды, по мнению папы, никуда не годились. Потому буквально через пару дней и Вера, и малышка щеголяли по улицам Парижа в модных обновках.

Радость первых дней постепенно утихла. В Париже в то лето было жарко и очень душно, к тому же город добавлял пыли и раскаленности. Владимир Яковлевич разрывался между семьей и работой: испытания еще на завершились, работа за полночь все еще была нормой. И было решено отправить Веру с дочерью до конца лета на Атлантическое побережье, к югу Франции, в городок Руайан на берегу широкого устья реки Шаранты, недалеко от Бордо. Это было спокойное курортное место, к тому же недорогое. От Руайана вдоль пляжа на открытом, почти игрушечном поезде они доехали до деревушки Сен-Жорж Дидон, где в небольшой гостинице семья Климовых и еще одна пара из Торгпредства сняли соседние номера второго этажа. Побыв со своей семьей выходные, Владимир Яковлевич вернулся в Париж.

Вера и дочка писали ему письма, им очень нравилось отдыхать в этой французской деревне: там вечерами на центральной площади, перед храмом, собирались все жители и отдыхающие, веселились, танцевали, а детей нельзя было оторвать от ярмарочных палаток с самыми разнообразными играми. А все дни напролет проводили на пляже, среди вековых сосен, на белом, утрамбованном приливами и отливами песке. Когда изредка Владимир Яковлевич вырывался к своим отдыхающим, он непременно играл на этом пляже в теннис, к которому уже давно пристрастился. С этих пор большой теннис, как и обязательные многокилометровые прогулки, стал частью его жизни.

Но однажды, вернувшись после работы в гостиницу, Климов увидел под дверью конверт. Это было письмо от Веры, но отправленное необычным способом – «срочное». Владимир Яковлевич не на шутку встревожился, прочитав на большом листе всего одно предложение: «Срочно приезжай и забери нас в Париж. Вера». Конечно, он тут же отправился на вокзал и утром уже был у своих. Ирочка по-прежнему весело щебетала, а Вера была необычайно взволнованна. Когда же они остались одни, рассказала мужу, что хозяин их гостиницы, несомненно, занимается страшными делами, а может быть, даже убийствами. Гуляя как-то вечером с дочерью, она заметила в подвальном помещении их дома зажженное окно. И, проходя мимо, непроизвольно заглянула внутрь: там она увидела хозяина гостиницы, склонившегося над останками человека, а вокруг лежало еще несколько скелетов.

Рассказ Веры и ее побледневшее лицо действительно вселяли тревогу. Но прежде чем покидать курорт, Владимир Яковлевич решил поговорить с хозяином гостиницы. Все объяснилось самым банальным образом: по заявкам учебных заведений мужчина изготавливал скелеты в качестве пособий, это была его постоянная профессия. И все черепа да кости были на самом деле сделаны им из глины и дерева. Хозяин гостиницы принес гостям извинения за пережитый страх, но они с женой сознательно скрыли его профессию: бывали случаи, что приезжающие предпочитали селиться в других домах, как только узнавали специфику его работы. Но Вера предпочла продолжить отдых на побережье в этой же гостинице, а маленькая Ирочка очень смеялась, когда ей поведали эту трагикомическую историю. Возвращение в Париж отложилось само собой до конца августа.

На фирме было жарко

Пока женщины с детьми отдыхали вдали от парижского пекла, мужчины буквально доходили до изнеможения в рабочих помещениях «Испано». И жарко им было отнюдь не из-за высоких температур, надо было во что бы то ни стало до конца лета выйти на подписание договора. Таково было указание Москвы.

Испытания шли каждый день практически одновременно с доводкой мотора. К концу июля двигатель прошел на винте 100 часов, причем на нашем топливе, что позволило сделать заключение о его пригодности для работы на новом лицензионном моторе.

В виде штрафа за ряд дефектов, имевших место в процессе этого сточасового испытания, в частности за дополнительную поломку шатуна, советская комиссия назначила дополнительное 20-часовое испытание. Это испытание было проведено на повышенной мощности при давлении за нагнетателями 840 мм рт. ст. и закончилось вполне удовлетворительно. Тем не менее было решено его продолжить для более полной проверки надежности конструкции. В итоге мотор отработал на винте в общей сложности 126 часов, из них 26 часов на повышенной мощности. На этом испытание было закончено.

Это было первое испытание, на котором измененный коленчатый вал и картер отработали полностью 100 часов на винте. Правда, при разборке мотора после испытания была обнаружена трещина в перегородках, но все же разница между этим испытанием, когда картер все-таки 100 часов отработал на винте без замены, и предыдущим испытанием, когда картер четыре раза менялся за 90 часов работы, была очень велика.

Исходя из того, что дефект картера может быть изжит фирмой в трехмесячный срок, и не желая запаздывать с внедрением мотора у нас, комиссия предложила Москве немедленно подписать договор с «Испано-Сюиза» условно: договор останется в силе, если мотор пройдет удовлетворительно наше испытание с номинальной мощностью 750 л. с. на высоте 4300 метров в трехмесячный срок после подписания договора. Испытание же мотора с номинальной мощностью 860 л. с. фирма должна будет провести в шестимесячный срок после подписания договора. В противном случае оплата за лицензию будет снижена прямо пропорционально номинальной мощности, то есть в отношении 750 к 860.

Москва с этим предложением согласилась, и после согласования всех вопросов с фирмой договор в предложенном виде был подписан 15 августа 1934 года. Наркомтяжпромом договор был утвержден 26 сентября 1934 года. Время до начала октября 1934 года пошло на доводку картера.

Именно в этот решающий для судьбы договора период Владимир Яковлевич неожиданно получил предписание – в течение двадцати четырех часов вместе с семьей покинуть территорию Франции. И в советском Торгпредстве, и на фирме поднялся переполох. Остаться без председателя комиссии на завершающем этапе работ!

Глава «Испано-Сюиза» лично подключился к выяснению причин столь неожиданного решения властей. В итоге Климовым разрешили остаться во Франции, но категорически запретили распространять коммунистическую литературу. Владимир Яковлевич только пожал плечами, не понимая о чем идет речь, и, поблагодарив французских коллег за хлопоты, стал с удвоенной энергией добиваться завершения всех испытаний. Что еще могут придумать власти – одному Богу известно!

И он не ошибся. Спустя неделю Климовы вновь получили подобное предупреждение. Нервозность на фирме нарастала, а Владимир Яковлевич только недоуменно разводил руками. Все объяснилось благодаря молодому пареньку Жану, служащему гостиницы, где жила семья Климовых.

О том, что советских жильцов высылают, в гостинице узнали довольно быстро. Вера, производя расчеты с хозяевами, предупредила, что, возможно, им придется срочно покинуть Францию. Когда же она возвращалась к себе в номер, коридорный Жан, всегда убиравшийся на их этаже, прижав палец к губам, повел Веру в соседний номер. Там, открыв стенной шкаф, он показал ей пустовавшее в этот миг кресло, где денно и нощно через проделанное в стене отверстие за ними вела наблюдение французская полиция. Заглянув через это отверстие в свою комнату, Вера наконец поняла беспокойство местных властей. Буквально в метре от нее находился стол, за которым семья обедала, а в остальные часы занимались все по очереди: делала уроки Ира, что-то вычерчивал Владимир, а сейчас там были разложены брошюры, которые она недавно принесла из Торгпредства. Ее обязали принимать участие в общественной жизни советского представительства и для начала поручили сделать доклад к 7 ноября, снабдив материалами о революционных событиях в России и забыв предупредить, что литературу подобного рода нельзя выносить с территории Торгпредства. На обложках всех этих книг красовалось: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Ситуация прояснилась, все книги были немедленно возвращены на территорию Торгпредства, Владимир Яковлевич объяснился с властями, и больше никаких претензий к семье Климовых не возникало. Они же стали более внимательно контролировать все свои шаги, чтобы не навлечь новых неприятностей.

Когда Иру спустя несколько месяцев принимали в пионеры, предварительно обстоятельно побеседовав в школе Торгпредства, у Владимира Яковлевича состоялось объяснение уже с партийными руководителями своего коллектива. От Иры требовали, чтобы она постоянно носила красный пионерский галстук, и Владимиру Яковлевичу с трудом удалось доказать, что этого делать никак нельзя. В итоге, выслушав замечания о неправильном воспитании дочери, не сумевшей ответить, кто такой Ворошилов и когда проходил последний съезд компартии, Климов добился консенсуса: его жена и дочь будут ежедневно приходить в Торгпредство и заниматься общественной работой, но в другое время никаких проявлений их советскости не будет. На этом все объяснения закончились, и Владимир Яковлевич мог спокойно продолжить работу.

Окончательное испытание проходило с третьего по двадцать шестое октября 1934 года и закончилось с удовлетворительным результатом. Именно с этого дня договор с фирмой «Испано-Сюиза» приобрел законную силу.

На память о совместной работе французы подарили Климову булавку для галстука, запонки и пепельницу с летящим журавликом – фирменным знаком «Испано-Сюиза». Пепельница особенно заинтересовала конструктора – она была сделана из новейшего жаропрочного пластика. Правда, новый материал оказался не столь прочным. Когда Владимир Яковлевич принес подарок домой и рассказал об уникальных свойствах пластика, жена тут же решила непременно его испробовать. И на следующий день, оставшись одни, Вера вместе с дочерью провели эксперимент: поставили на тыльную сторону пепельницы раскаленный утюг. Пластик заметно оплавился. Быстро спрятав подарок подальше в шкаф, они решили сохранить этот секрет и не огорчать отца. И Владимир Яковлевич так никогда и не узнал, почему же по возвращении в Москву необычная по форме пепельница вдруг оказалась эстампом, прикрепленным навечно к стене в его кабинете.