Текст книги "Королевская кровь. Огненный путь"

Глава 11

21 января, суббота, Инляндия

Максимилиан Тротт

Профессор Тротт закончил отжиматься на пальцах, потянулся, выгнулся, упираясь ладонями в пол, и поднялся. Промокнул лицо полотенцем, переводя дыхание, аккуратно сложил его, недовольно повертел левой рукой, потряс кистью. Слабо, еще очень слабо. Инъекции помогают укреплять мышцы, улучшают физические параметры, но все равно последнюю сотню отжиманий он делает через боль, на чистом упрямстве.

К Четери в Пески уже какой день было не пробиться, и молчала сигналка, но это не повод прекращать тренировки. И лорд Макс, как истинный перфекционист, изматывал себя едва ли не больше, чем в дни занятий. Не только потому, что хотел стать лучшим. Упражнения с клинками удивительным образом укрепляли умение концентрироваться и волю, повышали работоспособность. Очищали разум от страстей и эмоций. Притупляли страх – а Макс уже очень устал бояться.

Инляндец снял влажную футболку, скинул обувь и вышел на заснеженную поляну у дома. Пока мышцы еще разогреты, понаклонялся, потянул руки, ноги и достал из воздуха свои клинки, Дезеиды. И следующие два часа с той же одержимостью, с которой делал все остальное, повторял боевые приемы, прыгал с клинками, крутился, разворачивался, приседал, отклонялся; тело его, изначально умиравшее от нагрузок, с каждым днем становилось все гибче, а движения – точнее.

Когда он остановился, холода не ощущалось вообще. От плеч и мокрой груди тек парок, в ушах бешено стучала кровь, а организм потряхивало от удовольствия. Макс, щурясь от неожиданно появившегося солнца, заигравшего искрами на вытоптанном снегу и светлых лезвиях, убрал клинки, чувствуя холодок в ладонях, когда они скользнули в первый слой ауры, и направился к дому.

За спиной его шумели дубы-стражи. Непривычно шумели; он обернулся, присмотрелся и чуть дернул губами. Завязанная на саженцы стихия Земли давно уже вызрела в маленьких стихийных духов, подчиняющихся только ему. Много лет они жили рядом, живые деревья и нелюдимый инляндец, и странное у них было к хозяину отношение. Дубы рьяно защищали дом от незваных гостей, радовались, как дети, когда он появлялся в чаще, чтобы осмотреть их: нет ли болезни, не нужна ли помощь, – игриво обсыпая его желудями или росой, тянулись поцарапать – привязку он делал на своей крови и иногда подпитывал их, – и погладить ветвями.

А сейчас они дергали ветками в одном ритме, повторяя его недавние наклоны и взмахи руками. И это было забавно. С охранниками-дубами получилось как всегда: решая одну задачу, он нечаянно поднял целый пласт, не освоенный современной магнаукой.

«Надо бы, конечно, исследовать этот феномен, но нет времени, – думал он, шагая к ванной. – Или привлечь стажеров… Кого-то из студентов? Пусть изучат развитие привязанных духов, составят механизм их искусственного выращивания… остихийненные предметы быта могут изменить мир…»

Перед глазами тут же встала некая студентка, с визгом носящаяся среди дубов и задающая тысячу вопросов, и Тротт раздраженно поморщился, мотнул головой. Нет. Не вытерпит он в своем личном пространстве даже самых толковых из молодых ученых. А уж студентам и особенно студенткам вовсе грозит быть прикопанными под этими самыми дубами.

Макс разделся, тут же запустив стиральную машинку, встал под горячий душ, оперся руками о стенку и опустил голову. Пять минут отдыха, быстрый обед и работа. Любимая верная работа.

Плечо от почти кипятка пощипывало, и Макс чуть двинулся в сторону, потер саднящую кожу ладонью. Благодаря занятиям с Четом он давно не использовал репеллент, но этим утром проснулся, хватая ртом воздух и чувствуя приближение приступа, – и успел вколоть себе в вену дозу, всегда лежащую на прикроватном столике. А потом уже, когда успокоился, сходил в лабораторию и для верности сделал себе очередную импликацию. Хорошо, что успел до внезапного появления друзей.

Инляндец покосился на плечо, забитое накладывающимися друг на друга знаками, и вздохнул. Устойчивый портал, который Алекс закрыл утром, поднял в душе муть липкого страха. Но некуда деваться, ночью нужно уйти в Нижний мир. Два месяца по времени Туры Тротт не был там, и его дар-тени давно должен был дойти до столицы империи, Лакшии. И добыть информацию – действительно ли император, тха-нор-арх, собирает армию и есть ли хоть малейшая вероятность, что им удастся получить долговременный проход на Туру. И, если слухи, бродящие по трактам империи, подтвердятся, придется думать, имеет ли он право скрывать это. С другой стороны, предсказания о предстоящем уходе в богатую и сытную землю, подогреваемые жрецами местного пантеона, очень давно будоражат умы народов Нижнего мира и относятся скорее к религиозному мифотворчеству. Точнее, так он думал ранее. Но как не тревожиться теперь, после видений Алекса, найденных Мартом предсказаний и попыток темных сородичей открыть проход с этой стороны?

– Глупцы, – пробормотал он с досадой, растирая тело мочалкой. – Мечтатели и глупцы.

В свое время, когда Макс наконец принял то, что с ним произошло, освоился в мире Лортах и, главное, научился выживать там, где правили насилие и боль, – он много лет пытался понять, как же возможно одновременное существование одного человека в двух мирах, на двух планетах, отстоящих друг от друга на невозможное количество световых лет. Это было невозможно – но это «невозможно» опровергалось каждый раз, как его утягивало в Лортах, в существующую там темную ипостась. И не его одного. Дар-тени было несколько тысяч, но кровь их была слаба: бо́льшая часть из тех, с кем он разговаривал, не видела сны о Туре или видела очень редко, меньшая – проживала вторую жизнь во сне каждую ночь.

А таких сильных, как он, Макс не встречал. Но ведь они были. Тот же Соболевский. Или другой… темный.

«Ты слаб, малыш».

Тротт снова поморщился от сожаления, поднял лицо под струи воды, смывая пену, потер рыжие волосы. Силен был его противник, очень силен. Только ошибся. Макс пределов своих сил и сам не знал – и боялся узнавать.

Проклятые обстоятельства. Встретиться бы с осведомленным собратом в других условиях, разузнать все, что можно, сравнить выводы. А сейчас приходится опираться только на те обрывки сведений, что он зацепил при ментальном контакте с убитым сородичем, и на многолетний сбор информации в Нижнем мире, после которого из предположений и догадок в голове сложилась хотя бы как-то укладывающаяся в разумные рамки гипотеза.

Каким-то образом в Лортах оказалась выброшена одна из Великих Стихий, базовых элементов устойчивости Туры – верующие называли ее Черным Жрецом Смерти. И это привело не только к постепенному угасанию Туры, обозначив грядущий конец света – когда остатки Великой Стихии развеются окончательно, – но и к разделению его потомков на две обособленные половинки. Потому что вторая, крылатая ипостась, суть воплощение темной стихии, наследие Жреца, и существует только там, где есть сам источник стихии, Черный Жрец. Ушел бог в другой мир – и утянул за собой половинки душ. Рождается человек здесь – а через какое-то время появляется в мире Лортах его дар-тени. Так и живут, вечно стремясь друг к другу.

Макс долго горел жаждой вернуть себе нормальную жизнь, и если для этого нужно было возвратить бога на Туру, то он был готов в лепешку расшибиться, но сделать. Времени на исследование Лортаха Максу хватило – он жил куда дольше, чем обычные люди. И он нашел-таки долину, откуда шла сила Источника. Но не смог туда попасть. Стоило ступить в проход между черными скалами, окружающими долину, как его пригнуло к земле и усталый оглушающий голос льдом прошуршал в голове:

– Уходи, не тревожь меня, пытливый птенец. Знаю, зачем ты пришел. Нет у тебя сил помочь мне. И ни у кого нет.

– Но это неправильно, – упрямо просипел Тротт, пытаясь не заорать от разочарования. – Что мне сделать, отец?

– Смириться, – ответил тот. И замолк.

Кто он, чтобы оспаривать слова того, кто неизмеримо более знающ и силен? Поэтому действия заговорщиков Макс и воспринимал как акт отчаяния. С другой стороны, а если кровь Красного, смешанная с кровью Черного, действительно может открыть проход для бога? И не является ли оправданной жертвой уничтожение правящих династий – для предотвращения конца света?

Если же предположить, что написанное на могильном камне одного из Гёттенхольдов правда, и после смешения кровей и уничтожения монархов портал между мирами откроется, и Жрец освободится – выстоит ли Тура, когда в нее хлынут полчища кровожадных тварей, ведомых далекими от гуманности и милосердия воинами правителя Лортаха? Ведь они придут не одни – с ними появятся чудовищные боги инсектоидного мира.

– Прекрати истерику, – приказал он себе, врубая ледяную воду – тело сжалось, и Макс застонал сквозь зубы. – Сначала факты, потом будешь решать.

Он много успел сделать за эту субботу – словно пытался нагрузить себя работой, только чтобы попозже лечь спать. Но когда уши уже заболели от басов тяжелого рока, а в лаборатории рядком встали склянки с мазью, ускоряющей восстановление кожи после ожогов, пришлось закруглиться. Макс взялся за уборку, хотя дом и так сверкал – кажется, даже пыль боялась садиться на его мебель, чтобы не вызвать неудовольствия инляндца, – но с ругательством выключил мерно работающий пылесос, достал из стола сигарету и дал себе еще две минуты отсрочки, выйдя во двор покурить. Сигарета тлела в губах, а он неслышно двигал руками, прислонившись к стене дома и глядя на приветливо качающиеся ему навстречу дубы.

Через несколько минут владения профессора Тротта засияли щитами, способными задержать даже Марта, если тому взбредет в голову устроить другу ночную побудку, а природник лег в кровать и закрыл глаза. И дисциплинированно вырубился.

Его дар-тени, слава богам, ни от кого не убегал и ни с кем не дрался. Лук и броня лежали неподалеку от небольшого скрытого костерка, почти уже прогоревшего и мерцавшего в ночной темени пепельно-красными угольками, а сам Охтор, полуголый, с расслабленно подрагивающими крыльями, мерно разделывал мелкого местного оленя. Размером с собаку: теплокровная живность здесь, в мире Лортах, вся была небольшая, резвая и очень мускулистая – иначе не спастись от инсектоидов, господствующих здесь. В папоротниковых лесах в изобилии водились и рептилии, похожие на небольших страусов, в большинстве своем травоядные: мясо и яйца употребляли в пищу, из толстой кожи делали ремни. Были здесь и птицы – Макс всегда удивлялся, насколько местные куры похожи на туринских, и подозревал, что выводок несушек и петухов попал сюда через очередной провал. Как, вероятнее всего, и люди – потому что физиологически они ничем не отличались от жителей Туры.

Объединяло животных и людей только одно: всем им приходилось очень быстро бегать. Или летать. Медлительные тут не выживали.

Макс задержал движение ножа, чтобы не порезаться, пока приходил в себя и переживал поток воспоминаний. Горячая туша под его пальцами еще чуть сокращалась, а Тротт ошарашенно проморгался и, решив, что разбираться на голодный желудок не стоит, досвежевал зверя, закопав потроха – чтобы на кровь не пришли желающие поживы, – и швырнул мясо на угли запекаться. И только потом сел у костра раскладывать по полочкам информацию и пытаться сориентироваться в датах.

На Туре с момента его последнего ухода в Нижний мир прошло чуть меньше двух месяцев. Здесь же – Тротт опять раздраженно подумал о странном невычисляемом соотношении времени в двух мирах – после посещения Далин к концу подходил только третий месяц. Только – потому что обычно разница во времени была куда больше.

Почти полтора месяца из них его дар-тени шел лесами в сторону столицы империи, Лакшии, опасаясь погони – за убитых воинов, псов-нейров. Таился, стараясь не приближаться к трактам и крупным городам и по широким дугам обходя твердыни, родовые владения местных военных баронов – тха-норов. Пусть высокородные норы частенько враждовали между собой, но за убийство низкородным пса любого из них устраивали настоящую травлю.

Но на половине пути пришлось зайти в одно из селений за припасами, и там он услышал такое, что решился на крюк в сторону от столицы. И через пару недель ошарашенно взирал из густого папоротникового леса на равнину, заполненную бесчисленными загонами с тысячами тха-охонгов, вибрирующую от их рева, и на регулярно поднимающиеся в небо стаи гигантских оседланных стрекоз.

Армия расположилась там же – от загонов и лагеря даже до укрытия Макса доносилась вонь немытых тел, муравьиной кислоты, крови и слизи. Тха-охонги с удовольствием употребляли в пищу и теплокровных, и своих мелких сородичей, которых выращивали тут же, на убой. И людей, конечно. Лагерь был очень обширен, и к нему регулярно подъезжали новые отряды под штандартами разных тха-норов.

Макс поворошил палкой угли, подгребая их к мясу. За спиной его хрустнуло; он мгновенно обернулся, прыгнул в сторону, переключая зрение, – но во тьме бродил один из местных небольших ящеров, пощипывая мох, и Тротт успокоенно сел на место. Картина тысяч черных бронированных спин и звуки рева полумагических существ этого мира была ужасающей. Неудивительно, что он боится каждого шороха.

Крылья за спиной все еще были напряжены, и Макс махнул ими раз, другой, поморщился: пять месяцев прошло, а пока не отросли до нормы и слабые, как у птенца. Можно спрятать под куртку, если примотать, а вот под броню уже не поместятся. Лучше, конечно, не снимать плащ, или надо тратить силы на морок от особо глазастых.

Сейчас людей поблизости он не чувствовал. Да и кто в своем уме останется на ночь в лесу? Хотя самые опасные твари предпочитали болотистые равнины куда южнее столицы, в лесах тоже хватало любителей перекусить человечиной.

Его чуть не засекли у огромного лагеря, и Охтор опять бежал, скрывался в корнях деревьев, пропуская патрули на охонгах, шел по ручьям, чтобы не оставить запаха, – и оторвался-таки, хоть это и стоило ему трех бессонных ночей.

Армия императора собиралась на войну, и разве можно было объяснить это простым религиозным рвением или верой в истории о проходах в благословенную землю? Значит, у императора были все резоны собирать войска. Правитель Лортаха либо знал, как открыть переход, либо был уверен, что тот скоро откроется сам.

В любом случае нужно было это выяснить – и Охтор вновь направился к Лакшии. И сейчас остановился в дне перехода от нее.

Макс дождался, пока запечется мясо, поел – и, поняв, что спать не хочет, оделся, закинул остатки оленя в мешок и зашагал по лесу в сторону столицы, следуя за парой лун, несущихся в черноте ночи над Лортахом и мелькающих в просветах между кронами деревьев. А на следующее утро, без приключений пройдя последние километры по тракту и заплатив мзду стражникам у ворот, уже ступил на грязные улицы Лакшии.

В столице Тха-Нора он до этого был единственный раз, и с тех пор она не изменилась: все такая же рыхлая, похожая на расползшееся из кадки заплесневевшее тесто, пестрая и неряшливая. Лакшия спускалась в мелкое море – точнее, это море поглощало Лакшию, а она разрасталась с другой стороны, словно гриб-паразит на гниющем дереве. Из грязной воды под стальным светлеющим небом торчали черные остовы покинутых домов, и между ними на круглых лодчонках местные рыбаки ловили рыбу. Сюрреалистическое зрелище.

Далеко от моря, на холме, насыпанном руками рабов, находился блистательный золотой дворец императора, тха-нор-арха, соединенный с полумесяцем храма местного пантеона. Там день и ночь приносились человеческие жертвы, питая силой богов. Жизни рабов, жизни преступников, тех баронов, которые впали в немилость у императора… много кого, благо был выбор. Континент был перенаселен, и жизнь человеческая здесь ценилась ниже, чем жизнь охонга. В Лакшии у подножия холма тха-нор-арха плескалось целое человеческое море: были здесь и кварталы аристократов, и торговые, и самые многочисленные – бедноты, рождавшейся в грязи и умиравшей тут же.

Впрочем, грязь сопровождала каждого человека в столице.

Дома побогаче были построены на каменных сваях и искусственных холмах, которые спасали от частых наводнений. Простые жители тоже ставили дома на сваях, только деревянных, или вовсе строили свои жилища так, чтобы наводнение приподняло их, удерживаемые якорями, и опустило, отступив. Частые наводнения оставляли на улицах ил и наносы песка, да и вся Лакшия была грязна, многолюдна и жестока, и затеряться в ее бедных кварталах могло бы и стадо тха-охонгов, а не то что один дар-тени.

Охтор выбрал квартал поближе к солдатским казармам, расспросил людей: не знают ли, не ищет ли кто в харчевне вышибалу – и, помесив сапогами грязь на улицах, направился к домишке, на двери которого были намалеваны тарелка и меч. Значит, рады тут видеть и солдат, и наемников, для них и работают. А у кого лучше подслушать о будущей войне?

Хозяин, явно из бывших солдафонов, с ручищами-бочками и оплывшим свинячьим лицом, недобро посмотрел на входящего. Охтор бросил на стол мелкую монетку, осмотрелся. Помещение было широким, закопченным, с низким потолком, длинными столами и лавками, с кухней, из которой несло кислым пивом и рагу, очагом, обитым листами из брони охонгов, и проемом с брошенным на пол тонким матрасом, едва прикрытым стенкой. Такие были почти во всех подобных заведениях – не для отдыха, для пользования девок. Четыре женщины, бледные, вялые, не поднимающие глаз, сейчас протирали столы. Они же обносили посетителей, они же, скорее всего, предоставляли и другие услуги. У очага прямо на полу сидели трое гороподобных мужиков, рвали зубами мясо и запивали его пивом.

– Пива мне, – сказал Макс хозяину. – Я работу ищу. Слышал, тебе охранник нужен. Возьмешь меня?

Владелец харчевни смачно и хрипяще прочистил горло, поднялся из-за стола.

– Венин, налей ему пива.

Одна из женщин тихой тенью скользнула на кухню. Хозяин обошел гостя, прохрипел что-то уничижительное.

– Мелковат ты для охраны, странник. Зашибут.

– Проверь, – предложил Макс спокойно.

– Кешти! – окликнул хозяин одного из тройки сидящих у очага мужиков. – Разомнись-ка!

Тот, кого назвали Кешти, встал, ухмыльнулся и с удивительной скоростью для такой туши бросился вперед, двинул кулаком – Охтор отклонился вправо, поднырнул под руку, вывернул ее, придавая ускорения, и выбросил проверяльщика за дверь, с грохотом распахнувшуюся от удара.

– Повезло, – буркнул второй, оглянувшись и снова уставившись на огонь.

– Проверь, – повторил Тротт нелюбезно. В дверь вплывал грязный противник – тряс рукой и ругался.

– Ишь, ящер, – недобро прищурился хозяин. – Кешти, втроем?

– А то! – прогундосил гороподобный, приближаясь. Встали и двое у очага. Макс повертел головой и едва не пропустил удар в бок. Тут уже противников он не берег: они действовали слаженно – видимо, давно наемничали вместе, – но в ограниченном пространстве мешали друг другу. Хрустели кости, летели зубы, а он уклонялся от ударов и захватов, сам бил точно, в нужные точки. Уронил одного, вырубил ударом под дых второго и все-таки получил по лицу. В голове зазвенело, потекла юшка, и он, не глядя, вскочил за спину Кешти, запрыгнул на него, зажал горло, поворачивая голову в сторону. Противник хрипел, рычал, шатался по харчевне, пытаясь ударить выскочку о стену, – как вдруг их окатило ледяной водой, и они зафыркали, яростно глядя в сторону хозяина.

– Хватит! – рявкнул тот довольно. – Кешти, хорош?

– Да он, ***, чуть к праотцам меня не отправил, – просипел гороподобный, разминая горло. Макс, задрав голову, правил себе нос – больно было до жути.

– Дай сюда, – проворчал хозяин, взялся за распухший нос пальцами-сардельками, повернул в сторону – Охтор взвыл. Кровь хлестала, как из резаной свиньи.

Тихая женщина-тень поставила на стол пиво.

– Венин, – рявкнул хозяин, – попользуй его. Чтоб к вечеру был как новенький.

– Берешь, что ли? – прогундосил Тротт.

– А то, – пробурчал хозяин. Недавние противники, кривясь и хромая, подходили, хлопали его обеими руками по плечам – местное приветствие. – Ты откуда такой резвый будешь?

– С юга, – неохотно ответил Макс, – дом сгорел, решил в столицу податься. Последние гроши остались.

– Нищета, – хмыкнул хозяин. – Как зовут тебя?

– Торши, – отозвался Макс, поднимая пиво.

– Меня зови Якоши, – хозяин хлопнул его по плечам. – Дам кров и еду. Спать будешь на чердаке. Девок моих иметь только по утрам, когда постояльцев нет. Платить буду каждый день, а то у нас так, – он захохотал, сотрясаясь, – сегодня денег не взял, а завтра они тебе уже не понадобились. С посетителями не задираться, молчать; если увидишь – знак делаю – разнимай, выводи. Ножей берегись: выпустят потроха – плакать по тебе никто не будет.

– По предыдущему тоже не плакали? – поинтересовался Макс.

Свиноподобный Якоши захохотал, будто он сказал что-то смешное, и снова хлопнул его по плечу.

– Венин, – рявкнул он, и женщина-тень повернула голову. – Веди, лечи. Покажи, где спать будет. Потом накормишь – и спускайся, выходной, солдатни много будет, и тебе много работы.

Макс поднялся за женщиной на чердачок. Душно и влажно было здесь, и поместился только топчан. Благо, было прорублено окно в стене.

Венин, опустив глаза в пол и держа горшочек с мазью, ждала, пока он кинет котомку на топчан, сядет.

– Можешь подойти, – сказал Макс и поднял лицо. Женщина щедро мазала его мазью, терпко пахнущей болотом и почему-то хлоркой, добавила в ноздри – он опять едва не взвыл. Чтобы отвлечься, принялся рассматривать ее. Опрятная, не похожа на спившихся и опустившихся женщин, существующих при таких вот харчевнях, с равнодушными серыми глазами и русыми волосами. Одежда – просто несколько раз обмотанный вокруг груди длинный кусок ткани. Кажется, что служанке за тридцать, хотя здесь женщины быстро стареют, и ей вполне может не быть еще двадцати. На ладони – выжженное клеймо. Бывшая рабыня храма. А теперь – разносчица и шлюха для солдатни.

– Почему себя не лечишь? – спросил он, заметив на ее плече укус. Воспаленный.

Она не ответила – опустила глаза. Закончила лечение, остановилась, сжала горшочек.

– Иди, Венин, – сказал Макс. В глазах ее промелькнуло облегчение, и она спешно ушла прочь.

Вечером он сидел у входа в харчевню, осматривая прибывающих и слушая разговоры: не упомянет ли кто о грядущей войне? В помещении воняло прогорклым потом, кожей и кислятиной. Тройка покалеченных днем соперников тоже присутствовала тут, и такая существенная охрана не казалась излишней: здесь напивалась и ругалась толпа настоящего отребья, и драка была делом вполне предсказуемым. Вот уже в углу схватились двое – Макс приподнялся, но хозяин покачал головой, и пришлось опуститься на место. Те и правда быстро успокоились и в две глотки потребовали пива.

Подавальщиц то и дело утаскивали, бросая хозяину мелкие монетки на широкое блюдо; из-за стенки раздавалось сопение, стоны, да и почти все было видно, что происходит, – а после очередной раскрасневшийся от похоти мужик выходил, присаживался к своей компании. Женщины появлялись позже, такие же равнодушные, как и раньше, и продолжали монотонно обносить столы пивом и едой.

К концу вечера по кивку хозяина Кешти сотоварищи растащили лавки ближе к стенам, и владелец харчевни положил на пол серебряную монетку.

– Кто возьмет? – проорал он. – Серебро, комната для услады и лучшая моя девка до утра!

Видимо, это было местной традицией: дошедшие до кондиции наемники под рев поддерживающих без лишних вопросов стали выходить в центр. Кидали жребий и вставали напротив соперника. Бились только на кулаках – взявшегося за нож с позором вышвыривали за стены харчевни. Одного, разъярившегося и упившегося, все-таки пришлось выводить – он дергался, пытался ударить, но на улице, посчитав коленками булыжники, присмирел и, шатаясь, пополз прочь.

Наконец закончились и драки: победитель схватил монету, попробовал ее щербатыми зубами, взревел, схватил за руку Венин и потащил в клетушку – туда, куда махнул рукой хозяин.

Солдатня снова пила, курила местный горький табак, а седовласый скрюченный дед, тихо сидевший все это время в углу и наигрывавший на матаке – треугольной дощечке с зарубками, к которым лесенкой были прикреплены струны, – сел у очага прямо на пол и дрожащим тонким голосом запел. Потом, правда, распелся – наемники стучали кружками, подпевая военным песням, хохотали над похабными и тискали подавальщиц, хозяин ухмылялся; к ногам старика то и дело летели монетки.

– Божественную давай, старичье! – крикнул кто-то из угла, и остальные подхватили: – Божественную, божественную!

– Четыре великих, мир сотворивших, – запел старик, – ликом страшны и законы дающие…

Ему вдохновенно подпевали – лилась в харчевне хвалебная песня, прославляющая местный пантеон, описывающая каждого бога:

– Малик многорукий, стрелой небеса рассекающий; Девир безликий, знающий все; Нерва, воздаяние несущий; Омир, правящий крепкой рукой… не был бы мир без вас велик, но к величию большему вы нас ведете, к земле благословенной, где не будет бедности и болезней…

Макс слушал этот вой с каменным лицом, но губами шевелил – не хватало еще, чтобы обратили внимание, как на безбожника.

Старик замолк – собрал монетки, половину сунул хозяину и заковылял мимо солдат к выходу. Какой-то пьяный подставил ему подножку, и певец проехал по грубым доскам пола под дружный хохот гостей. Культурная программа кончилась, зверье снова хотело крови.

Хозяин подозвал Макса.

– Отведи его домой, – сказал тихо, – пока не забили тут или по дороге не прирезали и не отняли монеты. Он мне еще денег заработает.

Тротт кивнул, мрачно глянул на начавшего подниматься забияку – тот ругнулся, но сел обратно, – взял старика под локоток и вывел на улицу.

– Ничего, ничего, – бормотал дед, хромая, жалко всхлипывая и вытирая рукавом длинного одеяния кровоточащие нос и губы.

Тротт прикрыл глаза и сказал себе, что его это не касается.

– Идти можешь?

– Ничего, ничего, – снова забормотал старый певец, – дойду.

Но нога у него подломилась и он, всплеснув руками, рухнул в грязь. Тротт скривил губы и поднял деда, закинул сухую стариковскую руку себе на шею, придержал.

– Показывай дорогу, аба. Доведу тебя.

Певца пришлось фактически нести на себе. Благо жил он неподалеку, один в старом-старом доме. Макс уложил его на кровать, поднял одеяние, прощупал острые худые колени, наливавшиеся синим. Старик поскуливал от боли и смотрел на гостя страшными сухими глазами.

– Не переломано? – спрашивал он тревожно. – Мне переломать никак нельзя, чем жить-то буду? Умру от голода ведь.

– Цело, аба, – сказал Тротт, поднимаясь. – Опухнет только. Есть чем полечить?

– В сундуке посмотри, – с выматывающей душу робостью попросил дед. – Сам не доползу.

В сундуке оказалось полбутылки коричневой настойки с плавающими в ней мелкими муравьями, травой и жалами.

– Дай хлебну, – попросил певец, приподнялся, припал к бутылке, закашлялся, плеснул себе в ладонь этой же жидкости, вытер нос, начал смазывать колени, шипя и охая. Макс налил в выщербленную кружку воды, поднес ему.

– Ты откуда такой чистенький тут? – спросил дед, снова свалившись на постель. – Не местный, сразу видно. Уважительно меня называешь, аба. Тут никто так не говорит, странник.

– С юга я, – буркнул Макс, жалея, что сразу не ушел. – Дом сгорел, решил податься в столицу.

– Лучше бы ты на пепелище жил, погорелец, – посетовал старик, – чем сюда идти. Пропадешь тут. Лакшия – она души жрет.

– И твою сожрала? – поинтересовался Макс, оглядываясь на дверь. Старик махнул на кровать, снова присосался к бутылке.

– А как же. И мою, погорелец. Садись, не стой столбом. Да не торопись, без тебя управятся с пьяными-то тушами. Я нужен Якоши, не будет он из жалованья твоего вычитать за отлучку.

Макс сел, чувствуя, как дико затекли прижатые курткой крылья. Старик пил и на диво быстро хмелел. Хотя сколько нужно тщедушному телу?

– Душа ведь быстро продается, погорелец, – вещал он, размазывая пьяные слезы по лицу. – За возможность поесть и в тепле пожить. Как за жизнь свою начнешь труситься – знай, уже готов продать.

– Кому? – без интереса спросил Макс.

– Так им же, – шепнул старик. – Создателям мира.

– Богам?

– Да, – дед всхрапнул, тут же проснулся, завращал глазами и страшным шепотом произнес: – Только не создатели они.

Макс напрягся: не хватало еще обсуждать местный пантеон прямо у них под носом. Но старик уже спал, прижав руку к губам и что-то бормоча, – и Тротт прикрыл хлипкую влажную дверь домишка и поспешил обратно в харчевню.

Он иногда слышал отголоски легенд, рассказываемых жителями Лортаха – только шепотом, только с оглядкой. Будто давно, много тысяч лет назад, была на Лортахе богатая цивилизация, и не было тогда нищеты, болезней и рабства. И правили тогда другие боги, светлые, и были тут мир и благоденствие. Но люди возгордились, стали жадны и наглы, решили, что богатство и мир – это только их заслуга, разрушили храмы, перестали славить богов. Те ослабли без веры людской, и в это время в небесах открылись черные врата – и пришли сюда боги нынешние из пылающего, высосанного досуха мира. Пришли во главе огромной и жестокой армии на гигантских насекомых. И победили ослабевших старых богов. Построили большой храм и потребовали ежедневных жертв – потому что не могли они брать силу напрямую из мира, только из крови и страданий. Пришедшие с ними люди стали местными аристократами; они и выполняли волю богов. Не таких уж всевидящих и всезнающих – иначе бы его, Макса, схватили еще на подступах к столице. Или, может, знали они всё, но вмешиваться напрямую не могли?

Мир Лортах, оставшийся без своих богов, начал затапливаться поднимающимся океаном. И с той же поры начала гулять по миру легенда о том, что нужно потерпеть, и новые боги приведут людей в другую землю, богатую и изобильную.

Ленивый поток мыслей прервал едва слышный звук: во тьме переулка справа хлюпнула грязь. Макс, не поворачиваясь и не останавливаясь, вытащил нож из ножен и подбросил его – нож сделал два оборота и рукояткой плотно вошел в крепкую ладонь, замер. В переулке затихли, видимо, решая, стоит добыча риска или нет.

Тротт не стал ждать, пошел дальше. Сунутся – сами виноваты.

По пути ему то и дело попадались не держащиеся на ногах солдаты, женщины, зазывавшие их к себе, откровенные бандиты, так что нож он не убирал.

В харчевне, когда Макс вернулся, все еще продолжалась вялая пьянка, хотя половина столов уже была пуста. На его месте у двери сидел гороподобный Кешти, лузгая орехи и без интереса глядя, как на полу уныло возят друг друга два пьяных наемника. Проем за стенкой опять был занят. Макс посмотрел на подрагивающие женские ноги, между которыми уместились чьи-то грязные сапоги, поймал кивок хозяина – и с неожиданной для себя ослепляющей злостью одного за другим выбросил дерущихся за дверь. Сидевшие за столами гоготали, свистели и сыпали грязными ругательствами – мол, кто такой бесстрашный выискался, не боится нож в печень получить где-нибудь на прогулке? Тротт их игнорировал.