Текст книги "Ненасыть"

– Кладка вроде нормальная. Смотри, я могу сделать двери, рамы на окна, всякие кресты, подставки… Колонна там внутри обвалилась – ее тоже можно сделать деревянную, из мореного дуба, а снаружи обделать асбестом – простоит сто лет… Но штукатурки понадобится много – стены выравнивать, потом их белить, Сережка ошалеет расписывать тут все… А вот купола пусть Зет с Юфимом установят, – он задирает голову, прикрывает ладонью глаза от яркого солнечного света и начесывает чесалкой спину. – С ними мы не справимся… Перилки хоть сегодня можно красивые сделать к лестнице, ворота открыть еще надо… – он косится на замок, который висит на старых воротах кладбища. – Чтобы каждый раз через все кладбище не таскаться.

– Там, вообще-то, вороны живут, – подает голос Тимур.

Он тоже стоит рядом с Серым и хмуро наблюдает за Прапором и мамой. Происходящее ему очень не нравится. И дело не только в том, что мама покушается на источник щита, но и в том, как Прапор ходит за мамой по пятам, прихрамывает, все время оглаживает бедро, словно оно болит.

– Вороны – это ничего! – отмахивается мама и подходит к старым воротам. – Разгоним!

Она взвешивает тяжелый замок на ладони. Вадик, в это время выносящий мусор, в этот момент останавливается, бросает мешок на землю, поводит плечами, морщится, наклоняя голову, словно от внезапного приступа боли в шее.

Прапор трясет ворота. Створки не поддаются ни на миллиметр – видимо, петли слишком давно не двигаются. Но Прапор не сдается. Он подцепляет замок клещами, примеривается и начинает крутить. По изумрудным зарослям, густым настолько, что за ними невозможно ничего рассмотреть, проходит ветер и просачивается сквозь створки ледяными струями. В шепоте листвы Серому слышится птичий клекот. Но мама не замечает.

Михась, вышедший следом за Вадиком, резко поворачивается к воротам, каменеет, и ветер, вроде совсем не сильный, на несколько секунд закручивается вокруг него в воронку.

Среди волос Вадика мелькают тонкие черные перья, и в его взгляде, который он бросает на Серого, мелькает самая настоящая паника.

– Я не могу держать! – по губам читает Серый и бросается к нему, на бегу срывая с себя ветровку.

Вадик кутается в нее, прячется в глубокий капюшон, сует когтистые руки в карманы. Его бьет мелкая дрожь, в пожелтевших птичьих глазах Серый видит воронов. Но ничего не пугает его так, как мелкая рыжая пыль, вылетевшая на выдохе изо рта Вадика. Пыль вспыхивает знакомыми золотистыми искрами и медленно оседает на землю, слишком мелкая и бессильная.

Её вид оглушает, выбивает почву из-под ног. Серый бестолково суетится, не зная, что делать, что-то лепечет, выспрашивая у Вадика подсказку, но тот молча мотает головой. Глаза у брата становятся совсем стеклянными. На фоне что-то кричит Тимур, оттаскивая Прапора от ворот, суетится Олеся, подбирая веники и грабли. Серый тянет Вадика за руку – инстинкт гонит его от золотистых пятен подальше – Вадик пытается встать, но ноги его не слушаются.

– Мама! – зовет Серый в отчаянии. – Мама, Вадику плохо!

– Вадим!

Мама бросает абсолютно все: и ворота, и субботник, и Прапора – и подхватывает Вадика с другой стороны. Того нехорошо лихорадит, на лице разливается пугающая бледность.

– Всё, на сегодня всё! – командует Тимур, взмахами отгоняя Прапора от ворот. – Всем домой! Олеся, давай грабли, Прапор, вот твои инструменты… Михась, чего встал как вкопанный? Уходим!

Серый не обращает внимания на ответ Михася – слишком беспокоит состояние Вадика, – но Тимур даже не кричит – визжит пронзительно, противно, наплевав на всякое уважение к мертвецам:

– Ты придурок?! Слезь с них! Прапор, держи его!

Уши закладывает от низкого гула, настолько низкого, что его не слышно. За спиной исчезают все звуки – и нервы обжигает страх.

Серый страстно хочет остановиться и оглянуться назад, посмотреть, все ли хорошо с остальными, почему они так резко замолчали, и развеять весь тот страх неизвестности, сгустившийся позади. Но Вадик оживает и крепко сжимает его шею, не давая это сделать. Глаза у него делаются страшными, в них пылает предупреждение. В спину от потревоженных ворот тянет ледяным ветром, а ведь на кладбище совсем не холодно, и шепот становится все отчетливей, превращается в хлопанье крыльев. Из глаз Вадика на Серого смотрит ворон – вот-вот вырвется наружу и улетит к стае…

«Не смотри, не оглядывайся, иначе потеряешь!» – всплывает старое предупреждение, вычитанное еще в детстве из старой потрепанной книжки и повторенное совсем недавно, в сборнике древнегреческих легенд. И подкрепленное однажды просьбой Юфима.

Серый смотрит вперед до самого выхода, идет сквозь гул, ничего не слыша и даже не чувствуя веса Вадика на плече. С каждым шагом тело становится все легче, неощутимей. И Серый обязательно бы сошел с ума от страха и сдался, посмотрел бы на Вадика с мамой, чтобы убедиться, что не потерял, но в памяти раскаленным железом сияют строчки об ошибке Орфея. Какая ирония – ведь Серый только-только взялся за книгу с греческими мифами, а знание уже пригодилось. А выход – вот он, уже совсем близко, и там уже стоят Зет и Юфим, как всегда спокойные и светлые. Это вселяет уверенность, хотя последние шаги Серый преодолевает, кажется, на одном волевом усилии.

Едва он ступает за ограду, как в уши врывается вороний грай. Серого с размаху бьет тяжесть тел: своего и Вадика, цепляющегося за шею. Они падают, Юфим помогает опуститься на землю. Серый наконец-то оглядывается и с облегчением понимает, что мама никуда не делась – она шла с ними нога в ногу. Она тяжело дышит, облизывает пересохшие губы, беспрестанно шепча молитву, и сжимает руку Вадика, человеческую, без перьев и птичьих когтей. А хозяева уже устраивают у ограды остальных: Тимура, Олесю, Прапора…

Михася нет.

– Где он? – заполошно спрашивает мама и подскакивает. – Михась где? Вы видели? Что это вообще было?

– Вы потревожили стаю, – хором отвечают хозяева. – Очевидно, ему среди них нравится больше, чем здесь.

– Его что, утащили? – в ужасе спрашивает мама.

– Скорее, его кое-кто забрал, – едва слышно ворчит Вадик, растирая руки.

Серый с облегчением видит, что тот снова выглядит нормальным человеком.

– Как так? Что же мы Верочке скажем? – растерянно лепечет мама.

Воронья стая уже улетает назад, за пределы щита, за кладбище, в темную, побитую хмарью рощу.

После долгих колебаний мама все же возвращается к церкви и заканчивает уборку. Серый подозревает, что она просто оттягивает неприятное объяснение с Верочкой и хочет поискать следы Михася. Остальные, похоже, думают о том же, потому что единодушно соглашаются на продолжение субботника.

Зет и Юфим заверяют, что вороны больше не прилетят. Им, как самым могущественным существам, верят. Тимур пытается рассказать, чем именно они занимаются на кладбище, но хозяева только безразлично отмахиваются и уходят, что мама расценивает как очередной знак. Она пытается открыть царские врата, чтобы почистить алтарь, но те по-прежнему не поддаются. К чугунным воротам больше никто не подходит.

Ни Михася, ни его следов нигде нет, и в конце концов приходится идти к Верочке с повинной. А она уже даже не расстраивается.

– Опять исчез? Да что же это такое-то! – с досадой восклицает она. – Я уже и так, и эдак… Я хочу, чтобы он любил меня без памяти! Чтобы любил и хотел только меня!

– Но, Вер, он же не сам, его вороны унесли… – мягко замечает Серый.

Верочка не слушает и кричит:

– Его никакая сила бы не забрала, если б он хотел остаться со мной! И он должен вернуться! Я его женщина! Я ему двух девчонок родила! Он должен хотеть быть только со мной! Он мой!

Никто не пытается ее остановить, когда она берет блюдо с пирожками, заворачивает его в узел и, набросив на плечи шаль, убегает к Зету и Юфиму. Серый смотрит ей вслед, выйдя на крыльцо. Ему хочется побежать следом за ней, остановить и как-то объяснить, что Михась – это совсем не ее человек, но ведь она не послушает.

– Она слишком сильно… – он спотыкается, пытаясь облечь чувства Верочки к Михасю в слова, вздыхает и идет в спальню.

Неизвестно почему, но он очень, очень разочарован.

– Не догнал? – деловито спрашивает Вадик, разбирая кресло.

– И не пытался, – бормочет Серый. – Я думал, что она… А она… Ай, да что теперь!

Он пинает ножку кровати, стаскивает футболку и, сдернув покрывало, падает на кровать. Со второго яруса раздается скрип, и сверху свешивается голова Тимура:

– Я пытался рассказать ей о Михасе. Она не поверила и сказала, чтобы я не лез в их отношения.

– Ну и зачем ты это мне говоришь? – бурчит Серый и отворачивается. – Сгинь!

Тимур ложится. Еще какое-то время они лежат молча, думают.

– Вадик, – тихо зовет Серый.

– М? – отзывается тот.

– А что это было, ну, на кладбище?

– Да черт его знает, – честно отвечает Вадик. – Я так понял, что ворота открывать нельзя. Это что-то вроде… границы.

– А что будет, если их реально открыть? Ты полностью станешь вороном?

Вадик долго молчит, а когда открывает рот, то уходит от ответа:

– Спи уже, шкода, не доставай.

Восприняв это как согласие, Серый долго ворочается, не в силах уснуть, а когда все-таки проваливается в сон, ему являются хозяева. Они сидят у красивого камина, смотрят на пламя и разговаривают, торжественные, серьезные, собранные:

– Еще чуть-чуть, и прозвучат финальные аккорды, Зет Геркевич. Мы же готовы?

– Мы готовы, Юфим Ксеньевич. Будьте осторожны.

– Вы тоже. Я не хочу вновь испытать потерю.

Проснувшись, Серый так и не понимает, что это было: сон или все-таки явь.

Глава 22

Михась, что уже не удивляет, возвращается в третий раз, еще более влюбленный и дурной. Глаза у него окончательно выцветают, становятся водянистыми, невнятными, совсем-совсем стеклянными. Он что-то говорит, что-то делает и отвечает вполне адекватно, но Серому невооруженным глазом видно: перед ними марионетка, не имеющая собственной воли.

Верочка довольна – ее муж идеально послушен и влюблен без памяти, как она и хотела. А Серому хочется кричать каждый раз, когда видит их рядом. Ведь так нельзя обращаться с человеком, нельзя лишать его воли, это жестоко, бесчеловечно, неправильно. Верочка своим желанием нарушила запрет, причем не единожды, и расплата – Серый чувствует это всем своим существом – будет страшной. И заслуженной. Он даже подумать не мог, что Верочка, умная, добрая, замечательная во всех отношениях, окажется настолько… ненасытной.

А мама все не отступает от желания вернуть церкви божеский вид и каждый день твердой рукой гонит всех на работы. Она больше не пытается открыть старые кладбищенские ворота, пока ее занимает сама церковь. И да, все приходится делать своими собственными руками: вычищать стены, полы, выравнивать оконные проемы, таскать высоченные стропила, накладывать кучу штукатурки, а кое-где поправлять кирпичи, чтобы залатать особо глубокие дыры. Единственное исключение мама делает для разрушенного барабана, на котором должен держаться купол, и самого купола. Понимая, что самим им ни за что не справиться, она загадывает желание Зету и Юфиму. Те не подводят – за одну ночь на церкви возникает пузатый золоченый купол. С крылатым скипетром вместо креста.

Точно такой скипетр изображен на сборнике древнегреческих мифов. Серый пока не добрался даже до половины, застряв на цикле про Тесея, но единственную картинку в книге невозможно не запомнить, особенно когда эта картинка на обложке.

Мама и Верочка явно не видят, что на куполе стоит атрибут совсем другого бога, и каждый раз Серый сдерживает нервный смешок, когда они с упоением крестятся на символ громовержца.

– Жаль, фрески придется замазать, – щебечет мама, размазывая штукатурку по стенам. – Но и ладно. Ты же новые нарисуешь, да Сереж?

Серый молчит, не соглашается, но маме того и не надо.

– Нет, все-таки там надо убраться… – пройдя мимо закрытых царских врат, вздыхает она и просит, выглянув наружу: – Верочка, пусть Михась подержит стропила! Я через окно попытаюсь залезть!

Верочка, расставляющая на большом покрывале тарелки с едой, говорит пару слов Михасю, и тот механической походкой робота идет выполнять поручение. Но маму ожидает разочарование – окна в алтаре целые, невредимые, а блики ничего не дают рассмотреть внутри. Разбить их у мамы не поднимается рука, о чем она со вздохом говорит.

– Ладно тебе, как только Прапор сделает новые рамы, тогда зайдем внутрь, – утешает ее Верочка и, услышав капризное кряхтение из корзины с детьми, быстро сует туда бутылочки с молоком. Кряхтение смолкает, раздается довольное чмоканье. – Пойдемте обедать уже!

Серый, Тимур, Олеся и Вадик тут же откладывают шпатели и ведра и рассаживаются на покрывале, впитывая аппетитные запахи пирогов и салатов. После работы всегда просыпается зверский аппетит. Серый вытирает руки и украдкой наблюдает за мамой.

– Да если бы Прапор сюда еще пришел, – досадливо бросает она, спускаясь на землю, и шлепает Михася по плечу. Тот послушно складывает стропила и, на пару секунд зависнув, глядя на мелкие красные цветы, растущие у церковной стены, набирает из них букетик и несет Верочке.

– Вот, любимая, это тебе. Красный так подчеркивает твою красоту! – говорит он, растягивая губы в улыбке, а в глазах – сплошной туман и купидоны.

Верочка хихикает, краснея. Олесю передергивает.

– Ну и жуть! – шепчет она Тимуру.

Тимур кивает и хмурится, не отрывая глаз от Михася. Верочка заканчивает резать огурец и, вскрикнув, трясет рукой:

– Ай! Блин, порезалась!

Она сует палец в рот, и Михась тут же говорит:

– Не надо в рот! Выплюнь и подними руку, так быстрее остановится.

Верочка послушно вытаскивает палец изо рта и поднимает руку. Кровь тонкой струйкой бежит по пальцу, и Серый видит, как плещется муть в глазах Михася, то становясь чернее, то рассеиваясь совсем, как он напрягается, словно перед прыжком. Кажется, что Михась сейчас кинется на Верочку и вопьется в ранку зубами, словно оголодавший упырь, и, судя по Тимуру, который замирает с вилкой в зубах, так считает не только Серый. Но Михась трясет головой, завороженно смотрит на кровь и удивительно трезвым голосом говорит:

– Дай мне. Я перетяну.

Верочка протягивает ему руку, и Михась заматывает на пальце нитку, чуть ниже раны. И держит, не отпускает, смотрит, облизывая губы…

– Ути-пути, какие нежности, – вдруг мерзким голосом говорит Тимур и гнусно ржет. – Принцесса порезала пальчик, да только вместо рыцаря у нее…

– Заткнись! – рявкает Михась так, что все подпрыгивают, и трясет головой, словно пытается вытряхнуть воду из уха.

Он трезв и очень зол. Тимур продолжает ржать, и Михась вскакивает, хватает за руку, стискивая так, что Тимур ойкает.

– Заткнись, щенок!

– Миша, ты чего? – пугается Верочка. – Миша, хватит, переста…

– И ты заткнись! – орет Михась и, сжав губы, уже сдержаннее говорит: – Не вмешивайся, Вера. Сидите. Мы сейчас тут… – он грубо пихает Тимура, и тот болтается в его руке, словно тряпка, – …потолкуем.

– Эй, попридержи коней, – начинает Вадик, приподнимаясь, но Серый тут же виснет на нем и изо всех сил впивается ногтями в руку.

– Сиди! Молчи! – одними губами произносит он. Вадик ничего не понимает, но слушается.

Михась утаскивает Тимура с кладбища так быстро, что это похоже на бегство. Верочка, мама, Вадик и Олеся растерянно хлопают глазами им вслед. Серый прерывает неловкую паузу покашливанием и предлагает приступить к салату.

Он прекрасно понимает, почему Михась так вцепился в Тимура и убежал. Хоть и удивляет, ведь до этого случая Михася ничто не прошибало.

Они обедают. Серому с каждой секундой становится все неуютнее, все сильнее свербит предчувствие беды. Он успокаивает себя тем, что Тимур прекрасно справлялся сам все это время, но что-то не дает покоя, грызет, шепчет, что тогда Михась был в своем уме, что надо пойти и проверить, как там Тимур…

– Ну где их носит? – говорит мама, когда Серый уже открывает рот, чтобы сказать о своем желании. – Я хотела сегодня лестницу доделать, а их все нет!

– Марин, давай уже закончим, – вздыхает Верочка. – Я еще пеленки развесить хотела, и дома убраться надо. И Прапора накормить, а то он наверняка опять про обед забыл.

– Ладно, на сегодня хватит, – уступает мама. – Но вы посмотрите только на Михася с Тимуром, а? Взяли и свалили прямо посреди работы! Ну кто так делает?! Так, всё. Сережа, Вадик, гляньте, куда они убежали.

Серый тут же вскакивает с места, хватает Вадика за рукав, подгоняя. Тот, как назло, не торопится: бурчит что-то нелицеприятное о том, что надо бы сначала пообедать, а остальное может подождать, быстро, почти не жуя, заталкивает в рот бутерброд, берет с собой кусок пирога и только потом поднимается, когда Серый уже приплясывает от нетерпения.

Вадику приходится очень постараться, чтобы нагнать Серого.

– Так, а теперь коротко и внятно, что за представление устроил Тимур? – спрашивает Вадик, едва они отходят на приличное расстояние.

– Тимур до недавних пор заменял Василька. Никто, кроме Прапора, не знает, – коротко, стараясь беречь дыхание, говорит Серый.

– Н-да… – тянет Вадик. – У вас тут, оказывается, еще веселее, чем я думал… И куда они пошли, как думаешь?

Серый пожимает плечами и вертит головой. Вокруг лишь кресты, ограды и памятники – нет ни черного пятна футболки Тимура, ни красной – Михася. В голову стучит мысль, что Михась предпочел уйти подальше, чтобы их точно не увидели, и Серый уверенно выходит с кладбища и идет к роще. Догадка оказывается верной – в роще у пруда мелькают яркие пятна. Черное лежит на земле, а красное стоит над ним…

– Ох ты ж ё!.. – охает Вадик, роняя остатки пирога в траву, и срывается с места первым. – Михась! Михась, стоять! Сука, остановись!

Серый отстает ненамного. Разум еще ничего не понимает, а ноги уже несут его на всех парах к Михасю, который просто и незатейливо месит Тимура ногами. Вадик налетает ворохом перьев, острых когтей и хриплых криков, как никогда похожих на воронье карканье. Михась, ошеломленный напором, отшатывается, закрывает руками лицо – Вадик совершенно в птичьей манере метит когтями в глаза – и, упершись спиной в дерево, сползает на землю.

Серый падает рядом с Тимуром на колени, обнимает за плечи, пытается заглянуть в лицо, ерошит пальцами в огненно-рыжих кудрях, боясь отыскать рану. Тимур подается навстречу, обнимает за пояс, его всего трясет, из груди рвутся то ли всхлипы, то ли кашель, и у Серого немного отлегает от сердца – побитый, но зато живой и в сознании.

– Прости, надо было сразу пойти за вами, – с раскаянием шепчет Серый.

Тимур мотает головой и кое-как разжимает руки.

– Ничего, я сам не… не ожидал… Вадик, перестань!

Вадик, точнее, огромная человекоподобная птица в одежде Вадика, косит в их сторону горящим красным глазом, переступает ногами.

– Хватит, – четко повторяет Тимур.

Птицу изламывает в судороге, перья медленно втягиваются внутрь тела, исчезает клюв, и Вадик, тяжело дыша, наподдает скорчившемуся Михасю ногой по бедру.

– Сука! Ты как, цел?

Серый помогает Тимуру сесть, тот морщится, осторожно трогает ребра, скулу, где уже наливается синий кровоподтек.

– Вроде да… – неуверенно отвечает Тимур. – Михась, твою мать… Ну ведь все как обычно было, какого хрена?!

Михась поднимает голову и начинает смеяться. Сначала тихо, потом все громче, увереннее. Смех перерастает в заливистый хохот, и Михась катается по земле, держась за живот, хватая воздух ртом. Его водянисто-голубые глаза слепо таращатся в пространство, и дикий смех звучит откровенно безумно. Вадик медленно, стараясь не делать резких движений, пятится подальше.

Между деревьев мелькают знакомые белые рубашки с кружевами, и к ним выходят хозяева.

– Что такое? Что за дикарские звуки? – говорит Юфим и брезгливо морщится.

Зет манерно машет рукой над ухом, словно отгоняя надоедливое насекомое, медленно обводит всех взглядом.

– Сергей Алексеевич, Вадим Алексеевич, Тимур Ильясович, – здоровается он кивком и с высоты своего величия интересуется: – Тимур Ильясович, вы целы?

– А руки? Ваши руки не пострадали? – обеспокоенно спрашивает Юфим.

– Да… – бормочет Тимур. – Я цел, руки тоже, спасибо…

Хохот резко стихает. Михась выпрямленной пружиной бросается под ноги хозяевам, падает на колени и кричит:

– Пожалуйста, я прошу, я умоляю! Я не могу больше! Я же… Я не хочу!

Зет, в которого вцепился Михась, молча смотрит на него сверху вниз и отворачивается. Юфим снисходит до пояснения:

– Ты отказался платить долг – мы отказались выполнять твои желания. Всё честно. Ты не наш раб.

Михась издает стон, выпускает руки Зета и корчится у ног хозяев, задыхаясь и трясясь от слез. Зрелище ужасное и жалкое.

– Верните его Васильку, – не выдерживает Серый. – Пусть уйдет к нему. Я прошу за него.

– Ох, Сергей Алексеевич, если бы это было так просто… – вздыхает Юфим.

– Вы не имеете права просить за него. У него другой хозяин, – коротко отвечает Зет.

– А свобода воли? – брякает Серый наобум. – У вас же всего три запрета!

– Точно. Вы же поставили границы дозволенного! – хлопает Зет себя по лбу. – Юфим Ксеньевич…

– Такого на нашей памяти еще не бывало, чтобы… – Юфим не заканчивает фразу, в задумчивости прикладывает палец к губам, оценивающе рассматривает Михася. Тот тихо трясется от слез. – Что ж, новые заповеди требуют исполнения, – продолжает Юфим. – Ты можешь побороться за свободу.

Рыдания прекращаются. Михась выпрямляется, неверяще смотрит на хозяев, и в его глазах разгорается надежда:

– Могу?

– Можешь, – кивает Юфим. – В конце концов, здесь имеет место покушение на твою волю.

– Я… Спасибо! Благодарю! – Михась, задыхаясь от счастья, прикладывается губами к руке Юфима, вскакивает и, взглянув на Тимура, Серого и Вадика так, словно только что заметил их присутствие, быстро уходит.

Хозяева несколько секунд смотрят ему вслед и, наконец, обращают внимание на остальных.

– Тимур Ильясович, вы можете идти? – спрашивает Зет.

Тимур поднимается на ноги, думает пару секунд и снова опускается на землю, хотя если бы Серый не успел подхватить его под локоть, это больше походило бы на падение:

– Знаете, я, пожалуй, еще посижу. Вы же не против?

– О, конечно, можете отдыхать, сколько угодно, – смеется Юфим.

– Но я полагаю, вам будет жаль пропустить самую захватывающую битву в жизни, – добавляет Зет и с церемонным кивком прощается: – До скорой встречи.

Как только их фигуры скрываются за деревьями, Вадик перекидывает вторую руку Тимура через плечо. Вместе с Серым они ставят его на ноги.

– Всё, пошли. Ногами двигай, – бросает Вадик.

– Вадик, ну подожди ты! – Серый не успевает за братом, тот слишком быстрый. – Ну куда ты так торопишься?

– Серый, ну в кого ты такой тормоз?! – рявкает Вадик, и в его глазах вновь мелькают нечеловеческие огни. – Почему тебе вечно разжевывать надо?

Серый обиженно сопит.

– И ничего я не тормоз… Просто думаю о том, что прямо перед глазами!

– А надо думать о том, как именно Михась собрался добывать свободу! Тимка…

– Меня сейчас стошнит, – слабо выговаривает Тимур и наклоняется.

Вадик едва успевает отдернуть ногу, чтобы та не попала под рванувший из Тимура обед. Серый чувствует чужую боль, дрожь и слабость почти как свои, и ему очень хочется плюнуть на всё и всех, отвести Тимура в тенек и приложить к его синякам что-нибудь холодное. До Михася и его свободы ему нет дела.

– Тимур, тебе надо полежать, – говорит Серый, обеспокоенно заглядывая Тимуру в глаза.

– Потом, – хрипит Тимур и перебирает ногами, стараясь не сильно наваливаться на них с Вадиком. – Там Олеся… Что-то случится с Олесей…

Серый вспоминает, как сам ерзал от предчувствия, и замолкает, ускоряет шаг.

Они возвращаются к церкви и видят, что мама, Олеся и Верочка спокойно сидят за накрытым обедом, а Михась, вновь влюбленный по уши, воркует над Верочкой. Та улыбается, млеет в его объятьях и ничего вокруг не видит.

– Вернулись – и года не прошло, – ворчит мама, глядя на приближение ребят исподлобья. – Ешьте быстрей. И раз уж со стройкой мы на сегодня…

Олеся, сидящая к ним спиной, поворачивается – и ее громкий вскрик перебивает ворчание:

– Тимур! Что случилось?

Серый и Вадик дружно отшатываются – так стремительно Олеся бросается к Тимуру. Она ощупывает его, самыми кончиками пальцев обводит синяки, чтобы не причинить лишней боли. В огромных девичьих глазах бьется испуг. Тимур расслабляется, медленно оседает на землю.

– Да так… не вписался в поворот, – отвечает он, бросив расфокусированный взгляд за спину Олеси, и самыми губами произносит: – Бежим. Одни. Сейчас.

Серому всегда нравилось, что в экстремальной ситуации Олеся умеет мгновенно соображать. Вот и сейчас она без лишних вопросов и глупых лишних движений помогает Тимуру подняться и говорит:

– Я отведу его домой, ему нужно лечь.

– Погоди, – вмешивается мама, наконец-то обратив внимание на синяки. – Тимур, это что такое? Кто тебя так отделал?

– Сам, – хором отвечают Серый, Вадик и Тимур, и получается у них это настолько честным тоном, что мама, конечно же, не верит.

– Так… – она нехорошо прищуривается, выпрямляется, складывает руки на груди и оглядывается на Михася. – Миша, признавайся, твоя работа?

Сладкая парочка отрывается друг от друга: Верочка поворачивает голову и ахает, Михась же смотрит на Тимура безо всякого выражения, прежними стеклянными глазами.

– Михась? – угрожающе спрашивает мама. – Это ведь ты сделал?

Лишенные всякого разума глаза моргают, муть в них дрожит, осыпается, взгляд оживает… и вновь тухнет, стоит только Верочке подать голос:

– Да вы что, с ума сошли?! Это не Миша!

– Не прикрывай его, Вера. Мы все видели, как Михась утащил Тимура, – не уступает мама. – Это точно он. Вадик и Серый не стали бы его бить…

Михась морщится, трет лоб, не отрывая глаз от разукрашенного лица Тимура. Он почти приходит в себя, но Верочка тут же сталкивает его обратно:

– Тимур сам ударился, они же сказали!

Мама, с разочарованием вздохнув, обращается прямо к Михасю:

– Михась! Я согласна, что Тимур повел себя отвратительно, но это уже чересчур…

Борьба на лице Михася становится почти осязаемой.

– Миша не такой. Он очень заботливый. Да он меня тронуть лишний раз боится, от вида крови чуть не падает! – взвизгивает Верочка.

Серый даже не видит движения – настолько стремительно Михась впивается Верочке в горло. Его лицо искажается от ярости, изо рта брызжет слюна:

– Заткнись! Заткнись! Не смей открывать рот! Не решай за меня!

Мужские пальцы, сильные, твердые, привычные к тяжелому труду, сминают тонкое горло с такой легкостью, словно это картон. Верочка изумленно и непонимающе распахивает глаза, пытается оторвать от себя руки, глотнуть воздуха, но Михась сильнее.

– Это тебя я боялся обидеть! – трясет он ее и наотмашь бьет по щеке. – Тебя, сука ты такая, тронуть боялся! Ведь ты женщина, моя женщина! Я от самого себя тебя защищал, потому что принципы! А ты… из меня… Сука!

Забыв обо всем на свете, Серый бросается вперед, виснет на Михасе, пытается оторвать от Верочки, пока не поздно. Но тот не обращает внимания на удары, ярость захлестывает его, делает дьявольски сильным и нечувствительным к боли. Серый пытается достать до горла и глаз, отвлечь, переключить на себя. Михась мажет по нему диким взглядом, его рука на мгновение опускается к большому набедренному карману, а потом Серый получает толчок в плечо. Странный, словно пальцы прошли сквозь кожу да так и остались там.

Грохочет выстрел, и Михась с воем валится на землю, схватившись за ногу. Верочка же, красивая, нежная, валится на землю, складывается, как не могут живые, смотрит в небо огромными светлыми глазами, и в них все еще плещется изумление. Взглянув на ее неподвижное лицо, на струйку крови на виске, на изуродованную шею, Серый понимает, что у нее нет ни единого шанса.

– Ты убил ее… – выдыхает он, отшатывается, натыкается на ворох жестких черных перьев и прижимается к боку Вадика – ноги не держат. – Вера… Верочка…

– Серый, – напряженно шепчет Вадик, и его острые когти настойчиво впиваются в бок. – Серый, это потом. У нас большая проблема.

Серый не сразу понимает, что говорит Вадик – мертвая Верочка никак не отпускает. Мелькает понимание, что здесь это не навсегда, что Верочку можно вернуть, было бы желание. Лишь тогда Серый неохотно поднимает взгляд и видит смертельно бледную маму. Ее глаза огромны от шока, волосы стоят дыбом, а руки, хоть и дрожат, но держат пистолет твердо. И этот пистолет направлен на них, Серого и Вадика.

– Что… Где… Где мои сыновья? – кое-как выговаривает мама.

– Мам? – с недоумением спрашивает Серый, и по ушам бьет еще один выстрел.

Пуля выбивает фонтанчик земли между ними и мамой.

– Не смей! – визжит мама. – Не смей называть меня матерью, нелюдь!

Серого держит Вадик – и да, черт возьми, Вадик действительно выглядит как чудовище из фильма ужасов, – но почему же и его тоже…

Мысль спотыкается. Серый медленно осматривает себя. В глаза лезет черно-белая челка, а в плече, туда, куда толкнул Михась, торчит рукоять небольшого ножа и медленно намокает рукав ветровки. Но пятно не красит зеленую ткань в красный цвет. Жидкость, которая течет по руке и капает с пальцев, бледно-розовая, почти прозрачная, совсем не похожая на кровь.

Серый нервно облизывает губы, снова поднимает взгляд. Тимур с Олесей, которые всё это время стояли за спиной мамы, медленно начинают пятиться.

– Мы всё объясним. Опусти пистолет, пожалуйста, – спокойно говорит Вадик.

Он глубоко дышит, явно пытаясь успокоиться, но у него получается привести в порядок только лицо – когти всё никак не исчезают.

– Где мои сыновья?! Что вы с ними сделали? И… – в глазах мамы вспыхивает озарение, и она резко оборачивается, беря Олесю с Тимуром под прицел, отходит так, чтобы видеть всех сразу. – Ты ведь тоже, Тимур, или как там тебя?

Тимур с Олесей встают.

– Как вы догадались? – уныло спрашивает Тимур, даже не пытаясь отпираться.

– Синяк, – торжествующе говорит мама. – Он слишком синий. А должен быть красным, ведь ты получил его не больше пары часов назад! Олеся… Ты Олеся или…

Олеся, метнув на парней виноватый взгляд, с визгом отскакивает от Тимура:

– Мамочка моя!

Она всегда соображала очень быстро.

– Не двигайся! – рявкает мама и смотрит на Михася.

Он перестал выть и теперь просто сидит рядом с телом Верочки, с сожалением гладя ее по волосам и потеряв интерес ко всему остальному. Его рана сочится кровью, и это немного успокаивает маму. Она, не отводя взгляда от Тимура, Серого и Вадика, дергает дулом в сторону Олеси:

– Бери нож.

– А? – Олеся хлопает чистыми голубыми глазами и обижается: – Марина, ты что? Я не такая!

Мама не покупается на спектакль:

– Руку порежь. Порежь, кому сказала!

Олеся поднимает маленький нож, которым совсем недавно резала овощи, с нервным взвизгом режет палец – и мама выдыхает. Кровь Олеси красная.