Текст книги "Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока"

Княжна Романова

Тем же летом Феликс стал первым представителем советской прессы, кому повезло пообщаться c потомком царского рода. Аркадий Ростиславович Небольсин состоял в Американском обществе по охране русских памятников культуры. Однажды за беседой о знатных родах и фамилиях заговорили о Великой княжне Вере Романовой, дочери Великого князя Константина Константиновича Романова, известного любителям русского романса под поэтическим псевдонимом «К.Р.».

– Кстати, Феликс, – заметил Михаил Хлебников, – сам Бог тебе велит повстречаться – она живет неподалеку. У вас, в России, о ней, наверное, забыли, а между тем она самая близкая убиенному Императору родственница… К тому же, возможно, она последняя из оставшихся в живых людей, общавшихся с Николаем II… Только она не принимает незнакомых людей, мы сами отвезем тебя к ней.

Памятная встреча состоялась в знаменитом Толстовском фонде, в здании которого Ее Высочеству Великой княжне – из всех потомков Царской семьи только Вера Константиновна имела право носить этот титул – выделили две небольшие комнаты. С восторгом первооткрывателя Феликс слушал Веру Константиновну, с замиранием сердца прикасался к семейным реликвиям Дома Романовых и любовался коллекцией оловянных солдатиков, которую княжна начала собирать еще в детстве… Вспоминая ту давнюю жизнь в Петербурге, Вера Константиновна рассказала, что главной чертой Царской семьи была скромность: «Дети воспитывались в почитании, смирении, воздержании. Девочки вроде бы стеснялись своих титулов, и домашние их звали по именам. Платья со старших донашивали младшие, в быту у них не было ничего лишнего». Вера Константиновна с грустью поведала о трагической судьбе многих продолжателей царского рода, о леденящем душу убийстве родных в Алапаевске. «Много раз приходил ко мне сон: будто стою я спиной у какой-то ямы и меня сейчас расстреляют, – призналась она. – А когда просыпалась, всякий раз боялась открыть глаза».

– Скажите, вы верите, что сейчас готовятся похороны именно Царской семьи? Не возможна ли здесь фальсификация? – задал Феликс актуальный вопрос.

Один из пригласительных билетов на заседание столичных библиофилов, организованных неугомонным книголюбом. Темой этой встречи стала трагическая судьба русской библиотеки в Париже, которая до сих пор волнует многих причастных к книжному братству

– Скажу одно: все происходящее вокруг останков семьи Императора определенные силы используют во имя косвенных и темных целей.

– Политические интриги?

– Милый мой, я живу по Тютчеву: «Умом Россию не понять…» Но я верю в Россию. Потому что Россия всегда сама себя спасала…

Семейные реликвии дома Романовых Феликсу доведется увидеть еще раз. Как-то, уже на заре XXI века, Феликсу позвонил приятель и попросил взглянуть на архив, случайно попавший в руки некоего «нового русского». В небольшом офисе в центре Москвы Феликс снова увидел знакомые альбомы, книги и дагерротипы – те самые, что когда-то с трепетом рассматривал у Великой княжны. «Как все это могло попасть в частные руки?» – недоумевал журналист. Ему показалось, что нынешний обладатель реликвий – «холодный» покупатель и он же «холодный» продавец – задумал предложить журналисту сделку. Но торга не получилось – слишком велика оказалась запрошенная сумма. Феликс посоветовал хозяину офиса обратиться в представительство Дома Романовых в Москве, а сам купил на память о встрече в Толстовском фонде лишь милую открыточку, датированную 1901-м годом, с поздравительной надписью: «Cъ днемъ Ангела, милая Олечка. Твоя фрейлина». Поскольку фрейлины находились в свите только царственных особ, Феликс предположил, что ему в руки попала открытка, адресованная Великой княжне Ольге Николаевне, дочери Николая II.

«Николай II сделал для революции так много, как ни один еврей»

После того, как Феликс прорвался за границу, его, как горячего скакуна, остановить могла только трехметровая бетонная стена. Но таких стен, по счастью, не попадалось. Единственному в Европе физическому препятствию и символу «холодной войны» – Берлинской стене, разделившей когда-то единую Германию на два отдельных государства, оставалось уродовать немецкий ландшафт всего несколько месяцев.

Как-то, осенью 1990-го года, после лекции в одном из университетов тогда еще Западной Германии, Феликса пригласил в гости бывший соотечественник и бывший московский врач.

– А между прочим, – заявил хлебосольный хозяин, – есть человек, до которого ваша хваленая гласность не дошла!

– Какой человек? – тут же уцепился Феликс.

– Вы не могли не слышать о нем, – продолжал интриговать собеседник. – Именно Эдик «прорубил в Европу окно»! Да и не только в Европу…

– Эдик? – свел брови Феликс. – А полное имя?

– Эдуард Кузнецов! Тот самый! Помните?..

Конечно, Феликс не мог забыть самое громкое дело начала 70-х годов – группа советских диссидентов планировала захватить самолет и улететь в Израиль, а в случае неудачи привлечь внимание мировой общественности к нарушению прав человека в СССР. После их ареста газеты шумели: «Евреи-антисоветчики», «Самолетное дело», «Предатели Родины»… Осужденные получили длительные тюремные сроки, а двое – Эдуард Кузнецов и Михаил Дымшиц были приговорены к смертной казни.

Сейчас многим покажется нелепым, что за желание жить в другой стране могли расстрелять. Но именно так советская система наказывала «изменников» – отдельных взятых людей и целые народы. Тем же старым, проверенным способом, каким древние римляне и американские плантаторы наказывали беглых рабов. Тех, кто пытался отстоять право на выбор места жительства, таскали по психиатрическим больницам. Постоянным «пациентом» в этом смысле был сын Сергея Есенина, поэт и математик Александр Вольпин, который как-то сказал Феликсу в интервью, что период, когда свергли Хрущева, скромно именуемый «застоем», на самом деле был рецидивом сталинизма. Именно тогда началась вторая волна репрессий – против «вольнодумцев» Андрея Синявского, Юлия Даниэля, Александра Галича, Александра Солженицына, настаивавших на соблюдении прав человека, в том числе права на… выезд из СССР. Вольпин-Есенин рассказывал, что перед визитом в Москву президента США Ричарда Никсона активистов формирующегося правозащитного движения вызвали «куда следует». Там их «предупредили о недопустимости проведения антиобщественных акций», а особо «опасных», в том числе самого Вольпина-Есенина, под разными предлогами выслали из Москвы. Аресты и «беседы» носили настолько повсеместный характер, что несгибаемый Александр подготовил особую «Юридическую памятку для тех, кому предстоят допросы». Даже в разгар перестройки многие обычные люди не верили в то, что попытка переезда на ПМЖ в другую страну не будет караться тюрьмой. Весной 1988 года весь Советский Союз потряс вопиющий в своей бессмысленной жестокости случай с многодетной семьей Овечкиных, пытавшейся захватить самолет Ту-154 и улететь за границу… Несчастные не хотели жить в СССР и не видели для себя иного пути. Попытка Овечкиных избавиться от советского гражданства стоила жизни девятерым…

– Я всегда хотел уехать из страны, – заявил Эдуард Кузнецов Феликсу, немедленно примчавшемуся в Мюнхен, едва получив адрес. – Сознательно. Это было мечтой моего детства… Отчасти из-за этого я и стал с ранних лет антисоветчиком, – продолжал Кузнецов, – и в отличие от многих других я более категорично не приемлю советскую систему. Бескомпромиссно. Плюс ко всему этому я еще и сионист…

– Господин премьер-министр, выстрел, поразивший Ицхака Рабина, мог поразить и вас. Ведь вы  стояли рядом с президентом. Вы боитесь за свою жизнь? – спросил журналист, начиная интервью.

– В Израиле почти всегда неспокойно, – ответил политик. – Убийце хотелось покончить с обоими… Что же, я предпочитаю умереть без страха.

Тель-Авив. С премьер-министром Израиля Шимоном Пересом после интервью

«Диссидентская» биография Эдуарда Кузнецова началась еще в школе, со случайного критического комментария по поводу венгерских событий 1956 года, когда попытка «вассала» вырваться из железных советских когтей была жестоко подавлена. Языкастого десятиклассника взяли на заметку, а дальше, как он сам выразился, – «пошло-поехало». Неоконченный университет, самиздат, аресты, тюрьмы – стандартная биография недовольных при тоталитаризме. Только цели иные. Кузнецов и «товарищи по борьбе» готовили покушение на Никиту Хрущева, чей волюнтаризм, по их мнению, ставил мир на грань ядерной катастрофы.

– Пацаны мы были, мальчишки, горячие, сумасшедшие, – качает головой Кузнецов. – Становились рабами своих слов и клятв. Талдычили мы какие-то марксистские тезисы, понимали цену терроризма, достаточно скептически ко всему относились. Так что во многом это была глупость, замешанная на юношеском максимализме, но с красивым подтекстом. Теперь-то мы понимаем, как далеко могут завести высокие порывы, экстремистский морализм…

Феликс слушал Кузнецова, почти не прерывая. Перед ним сидел человек-легенда. Громким судом, шумихой, высшей мерой и непомерными сроками власть пыталась остановить эмигрантские настроения, бродившие среди советской интеллигенции и запугать остальное население. За рубежом, во многом благодаря мужественному упорству Андрея Сахарова и Елены Боннэр, поднялась волна протеста против позорного процесса и несоразмерного вине наказания. Но когда самодержавие, во что бы оно ни рядилось, интересовалось мнением каких-то заграничных критиков?..

– Дело в том, что система помогает держаться, – рассказывал Эдуард. —

Она так глупо устроена, советская система, что она помогает вам держаться героем. Если ты устал, что со всеми случается, и готов от всего отказаться – «мне все надоело, я ухожу в личную жизнь», – как только в тебе это почувствует, она не скажет тебе, давай, уходи, она будет ломать тебя до конца. Она будет настаивать: «Ты должен у нас работать», то есть пытается тебя сломать… Возможности отойти в сторону они тебе не дают. И этим самым они помогают тебе держаться…

И положить бы Кузнецову и Дымшицу свои буйны головушки на плаху, если бы не предложение американцев поменять пару советских уголовников-диссидентов на советских же шпионов, как раз в тому времени раскрытых ЦРУ. За неделю до исполнения приговора Елена Боннэр, счастливая от того, что спасенные будут жить, отправила в тюрьму телеграмму…

Буквально в течение двух часов после освобождения изгнанный с территории СССР Эдуард Кузнецов глубоко, с огромным облегчением вздохнул – мечта сбылась! Началась другая жизнь – работа на радио «Свобода», в русской прессе в Германии и Израиле, в Интернационале сопротивления, вызволение из Афганистана советских солдат, решивших остаться на Западе, помощь им в обустройстве и ассимиляции…

Эдуард Кузнецов впервые общался с советским журналистом. Он говорил жестко, но откровенно и искренне.

– Вы сказали, что антисемитизм – проблема антисемитов. Ну а все-таки ваше мнение о так называемом еврейском вопросе в СССР? Вообще о роли евреев в революции…

– Евреи участвовали в революции по вполне понятным причинам. Они были ущемлены в правах плюс извечная и, я считаю, идиотская закваска еврейского характера участвовать во всех социальных движениях за справедливость, поскольку это заложено в иудаизме…Совокупность этих факторов, да еще энергичность, особенно местечковых евреев, которые вдруг вырвались в города, – все это содействовало их участию в революции.

Нечто схожее Феликс услышит в разговоре с премьер-министром и будущим президентом Израиля Шимоном Пересом: «Оглянитесь, сколько у нас пророков, ученых, деятелей культуры. Но мы народ, который склоняется к экстремизму… Если мы стремимся к чему-то хорошему, то мы достигаем звезд, если к плохому – попадаем в пропасть. Нет среднего, или вверх, или вниз. В идише и иврите практически нет настоящего времени. Или то, что было, или то, что будет…»

– Виновник революции – товарищ царь и его правительство, – продолжал Эдуард. – Если бы они пошли на своевременные реформы, в том числе и по еврейскому вопросу, то революции в России не было бы. Те, кто ищет виновников революции, пусть посмотрит на Николая II. Он сделал для революции так много, как ни один еврей. Вкупе с большевиками. Ленин в этом смысле был прав: неужели Николай такой идиот, что подарил нам войну…

– А разрешима ли проблема, связанная с арабами и евреями?

– Нет, неразрешима. И тот дурак, кто в это верит, или подлец, который разыгрывает все эти игры. Пока жили люди, всегда были войны, надо стараться их оттягивать, смягчать, но всегда на земле было рождение человека и смерть. Война, к сожалению, неизбежно сопутствует человеческой жизни… И Израилю надо быть постоянно в хорошей форме и защищаться… Я думаю, что Израиль – идеальное государство. Лучше не придумаешь. Там люди работают и воюют. Что может быть лучше?!

– Как вы лично относитесь к Горбачеву?

– Он оказался намного опытнее и толковее, чем казался сначала. И на теперешнем горизонте надо признать, что крупнее его фигуры нет. Без всякого сомнения. Я ничуть не сомневаюсь в том, что единственная его цель – удержать власть. Это всегда было единственной целью большевиков… Оказалось, что в нем хорошая хватка. Никакой он не гуманист, не демократ. Он делает все, чтобы спасти систему, что сама себя загнала в тупик, и надо ей как-то выкарабкиваться. Ради власти он будет готов и из партии выйти и войти в любую другую партию.

«Говорит резко, – подумал Феликс, – но свое, выстраданное, обдуманное…»

Прощаясь, Феликс спросил у Эдуарда, перечитывает ли он свои книги. Эдуард молча вышел в другую комнату и через полчаса принес страницу готового текста. «…Только дураку или гению даются истины раз и навсегда, во всей их полноте и завершенности… Горечь – плохой советчик… Раньше из моего сознания как-то выпадало, что «горе», свалившееся на Россию и «подсоветские» народы, слишком уж несоразмерно «вине»… Так ли уж достойно бесконечно обличать гуляку безоглядного, у которого уже и нос провалился, в былых грехах? Грех его не так уж и велик, а недуг-то смертельный…»

 Тема бунтарства, сопротивления власти, изгнания была не чужда нашему герою. Когда Феликс осознал, кого скрывает «огненный» псевдоним Пьер Фламбо, он долго не мог прийти в себя от волнения…

Эдуард Кузнецов познакомил Феликса с проживающим в Мюнхене известным русским писателем, мыслителем, философом, автором запрещенной в СССР и редкой до сих пор в России книги «Зияющие высоты».

Феликс Медведев и в этом случае оказался первым из советских журналистов, кто беседовал с Зиновьевым после его вынужденного отъезда из страны в 1973 году.

Как вспоминает Феликс, он немного побаивался встречи с Александром Зиновьевым, его парадоксального, взрывчатого, неожиданного, но как потом выяснилось, абсолютно логического ума. Оппонировать Зиновьеву он не собирался, зная, что переубеждать его в чем-то бесполезно. Поэтому, сидя в его уютном небольшом доме на окраине огромного мегаполиса, за чашкой вкусного чая в присутствии его замечательной жены и друга Ольги Зиновьевой, а также писателя Эдуарда Кузнецова, он записал почти четырехчасовой страстный монолог. Уже тогда провидец Зиновьев предсказал и предвидел многое… «Организуемые новыми средствами, умело манипулируемые огромные массы людей, порой даже не подозревающих о том, в каких социальных спектаклях они фигурируют… Сейчас в мире осуществляется организованное оглупление широких слоев населения».

Несмотря на резкую реакцию по поводу указа президента СССР о возвращении ему гражданства («Обнародование решения Михаила Горбачева о возвращении гражданства диссидентам-изгнанникам меня не касается. Я остаюсь жить в Западной Германии, где живу с 1973 года, когда был вынужден покинуть СССР. Что разбито, то разбито» – заявил он тогда журналисту из Москвы) Зиновьев к концу жизни вернулся на родину. Как он говорил, чтобы умереть вместе с ней. Но при этом гибели России он страшился больше всего.

Сегодня мысли, парадоксы, трагические прогнозы гениального мыслителя как никогда актуальны… Поэтому к 90-летию Александра Зиновьева «Литературная газета» опубликовала фрагменты интервью взятого Феликсом Медведевым в то далекое время в Мюнхене.

Вот как писатель ответил на один из вопросов по поводу будущего России и стремления наших реформаторов заимствовать западные модели госустройства: «… Запад, Запад… Надо же понимать, что каждый народ, каждая страна имеет свою историческую судьбу. Не могут эскимосы претендовать на такую же роль в истории и на такое положение, как, скажем, швейцарцы. Не выйдет из этого ничего. Бессмысленно и России претендовать на то же самое, что есть во Франции, в Италии… Там за плечами века цивилизаций, культуры, демократии! Что стоит в прошлом русской истории? Надо же принимать во внимание и природные обстоятельства, и человеческий материал!

Еще Гоголь писал 150 лет назад, что хороших распоряжений, постановлений – пруд пруди, все государи хотели блага народу. А как только дело доходило до исполнения – увы. Человеческий материал играет первостепенную роль. Можно наладить в России такой высокий жизненный уровень, как на Западе? Можно, через 200–300 лет. И потом, а стоит ли этот высокий уровень таких ожиданий…»

«Горбачеву надо подчинить себе партийный аппарат, навести порядок в системе власти и управления, а уже используя систему власти и управления, восстановить брежневский порядок в стране, восстановить, не идти куда-то. И другого пути не существует. Пройдет время, и брежневские годы люди будут вспоминать как золотые годы советской истории…»

«Россия имеет только один путь стать той великой державой, о которой говорил Гумилев, – вклад в мировую культуру. А не военные завоевания, не идеологическое оболванивание… Когда в свое время создавалась Британская империя, Англия была носительницей мировой культуры. Когда Гитлер претендовал на мировое господство, Германия была на вершине научных, технических достижений. На что можем претендовать мы? Россия в 17-м году совершила великую революцию. Надо осмыслить результаты этой революции. Вспомните двадцатые годы. Где появились самые прогрессивные идеи в поэзии? В России. В архитектуре? В России. В живописи? В России. В кино? В России. Куда это все исчезло?

Повторяю, я не вижу другого пути для России: не завоевать мир – это нелепо, шансов на это никаких нет, а войти в число уважаемых народов в европейской цивилизации».

Та давняя встреча с великим мыслителем ХХ века, его рассуждения об истории России, о перестройке Феликс до сих пор считает принципиальной вехой в своей журналистской работе.

Инвалютный гонорар

В 1990 году Феликса пригласили на интервью для радиостанции «Свобода». Многим хотелось услышать из уст известного журналиста-огоньковца, какие именно перемены происходят в бывшей «империи зла». Феликс шел на свое первое выступление на «вражеском голосе» и немного волновался. На его глазах творилась сама история, и он был ее непосредственным участником… Рассказывал о Москве, о Ленинграде, об известных людях, о гласности, о Горбачеве, о трагических событиях истории и светлых надеждах на будущее… Он был возбужден, открыт, честен, и вряд ли тем, кто слушал передачу, доводилось в своей жизни слышать так много правды и искренности от представителя советской прессы. Интервью прошло с оглушительным успехом, звонки на радиостанцию шли еще много времени спустя после окончания передачи.

Руководству радиостанции пришлась по душе раскованная манера Феликса Медведева вести диалог в эфире, его откровенность и информированность, и журналисту предложили побыть в Мюнхене еще немного, чтобы вести регулярные передачи, связанные с событиями в СССР. Это «немного» растянулось на месяц, а позже журналист вспоминал: «Поработал. Да так, что долго, как говорится, спина болела. Работа на «Свободе» была действительно ра-бо-той! Нет у тебя ни помощников, ни посыльных, ни редакторов, ни машинисток. Все делаешь сам, от поиска и подачи материала до его «выброса» в эфир».

За минуту до очередного выхода в эфир на радиостанции «Свобода» в Мюнхене. Журналист до сих пор сожалеет, что, уезжая домой, забыл в рабочем столе десятки интереснейших писем читателей «Огонька», которые привез из Москвы для использования в передачах популярного европейского радио.  Фото корреспондента «Известий» В. Ахломова

В конце оговоренного срока нашему герою позвонили:

– Феликс, зайдите, пожалуйста, к нам, договоримся о следующих выступлениях – люди звонят беспрерывно! Да, и еще момент – загляните к нам в финансовый отдел, за гонораром…

– Гонораром? – он был приятно удивлен.

– Конечно, – подтвердил собеседник. – А как же иначе?..

Получив от бывшего «вражеского голоса» весьма солидный для советского репортера гонорар в немецких марках, Феликс почувствовал себя обеспеченным джентльменом. «Это тебе не 20 болгарских левов!» – ощупал он с удовлетворением «инвалюту», как тогда называли денежные знаки иностранных государств. А что делает джентльмен, располагающий крупной суммой? Покупает подарок даме сердца. Феликс тут же кинулся в магазин мехов и купил Миле шубку из колонка. Ему захотелось побаловать свою хрупкую возлюбленную дорогим и дефицитным подарком.

Ну, и конечно, русский книжный магазин в Мюнхене сделал на библиофиле из Москвы хорошую выручку.